Платон, Государство, Том 3_часть 1

особенно плохими? Или ты думаешь, что великие преступления и крайняя испорченность бывают следствием посредственности, а не того, что пылкая натура испорчена воспитанием? Слабые же натуры никогда не будут причиной ни великих благ, ни больших зол.

—Я согласен с тобой.

—Если установленная нами природа философа полу- 492 чит надлежащую выучку, то, развиваясь, она непременно достигнет всяческой добродетели; но если она посеяна и высажена на неподобающей почве, то выйдет как раз наоборот, разве что придет ей на помощь кто-нибудь из богов. Или и ты считаешь подобно большинству, будто лишь немногие молодые люди испорчены софистами, будто портят их некие частные лица и только о них и стоит говорить? Между тем, кто так говорит, они-то и являются величайшими софистами, в совершенстве умеющими перевоспитывать

ипеределывать людей на свой лад — юношей и стариков,

—Когда же они это делают?

—Тогда, когда густой толпой заседают в народных собраниях, либо в судах, или в театрах, в военных лагерях, наконец, на каких-нибудь иных общих сходках и с превеликим шумом частью отвергают, частью одобряют чьи-либо выступления или действия, переходя меру и в том и в дру- c гом; они кричат, рукоплещут, и вдобавок их брань или похвала гулким эхом отражаются от скал в том месте, где это происходит, так что шум становится вдвое сильнее. В таких условиях что, как говорится, будет, по-твоему, у юноши на сердце? И какое воспитание, полученное частным образом, может перед этим устоять? Разве оно не будет смыто этой бранью и похвалой и унесено их потоком? Разве не призн´ает юноша хорошим или постыдным то же самое, что они, или не станет заниматься всё тем же? Наконец, разве

—Это совершенно неизбежно, Сократ.

—А между тем мы еще не упоминали о величайшей необходимости.

321

—Какой же?

—О той, которую с помощью дела прибавляют к слову эти самые воспитатели и софисты, когда их речь не убеждает. Или ты не знаешь, что ослушника они карают лишением гражданских прав, денежными штрафами, а то и смертной казнью?

e— Да, они весьма охотно прибегают к таким мерам.

—Какой же, по-твоему, иной софист или направленные против них доводы частных лиц их одолеют?

—Думаю, такого софиста нет.

—Да, нет. Даже и делать такую попытку было бы крайне безрассудно. Ведь не бывает, не бывало, да, помоему, и не будет иного, противоположного отношения

кдобродетели у тех, кто получил воспитание от большинства, то есть человеческое; однако для божественно-

го воспитания, мой друг, мы, согласно пословице, делаем

493исключение8. Надо твердо знать: если что уцелело при таком устройстве государств и все идет как следует, то своей сохранностью, скажешь ты, это все обязано божественному уделу9 — и ты будешь прав.

—Да, мне кажется, что дело обстоит не иначе.

—Вдобавок убедись еще вот в чем. . .

—В чем же?

—Каждое из этих частных лиц, взи-

Софисты потакают мающих плату (большинство назы- мнениям толпы вает их софистами и считает, будто

их искусство направлено против него), преподает не что иное, как те же самые взгляды большинства и мнения,

bвыражаемые им на собраниях, и называет это мудростью, все равно как если бы кто-нибудь, ухаживая за огромным и сильным зверем, изучил бы его нрав и желания, знал бы, с какой стороны к нему подойти, каким образом можно его трогать, в какую пору и отчего он свирепеет или успокаивается, при каких обстоятельствах привык издавать те или иные звуки и какие посторонние звуки укрощают его либо приводят в ярость: изучив все это путем обхождения с ним и длительного навыка, он называет это мудростью и,

322

как бы составив руководство, обращается к преподаванию, ничего, по правде сказать, не зная относительно взглядов [большинства] и его вожделений — что в них прекрасно или c постыдно, хорошо или дурно, справедливо или несправедливо, но обозначая перечисленное соответственно мнениям этого огромного зверя: что тому приятно, он называет благом, что тому тягостно — злом и не имеет никакого иного понятия об этом, но называет справедливым и прекрасным то, что необходимо; а насколько по существу различна природа необходимого и благого, он не видит и не способен показать это другому человеку. И раз он таков, скажи, ради Зевса, не странным ли показался бы он тебе воспитателем?

—Мне — да.

—А чем же отличается от него тот, кто мудростью счи-

—Так вот, учитывая все это, припомни то, о чем говорили мы раньше: возможно ли, чтобы толпа допускала 494

ипризнавала существование красоты самой по себе, а не многих красивых вещей или самой сущности каждой вещи, а не множества отдельных вещей?

—Это совсем невозможно.

—Следовательно, толпе не присуще

— И значит, те, кто занимается философией, неизбежно будут вызывать ее порицание.

323

—Да, неизбежно.

—И порицание со стороны тех частных лиц, которые, общаясь с чернью, стремятся ей угодить.

—Исходя из этого, в чем ты усматриваешь спасение b для философской натуры, чтобы ей не бросать своего занятия и достичь своей цели? Решай на основании того, о чем мы говорили раньше: мы признали, что такой натуре свойственны хорошие способности, памятливость, мужество и

возвышенный образ мыслей.

—Да.

—Такой человек с малых лет будет первым среди всех, особенно если и телом он уродился таким, как душой.

—Почему бы ему и не быть!

—А его близкие и сограждане захотят найти ему применение в своих делах, когда он подрастет.

c— Как же иначе?

—Значит, они будут припадать к нему с просьбами и оказывать ему почет, чтобы подольститься и заранее заручиться его могущественным покровительством.

—Да, это часто бывает.

—Что же будет делать, по-твоему, подобный человек среди таких людей, особенно если он будет принадлежать

кчислу граждан великого государства и будет в нем богатым и знатным, а к тому же статным и привлекательным на вид? Не появятся ли у него необычные притязания? Не

станет ли он считать себя способным распоряжаться де-

dлами и эллинов, и варваров и не занесется ли он высоко, преисполнившись высокомерия и пустой самонадеянности вопреки разуму?

—Все это более чем возможно.

—Если кто-нибудь, несмотря на такое его состояние, спокойно подойдет к нему и скажет ему правду, то есть, что ума у него нет, а не мешало бы его иметь, но что поумнеть можно, если только подчинить себя этой цели — приобретению ума, — легко ему будет, по-твоему, выслушать это среди стольких бед?

—Вовсе не легко.

324

—Так может ли статься, чтобы такой человек занимался философией?

—Не очень-то!

—Видишь, мы неплохо тогда сказали, что даже сами особенности философской натуры, когда она оказывается

вплохих условиях, бывают каким-то образом виной тому, что человек бросает этим заниматься; причиной бывают и так называемые бл´ага — богатство и всякого рода обеспеченность.

—Это было правильно сказано.

—Вот в чем гибель и вот как велика, друг мой, пор- b ча лучших натур, предназначенных для благороднейшего занятия! И вообще-то подобные натуры редкость, как мы утверждаем. К их числу относятся и те люди, что причиняют величайшее зло государствам и частным лицам, и те, что творят добро, если их влечет к нему; мелкая же натура никогда не совершит ничего великого ни для частных лиц, ни для государства.

—Сущая правда.

—Когда, таким образом, от философии отпадают те c люди, которым всего больше надлежит ею заниматься, она остается одинокой и незавершенной, а сами они ведут жизнь и не подобающую, и не истинную. К философии, раз она осиротела и лишилась тех, кто ей сродни, приступают уже другие лица, вовсе ее не достойные. Они позорят ее и навлекают на нее упрек в том, за что как раз и порицают

325

ее, по твоим словам, ее хулители, говоря, будто с ней имеют дело люди либо ничего не стоящие, либо же в большинстве своем заслуживающие всего самого худшего.

—Действительно, так об этом и говорят.

—И правильно говорят. Ведь иные людишки чуть уви- d дят, что область эта опустела, а между тем полна громких имен и показной пышности, тотчас же, словно те, кто из темницы убегает в святилище, с радостью делают скачок прочь от ремесла к философии — особенно те, что половчее

всвоем ничтожном дельце. Хотя философия находится в таком положении, однако сравнительно с любым другим мастерством она все же гораздо больше в чести, что и привлекает к ней многих людей, несовершенных по своей при-

eроде: тело у них покалечено ремеслом и производством, да

идуши их сломлены и изнурены грубым трудом; ведь это неизбежно.

—Да, совсем неизбежно.

—А посмотреть, так чем они отличаются от разбогатевшего кузнеца, лысого и приземистого, который недавно вышел из тюрьмы, помылся в бане, приобрел себе новый плащ и нарядился — ну прямо жених? Да он и собирается

жениться на дочери своего господина, воспользовавшись его бедностью и беспомощностью.

496— Ничем почти не отличаются.

—Что же может родиться от таких людей? Не будет ли их потомство незаконнорожденным и негодным?

—Это неизбежно.

—Что же? Когда люди, недостойные воспитания, приближаясь к нему, ведут себя недостойно, какие, можем мы ожидать, родятся тогда намерения и мнения? Поистине они не заслуживают называться мудростью, поскольку в них нет ни подлинности, ни мысли.

—Совершенно верно.

—Остается совсем малое число людей, Адимант, достой- b ным образом общающихся с философией11: это либо те, кто, подвергшись изгнанию, сохранил как человек, получивший хорошее воспитание, благородство своей натуры —

326

—Значит, он отходит, достигнув немалого!

—Однако все же не до конца достигнув того, что он мог, так как государственный строй был для него неподходящим. При подходящем строе он и сам бы вырос и, сохранив все свое достояние, сберег бы также и общественное.

327

Так вот насчет философии — из-за чего у нее такая дурная слава (а между тем это несправедливо), — по-моему, уже сказано достаточно, если у тебя нет других замечаний.

— Я ничего не могу к этому добавить. Но какое из существующих теперь государственных устройств ты считаешь

bдля нее подобающим?

— Нет такого. На это-то я и сетую, что ни одно из нынешних государственных устройств не достойно натуры философа. Такая натура при них извращается и меняет свой облик. Подобно тому как иноземные се-

мена, пересаженные на чуждую им почву, теряют свою силу и приобретают свойство местных растений, так и подобные натуры в настоящее время не осуществляют своих возможностей, получая чуждый им склад. Но стоит такой натуре очутиться в государстве, превосходно устроенном,

cкак и она сама, — вот тогда-то и обнаружится, что она и в самом деле божественна, всё же прочее — другие натуры и другие занятия — не более как человеческое.

Очевидно, после этого ты спросишь, что это за государственный строй.

—Ты не угадал. Я собирался спросить не так, а вот как: другой ли это строй или же тот самый, который мы разбирали, основывая наше государство?

—В общем это он. Ведь и тогда было сказано, что в d государстве всегда должна существовать некая часть, придерживающаяся такого же взгляда, как и ты, когда как

законодатель устанавливал законы.

—Да, это было сказано.

—Но не было достаточно разъяснено, так как вы, заранее охваченные страхом, решили, что рассмотрение этого вопроса будет длительным и трудным. Впрочем, и все остальное тоже совсем не легко разобрать.

—Что именно?

328

—Однако наше доказательство лишь тогда будет доведено до конца, если и это станет очевидным.

—Препятствием будет служить не отсутствие желания,

аразве что недостаток сил. Ты сейчас сам увидишь мое усердие: посмотри, как настойчиво и отважно я решаюсь сказать, что государство должно приниматься за это дело совсем противоположным образом, чем теперь.

—В настоящее время, если кто и касается философии, так это подростки, едва вышедшие из детского возраста: прежде чем обзавестись домом и заняться делом, они, едва приступив к труднейшей части философии, бросают ее, в то же время изображая из себя знатоков; труднейшим же я нахожу в ней то, что касается доказательств. Впоследствии, если по совету других — тех, кто занимается философией, — они пожелают стать их слушателями, то считают это великой заслугой, хоть и полагают, что заниматься этим надо лишь между прочим. А к старости они, за немногими исключениями, угасают скорее, чем Гераклитово солнце15, поскольку никогда уже не загораются b снова.

—А как же надо заниматься философией?

—Совершенно иначе. Подростки и мальчики должны получать воспитание и изучать философию соответственно их юному возрасту, непрестанно заботясь о своем теле, пока они растут и мужают; философии это будет в помощь.

Свозрастом, когда начнет совершенствоваться их душа, они должны напряженно ее упражнять. Когда же их сила иссякнет и не по плечу будут им гражданские и воинские c обязанности, тогда наконец наступит для них приволье: ничем иным они не будут заниматься, разве что между прочим, коль скоро они намерены вести блаженную жизнь, а

329

скончавшись, добавить к прожитой жизни подобающий потусторонний удел.

—Правду сказать, Сократ, ты, по-моему, говоришь с увлечением, однако, думаю я, большинство слушателей начиная с Фрасимаха с еще большим увлечением стали бы тебе возражать: ведь ты их ни в чем не убедил.

—Не ссорь меня с Фрасимахом; мы только что стали d друзьями да и раньше не были врагами. Я не оставлю неиспробованным ни одного средства, пока мне не удастся убедить и его, и остальных или пока я не принесу им хоть какой-нибудь пользы в той их жизни, когда, вновь родив-

шись, они опять столкнутся с подобными вопросами.

—Ты загадываешь совсем ненадолго!

—Это ничтожный срок в сравнении с вечностью. А что большинство людей не верит словам другого, это не диво.

eВедь они никогда не видали того, о чем мы сейчас говорим, — для них все это какие-то фразы, умышленно подогнанные друг к другу, а не [положения], вытекающие, как сейчас, само собой одно из другого. Да и человека, который был бы равен или подобен самой добродетели, который в пределах возможного достиг бы совершенства в деле и слове и владычествовал бы в государстве подобного рода, они никогда не видали — ни одного, ни многих таких людей.

Или, думаешь ты, случалось им видеть?

499— Ни в коем случае.

—Да и не довелось им, мой милый, стать довольными слушателями прекрасных и благородных рассуждений, усердно и всеми средствами доискивающихся истины ради

познания и ничего общего не имеющих с чванными препирательствами ради славы или из-за соперничества в судах

bи при личном общении.

—Да, таких рассуждений они не слыхали.

—Вот почему, хотя мы и тогда предвидели это и этого опасались, все же, влекомые истиной, мы говорили, что ни государство, ни его строй, так же как и отдельный человек, не станут никогда совершенными, пока не случится какая-нибудь необходимость, которая заставит этих немно-

330