Состояние религии и свободомыслия в древнем Египте

Подобно всем народам, прошедшим путь от родо-племенной организации до централизованной государственности, древние египтяне начинали свою религиозную эволюцию с тотемизма и культа животных. Вместе с тем нигде, кроме как в Египте, обожествление животных не приобрело столь всеобъемлющего размаха: оно не только не исчезло в процессе исторического развития, как у других народов, но проявило необычайную живучесть и сохранилось вплоть до потери Египтом своей не­зависимости и римского господства включительно. Геродот, по­сетивший Египет в VI в. до н. э., отмечал: «Хотя Египет грани­чит с Ливией, но он не особенно богат животными; зато все имеющиеся в нем животные почитаются там священными, причем некоторые породы содержатся вместе с людьми, а дру­гие отдельно от них. Обращаются египтяне с животными так: для ухода за каждой породой животных назначены особые стражи мужского или женского рода»². К обожествленным животным относились собаки, кошки, быки, шакалы, кроко­дилы, птица ибис, сокол, лягушка, рыба и т. д. Только в облике льва в египетском пантеоне были представлены не менее 32 бо­гов и 33 богинь.

Культ животных, как и тотемизм, из которого он вырос, отражал номовые, удельно-племенные тенденции, оказывавшие сильное влияние на политическую жизнь Египта. Несмотря на это, центральная власть фараона в период своего расцвета на­долго подавляла номовый сепаратизм, способствуя тем самым монотеизации официальной религии, бывшей результатом про­стого слияния независимых культов, которым поклонялся каж­дый город, каждый ном.

Об этом свидетельствует, в частности, сложение культа синкретического божества Ра-Лтума. Согласно древнейшей еги­петской теогонии, разработанной гелиопольским жречеством, все существующие боги — порождение одного бога Атума. Атум же своим появлением обязан только себе. Из семени этого «создавшего самого себя» бога возникает первая божественная пара — бог Шу и богиня Тефнут; от них в свою очередь рож­даются бог Геб и богиня Нут. Шу олицетворял пространство между небом и землей, Тефнут была женским дополнением Шу. Геб и Нут соответственно были антропоморфными образами земли и неба; они произвели еще две новых божественных пары: Осириса и Исиду, Сетха и Нефтиду и т. д. Но в после­дующем развитии гелиопольской системы хтоническое божество Атум сливается с солнечным богом Ра, который постепенно занимает центральное место в египетской религии.

Богу Ра жрецы приписывают создание мира и людей; он символизирует доброе, светлое начало, выступает неутомимым борцом с темными силами зла. В знаменитом «Поучении Мерикару» (XXII в. до н. э.) сказано: «Сотворил он для них (людей. — Авт.) небо и землю по их желанию, уничтожил он мрак вод, создал он для них воздух, чтобы жили им их носы. Это подобия его, которые вышли из его тела. Восходит он на небо по их желанию. Он создал для них растения, скот, птиц, чтобы их питать… Он сотворил свет по их желанию и объез­жает на ладье небо, чтобы видеть их…»³.

В мифах о боге Ра особый интерес представляет упомина­ние о его битвах с другими богами. Так, в «Текстах Пирамид» рассказывается, что он пожирал всех побежденных им богов, в чем, несомненно, сказался отзвук политических стремлений власти фараонов. Как писал акад. Б. А. Тураев, земной Египет переносил свои условия в мир богов: «боги царствовали, по­добно фараонам, имея в лице тоже богов своих визирей и чи­новников»⁴. Другими словами, культ бога Ра нес на себе от­печаток обожествления фараона, которое намечается уже при царях IV династии (ок. XVIII в. до н. э.) и окончательно упро­чивается при царях V династии. Каждый фараон признавался связанным с Ра божественными и фамильными узами. В со­став имен фараонов обеих этих династий входит его имя, они носят титул «сына Ра», т. е. «сына солнца».

Позднее, при фараонах XVIII династии, бог Ра заменяется богом Атоном, хотя при этом функционально его роль остается прежней: обожествление царя и укрепление непререкаемого авторитета жречества.

История Египта наполнена острой классовой борьбой, проте­стами и выступлениями рабов, разорившихся крестьян, обни­щавшего городского населения. Рассказывая об одном таком выступлении, некий Ипусер в своих «Речениях» (нач. XVIII в. до н. э.) с ожесточением сообщает не только о том, что «царь захвачен бедными людьми», но и что наиболее «горячие го­ловы» доходят даже до неверия в бога. Он с ужасом передает их слова: «Если бы я знал, где бог, то я принес бы ему жертву»⁵.

Замечательным памятником, отразившим сомнение древнего египтянина в жреческих учениях, является «Песнь арфиста», дошедшая до нас в записи XIV в. до н. э. В ней, между про­чим, говорится:

Никто не приходит оттуда,

чтобы рассказать — что же с ними,

Чтобы рассказать о их пребывании,

Чтобы ободрить наши сердца…

Следуй сердцу твоему, пока ты жив,

Возложи мирру на свою голову,

оденься в тонкие ткани,

Умащайся прекрасными настоящими мазями богов,

Умножай еще более свои наслаждения,

Не давай своему сердцу огорчаться,

Следуй желанию его и благу твоему,

Совершай свои дела на земле

согласно велению твоего сердца

И не печалься, пока не наступил

день плача по тебе, —

Не слушает жалоб тот, чье сердце не бьется,

И плач не вернет никого из могилы.

Итак, празднуй радостный день и не печалься,

Ибо никто не уносит добра своего с собою,

И никто из тех, кто ушел туда,

еще не вернулся обратно⁶.

Из приведенного текста видно, что в египетском обществе атеистические представления складывались на почве отрицания веры в загробное существование. В то же время не оспарива­лась реальность самих богов, каковыми признавались все окру­жавшие человека явления природы, растения и животные. Это объясняется тем, что в египетском народном политеизме вообще отсутствовал потусторонний мир: умерший рассматривался, как погруженный в глубокий сон, он продолжал жить, нуждаясь в пище и домашней утвари. Забота о нем возлагалась на род­ственников, которые обязаны были оказывать ему все необхо­димые услуги. В этом состоял заупокойный культ умерших у египтян, отличавшийся от известного из истории многих на­родов культа предков тем, что в нем не было обожествления умерших. Египтяне не знали смерти как таковой; даже по их позднейшим, достигшим дуализма, верованиям, душа каждого человека оставалась на земле, переходя после смерти тела в другое существо, как раз рождающееся в тот момент. Пройдя через тела всех земных и морских животных и птиц, она снова вселялась в тело новорожденного ребенка. Считалось, что это круговращение продолжается три тысячи лет. Но с обожествле­нием фараона в официальной жреческой религии появляется учение о потустороннем существовании: живой фараон — бог над живыми, умерший — бог над мертвыми. Именно эта со­циальная подоплека разъясняет сущность атеистических воз­зрений, выраженных в «Песни арфиста». В ней заключена критика принципов господствующей, монотеистически оформ­ленной идеологии с позиций традиционного номового поли­теизма.

В таком же ключе написана «Беседа разочарованного со своим духом» (XX в. до н. э.). Содержанием памятника яв­ляется спор между человеком и его душой. Доведенный житей­скими невзгодами до отчаяния, человек стремится к самоубий­ству, но душа отговаривает его, убеждая принять самое жизнь как высшее благо. «Если вспомнишь ты о погребении — это горе, это вызывание слез, это огорчение людей. Это изгнание человека из его дома, удаление его на высоту! Не выйдешь ты больше наружу, чтобы увидеть солнце… Послушайся меня, ведь хорошо слушаться человеку! Проводи веселый день, за­будь печаль!»⁷. Душа говорит разочарованному, что бессмыс­ленно не только раньше времени умирать, но и готовиться при жизни к потустороннему существованию, ибо и те, кто соору­жают себе богатые гробницы, и те, кто умирают в нищете, при­емлют один коней: смерть тела и забвение близких. А потому, советует душа, нет ничего» прекрасней земного бытия, радуйся ему и наслаждайся им.

Наряду с жизнеутверждающим началом в древнеегипетском свободомыслии активно возвеличивается разум, человеческое познание. Мудрые, сказано в одном поучении XIII в. до н. э., оставляя после себя «писания», делают для своей памяти в потомстве больше, нежели строящие пирамиды и воздвигаю­щие храмы. «Полезнее книги, — читаем далее, — чем надгробие, чем крепко поставленная стена… Полезнее свиток, чем дом строителя, чем молельня на Западе! Лучше он, чем укреплен­ное здание и чем плита, посвященная в храм. Разве есть по­добный Хардедефу? Разве есть другой подобный Имхотепу? Не было среди близких нам подобных Нефери и Ахтою, этому их главе. Я напомню тебе еще имена Птахемджедтхути и Хахепер­расенеба. Есть ли другой подобный Птаххотепу или подобный Каиросу? Это мудрецы, предвещавшие грядущее, то, что про­износили их уста, — совершалось. Это найдено как изречение, оно было написано в их книгах… Они ушли, и имя их было бы забыто, но писания заставляют их помнить»⁸. Таким обра­зом, напомнив о великих мудрецах Древнего Египта, составитель поучения противопоставляет их науку жреческим учениям и доказывает, что не молитвы, не жертвоприношения, а умствен­ная деятельность, творчество — вот истинный источник челове­ческого бессмертия.

Таковы те немногие произведения, по которым мы можем судить о сущности древнеегипетского вольнодумства. Оно не получило сколько-нибудь цельного философского обоснования и осталось на уровне этико-идеологического импульса, вызван­ного к жизни трагизмом социальных отношений.

4