культурология_1 / Хейзинга / Хейзинга Й. - Homo ludens. Человек играющий. - 2011

там встречается агональный элемент самых разных оттенков. Мастерское изделие, которым подтверждалось притязание на вхождение в круг мастеров, получивших признание, пусть даже это и стало позднее неукоснительным правилом, укоренено в древнейших обычаях состязания. Как известно, происхождение гильдий не лежит или только отчасти лежит в плоскости эконо­ мики. Лишь с оживлением городов начиная с XII в. ремесленная или торговая гильдия выходит на первое место. Но и в таком виде она всё еще сохраняет в своих внешних формах: трапезах, пирушках и т. д. — многое из своих игровых черт. Лишь посте­ пенно их оттесняют в сторону экономические интересы16".

Несколько примеров соревнования в строительном деле дает знаменитая книга эскизов Вийара дё Оннекура, француз­ ского архитектора XIII в.17* «Сию алтарную часть, — стоит подпись под одним из рисунков, — Вийар дё Оннекур и Пьер Корби измыслили в споре между собою (invenerunt inter se disputando)». По поводу испытания предлагаемого им perpetuum mobile он свидетельствует: «Maint jor se sunt maistre desputé de faire torner une ruée par li seule...»18 [«Многие дни спор вели ма­ стера о том, как бы понудить колесо вращаться само собою»].

Тот, кто не знаком с длительной предысторией состязаний во всех уголках земли, пожалуй, мог бы попытаться объяснить обычаи соперничества в сфере искусства, как они существуют и по сей день, мотивами чистой пользы и эффективности. Объ­ является ли конкурс на проект ратуши, соревнуются ли на сти­ пендию ученики художественной школы, прямая цель всего это­ го — возбудить творческую фантазию или обнаружить наиболее многообещающее дарование и тем самым обеспечить достиже­ ние самого высокого результата. И всё же такая практическая задача не была первопричиной подобных форм состязаний. На заднем плане здесь всегда находится древняя игровая функция состязания как такового. Никто не может определить, что имен­ но и в какой мере перевешивало в тех или иных исторических случаях: соображения пользы или агональные страсти, — как,

например, в 1418 г., когда объявленный во Флоренции конкурс на купол храма выиграл Брунеллески, оставив позади тринад­ цать соперников18*. Во всяком случае, чистая польза никак не играла основной роли в смелой идее купола. Двумя веками ра­ нее та же Флоренция обзавелась целым лесом башен, посред­ ством которых благородные семейства, охваченные духом само­ го жестокого соперничества, жаждали поразить друг друга19*. История искусства и история военного дела в настоящее время склонны рассматривать флорентийские башни скорее как баш­ ни для красоты, чем как всерьез предназначавшиеся когда-либо ААЯ обороны. Средневековый город не испытывал недостатка в блистательных игровых идеях.

Г Л А ВА О Д И Н Н А Д Ц А Т А Я

КУЛЬТУРЫ и эпохи

SUB SPECIE LUDIr

Говоря об игровом факторе, нам было не трудно показать его чрезвычайную действенность и чрезвычайную плодотворность при возникновении всех крупных форм общественной жизни. Будучи ее существенным импульсом, игровые состязания, более древние, чем сама культура, исстари наполняли жизнь и, подоб­ но дрожжам, способствовали росту и развитию форм архаиче­ ской культуры. Культ рос в священной игре. Поэзия родилась в игре и продолжала существовать в игровых формах. Музыка и танец были чистой игрою. Мудрость и знание обретали словес­ ное выражение в освященных обычаем играх, проходивших как состязания. Право выделилось из игр, связанных с жизнью и от­ ношениями людей. Улаживание споров оружием, условности жизни аристократии основывались на игровых формах. Вывод должен быть только один: культура, в ее первоначальных фазах, играется. Она не произрастает из игры, как живой плод, кото­ рый высвобождается из материнского тела, она развертывается в игре и как игра.

Если принять эту точку зрения — а не принять ее кажется едва ли возможным, — то остается вопрос, в какой мере мы мо-

жем констатировать наличие игрового элемента в культурной жизни более поздних, более развитых эпох, по сравнению с ар­ хаической, на которую главным образом был направлен наш взгляд. Уже не раз примеры игрового фактора в древней культу­ ре мы иллюстрировали параллелями из XVIII века или из на­ шего времени. Именно образ XVIII века вошел в наше созна­ ние как эпоха, насыщенная игровыми и игривыми элементами. XVIII век АЛЯ нас всё еще не более как наше позавчера. Возмож­ но ли, чтобы мы утратили всякое духовное родство с этим недав­ ним прошлым? Тема этой книги сводится к вопросу: что состав­ ляет игровое содержание нашей эпохи, той культуры, в которой живет сегодняшний мир?

Мы не собираемся предлагать читателю трактат об игровом элементе культуры через все века вплоть до нашего времени. И всё же, прежде чем перейти к дню сегодняшнему, обратимся хотя бы к некоторым страницам истории отдельных, знакомых нам периодов, рассматривая на этот раз не какие-то конкретные культурные функции в их особенностях, но вообще игровой элемент в жизни определенных периодов.

Культура Римской империи заслуживает здесь особого вни­ мания уже в силу ее контраста с эллинской. На первый взгляд кажется, что жизнь древнеримского общества несет в себе гораз­ до меньше игровых черт по сравнению с эллинским. Характер древних латинян, как нам кажется, определяется такими каче­ ствами, как трезвость, твердость, практическое хозяйственное и юридическое мышление, небогатая фантазия и безвкусное суе­ верие. Крестьянски-наивные формы, в которых древнеримское общество чает божественного покровительства, отдают запахом земли и горящего очага. Атмосфера римской культуры времен Республики — это всё еще настроение тесного кланового и пле­ менного союза, из которого все выросли только недавно. Забота о государстве сохраняет черты культа домашнего Гения2*. Рели­ гиозные представления не изобилуют образами. Имеющаяся наготове персонификация всякого представления, на какое-то

время удовлетворяющая духовным потребностям, кажется функ­ цией высокой абстракции, на самом же деле скорее является примитивным состоянием, близким детской игре1. Такие персо­ нажи, как Abundantia [Изобилие], Concordia [Согласие], Pietas [Благочестие], Pax [Мир], Virtus [Добродетель], представляют отнюдь не чисто умозрительные понятия высокоразвитого по­ литического мышления, но материальные идеалы примитивно­ го общества, которое желает гарантировать свое благополучие, по-деловому обращаясь с высшими силами3*. В системе сакраль­ ного гарантирования блага большое место занимают различные календарные праздники. Не случайно именно у римлян эти культовые обычаи продолжают носить название игр, ludi. Ибо они были играми. В преобладающем сакральном характере древ­ неримского общества заключено его глубоко игровое качество, пусть даже игровой фактор выражает себя здесь в цветущей, красочной, живой образности гораздо меньше, чем в греческой или китайской культуре.

Рим вырос в мировую империю. Он овладел всем, чем обла­ дал Древний мир, который ему предшествовал, он располагал наследием Египта и эллинизма, владел доброй половиной Древ­ него Востока. Его цивилизация в избытке питалась от мно­ жества богатейших чужеземных культур. Его государственное управление и право, его дорожное строительство и военное ис­ кусство достигли совершенства, какого еще не видел мир, его литература и искусство превосходно привились к греческому стволу. При всём том основания политической структуры остава­ лись архаичными. Ее признанное право на существование попрежнему покоится на почве сакральных уз. Как только вся власть оказывается в руках какого-нибудь политического искателя сча­ стья, тотчас же и его персона, и сама идея его власти попадают в сферу священного. Он становится Августом, носителем боже­ ственной силы и сущности, спасителем, возродителем отечества, приносящим ему благо и мир, он дарует и поддерживает процве­ тание и изобилие. Все свои робкие жизненные чаяния первобыт-

ное племя проецирует на властителя, который впредь считается эпифанией божества. Здесь всё это — чисто первобытные пред­ ставления в новых пышных одеждах. Фигура героя, который ди­ кому, неотесанному племени приносит культуру, заново ожива­ ет в отождествлении принцепса с Геркулесом или Аполлоном4*.

А ведь общество, которое несло и распространяло эти идеи, было чрезвычайно развитым. Почитали обожествляемого импе­ ратора люди, прошедшие через все тонкости греческой мудрости, разума и вкуса, вплоть до скепсиса и неверия. Когда наступившую эру Вергилий и Гораций превозносят в своей изощренной поэ­ зии, они играют в игру культуры.

Государство никогда не бывает учреждением, основанным на чистой пользе и интересах. Оно застывает на поверхности вре­ мен, как морозный узор на стекле — таким же причудливым, таким же преходящим, определенным такой же кажущейся не­ обходимостью. Культурный импульс, создаваемый не связанны­ ми между собою силами самого разного происхождения, вопло­ щается в громоздящейся пирамиде власти, которая называет себя государством, а затем ищет АЛЯ себя смысла в величии того или иного знатного рода или в превосходстве одного народа перед другими. В выражении своих принципов государство са­ мыми разными способами выдает свой фантастический харак­ тер, доходящий до совершенно нелепого и самоуничтожающего поведения. Римская мировая империя проявляла в высшей сте­ пени иррациональный характер, маскируемый притязаниями на священное право. Ее социальное и экономическое устрой­ ство было вялым и неплодотворным. Вся система снабжения, государственное управление и образование концентрировались в городах в угоду незначительному меньшинству, кичившемуся своею властью перед бесправными и пролетариями5*. Городская единица приобрела в древности настолько сильное значение как понятие и средоточие социальной жизни и культуры, что рим­ ляне неутомимо закладывали и строили сотни городов чуть не на краю пустыни, не задумываясь о том, смогут ли они когда-

либо развиваться как естественные органы здоровой народной жизни. Взирая на красноречивые останки этого грандиозного по размаху градостроительства, невольно задаешься вопросом, была ли функция этих городов как культурных центров скольконибудь соразмерна с их помпезной претензией? Судя по обще­ му содержанию продуктов позднеримской цивилизации, в этих городах, как бы высоки ни были достоинства их устройства и архитектуры, имелось не так уж много от всего лучшего, что было в античной культуре. Храмы А,АЯ отправления религиозно­ го культа, который в традиционных формах пришел в упадок и был наполнен суевериями; залы и базилики А,АЯ государствен­ ной службы и судопроизводства, кои при совершенно расшатан­ ной политико-экономической структуре общества мало-помалу вырождались и глохли в тисках вымогательства и чиновной ру­ тины; цирки и театры для кровавых, варварских игр и разврат­ ных зрелищ; бани, скорее для расслабляющего, нежели закали­ вающего ухода за телом, — всё это вместе едва ли можно считать подлинной и прочной культурой. Большая часть всего этого де­ лалась напоказ, ради развлечения и тщеславного великолепия. Это был остов, пустой внутри, остов грандиозной Римской им­ перии. Благоденствие щедрых дарителей, чьи хвастливые инскрипции порождают ощущение кажущегося величия, покои­ лось на чрезвычайно шатком фундаменте. Оно должно было рухнуть от первого же удара. Снабжение продуктами питания обеспечивалось недостаточно. Государство само выжимало из организма соки здорового благосостояния.

На всей этой цивилизации лежит фальшивый внешний гля­ нец. И религия, и искусство, и литература должны были снова и снова использоваться ^АЯ ТОГО, чтобы с преувеличенной настой­ чивостью уверять, что с Римом и его отпрысками всё в порядке, что его изобилие обеспечено, а победоносная мощь не вызывает сомнений. Об этой и подобных идеях говорят горделивые зда­ ния, колонны, воздвигнутые в честь побед, триумфальные арки, алтари с их рельефами, стенная роспись в жилищах. Священные

и мирские изображения в римском искусстве сливаются воеди­ но. С несколько игривой грацией и вне всякого сколько-нибудь строгого стиля аляповатые фигурки богов располагаются в окру­ жении умиротворяющих аллегорий с прозаическими и повсед­ невными атрибутами роскоши и изобилия, которые раздают маленькие прелестные гении. Во всём этом есть некая доля не­ серьезности, желание укрыться в идиллию, чем культура и вы­ дает свой упадок. Ее игровой элемент явно выступает на первый план, но не обладает более никакой органической функцией в устройстве и событиях общественной жизни.

Политика императоров также определялась потребностью то и дело громогласно провозглашать общественное благо, при­ бегая АЛЯ этого к древним сакральным игровым формам. Ра­ зумные цели, однако, лишь отчасти — впрочем, где и когда это бывает иначе? — определяют политику Империи. Конечно, за­ воевания нужны А^Я того, чтобы через приобретение новых об­ ластей как источников снабжения обеспечить дальнейшее бла­ госостояние; чтобы, раздвигая границы, укрепить безопасность; чтобы сохранить незыблемость Pax Augusta6". Но мотивы извле­ чения выгоды во всём этом подчинены некоему священному идеалу. Победы, лавры, воинская слава суть конечные цели сами по себе, это некая священная миссия, возложенная на императо­ ра2. В самом его триумфе7' государство переживает свое спасе­ ние или выздоровление. Агональный идеал сквозит в этом про­ стирающемся на весь мир здании Римской империи, через всю ее историю, еще и потому, что и здесь основной фактор — это престиж. Каждый народ выдает войны, которые он вел или вы­ держивал, за доблестную и славную борьбу за существование. В том, что касается галлов, пунийцев и позднее варваров8*, Рим имел, пожалуй, некоторые основания ААЯ подобного утвержде­ ния. Но и в начале борьбы за существование стоит чаще всего не голод, а завистливое стремление к мощи и почестям.

Игровой элемент в жизни Рима наиболее явственно раскры­ вается в пресловутом Рапет et circenses! — Хлеба и зрелищ! — как

выражении того, что народ требовал от государства. Наше ухо склонно слышать в этих словах не более чем требование безра­ ботных о выдаче пособий и билетов в кино — пропитания и развлечений ААЯ народа. Но эти слова значили нечто большее. Римское общество не могло жить без игр. Они были для него такой же основой существования, как и хлеб. Ведь это были свя­ щенные игры, и народ имел на них священное право. Первона­ чальной функцией их было не только праздничное торжество в связи с достигнутым благом, но и одновременно укрепление и упрочение будущего блага посредством священнодействия. Игровой фактор продолжал и здесь существовать в своем архаи­ ческом облике, хотя мало-помалу он и утратил всю свою силу.

Идействительно, в самом Риме императорская щедрость почти совершенно свелась к грандиозным раздачам милостыни и раз­ влечениям ААЯ обнищавшего городского пролетариата. Религи­ озную освященность, без которой всё же ludi были немыслимы, толпа, по всей вероятности, едва ли уже переживала всерьез.

Ивсё же тем сильнее говорит о важности игры как функции римской культуры тот факт, что в каждом городе амфитеатр за­ нимал столь важное место, как то позволяют нам видеть дошед­ шие до наших дней руины. Бой быков как фундаментальная функция испанской культуры сохраняет и по сегодняшний день черты римских ludi, хотя в своем нынешнем виде он восходит к формам, которые отстояли от игр гладиаторов дальше, чем из­ вестная нам коррида.

Щедрое одаривание горожан не было делом одного импера­ тора. В первые столетия периода Империи тысячи граждан вплоть до отдаленнейших уголков государства соревновались в том, чтобы основывать и дарить залы, бани и театры, заниматься раздачей провизии, устраивать или оснащать игры — всё это в постоянно растущих масштабах, — и всё это запечатлевалось ААЯ потомков в прославляющих надписях. Каков же был дух, побуждавший ко всему этому? Не был ли он предшественником

Caritas [христианского милосердия]? — В весьма малой степени:

как предметы щедрости, так и способы ее проявления говорят совсем о другом. Был ли этоpublic spirit в его современном значе­ нии? Нет сомнения, что античная страсть раздаривать ближе к public spirity чем к христианской благотворительности. Но не приблизимся ли мы несколько более к характеру этого обще­ ственного духа, если будем говорить о духе потлатча\ Дарить ради славы и чести, чтобы превзойти и побить соседа, — вот древний культово-агональный фон римской культуры, который явно видится во всём этом.

Игровой элемент римской культуры выявляется, наконец, еще отчетливее в формах литературы и искусства. Высокопар­ ный панегирик и пустая риторика характерны А^АЯ первой. В изобразительном искусстве — поверхностная декоративность, прикрывающая тяжесть конструкции, стенные росписи, доволь­ ствующиеся легковесными жанровыми картинами или впадаю­ щие в расслабленную элегантность. Характерные черты, подоб­ ные этим, накладывают на последнюю фазу античного величия Рима печать какой-то не вполне цельной серьезности. Жизнь превратилась в протекающую в рамках культуры игру, в которой фактор культа всё еще удерживается как форма, но священного там уже не осталось. Глубокие духовные импульсы отстраняются от этой поверхностной культуры и заново укореняются в мистериальных службах. Когда же, в конце концов, христианство пол­ ностью отрезает римскую культуру от ее сакральной основы, она вскорости увядает.

Примечательным свидетельством стойкости игрового фак­ тора в римской Античности является наглядное применение принципа ludi на гипподроме Византия. Даже будучи оторвано от своих культовых оснований, конное ристалище остается оча­ гом общественной жизни. Народные страсти, некогда насыщав­ шиеся кровавыми битвами людей и зверей, теперь вынуждены удовлетворяться скачками. Едва ли они представляли собой не­ что большее, чем праздничное увеселение, не имеющее никако­ го отношения к святости, и тем не менее они были в состоянии