Ирвинг стоун

Из книги «Муки и радости» (о жизни Микеланджело)

(в сокращении)

«Как я могу создать даже грубый эскиз фигуры, если я не знаю, чего именно я добиваюсь? Что я могу показать, кроме внешнего облика, вздутий и изгибов тела, очертаний костей, мускулов? Все это лишь следствия. А что я знаю о внутреннем устройстве человека, которое скрыто под внешним покровом и которого не видит мой глаз? Откуда мне знать, как то, что находится внутри, придает форму наружному, которое я только и вижу?»

Никогда он не станет таким скульптором, каким хотел стать, пока не решится на вскрытие трупов, не постигнет назначение каждого органа внутри человеческого тела, не поймет, какова его роль и действие, пока не разберется, как переплетены и взаимосвязаны в теле все части.

Да, ему необходимо изучить анатомию! Но как? Стать хирургом? На это потребовались бы годы. И к чему столь долгий искус, если тебе будет позволено вскрыть всего-навсего два мужских трупа за год? Нет, надо искать другую возможность.

Скоро Микеланджело был уже в Кареджи, на вилле Марсилио Фичино. Шестидесятилетний ученый день и ночь сидел в заваленной рукописями библиотеке. Микеланджело без лишних слов изложил суть дела:

– Вы сын врача и сами учились медицине; вы, должно быть, знаете, как выглядит тело человека внутри. А как вы полагаете, сейчас где-нибудь производится вскрытие трупов?

– Разумеется, нет! Разве ты не знаешь, что за надругательство над мертвым телом грозит тяжкая кара?

– А если бы кто-нибудь рискнул и решился на это? Куда бы ему надо было пойти? На кладбище для бездомных?

Фичино воскликнул в ужасе:

– Мой юный друг, неужто ты можешь помыслить о хищении мертвецов на кладбище? Тебя поймают с изрезанным трупом и без разговоров повесят! Давай-ка побеседуем о более приятных вещах. Как обстоят дела с твоей скульптурой?

– О ней-то мы только что и говорили, Фичино.

Он неотступно размышлял, что ему делать. За какими могилами во Флоренции не присматривали, кто из покойников был брошен в небрежении? Только бедняки, одинокие люди, нищие, бродяги, во множестве скитавшиеся по дорогам Италии. Когда подобный люд болел и валился с ног, его подбирали и помещали в больницы. В те, что находились при церквах: больных там лечили бесплатно. А та церковь, что содержит большую больницу, содержит и самый большой приют... Санто Спирито! Нельзя ли будет попросить у настоятеля Бикьеллини те трупы, до которых никому нет дела? Да, но если настоятеля уличат в таком преступлении, его постигнет наказание худшее, чем смертная казнь: он будет изгнан из ордена, отлучен от церкви…

Едва взглянув на чертежи, которые Микеланджело разложил на столе, и, выслушав лишь несколько его слов, настоятель холодно оборвал беседу:

– Довольно! Я все понял. Никогда больше не загова­ривай со мной об этом. Я ничего от тебя не слышал.

Микеланджело собрал свои чертежи и вышел. Настоятель Бикьеллини вышел из ризницы и, заметив Микеланджело, подошел к нему. Он остановился, посмотрел секунду на начатый рисунок, где было всего две-три неуверенных линии, и спросил:

– Как подвигается твоя скульптура?

– Скульптура?.. Она застряла на месте.

– Я вспомнил тебя, когда мы получили новую рукопись с миниатюрами. Не хочешь ли посмотреть?

Микеланджело робко поднялся и пошел за настоятелем в его кабинет. Настоятель порылся в столе и, вынув оттуда длинный ключ, положил его поперек раскрытого манускрипта. Потом сказал:

– Нам обоим надо работать, и мне и тебе...

Была уже полночь, когда он попал в монастырь. Он отворил дверь, мгновенно проскользнул в покойницкую и запер ее изнутри на ключ. Посредине кельи, на узких досках топчана, завернутый с ног до головы в погребальный саван, лежал мертвец… Он огляделся, соображая, куда бы поставить свечу: свеча нужна была ему не толь­ко для освещения, но и для того, чтобы следить по ней за временем. Он мог считать себя в безопасности лишь до трех часов утра, когда просыпались монахи, работавшие в пекарне…

Взяв свечу в левую руку, Микеланджело осмотрел труп. Первое, что он ощутил, было чувство жалости к мертвецу. Потом на него нахлынул страх: «Ведь именно так кончу свою жизнь и я!» Он взял мертвеца за руку и приподнял ее, вдруг почувствовав, как она холодна. Микеланджело испытывал тяжкое, противное чувство, будто железные пальцы скручивали у него желудок.

Прошло немало времени, пока он смог взять с пола нож и припомнить все, что читал об устройстве человеческого тела, а также те немногие анатомические рисунки, которые ему довелось видеть. Затем он поднес к трупу нож и сделал первый разрез. И он спрашивал себя: «Где же кровь?», так как кровь под ножом не появлялась. Затем он увидел под взрезанной кожей что-то жирное, мягкое, темно-желтого цвета. Он понял, что это такое, ибо видел, как на рынке вычищали жир у заре­занных животных. Он еще раз нажал на нож, чтобы добраться до мускулов, у которых был совсем другой цвет, и резать которые было гораздо труднее.

Он попробовал нажать на легкое: изо рта мертвеца вырвался свистящий звук. Микеланджело в ужасе выронил из рук свечу. Когда он немного пришел в себя, он понял, что, прикоснувшись к легкому, он выдавил находив­шийся в нем воздух; впервые он ясно представил себе, что такое дыхание, он мог видеть, и чувствовать, и слышать, как ходит воздух между легкими и ртом. Сдвинув легкое в сторону, он заметил темно-красную массу: он подумал, что это, должно быть, сердце. Оно было окутано блестящей пленкой. Он убедился, что по очертаниям оно напоминает яблоко и подвешено в грудной клетке почти свободно…

Микеланджело хотелось разобраться в строении лица и головы. Когда в покойницкой был уже новый труп, Микеланджело снял кожу с лица, действуя ножницами. Под тонким слоем жира он обнаружил мышечную ткань: мышцы кругом облегали рот и шли от одного уха до другого. Впервые в жизни Микеланджело осознал, каким образом движение мускулов вызывает на лице улыбку, слезное горе, печаль.

Чуть глубже этих тканей располагалась несколько более толстая мышца, идущая от угла челюсти к основанию черепа. Просунув туда палец, Микеланджело нажал на мышцу и заметил, как челюсть шевельнулась. Он вновь и вновь нажимал на мышцу, заставляя челюсть делать жевательное движение, а затем разыскал мускул, двигающий веки. Чтобы узнать, вследствие чего двигается глаз, ему надо было проникнуть в глазницу…

На следующую ночь, когда в покойницкой был уже новый мертвец, Микеланджело начал пробивать череп у верхнего кончика левого уха, на линии волос. Черепная коробка отвалилась и лежала теперь у него в руках. Потря­сенный, Микеланджело едва не уронил ее на пол. Сейчас его опять переполняло чувство тяжкой вины, но, сняв череп, он мог уже рассмотреть, как выглядит человеческий мозг. Где же зарождаются эмоции, какая часть мозга дает возможность лицу выражать чувства и настроения? Он увидел, что его изжелта-белая поверхность изрезана крас­но-голубыми жилками: артерии и вены шли повсюду. Вся масса мозга делилась посереди­не на две части; в соответственном месте вдоль черепа шла разделительная линия… Сняв черепную коробку у нового трупа, Микелан­джело был поражен: люди так непохожи друг на друга, а мозг у них почти одинаков!.. Глядя на вынутый мозг, он и дивился и восхищался: ведь эта, неболь­шая желтовато-белая масса, весившая от силы два фун­та, породила все величие человеческого рода: его ис­кусство, науку, философию, государственность; она сделала человека таким, каков он есть – добрым и злым одновременно… Отверстия в черепе, как обнаружил Микеланджело, были заполнены теми же, похожими на проволоку, во­локнами, которые ему пришлось оборвать, вынимая мозг. Он проследил, куда идут эти волокна, и понял, что лишь они-то и связывают мозг с телом. Он уже изнемогал от усталости, ибо работал пять часов кряду, и был рад, когда свеча догорела.

Сидя на краешке фонтана на площади Санто Спирито и обмывая лицо холодной водой, он мучительно раз­думывал: «Уж не сошел ли я с ума, занявшись таким делом? Имею ли я право вскрывать трупы только потому, что это нужно для скульптуры? Какой ценой придется мне заплатить за эти сокровенные знания?»

Печатается по: Стоун И. Муки и радости. – М.: АСТ, 2011.