Глава xxivнаставления о том, чтобы не предпринимать войны безрассудно, даже по справедливым причинам

     I. Нередко следует отступаться от права во избежание войны.      II. Преимущественно от права возмездия.      III. В особенности же в случае оскорбления величества.      IV. Следует также избежать войны ввиду заботы о себе и своих подданных.      V. Правило благоразумия для выбора благ.      VI. Пример выбора между жаждой свободы и мира, чем можно избегнуть избиения народа.      VII. Следует воздерживаться от осуществления возмездия тем, кто не обладает значительной силой.      VIII. Остается несомненным, что войну следует предпринимать не иначе, как по необходимости.      IX. Или в силу важнейшей причины в крайних обстоятельствах.      X. Наглядное изображение бедствий войны.       Нередко следует отступаться от права во избежание войны            I. 1. Несмотря на то, что в настоящем сочинении, посвященном вопросу о праве войны и мира, собственно, невидимому, не место предписаниям и внушениям прочих добродетелей относительно войны, тем не менее, между прочим, следует предупредить возможность ошибки, дабы кто-нибудь не подумал, что если налицо имеется достаточное право, то следует немедленно же предпринимать войну, или что это, по крайней мере, всегда дозволено. Ибо на самом деле, совсем напротив, в большинстве случаев гораздо благочестивее и правильнее не воспользоваться своим правом.      Нами выше в своем месте сказано, что к достоинству относится пренебрежение заботой о своей собственной жизни ради сохранения жизни и спасения другого. Наиболее же это приличествует христианам, подражающим здесь совершеннейшему примеру Христа, который пожелал принять смерть за нас, до того времени нечестивых и неверных (поcл. ап. Павла к римлянам, V, 6). Подобный факт тем более побуждает нас не преследовать свои выгоды и то, что нам причитается, причиняя бедствия другим, которые влекут за собой войны (Витториа, "О праве войны", 14 и 33).      2. Аристотель ("Политика", кн. IV; "Риторика Александру", гл. 3) и Полибий убеждают не предпринимать войны по любой причине. У древних Геркулес не заслужил похвал за то, что напал войной на Лаомедонта и Авгия из-за невыданного ему вознаграждения за труд (Павсаний, кн. V). Дион Прусийский в речи "О войне и мире" говорит, что следует ставить вопрос не только о том, "нанесено ли оскорбление теми, кто как видно, готов начать войну", но также о том, "какое значение имеет происшедшее".       Преимущественно от права возмездия            II. 1. К оставлению деяний без возмездия убеждают нас поистине многие соображения. Обратим внимание, сколь много отцы прощают сыновьям; об этом имеется рассуждение Цицерона у Диона Кассия. "Отец, - как сказано у Сенеки, - не прибегает к вразумлению жезлом, пока терпение не истощится вследствие множества тяжких обид, пока опасение не превзойдет его порицаний"². От этого немногим отличается изречение Финея, приведенное у Диодора Сицилийского (кн. V): "Никогда отец не предпримет охотно наказания сына, пока тяжесть проступков последнего не превысит естественного благоволения родителей к детям". И еще следующее место из Андроника.      Родосского: "Ни один отец не откажется от сына, кроме как от совершенно неисправимого".      2. А всякий, кто готов наказать другого, принимает так или иначе личность наставника, то есть отца³. Имея это в виду, Августин пишет к наместнику Марцеллину: "Исполни, христианский судья, обязанности благосклонного отца". Император Юлиан одобряет изречение древнего мудреца Питтака, "который предпочитал милосердие наказанию". Либаний в речи об антиохийском восстании говорит, что тот, кто хочет добиться благоволения божьего, "пусть более восхищается прощением, чем наказанием".      3. Иногда обстоятельства дел таковы, что отказаться от своего права бывает не только похвально, но даже обязательно, поскольку даже врагам мы должны оказывать приязнь как сами по себе, так и в силу требования евангельского закона. Мы сказали, что бывают такие люди, за которых, несмотря на их враждебность к нам, мы должны отдать свою жизнь, так как нам известно, что они или необходимы, или же весьма полезны для блага всего человечества. Если поэтому Христос предпочитает пренебрежение к некоторым вещам во избежание споров, то настолько более, насколько война вреднее спора, надо пола-Рать, ему угодно, чтобы пренебрегли многим, лишь бы дело не дошло до войны (Молина, "О справедливости", II, спор 103; Лорка, спор 153, 11; Эгидий Регий, "О сверхъестественных Действиях", спор 31, спорн. вопр. 7, 107).      4. "Уступить что-либо из своего права для доброго мужа - не только великодушно, но даже по большей части полезно", - говорит Амвросий ("Об обязанностях", кн. II. гл. 2). Аристид убеждает государства "уступать и быть сговорчивыми в делах маловажных". Он же приводит основание: "Ибо даже из числа частных лиц заслуживают одобрение те, кто сговорчивого характера и предпочитает лучше потерпеть некоторый ущерб, нежели затевать тяжбу". Ксенофонт в книге шестой "Греческой истории" пишет: "Мудрым свойственно начинать войны только по важным причинам". И у Филострата Аполлоний заявляет: "Войны следует предпринимать лишь по серьезным основаниям".       В особенности ясе в случае оскорбления величества            III. 1. Что касается наказаний, то первой обязанностью нашей не только как людей, но, конечно, как христиан является готовность легко и с полной охотой прощать содеянное против нас, как и бог прощает нам во Христе (посл. ап. Павла к ефесеям, IV, 32)⁴. По словам Иосифа Флавия, "быть свободным от гнева за то, что заслуживает смертной казни, есть приближение к божественной природе"⁵.      2. Сенека говорит о государе ("О милосердии", кн. I, гл. 20): "Да будет он снисходительнее к оскорблениям, наносимым ему, а не другим. Ибо ведь не тот великодушен, кто снисходителен к обидам чужим, но тот, кто отнимает у себя, даруя другому; так что я назову милосердным не того, кто снисходителен к скорби другого, но того, кто не возмущается причиненными ему огорчениями, кто сознает, что великодушие заключается в том, чтобы терпеть оскорбления на вершине могущества, и что нет никого славнее государя, чьи оскорбления остаются безнаказанными"⁶. Квинтилиан пишет: "Мы посоветуем государю жаждать скорее похвалы со стороны человечества, чем наслаждаться в отмщении". В заслугу Ю. Цезарю Цицерон вменил в особенности то, что тот не имел обыкновения забывать ничего, кроме причиненных ему обид. Ливия в обращении к Августу, у Диона Кассия, отмечает: "Многие полагают так, что правителям надлежит наказывать преступления против общего блага и, наоборот, скрывать преступления против них самих". Философ Марк Аврелий Антонин в речи, обращенной к сенату⁷, заявляет: "Ибо ведь никогда не вызывает сочувствия отмщение императором причиненной ему обиды, которое чем справедливее, тем кажется суровее". Амвросий в послании к императору Феодосию пишет: "Ты простил антиохийцам нанесенную тебе обиду". А в похвале тому же императору Феодосию, обращаясь к сенату, Фемистий говорит: "Доброму государю следует быть выше тех, кто совершает против него преступление, не отмщать им в свою очередь, но благотворить".      3. Аристотель считает, что великодушный "не злопамятен". Это Цицерон ("Об обязанностях", кн. I) выражает таким образом: "Нет ничего достойнее великого мужа, чем кротость и милосердие". Блестящие примеры такой выдающейся добродетели дает нам священное писание в лице Моисея (кн. Чисел, XI, 12) и Давида (II Самуил, XVI, 7).      В особенности же прощать нужно, когда мы сознаем за собой какой-нибудь проступок или когда проступок против нас проистекает от некоей человеческой и простительной слабости, или когда в достаточной мере очевидно, что преступник раскаивается в своем поступке (Дриедо, "О свободе христианской", . II, гл. 6). "Есть мера отмщения и наказания, - говорит Цицерон, - и я не знаю, не достаточно ли, если раскаивается в своем проступке досадивший"⁸. "Мудрый, - по словам Сенеки, - многое простит; он спасет многих, чей дух не вполне здоров, но все же излечим".      Эти основания воздержания от войны возникают из приязни, которую нам полагается оказывать врагам или воздавать по справедливости.       Следует также избежать войны ввиду заботы о себе и своих подданных            IV. 1. Часто мы должны внушать самим себе и своим ближним не доводить дела до войны⁹. Плутарх в жизнеописании. Ну мы говорит, что после того как фециалы заявили о возможности предпринять справедливую войну, сенат обсуждал вопрос, следует ли начинать ее в силу обычая¹⁰.      В одной притче Христовой сказано, что если какому-нибудь царю нужно вести войну с другим царем, то сначала должно в заседании с советчиками установить существование соответствующего обычая, а затем взвесить, можно ли, имея десять тысяч воинов, помериться силами с противником, ведущим вдвое больше воинов. Если же царь убедится в неравенстве сил, то до вторжения неприятеля в пределы страны ему нужно отправить посольство с поручением о заключении мира.      2. Так, тускуланцы (Ливии, кн. VI) добивались мира от римлян, перенося все¹¹ и ничего не требуя взамен¹². У Тацита есть такое место: "Понапрасну было искать поводов к войне против эдуев. По приказанию они принесли деньги, а также и оружие и сверх того доставили безвозмездно продовольствие". Царица Амаласунта заявила послам Юстиниана, что она отказывается вести войну¹³.      3. Можно также прибегать к умилостивлению, как поступил, по словам Страбона (кн. VII), Сирм, царь трибаллов, который не допустил Александра Македонского даже вступить на о. Певк и в то же время почтил его дарами в доказательство того, что поступил так, руководствуясь справедливым опасением, а не из ненависти или пренебрежения. Сказанное Еврипидом о греческих городских республиках можно применить к любым другим государствам:            Лишь о войне начнут голосование,      Никто не мнит о смерти угрожающей,      Сулит другому каждый поражение.      А если угрожало поражение,      То Греция от браней не погибла бы.            У Ливия мы читаем: "Подсчитай мысленно свои силы, власть судьбы и Марса". И у Фукидида сказано: "Прежде чем напасть, рассмотри сначала, какие могут произойти неожиданности на войне".       Правило благоразумия для выбора благ            V. 1. При обсуждении щелей войны касаются отчасти даже не конечных, но посредствующих целей, отчасти же и тех средств, которые ведут к их достижению. Любая цель всегда хороша в каком-нибудь отношении, равно как и всякое устранение зла, могущее привести к благу. Средства, способствующие достижению того или другого, не преследуются сами по себе, но постольку, поскольку они ведут к цели.      При обсуждении их должно сравнивать и самые цели между собой, и силу действия средств, ведущих к цели; ибо верно сказано у Аристотеля ("О движениях животных"): "Цели, порождающие действия, бывают двоякого рода: одни преследуют какое-нибудь благо, а другие - нечто возможное".      Указанное сравнение подчиняется трем правилам.      2. Во-первых, когда то, о чем идет речь, по нравственной оценке, невидимому, одинаково пригодно для добра и зла, тогда это, стало быть, годится, если добро имеет больший избыток добра, нежели это - излишек зла. Это Аристид изъясняет так; "Когда зло превосходит ожидаемое благо, то лучше отступиться". Андроник Родосский, изображая великодушного человека, говорит, что он не просто готов подвергнуться опасностям при любых обстоятельствах, но в наиболее важных случаях.      3. Во-вторых, если добро и зло могут в равной мере проистечь из того, о чем идет речь, то это все же следует предпочесть, коль скоро дело для добра пригодно более, чем для зла.      В-третьих, если добро и зло неравны и не менее неравна пригодность дел, то дела нужно избирать таким образом, чтобы пригодность их для добра была больше по сравнению с пригодностью ко злу, чем самое зло по сравнению с добром¹⁴; или чтобы добро было больше по сравнению со злом, нежели пригодность ко злу по сравнению с пригодностью к добру.      4. Мы выразили все это несколько замысловато; к той же цели стремится более прямым путем Цицерон ("Об обязанностях", I), когда он советует не подвергаться опасностям без достаточного основания, ибо неразумнее не может быть ничего; оттого, подвергаясь опасностям, следует подражать медикам, которые страдающих легким недугом подвергают более легкому лечению, при более же тяжких заболеваниях вынуждены прибегать к опасным и рискованным мерам лечения. В связи с этим Цицерон полагает, что мудрецу следует предотвращать бурю, "особенно если возможно разбором дела достигнуть большего добра, чем зла, проистекающего от раздора".      5. В другом месте (посл. к Аттику, XIII, 27) Цицерон говорит: "Если невозможно достигнуть значительного успеха и малейшая неудача может причинить большой вред, то какая надобность неосторожно подвергаться опасности?". Дион Прусийский во второй речи заявляет: "Бывает так, что несправедливо и недостойно терпеть что-либо. Если же нас постигнет случайно какая-нибудь несправедливость, то неужели мы все же должны, побуждаемые жаждой борьбы, сами подвергнуться превратностям судьбы?". И затем далее: "Тогда как мы стремимся избавиться от бремени невыносимого угнетения; при умеренном обременении и таких условиях, при которых приходится выносить равное или более тяжкое бремя, следует принимать меры к тому, чтобы приспособиться к тому наилучшим образом". Аристид во "Второй сицилийской речи" говорит: "Когда страх превышает надежду, разве несвоевременна предосторожность?".       Пример выбора между жаждой свободы и мира, чем можно избегнуть избиения народа            VI. 1. Наилучший пример того, как государства Галлии подвергали некогда обсуждению вопрос о том, "что предпочтительнее - мир или свобода", передает Тацит. Под свободой он понимает свободу гражданскую, то есть право самоуправления государства. Полнота такого права имеется в народном правлении, ограниченные права имеются в правлении знатных; в особенности же свобода является полной, когда никто из граждан не устранен от занятия государственных должностей.      Мир же разумеется избавляющим от истребительной войны, то есть от того, что Цицерон в другом месте (посл. к Аттику, IX, 112) поясняет следующим греческим изречением: "...если вследствие этого подвергнется опасности все государство". Примером может служить случай, когда точное предвидение будущего не сулит ничего иного, кроме гибели всего народа; таково было положение населения Иерусалима во время осады Титом. При подобных условиях не известно, что сказал бы сам Катон. который предпочел смерть подчинению единоличному правителю. Сюда же подходят и следующие строки:            Это не тяжкая доблесть -      Рабства избегнуть своею рукою.            Относится сюда и многое иное в том же роде.      2. Сходное предписывает здравый рассудок. Без сомнения, жизнь, которая есть основа всех благ временных и условие приобретения вечных благ, дороже свободы. Это правильно при рассмотрении той и другой как в одном человеке, так и в целом народе. И сам бог вменяет себе в милосердие, что не допускает гибели людей, а обращает их в рабство (Паралипоменон, II, ХП, 78). И в другом месте он внушает евреям через пророков, чтобы они согласились на вавилонское пленение дабы не умереть от голода и моровой язвы (Иеремия, XXVII, 13)¹⁵. Поэтому хотя древние и восхваляют того, кто был вождем в осажденном пунийцем Сагунте, тем не менее не заслуживает одобрения ни это, ни то, что руководило таким образом действий.      3. Избиение населения в подобных случаях ведь должно считаться величайшим бедствием (Августин, "О граде божием", кн. XXII, гл. 6). Цицерон во второй книге "Об изобретении" приводит как пример необходимости то, что население Казилина было вынуждено сдаться Ганнибалу, хотя тут добавлено: "если не предпочли бы погибнуть от голода"¹⁶. О фивянах, живших во времена Александра Македонского, сохранилось следующее суждение Диодора Сицилийского (кн. XVIII): "Души более отважные, чем благоразумные, примирились с избиением родного народа"¹⁷.      4. О тех же Катоне и Сципионе, которые не захотели уступить первенство Цезарю после форсальской победы, имеется высказывание Плутарха: "Они виновны в том, что напрасно погубили множество отличных мужей в Африке".      5. Сказанное о свободе я готов распространить и на другие желанные вещи, если существует справедливое опасение большего или равного зла. Ибо, как правильно говорит Аристид, имеется обычай спасать корабль, выбрасывая груз, а не пассажиров.       Следует воздерживаться от осуществления возмездия тем, кто не обладает значительной силой            VII. При осуществлении карательных экспедиций необходимо остерегаться объявлять войну в целях возмездия против неприятеля, силы которого равны нашим. Ибо подобно гражданскому судье, тому, кто готов отомстить злодеяния оружием, нужно быть значительно сильнее своего противника; и не только благоразумие или любовь к своим подданным предписывают уклоняться от опасной войны, но нередко также и справедливость, а именно - справедливость управляющая, которая по самой природе управления налагает как на начальствующих обязанность заботиться о низших, так и на низших обязанность повиноваться. Отсюда следует правильное толкование богословов (Каэтан, на II, II, вопр. 95, ст. 8; Молина, "О справедливости", I, спор 102), согласно которому государи, предпринимающие войны по незначительным поводам или ради осуществления не необходимых наказаний, влекущие за собой великую опасность, обязаны возмещать подданным проистекающие вследствие этого убытки. Ибо если даже такие государи не совершают преступления против своих врагов, то тем не менее они совершают их поистине против своих подданных, вовлекая последних по незначительным поводам в столь великие бедствия. Ливии (кн. X) пишет: "Справедлива война, когда она необходима; оружие является благочестивым, если остается лишь надежда на оружие для защиты". Овидий желает такого состояния в "Фастах" (кн. I):            Воину пусть оружье дано, чтоб избегнуть сражений.       Остается несомненным, что войну следует предпринимать не иначе, как по необходимости            VШ. Редко причина возникновения войны такова, что ее или невозможно, или не должно избегнуть; это имеет место тогда, когда правосудие, по словам Флора, суровее оружия¹⁸. Сенека пишет: "Кидаться в опасность следует, если только бездействие сулит равные опасности". Смысл этого так выражает Аристид: "Хотя будущее и неизвестно, но лишь тогда нужно предпочесть опасность, когда стремление к миру явно ведет к худшему". "Война лучше жалкого мира", - говорит Тацит. По его же словам она бывает лучше, в частности, тогда, когда "попытка может увенчаться свободой, а поражение не изменит положения"; по словам Ливия (кн. X) - тогда, когда "мир для угнетенных тяжелее, чем война для свободных". Последнее отсутствует, если очевидно заранее, как сказано у Цицерона, что в случае поражения неизбежно изгнание, а в случае победы - все же рабство (посл. к Аттику, VII, 7).       Или в силу важнейшей причины, в крайних обстоятельствах            IX. Другое условие объявления войны состоит в том, чтоб после должного рассмотрения вопроса о соответствии ее с. правом сразу позаботиться - что является весьма важным - о наличии достаточных сил. Об этом говорил Август, указывая, что не следует начинать войну без большей надежды на удачу в сравнении с опасением потерь (Светоний, гл. 14; Геллий, кн. XIII, гл. 3; Валерий Максим, кн. VII, гл. 2). И то, что имели обыкновение высказывать о сражении Сципион Африканский и А. Эмилий Павел, не лишне применить сюда: "Не должно пускаться в поход иначе, как при наличии крайней необходимости или благоприятного случая"¹⁹. В особенности же уместно начинать войну, когда есть надежда совершить ее путем устрашения и мольбы²⁰, при полной безопасности или незначительной опасности. Таков был совет Диона по вопросу об освобождении Сиракуз (Диодор Сицилийский, кн. XVI). В письмах Плиния есть следующие слова: "Прекраснее всего то, что победа подобного рода одержана путем устрашения".       Наглядное изображение бедствий войны            X. 1. Жестокое дело есть война, замечает Плутарх (жизнеописание Камилла); она влечет за собой целый клубок преступлений и посягательств. И Августин ("О граде божием", кн. XIX, гл. 7) высказывается мудро: "Если среди этих зол (речь идет о последствиях войны) - бесконечное множество тяжких поражений и крайняя нужда и если попытаться изобразить их должным образом, хотя я и не нахожу слов для такого выражения, которого требует самое дело, то как исчерпать столь обширный предмет? Но нам возразят, что мудрый имеет намерение вести справедливые войны. Однако если он вспомнит о том, что он человек, он не станет слишком сожалеть об оставшейся ему необходимости вести справедливые войны, потому что если бы они не были справедливы, то он не должен был бы их вести; и поэтому мудрый не должен был бы вести никаких войн. Несправедливость же противной стороны вынуждает и мудрого вести справедливые войны, которые необходимы. Такая несправедливость, во всяком случае, должна огорчать человека²¹, потому что так свойственно людям, даже если оттого не возникнет никакой необходимости воевать. Таким образом, эти бедствия, столь великие, столь ужасные, столь суровые, каждый созерцает со скорбью, признает неизбежность бедственного положения; а тот, кто терпит их или помышляет о них без сердечного сокрушения, совершенно напрасно считает себя счастливым, так как такой утратил всякое человеческое чувство". Августин же в другом месте ("О граде божием", кн. IV, гл. 15) говорит: "Для злых война кажется счастием, добрым же - необходимостью". А Максим Тирский заявляет: "Если даже войной искореняется несправедливость, неизбежность ее сама по себе заслуживает сожаления". И он же указывает: "Война, невидимому, для справедливых есть дело необходимости, для несправедливых - дело произвола".      2. К сказанному следует добавить замечание Сенеки о том, что человек не должен пользоваться человеком расточительно. Филиск убеждал Александра стремиться к славе таким образом, чтобы не прослыть моровым поветрием и крайним бедствием, разумея под этим истребление народов и опустошение городов как следствие морового поветрия. Ничто не свойственно царям более заботы о благополучии всех, что обеспечивается миром (Элиан, кн. XIV, 11).      3. Если по еврейскому праву и тот, кто совершил убийство против своей воли, должен был спасаться бегством, если бог воспретил Давиду, который, как говорят, вел благочестивые войны, построить себе храм за то, что тот пролил много крови²², если у древних греков должны были искупать злодеяния даже те, кто осквернил свою руку невиновным убийством, то кому не ясно, в особенности же среди христиан, сколь такое дело несчастливо и нечестиво и насколько следует избегать войны, хотя бы и лишенной несправедливого характера? Поэтому понятно, почему у греков, принявших христианскую веру, долгое время соблюдалось правило, согласно которому на некоторое время отлучались от таинств те, кто осквернил себя убийством в какой бы то ни было войне²³ (Василий, "К Амфилохию", X, 13).