Добавил:
Upload Опубликованный материал нарушает ваши авторские права? Сообщите нам.
Вуз: Предмет: Файл:

Козлова Н.Н. - Методология анализа человеческих документов

.pdf
Скачиваний:
11
Добавлен:
09.06.2015
Размер:
287.76 Кб
Скачать

Игра "обладает своей собственной сущностью, независимой от сознания тех, кто играет" [15]. Способ бытия игры не таков, чтобы подразумевать наличие субъекта с игровым поведением, благодаря которому и играется игра. Нечто разыгрывается. В то же время игра невозможна без игроков. Субъект игры, однако, явно не субъек-

тивность

того, кто предается игре,

это лишь сама игра. Целевые

установки поведения

не могут

не преобразовываться в

задачи игры. В рассуждении о

социально-историчес-

ких процессах и социальных взаимодействиях термин игра дает возможность схватить

моменты спонтанности

и принуждения (через социальное

правило) и

не позволяет

резко противопоставить

свободу и необходимость, индивида

и общество.

Примат игры

по отношении к ведущим ее игрокам в том, что касается человеческой субъективности игрового поведения, специфическим образом познается в опыте игры самими же игроками. Играют серьезными возможностями, эти возможности вечно переигрывают играющего, захваченного игрой. Так же, как понятие актор, игра ориентирована на объяснение социальной активности людей, не отличающейся целерациональностью.

Социальная система и социальная структура - понятия, выработанные в класси-

ческой парадигме социального знания, в обычном словоупотреблении не просто статичны. Они создают впечатление пустого социального пространства (наподобие абсолютного пространства ньютоновой механики), "отдельного" от реальных индивидов.

Часто мы не задумываемся о следствиях,

казалось бы,

чисто

концептуального отделе-

ния человека-деятеля от его деятельности,

разделения

меду

структурами и процесса-

ми, объектами и взаимодействиями.

 

 

 

Для нас важно начало: представление о множестве людей, каждый из которых относительно "открыт", представление о людях, вовлеченных в игры друг с другом. Фигурации, отличающиеся аналогичной структурой, через внутреннюю динамику непреднамеренных сил в социальных переплетениях, порождают изменения, которые движутся в специфическом направлении, определяя тенденции. Этот подход подразумевает партисипаторность и ориентацию на динамику [16]. В результате макро- и микроуровни оказываются нераздельными, индивид и общество берутся как взаимообусловленные. Понятие фигурации выражает также идею непреднамеренной структурированности обществ. Осуществление, например, власти тогда - не прямое и простое действие тех, кто составляет правящий класс или партию. Речь идет не столько о господстве, сколько о пространстве силовых отношений между участниками общей игры. Власть - непрямой эффект сложной сети взаимодействий в цепи пересекающихся принуждений и ограничений. Тогда то, что кажется человеку иного поколения или исследователю, описывающему процесс post factum, циничным актом, вполне может оказаться действием незаинтересованным и наоборот. Сложившаяся система правил - продукт согласия (в веберовском смысле), а не договора. Отсюда субъект, который кажется обладающим полнотой власти, действует не так уж преднамеренно, а действия тех, кто находится явно в подчиненном положении, также сказываются на резуль-

татах

игры. Тогда получается, что нет абсолютно безвластных. Социальные отноше-

ния

рассматриваются как непрерывное установление балансов власти. Размышления

в этом русле еще раз убедили меня в возможности писать об обществе, обращаясь к индивидуальным рассказам.

Словосочетание "социальное изобретение" (которое имеет непреднамеренный ха-

рактер) возникает в контексте поиска языка процессуального описания социальных процессов. Этот подход так же противоположен классическим критериям научности,

подразумевающим сведение подвижного и изменяющегося к неизменному и вечному.

 

Какое впечатление

складывается в результате прочтения некоторого ряда

текстов

о советской культуре?

Достаточно распространен взгляд, согласно которому

"культу-

ра советская" - эманация власти. Это наивысшее выражение прагматики власти, ре-

зультат единого

политико-эстетического

проекта, воплощающего тотальную страте-

гию усреднения

и пожирания анклавов

культурной автономии. Тогда получается так:

коль скоро речь идет о проекте, то у него должен быть автор. У советской культуры единственный автор-субъект: партия-государство. В классический период советской

24

культуры субъект персонифицировался в вожде. Он высоко вознесен и

статичен,

он

центр

круга жизни,

не подвержен превращениям, зато может даровать

или

отнять

жизнь,

превратить в

лагерную пыль или внезапно помиловать, соблазнить

и

прилас-

кать. Тогда подчиняться или противостоять, участвовать или упираться

-

вопрос

вы-

бора. Тогда каждый субъект-участник "в своем уме" и точно знает, что делает.

 

 

 

 

Власть наказывает

или совращает, "деятель культуры" заключает с

властью

кон-

тракт или от него отказывается. Он в согласии со своей совестью или идет на сделку с

совестью. Получается,

например, что

у

участников литературного процесса есть лицо,

а есть маска, которую

они в согласии

со

своей свободной волей то снимают, то надева-

ют. Под таким углом зрения разговор легко переводится в плоскость обсуждения мотивов, намерений, личностных качеств людей, а не их практик. Часто имеет место морализаторство. Кроме того, описывая отношения писателя и власти в терминах сознательного целеполагающего действия, легко склониться к тому, чтобы интерпретировать логику практики как род коллективного заговора. Действующая в обществе система правил предстает как эксплицитная, но известная только узкому кругу. О распространенности подобного представления свидетельствует всеобщая любовь к книжкам и телепередачам под названием "Тайны истории" или "Совершенно секретно"...

Подход к властному взаимодействию в культуре как к продукту сознательных це-

леполагающих действий претерпевает кризис.

Ведь тогда не остается ничего другого,

как

в очередной

раз

повествовать о том, сколько раз заседало Политбюро по поводу

М.

Зощенко или

М.

Булгакова, и рассуждать

о том, как этот писатель "сотрудничал",

а тот сопротивлялся. "Деятели культуры" классифицируются на преследователей и гонимых, а в результате отсутствует цельная картина культуры той эпохи.

Представление о социальном изобретении связано с метафорой игры. Можно провести и такую параллель. Люди в командах, играющих друг против друга, обладают

разными ресурсами, но играют в общую игру. Причем

готовых правил нет: они на хо-

ду изобретаются игроками. Существовавшую систему

правил игры в советском обще-

стве мы начинаем описывать достаточно внятно только сейчас, когда игра уже закончилась.

Сам термин "социальное изобретение" принадлежит к языковым репертуарам постклассических социальных теорий и встречается в работах Н. Элиаса и Б. Вальденфельса, М. Фуко и Р. Харре, М. де Серто и П. Бурдье. Генетически этот термин связан с понятием общественного воспроизводства, которое также акцентирует внимание на

процессуальном характере социального изменения. Понятие

воспроизводства,

однако,

более нейтрально в том смысле, что не делает акцента на

субъективной стороне

про-

цесса. В

представлении о социальном изобретении, несомненно, учитывается

способ-

ность индивида быть агентом (агентивность).

 

 

 

Когда употребляют выражение "социальное изобретение",

вовсе не имеют в виду,

что это

конкретное общество, социальное установление или

ритуал изобретены

теми-

то и теми-то, т.е. отдельными конкретными людьми или даже группами людей. Напротив, желают подчеркнуть, что социальное изобретение люди делают только вместе, в процессе совместной жизни. Продолжая жизнь, люди реализуют свои желания, потребности, упования. Они рассчитывают или даже планируют, но не для того чтобы сделать социальное изобретение. Последнее - побочный продукт, именно в этом смысле оно непреднамеренно. Социальное изобретение - это всегда изобретение без изобретателя.

Проблема непреднамеренности результатов социально-исторического процесса издавна занимала социальных мыслителей. Так как ткань межчеловеческой связи

предшествует всякому отдельному поступку и слову,

раскрытия каждого нового чело-

века, пришедшего в мир, можно сравнить с нитями,

продеваемыми в узор, сотканный

ранее. Герой истории не может рассматриваться как

автор истории и ее смысла в том

же смысле, как автор какой-нибудь повести. У наших историй и есть автор, и нет его. Нераздельность социального и индивидуального схватывается в понятии габитус,

имеющем давнюю историю. В современном научном сознании этот термин связыва-

25

ется в первую очередь с именами Н. Элиаса и П. Бурдье, которым это понятие позволяет заметно ослабить или даже снять напряжение между методологическим индивидуализмом и методологическим коллективизмом. Габитус — социальность и история, встроенные в тело и язык человека. Это прочное, устойчивое, но крайне эластичное социальное образование [9, с. 292]. Социальный габитус - питательная почва для складывания индивидуальных различий. Попадая в новые обстоятельства и меняя их, люди несут в себе черты как своей личной и семейной истории, так и истории тех слоев, страт и общества в целом, в которых они родились. Габитус - унаследованный капитал, который обусловливает стартовую позицию и возможность ставок в тех или иных социальных играх, а также способ, каким делаются эти ставки. Это - инкорпорированный принцип игры, искусство изобретения, позволяющее производить бес-

конечное число

практик, относительно непредсказуемых, но в то же время ограничен-

ных в своем

разнообразии. Социальный габитус людей может оказывать успешное

или неуспешное сопротивление всепроникающей общественной динамике. Мощь социального изменения может привести к радикальному изменению социального габитуса. Само понятие позволяет представить взаимозависимость индивидуального и социального в процессе социального изменения. Случай советского общества здесь особенно интересен.

ТекстподготовленкпечатиВ.В. ПЛАТКОВСКИМ

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1.Вебер М. Избранные произведения. М., 1990. С. 620.

2.Рикер П. Время и рассказ. Т. I / Пер. Т. Славко. М. СПб., 2000. С. 30.

3.Harre R. Social being. A Theory for Social Psychology. Oxford, 1979. P. 132-134.

4.Вежбицкая В. Язык. Культура. Познание. М., 1996.

5.См.: Сандомирская И.И. Книга о Родине. Опыт анализа дискурсивных практик // Wiener Slavistischer Almanach. Sonderband 50. Wien, 2001. С. 44.

6.Витгенштейн Л. Голубая книга. М., 1999. С. 7.

7.Неклюдов СЮ. Стереотипы действительности и повествовательные клише // Речевые и ментальные стереотипы в синхронии и диахронии. Тезисы конференции. М., 1995. С. 79. См. также: Сандомирская И.И. Стереотип как суждение vs стереотип как нарратив // Там же. С. 107-109.

8.См.: Luckman Th. Remarks on Personal Identity: Inner, Social and Historical Time // Identity: Personal and Socio-Cultural. A Symposium. Uppsala: Acta University Ups., 1983. P. 70.

9.Элиас Н. Изменения баланса между Я и Мы // Элиас Н. Общество индивидов. М., 2001.

С. 260.

10.Кочанов ЮЛ. Проблемы ситуационной и трансверсальной идентичности агента социальных отношений // Социальная идентификация личности. М., 1993. С. 26.

11.См.: Бурдье П. Начала. М: Socio-Logos, 1994. С. 19-31 и др.

12.См.: Зиммель Г. Как возможно общество // Зиммель Г. Избранное: В 2-х тт. Т. 2. С. 521, 522.

13.Витгенштейн Л. Философские исследования // Витгенштейн Л. Философские работы.

М, 1994. Кн. 1.С. 118.

14.Radcliff-Brown A.R. Natural Science of Society. Glencoe, 111.: Free press, 1948. P. 100.

15.Гадамер Х.-Г. Истина и метод. Основы философской герменевтики. М., 1988. С. 148.

16.См.: Elias N. The Retreat of Sociologists into the Present // Theory, Culture and Society. Explorations in Critical Social Science. 1987. V. 4. № 2-3. P. 246-247.

26