культурология_1 / Хейзинга / Хейзинга Й. - Homo ludens. Человек играющий. - 2011

культурные формы, развивается структура общественной жиз­ ни. Жизнь благородных сословий принимала форму возвышен­ ной игры чести и доблести. Но именно потому, что в жестокой войне сама эта благородная игра может осуществиться лишь в весьма незначительной степени, ее переживают не иначе как эстетическую социальную фикцию. Кровавое насилие лишь в малой части позволяет себя загнать в благородные культурные формы. Так что духовные силы общества всё снова и снова ищут выхода в прекрасных образных воплощениях героической жиз­ ни, свершающейся при благородном соперничестве в идеальной сфере чести, добродетели и красоты. Идея благородного едино­ борства остается, таким образом, одним из сильнейших импуль­ сов культуры. Если она разворачивается в систему боевой атлети­ ки, праздничной коллективной игры, поэтического возвышения жизненных отношений, как в рыцарстве западного Средневе­ ковья или в японском бусидо, то эта образность сама будет су­ щественно воздействовать на культурную и личную позицию и деятельность, закаляя мужество и повышая чувство долга. При­ веденная в систему благородная битва как жизненный идеал и форма жизненного уклада преимущественно связана с такой общественной структурой, в которой многочисленная военная знать среднего достатка находится в зависимости от княжеской власти, наделенной священным авторитетом, при том что вер­ ность своему господину является центральным мотивом суще­ ствования. Только в таком обществе, в котором свободному че­ ловеку не нужно трудиться, может процветать рыцарство с его неизбежной потребностью помериться силами, с его турнира­ ми. Здесь относятся всерьез к игре провозглашения фантастиче­ ских обетов о свершении неслыханных героических подвигов, здесь углубляются в вопросы гербов и флагов, здесь объединя­ ются в ордена и оспаривают друг перед другом ранг или первен­ ство. Только феодальная аристократия имеет А^Я ЭТОГО время и испытывает к этому расположение. Этот обширный агональный комплекс идей, обычаев и уставов в наиболее чистом виде очер-

чивается на средневековом Западе, в мусульманских странах и в Японии. Возможно, еще явственнее, чем в христианском рыцар­ стве, проявляется фундаментальный характер всего этого в Стране восходящего солнца. Самурай придерживался воззре­ ния, что серьезное /^АЯ обыкновенного человека — для доблест­ ного лишь игра. Благородное самообладание перед смертельной опасностью — АЛЯ него это всё. Словесная перепалка, о чем шла уже речь выше, может возвышаться до благородного рыцарско­ го обычая, в котором противники выказывают свое владение героической формой. К этому феодальному героизму относится также презрение человека благородного происхождения к мате­ риальной стороне жизни. Японец знатного рода демонстриро­ вал хорошее воспитание тем, что не знал достоинства монет. Японский князь Кэнсин, воевавший с другим князем по имени Сингэн, жившим в горах, узнал, что третий князь, открыто не воевавший с Сингэном, отрезал путь, по которому доставляли соль. Тогда Кэнсин велел своим подданным вдоволь снабдить своего противника солью, написав ему, что находит такой спо­ соб экономической войны достойным презрения: «Я сражаюсь не солью, а мечом»27. Вот еще один случай верности правилам игры.

Нет сомнений в том, что этот идеал рыцарской чести, вер­ ности, доблести, самообладания и чувства долга весьма суще­ ственно развивал и облагораживал те культуры, которые его по­ читали. И хотя он находил свое выражение по большей части в фантазии или вымысле, тем не менее он определенно способ­ ствовал воспитанию и общественному проявлению духовных сил личности и повышал нравственный уровень. К тому же исторический образ подобных культурных форм, который в эпическом и романтическом ореоле столь чарующе встает перед нами в средневеково-христианских и японских источниках, не­ однократно склонял даже самые кроткие умы прославлять вой­ ну как источник знаний и добродетели гораздо громче, чем она могла бы заслуживать. Темы восхваления войны как источника

152 Й О Х А Н Х Ё Й З И Н Г А . H O M O LUDENS

духовных сил человека иной раз затрагивали весьма необдуман­ но. Джон Раскин зашел чересчур далеко, когда перед кадетами Вулиджа29* превозносил войну как непременное условие всех чистых и благородных мирных искусств. «No great art ever yet rose on earth, but among a nation of soldiers» [«Никакое великое искусство никогда еще не возникало на земле, кроме как среди нации солдат»]. «There is no great art possible to a nation but that which is based on battle» [«Никакое великое искусство невоз­ можно для нации, кроме как рожденное в битве»]. «I found, in brief, — продолжает он далее, не без некоторой наивной поверх­ ностности обращаясь с историческими примерами, — that all great nations learned their truth of word, and strength of thought, in war; that they were nourished in war, and wasted by peace; taught by war, and deceived by peace; trained by war, and betrayed by peace; — in a word, that they were born in war, and expired in peace» [«Ко­ ротко говоря, для меня ясно, <...> что все великие нации учились правдивости слова и оттачивали мысль в войне; что они вскорм­ лены были войною и опустошаемы миром; научены войною и обмануты миром; натренированы войною и преданы миром, — одним словом, они рождались в войне и угасали в мире»].

В этом, конечно, есть доля истины, и сказано это достаточно метко. Но сам Раскин тотчас же настигает свою собственную ри­ торику: всё это относится не ко всякой войне. Он определенно подразумевает «the creative, or foundational war, in which the natural restlessness and love of contest among men are disciplined, by consent, into modes of beautiful — though it may be fatal—play»

[«закладывающую основы, созидательную войну, в которой природное беспокойство и любовь человека к соперничеству дисциплинируются с общего согласия в формы прекрасной — хотя, возможно, и роковой — игры»]. В его глазах человечество изначально делится на две «races; one of workers, and the other of players» [«расы; одну — рабочих, и другую — игроков»], то есть воинов, «proudly idle, and continually therefore needing rec­ reation, in which they use the productive and laborious orders partly

as their cattle, and partly as their puppets or pieces in the game of death» [«горделиво праздных и поэтому постоянно нуждаю­ щихся в забавах, А^Я которых они используют производящие и трудящиеся слои населения частью как скот, частью как марио­ неток или пешек в игре со смертью»]. В беглом замечании Раскина относительно игрового характера архаических войн вплот­ ную соседствуют глубокая проницательность и поверхностное скольжение мысли. Самое важное здесь то, что он понял роль игрового элемента. Он считает, что архаический идеал воинства был воплощен в Спарте и в рыцарстве. Однако сразу же после вышеприведенных слов присущее ему искреннее и честное мяг­ косердечие не может не отомстить за этот патетический выпад, и его сочинение, написанное под впечатлением бойни граждан­ ской войны в Америке30*, переходит в такое страстное обличе­ ние современной войны (1865 г.), какое только можно себе пред­ ставить28.

Одна из добродетелей, по-видимому, действительно произ­ росла в сфере аристократической и атональной воинской жизни этой ранней эпохи, а именно верность. Верность — это предан­ ность лицу, делу или идее, не требующая дальнейших обсужде­ ний причин этой преданности и не допускающая сомнений в ее непрекращающейся обязательности. Это позиция, в сильной степени свойственная самой сути игры. Не нужно слишком да­ леко искать, чтобы предположить в этой сфере примитивной жизненной игры истоки добродетели, которая и в чистейшей своей идее, и в самых чудовищных извращениях внесла столь сильный фермент в историю.

Как бы то ни было, на почве рыцарства взошли, блистатель­ но расцвели и дали богатые плоды культурных ценностей эпиче­ ское и лирическое выражение благороднейшего содержания, пестрое и прихотливое искусство украшения, изящные формы церемониала и условностей. От рыцаря через honnête homme {благородного человека] XVII столетия идет прямая линия к со­ временному джентльмену. Латинский Запад ввел в этот культ

благородной воинской жизни и свой идеал куртуазной любви, которые столь тесно переплелись друг с другом, что в конце кон­ цов уток скрыл основу.

И еще одна вещь должна быть здесь упомянута. Говоря обо всем этом как о прекрасных формах в рамках культуры, каковы­ ми предстает перед нами рыцарство в традициях разных наро­ дов, мы должны считаться с опасностью упустить из виду его сакральный фон. Всё то, что мы видим теперь как прекрасную и благородную игру, было некогда священной игрой. Рыцарское посвящение, ристалище, орден, обет имеют своим источником, без сомнения, обычаи инициации доисторического, далекого прошлого. Невозможно указать все звенья в этой цепи разви­ тия. В особенности средневековое христианское рыцарство из­ вестно нам главным образом как всё еще искусственно сохраня­ емый в своем статусе, частично намеренно вновь возрождаемый элемент культуры. Что значило рыцарство со своей великолепно разработанной системой кодекса чести, придворных обычаев, геральдики, орденских союзов, турниров еще в эпоху позднего Средневековья, я уже пытался обстоятельно рассказать в другом месте29. Прежде всего в этой области и стала мне ясна внутрен­ няя взаимосвязь игры и культуры.

ГЛАВА Ш Е С Т А Я

ИГ Р А И МУДРСТВОВАНИЕ

Желание показать себя первым проявляется в стольких формах, сколько возможностей предоставляет данное общество. Спосо­ бы, которыми люди состязаются друг с другом, столь же различ­ ны, как и вещи, за которые они борются, и действия, в которых они принимают участие. Всё решает жребий, либо сила и лов­ кость, либо кровавая схватка. Соревнуются в мужестве или вы­ носливости, искусности или знании, в бахвальстве и хитрости. Дается задание помериться силами или умением, сделать чтонибудь особенно трудное, какую-нибудь сложную вещь, выко­ вать меч, найти необычную рифму. Участвующим задают вопро­ сы, на которые нужно ответить. Состязание может принимать такие формы, как божий суд, пари, судебное разбирательство, дача обета или загадывание загадок. Во всех этих видах оно, в сущности, остается игрой, и в этом качестве игры лежит исход­ ная точка А^Я понимания функции состязания в культуре.

В начале всякого состязания стоит игра, то есть договорен­ ность о том, чтобы в границах места и времени, по определен­ ным правилам, в определенной форме совершить нечто такое, что приносит разрешение некоего напряжения и находится при

156 Й О Х А Н Х Ё Й З И Н Г А . H O M O LUDENS

этом вне обычного течения жизни. Что должно быть совершено и что станет выигрышем — вопрос, который в игровой задаче вырисовывается как вторичный.

Необыкновенным сходством отмечены во всех культурах обычаи состязания и значение, которое им придают. Это почти совершенное формальное сходство уже само по себе доказывает, как сильно вся игровая, агональная деятельность связана с глу­ бинной основой душевной жизни человека и жизни общества.

Быть может, еще яснее, чем в областях права или войны, ко­ торые были рассмотрены выше, подобие форм архаической культуры сказывается в состязаниях в знании и мудрости. Для раннего человека что-то мочь или сметь означает власть, а что-то знать — волшебную власть. По сути, А^Я него всякое определен­ ное сведение священно, это есть тайное и колдовское знание. Ибо АЛЯ него, собственно, всякое отдельное знание находится в прямой связи со всем миропорядком. Упорядоченный ход ве­ щей, установленный и определенный богами, сохраняемый и поддерживаемый отправлением культа А^Я сохранения жизни и на благо человека, этот rtam, если назвать его древнеиндийским словом, ничем иным не оберегается столь надежно, как знанием человека о священных вещах и их тайных именах, знанием о происхождении мира.

Участвующие в священных празднествах состязаются в этом знании, ибо в выговариваемом слове оживает воздействие на ми­ ропорядок. Состязания в сакральном знании укоренены в самых глубинах культа и являются его существенной составной частью. Вопросы, которые жрецы по очереди или по вызову задают друг другу во время жертвоприношения, суть в полном смысле слова загадки, по форме и направленности совершенно подобные за­ гадкам, которые задают при совместной игре.

Функция сакрального противоборства в загадывании загадок нигде не проявляется так отчетливо, как в ведической традиции. Во время больших праздников с жертвоприношениями эти состя­ зания являются столь же существенной частью всего действия в

целом, как и сама жертва. Брахманы состязаются bjâtavidyây зна­ нии начал, или в brahmodya, что лучше всего передать как произнесе­ ние священных имен1'. Уже сами наименования священной игры говорят о том, что задаваемые вопросы касаются возникновения космоса. В различных песнях Ригведы прямо запечатлены подоб­ ные состязания. В гимне 1,164 частично вопросы затрагивают кос­ мические явления, частично разгадка соотносит их с теми или иными особенностями ритуала жертвоприношения.

«Я спрашиваю тебя о крайнем пределе земли; я спрашиваю тебя, где пуп земли. Я спрашиваю тебя о семени жеребца; я спра­ шиваю тебя, что есть высшее место речи»1.

В гимне VIII, 29 главнейшие боги описываются через их атрибуты в десяти типичных вопросах-загадках, ответом на ко­ торые должно служить имя бога2.

«Темно-рыжий один из них, переменчивый ликом, нежный

июный; златом он украшает себя (Сома2*). Опустился в лоно, сияющий, мудрый между богами (Агни3*)» и т. д.

Очень долго в этих песнях преобладает характер ритуальных загадок, тогда как отгадка опирается на знание ритуала и его сим­ волики. В форме загадок, однако, непосредственно зарождается самое глубокомысленное мудрствование относительно основ су­ щего. Грандиозный гимн X, 129 не без основания был назван

Паулем Дойссеном «вещью, возможно наиболее достойной вос­ хищения из всего дошедшего до нас с древнейших времен»3.

1.«Ни бытия не было тогда, ни небытия. Ни воздушного пространства, ни неба. Что двигалось? Где? Под чьею защитой? Состояла ли из воды глубокая бездна?

2.Ни смерти не было тогда, ни не-смерти; день и ночь не раз­ личались тогда. Само по себе, без дуновения, дышало лишь Это;

иничего не было, кроме Этого»4.

Вутвердительных конструкциях этих стихов и двух после­ дующих форма загадки еще только просвечивает сквозь поэти­ ческое построение песни. Но затем опять возвращается прямая форма вопроса.

158 ЙОХАН ХЁЙЗИНГА. HOMO LUDENS

6. «Кто это знает, кто возвестит здесь, откуда оно возникло, откуда это творение?..»

Если допустить, что эта песня ведет свое происхождение от ритуальной песни-загадки, которая, в свою очередь, представ­ ляет собой литературно обработанное повествование о дейст­ вительно имевших место состязаниях в загадках на празднестве с жертвоприношением, то тем самым со всей возможной убеди­ тельностью выстраивается доказательство генетической взаимо­ связи между игрой в загадки и священным мудрствованием.

В некоторых гимнах Атхарваведы, как, например, в гимнах X, 7 и 8, целые вереницы таких вопросов-загадок собраны вме­ сте, они как бы свободно нанизываются одна на другую и приво­ дятся к одному знаменателю, независимо от того, сопровожда­ ются они ответами или нет.

«Куда удаляются полумесяцы, месяцы, соединяясь с годом? Куда — времена года?., скажи мне их skambbal5 Куда, быть там вожделея, спешат вместе две девы, различные с виду, день и ночь? Куда, быть там вожделея, устремляются воды?

Как это не стихает ветер и дух не знает покоя? Почему никог­ да не остановятся воды, устремленные к истине?»6

В этих примерах древнейшего восторга и упоения духа перед тайнами бытия нам не дано провести границу между священной поэзией, мудростью, которая граничит с безумием, глубочайшей мистикой — и пустым набором слов с налетом загадочности. Слово древних священников и певцов постоянно парит над вра­ тами непознаваемого, которые А,ЛЯ нас, так же как и ААЯ НИХ, остаются закрытыми. Если здесь и есть что добавить, так только то, что мудрствование в этих культовых состязаниях рождается не из пустой игры, но в священной игре. В мудрости упражняют­ ся, как в священных искусных ремеслах. Философия возникает здесь в форме игры. Космогонический вопрос о том, как появи­ лось всё то, что есть в мире, всегда был и остается одним из пер­ вых вопросов, занимавших ум человека. Экспериментальная дет­ ская психология показывает, что значительная доля вопросов,

которые задает шестилетний ребенок, фактически может счи­ таться вопросами космогонического характера: кто заставляет течь воду в реке, откуда берется ветер, вопросы о жизни и смер­ ти и пр.7

Вопросы-загадки ведических гимнов прямо ведут нас к наи­ более глубоким суждениям Упанигиад. Здесь, однако, мы не ста­ вим себе задачу более подробно вникнуть в философское содер­ жание священных загадок — но лишь поближе рассмотреть их игровой характер и как можно отчетливее продемонстрировать их значение в истории культуры.

Состязание в загадках, далекое от того, чтобы быть всего лишь забавой, составляет существенную часть культа принесения жерт­ вы. Загадывание загадок так же необходимо, как и сама жертва8. Оно понуждает богов. Занятную параллель с этим древнеиндий­ ским обычаем мы находим у народов торадья на Центральном Целебесе94*. Загадывание загадок на их праздниках ограничено промежутком времени от момента, когда «беременеет» рис, и до начала уборки урожая — в связи с тем, что «выход на свет» загадок способствует «выходу на свет» колосьев риса. Всякий раз, когда загадку разгадывают, вступает хор с пожеланием: «Хлоп! Выходи-ка на свет, о наш рис, выходите на свет, тугие колосья, там, в горах наверху, там, в долинах внизу!» Во время года, предшествующее этому периоду, какая бы то ни было лите­ ратурная деятельность запрещается, ибо она могла бы представ­ лять опасность А^Я произрастания риса. Одно и то же слово wailo означает загадку и сорго — полевой злак, который как сред­ ство пропитания местного населения был вытеснен рисом10.

Кто хоть немного знаком с литературой Вед и Брахман, тот знает, что ее толкования происхождения вещей чрезвычайно расходятся и противоречат одно другому, что они в высшей сте­ пени пестры, вычурны и запутанны. Ни взаимосвязи, ни общего смысла там не найти. Если, однако, при этом держать в поле зре­ ния изначально игровой характер космогонических спекуляций, так же как и происхождение толкований из ритуальных загадок,