Материалы для изучения социологии / Основы социологии. Литература по курсу / Шматко. Конверсия бюрократического капитала в России
.docРоссийско-французский центр социологии и философии
Centre russo-français de sociologie et de philosophie
Н.А. ШМАТКО
КОНВЕРСИЯ БЮРОКРАТИЧЕКОГО КАПИТАЛА В ПОСТСОВЕТСКОЙ РОССИИ[*]
С момента появления российские предприниматели стали объектом изучения социологов и экономистов. Начиная с создания в 1986 г. первых кооперативов, они были в центре дискуссий в средствах массовой информации и специализированной прессе, поскольку сама идея работы «на себя», а не «в интересах страны» казалась кощунственной. Проводилось множество опросов общественного мнения[1], посвященных восприятию предпринимательской деятельности и образу самих предпринимателей в глазах населения, результаты которых показали трансформацию этого образа от полностью негативного в начале перестройки (1986 — 1989 г.) до весьма притягательного для значительного числа опрошенных и, в частности, для молодежи и школьников[2](для возрастных групп старше 50 лет этот образ сохранил негативную окрашенность). Значительная часть исследований, так или иначе затрагивавших проблему предпринимательства, в действительности имела своим предметом изучение экономического поведения населения: диспозиций относительно инвестиций «свободных денег», приобретения акций и т. п., но не конкретный анализ предпринимателей.
В центре нашего исследования находится анализ конституирования социальной позиции российских предпринимателей. Объектом изучения является объективирующая эту позицию выборочная совокупность владельцев частных или приватизированных предприятий[3]. В течение анализируемого периода (1987 — 1995 г.) и даже за время проведения самого исследования предмет изучения подвергся многочисленным трансформациям, что, естественно, повлекло за собой изменение его границ.
Можно условно выделить четыре этапа становления социальной позиции предпринимателей:
Первый (1986 — 1989 г.) — первые, создававшие НТТМ, кооперативы в области бытового обслуживания и общественного питания, возрождение ремесленничества (в форме ИТД).
Второй (1989 — 1991 г.) — переход в сферу предпринимательской деятельности специалистов и руководителей подразделений государственных предприятий и учреждений, — так называемого «второго эшелона», — переход, последовавший за банковской реформой, созданием системы бирж, массовым открытием малых предприятий и кооперативов при крупных экономических субъектах с государственной формой собственности, распространение совместных предприятий с участием иностранного капитала.
Третий (1991 — 1993 г.) — «пик» численности мелких и крупных частных фирм и приход в ряды предпринимателей руководителей «первого эшелона», последовавший за официальным утверждением института частной собственности, массовой приватизацией промышленных предприятий, кризисом отечественной индустрии, радикальным обновлением административной системы России (после распада Советского Союза).
Четвертый (1994 — 1995 г.) — рекомпозиция поля экономики, сопровождающаяся изменением профиля деятельности предприятий, постоянные переходы предпринимателей из одного сектора экономики в другой, заметное снижение частоты создания новых предприятий.
Социальные ресурсы, лежащие в основании конституирования сектора частных предприятий
Анализ интервью, собранных в процессе исследования, показывает, что относительная значимость отдельных видов капиталов, которые могут быть инвестированы в частные предприятия, неравноценна в различные периоды становления данного сектора экономики. Экономический капитал, который, казалось бы, должен быть основополагающим при основании предприятия, в ряде случаев играет второстепенную роль. Этот парадоксальный факт обнаружил себя в период создания малых предприятий типа НТТМ и молодежных центров (1986 — 1990 г.), но он также проявился и при ваучерной приватизации и акционировании госпредприятий (1992 — 1994 г.). Для центров НТТМ это связано с передачей в их пользование помещений и оборудования комитетов комсомола и партии, для малых предприятий, созданных в большом количестве при крупных промышленных или научно-исследовательских государственных учреждениях — с обеспечением не только материальной базой, но и заказами на научно-исследовательские и опытно-конструкторские работы; при ваучерной приватизации госпредприятия — с практически бесплатной передачей готового предприятия со всеми его ресурсами материально-технического и кадрового характера. Но аналогичная ситуация наблюдалась также в 1990 — 1991 г., во время реформы банковской системы: в частную собственность передавалась не только материально-техническая база, но — что значительно важнее — клиентура банков с их госкредитами и т. п. Во всех этих случаях «новые собственники» не инвестировали (или почти не инвестировали) собственного экономического капитала — первостепенную роль здесь играли неэкономические его виды. Значение и объем инвестированного экономического капитала различны для руководителей госпредприятий, реконвертировавшихся в частные предприниматели, и для предпринимателей, перешедших в сектор частной экономики с доминируемых позиций сектора государственной экономики.
В целом, необходимо отметить, что все исследования экономической элиты в России встречают большие трудности в сборе данных, касающихся оценки объема экономического капитала предприятия. Практически невозможно получить достоверную информацию о финансах, которыми располагает предприниматель, о его годовом доходе или о принадлежащей ему собственности. Поэтому для классификации предпринимателей приходится пользоваться лишь косвенными показателями. При этом из-за инфляции практически невозможно сравнивать между собой созданные в разное время предприятия по их начальному или уставному капиталу, обороту и т. п. Отсутствие точных данных обязывает нас рассматривать все известные рейтинги наиболее известных российских бизнесменов, публикуемые в средствах массовой информации, как субъективные мнения относительно состояния одного из секторов экономического поля, поскольку в целом подобные публикации основываются на результатах опросов так называемых экспертов (экономических обозревателей газет, экономистов-аналитиков различных маркетинговых центров и коммерческих ассоциаций), классифицирующих предпринимателей в соответствии с собственными интересами и представлениями. Такого рода рейтинги служат конструированию и легитимации экономической и социальных классификаций, показывая кого следует, а кого нет относить к этой элите.
Анализ собранных интервью показал, что личный экономический капитал предпринимателя играет большую роль при основании частной фирмы, если тот находится в ситуации «новичка» (или парвеню) в экономическом поле: новый агент, пытающийся внедриться в субполе частной экономики (в определенный сектор рынка) и таким образом начать конкурировать с другими агентами, уже занявшими свои позиции в данном поле, должен оплатить «право входа», т. е. обладать неким капиталом, который он может инвестировать в экономическую игру. Когда речь идет об агентах, которые были интегрированы в поле экономики до начала рыночных преобразований, таких как, например, директора госпредприятий, а также о партийных и комсомольских функционерах достаточно высокого уровня, имевших прямым или опосредованным образом в своем распоряжении или под своим контролем предприятия, то «право входа» в субполе частной экономики может оплачиваться социальным или бюрократическим капиталом (институционализированные позиции, специфические профессиональные знания, навыки и опыт работы, персонифицированные деловые связи и т. п.). Когда же речь идет о вновь пришедших, то главную роль играет экономический капитал.
Следовательно, можно выделить два типа российских предпринимателей: тех, кто близок к государству (бывших хозяйственных руководителей и партийно-государственных функционеров), и тех, кто располагается целиком в сфере частного бизнеса (особенно «новички»)[4]. Это различение проявляется не только по отношению к экономическому капиталу и его роли в основании собственного предприятия, но также и в отношении других факторов конституирования российского патроната, в частности, стратегий развития предприятия, инвестиций, стилей жизни, воспитательных и образовательных стратегий семей этих двух типов предпринимателей.
Очевидно, что для мелких предпринимателей, начинающих свое дело «с нуля», важность экономического капитала неизмеримо возрастает: не имея ни прямого, ни опосредованного доступа к дефицитным ресурсам государства, они должны расплачиваться за свою интеграцию в поле экономики экономическим образом (деньгами или другими ресурсами, имеющими экономическую природу и происхождение), причем делать это каждый раз и даже там, где формально они не требуются. Чем меньше объем социального, культурного, политического или бюрократического капитала, тем больший «взнос» приходится платить. Так, если предпринимателями становятся профессионалы в своей области (архитекторы, журналисты или ученые), то они могут в качестве входной платы инвестировать в экономическую игру ресурсы неэкономического характера (технические заделы, разработки, проекты, патенты, социальный капитал в виде званий и дипломов, протяженных социальных связей, принадлежности к престижным социальным корпусам и т. д.)[5], что естественно невозможно для приходящих с низких социальных позиций и лишенных практически всех видов ресурсов, которые могли бы быть расценены как капитал в субполе частной экономики и обменены на экономический капитал в чистом его выражении (деньги, фонды и т. п.).
Роль культурного капитала в генезисе патроната
Основным в роли культурного капитала оказывается не просто сам факт наличия высшего образования у большинства нынешних предпринимателей, но обладание определенной совокупностью знаний, как инкорпорированной формой культурного капитала, и владение его объективированными формами: наличие библиотеки, произведений искусства, музыкальных инструментов и т. п. Важна и совокупность специфических знаний и навыков, относящихся к общей культуре (владение русским и иностранным языками, познания в области литературы и искусства, и т. п.), а также специфические культурные практики, усвоенные с детства, транслирующиеся через семью и ближайшее окружение[6].
В социалистических странах у представителей партийной номенклатуры не было никаких других противников в их борьбе за господство, кроме держателей культурного капитала. П. Бурдье, анализируя перемены, произошедшие с ГДР, пишет: «Все заставляет предположить, что в действительности в основе изменений, случившихся недавно в России и других социалистических странах, лежит противостояние между держателями политического капитала в первом, а особенно во втором поколении, и держателями образовательного капитала, технократами и, главным образом, научными работниками или интеллектуалами, которые отчасти сами вышли из семей политической номенклатуры» [7].
Значение культурного капитала в годы советской власти было очень велико не только по причине «выведения за рамки» экономического капитала, имеющегося во владении социальных агентов, но и в силу специфических механизмов формирования элит. В «истории культурного капитала» в СССР можно четко проследить две противоположно направленные тенденции: первая, характерная для послереволюционного периода, когда культурный капитал доминирующих в социальном поле стремительно сокращался, обеспечивая подконтрольность, управляемость и стабильность режима; вторая — характерная для брежневского (и более позднего) периода вплоть до начала горбачевских реформ — когда началось накопление культурного капитала и его заметный рост не только среди самих представителей партийной и хозяйственной номенклатуры, но особенно, среди членов их семей. Динамику наращивания образовательного капитала в рядах партийной номенклатуры характеризуют с одной стороны, увеличение числа членов ЦК КПСС, получивших второе высшее и поствысшее образование (в том числе, гуманитарное), а с другой — рост дипломированных специалистов с высшим партийным и комсомольским образованием[8].
Наращивание объема культурного капитала у представителей руководящих классов и номенклатуры выражалось не только в простом увеличении числа специалистов (чаще всего с высшим техническим образованием), но и в «косвенных» показателях: накопление знаний о западном образе жизни и усвоение западных стереотипов в отношении управления, организации досуга, быта, потребления и т. д. через путешествия, стажировки, поездки по комсомольской или партийной линии «для обмена опытом». Не менее важное значение имели и более простые, но фундаментальные процессы — обучение в «элитарных» школах (в основном спецязыковых школах и интернатах[9]), наличие больших домашних библиотек (формирующихся через распределитель), доступ в известные театры, закрытые кинопросмотры и т. п., что характеризует формы присвоения редких культурных благ, распространенные в привилегированных слоях. Рост культурного капитала в рядах руководителей и в других социальных группах, занимающих положение подчиненных (доминируемых) среди господствующих (формально этот рост отражался в фактах принятия закона о среднем образовании в 1972 г., а также широком распространении спецшкол в конце 70-х –начале 80-х годов, увеличении приема в вузы и т. п.), вызвали рост противостояния владельцев культурного и бюрократического капитала. Анализируя подобное противостояние, П. Бурдье отмечает: «Держатели образовательного капитала, конечно же, наиболее склонны к проявлениям нетерпимости и к протесту против привилегий владельцев политического капитала, они также наиболее способны к тому, чтобы направить против номенклатуры профессии, имеющие эгалитаристский или меритократический дух, лежащий в основании легитимности» [10].
Изменение относительного веса культурного капитала сопровождалось дифференциацией общества (в противовес прокламируемой социальной однородности) и стагнацией в его высших эшелонах. Политические и хозяйственные элиты стабилизировались, сменяемость в рядах номенклатуры резко снизилась. Средние и нижние ступени номенклатурной иерархии, не имея «достаточных» властных полномочий, делегированных им партийным аппаратом (т. е. делегированного политического капитала), обладали достаточно высоким культурным капиталом, чтобы не чувствовать себя в полной зависимости от аппарата (что как раз и отличает их более всего от сталинской номенклатуры). Доминируемые среди доминирующих, «второй эшелон» оказался в достаточно «тупиковой» позиции, не имея, с одной стороны, возможностей для карьерного роста, а с другой стороны — был лишен возможности владения собственностью и наращивания экономического капитала. Все это подтолкнуло его к пересмотру основополагающих принципов дифференциации и иерархизации социального пространства — номенклатурной иерархии с передачей своих прав доверенным лицам и к борьбе за создание новых позиций в социальном пространстве, гарантирующих занятие более высоких социальных позиций, т. е. собственно к «перестройке» и воссозданию частной экономики.
Советская бюрократия вчера и сегодня
Сам факт значительного присутствия бывшей номенклатуры среди предпринимателей уже не раз подчеркивался[11], однако социальные факторы, позволяющие и обеспечивающие переход прежних руководителей государственного сектора на новые экономические позиции, еще слабо изучены. Социологи зачастую ограничиваются констатацией высокого уровня образования и связями, сложившимися между функционерами государственной экономики в прежние годы. Мы попытаемся в данной статье дать более детальный анализ факторов, обеспечивающих успешное освоение бывшими «бюрократами» экономических позиций, основанных на частном капитале, и раскрыть природу специфических ресурсов, которые они смогли накопить за время работы на более или менее высоких государственных постах.
Прежде чем перейти к конкретному анализу интеграции в частную экономику бывших бюрократов, следует отметить некоторые важнейшие моменты истории советской номенклатуры. Под употребляемыми терминами «бюрократы» или «бюрократия» мы понимаем, прежде всего «номенклатуру», т. е. функционеров, занимавших известную совокупность руководящих постов советской партийно-государственной системы, постов, которым эта система делегировала полномочия по управлению определенными ресурсами общества, будь то ресурсы материального (государственная собственность), культурного (научные знания и средства их производства и распространения, предметы искусства и средства их производства и распространения и т. д.) или символического (разнообразные официальные номинации — звания, дипломы, сертификаты и др.) характера.
Вспомним, что в работе стихийно возникших после Февральской революции 1917 г. советов могли принимать участие все без исключения. Советы представляли собой своеобразный сколок с общины, дела в которой решались всем «миром», т. е. собранием всех заинтересованных. Иными словами, коллективные практики формировали «общую волю коллектива», оформлявшуюся в конкретные решения. Институционализация советов, завершившаяся в целом к августу 1917 г., превратила их из органа непосредственной демократии в орган демократии представительной: во-первых, из «клеточек» самоуправления суверенного народа совет превратился в выборный орган, в собрание представителей, которые хотя и не были еще профессиональными политиками и администраторами, но работали на постоянной основе; во-вторых, в советах повсеместно возникают исполнительные комитеты — «бюро» — с их специфической политико-административной компетенцией и специализированным языком, состоящие из освобожденных работников и избираемые не непосредственно доверителями (рабочими, солдатами, крестьянами), но самими членами совета — доверенными лицами доверителей.
Атомизированные агенты («народ») создали посредством делегирования советам полномочий решать свои проблемы новую социальную реальность — советскую власть, государственную силу, стремившуюся к монополии легитимного физического и символического насилия. Власть советов заключается с этого момента в том, что освобожденные работники как доверенные лица доверенных лиц, действуют в качестве своих доверителей («трудящихся») и вместо них. «В качестве» в данном случае означает, что эти «дважды» доверенные лица в социальном плане отличались (располагая более значительными культурным, социальным и символическим капиталами, двигались по другим социальным траекториям...) от своих доверителей, также как дворянин Ленин разительно отличался от питерских рабочих, но говорили и действовали от их имени, выражали их интересы (или то, что принималось самими трудящимися в качестве своих интересов) и т. д. Механизм делегирования и представительства, лежащий в основе советской власти (в той же мере, в какой на нем основаны все западные демократии), не только не ведет к социальной однородности, но напротив, в расширенном виде воспроизводит неравенство агентов, с которым советы (по мысли российских теоретиков коммунизма) призваны были бороться. Советы по сути дела воспроизводили неравномерное распределение капиталов среди граждан. Во-первых, они интегрировали в себя в качестве непосредственной демократии лишь тех, кто имел необходимый культурный и экономический капитал (как минимум — свободное время), чтобы заниматься политикой. Во-вторых, в качестве представительной демократии советы, на словах декларируя необходимость привлечения к управлению государством «широчайших народных масс», на деле способствовали формированию социального корпуса профессиональных политиков и администраторов — номенклатуры. Чем меньшим объемом капиталов обладают доверители, тем более самостоятельны доверенные лица. Особенность же делегирования «рабочих и крестьян» состояла в том, что в силу их обделенности всеми видами капиталов, делегирование своих полномочий, подразумевавшее полный отказ от участия в (материальных и символических) доходах освобожденных работников (номенклатуры), было для них единственной возможностью заявить о себе, хоть как-то выразить свои интересы через «своих» доверенных лиц. Отсутствие у доверителей ресурсов, необходимых для самостоятельного производства политических практик, наделяло доверенных лиц совершенной свободой действий, которой они в полной мере воспользовались во время «коллективизации», «индустриализации» и т. п.
Однако для целей нашего исследования важнее проанализировать процессы делегирования и представительства внутри большевистской партии. Отметим, что РСДРП— ВКП(б)— КПСС создавалась и функционировала как партия рабочего класса, который не мог существовать иначе, как посредством делегирования своих прав и функций партии, порождавшей этот класс тем что, действовала от его имени и вместо него. Рабочий класс определялся через партию в соответствии с формулой: «РСДРП и есть рабочий класс», причем лишь партия способна реализовать рабочий класс как действительную политическую и социальную силу, а изолированные агенты (рабочие) не могут объединиться в мобилизованную для борьбы группу, так как они бедны капиталами, и поэтому вынуждены к долгосрочному и безусловному делегированию полномочий и функций политического и символического представительства освобожденным профессиональным работникам, организованным в партию. РСДРП— ВКП(б) в качестве партии доминируемых, «...у которых нет иного выбора, кроме отказа от прав или самоотречения в пользу партии, этой перманентной организации, которая должна создавать представление о непрерывности класса, всегда стоящего перед опасностью впасть в прерывность атомизированного состояния (с уходом в частную жизнь и поиском путей личного спасения) или в ограниченность борьбы за сугубо частные цели» [12], должна была предоставить и своим доверителям и своим членам развернутую программу мышления и действия, а взамен требовать от них неограниченного кредита доверия. В этом заключается одно из отличий партии доминируемых от партии доминирующих, которые ограничиваются партиями-ассоциациями, организованными по типу клубов и имеющими в лучшем случае общую идеологию. Для выработки программы и организации действий партии большевиков, состоявшей из обездоленных в культурном отношении агентов, требовался мощный аппарат, состоящий из профессионалов, располагавших значительными культурными, политическими и иными ресурсами. Всеобъемлющее делегирование полномочий и политико-культурная зависимость как социальной базы партии, так и рядовых членов привели к исключительно высокой концентрации политического капитала в аппарате ВКП(б). Заметим особо, что практика постоянных чисток и наборов искусственно поддерживала высокую долю рабочих среди членов партии и создавала исключительно благоприятные условия для консервации политико-культурной зависимости основной массы партии от аппарата.
Для того чтобы объяснить процессы формирования и функционирования номенклатуры, мы должны рассмотреть особенности делегирования аппарата партии, понимаемого как социальный корпус доверенных лиц — переход от съезда к ЦК, от ЦК — к Политбюро. Аппарат являлся социальным корпусом в том смысле, что был общностью агентов, воспроизводимой и регулируемой системой институций, связанной общим габитусом и мобилизованной для политической борьбы. Понятно, что в силу проанализированных выше особенностей делегирования «рабочих и крестьян» этот аппарат был мощным и многочисленным, наделенным широчайшими полномочиями. Слабая обратная связь с доверенными лицами способствовала концентрации власти в руках освобожденных работников и развитию тенденций к самовоспроизводству аппарата. Поэтому аппарат делегировал власть над собой тем освобожденным работникам, которые полностью от него зависели и в силу этого действовали в его интересах. «...Существует известная и причем не случайная структурная общность между аппаратом и определенной категорией людей. Их можно охарактеризовать в основном негативно, как напрочь лишенных качеств, обладание которыми могло бы вызвать интерес в известный момент и в рамках определенного поля деятельности. ...Аппарат обычно возносит на пьедестал людей надежных... Потому что у них нет ничего, что они могли бы противопоставить аппарату» [13].
Таким образом, аппарат, с одной стороны, на протяжении всей советской истории пытался контролировать состав доверителей, не допуская массового притока в ряды партии носителей большого политического и культурного капитала (чистки партии и «рабочие наборы», репрессии против старых кадров, накопивших значительный личный политический капитал, квотирование при приеме в партию), а с другой — делегировал власть над собой «блистательным посредственностям» вроде И.В. Сталина или Л.И. Брежнева, т. е. агентам, не располагающим значительными личными (не делегированными аппаратом), политическим и культурным капиталами.
Воспроизводство аппарата в том виде, в каком он существовал в 30-х — 40-х г. было возможно лишь при условии невысокого политического и культурного уровня его доверителей и удаления из рядов самого аппарата всех кадров, имевших опору вне него. Репрессии объективно повышали управляемость аппарата, поддерживая в нем непрерывное напряжение. Но как метод управления и воспроизводства они были возможны лишь при низком уровне образования и профессиональной подготовки как самого аппарата, так и партии в целом, поскольку именно дефицит культурного капитала позволял доверенным лицам доверенных лиц закреплять за своими постами огромные и не контролируемые доверителями полномочия.
К моменту начала «перестройки» характер делегирования существенно изменился в силу того, что значительно вырос уровень образования как доверителей, так и доверенных лиц. Партия перестала быть монопольным собственником политического и культурного капитала, буквально «из ничего» создающим своих освобожденных работников с помощью системы партийного образования.
Власть доминирующих слоев базировалась в советскую эпоху на капитале авторитета партии и на официальной идеологии с ее мифами и ритуалами. Властные позиции на предприятиях и в народном хозяйстве в целом не подчинялись чисто рациональным принципам разделения труда, они часто дублировались партийными руководящими структурами, так что все предприятия, колхозы, совхозы, система образования и науки, творчество и здравоохранение были под управлением партийных функционеров, чье руководство и контроль покрывали все без исключения области деятельности. Но с другой стороны, руководители предприятий и учреждений, шедшие по профессиональной стезе, неизбежно вовлекались в партийные структуры, а начиная с определенных руководящих постов, становились членами ЦК (точно также и исключенный из партии руководитель автоматически лишался своего места). Можно таким образом констатировать альянс партии, госслужащих и хозяйственных руководителей.
Важно отметить, что формирование советских элит в 20-е — 40-ые г. представляло собой полную смену старых элит, существовавших до революции, практически полное обновление доминирующих (порой несколько раз, последовательно, до полной смены) с вытеснением или физическим уничтожением прежних руководителей, высокопоставленных госслужащих, дворянства, специалистов. Этот период отмечен становлением контрэлит, обладавших изначально очень низким культурным капиталом, имевшим «трудовое» происхождение, но обладающим практическим чувством («классовым чутьем») и бывших, конечно же, членами партии. Эти люди и стали социальной базой новой контрэлиты — номенклатуры. Выбранные партией, они получали необходимое образование в партийной системе или же по специальности, в школах партии или в вузах, а затем делали очень быстрые карьеры. Такая группа «выдвиженцев» была с самого начала противопоставлена «прежним». Последние часто использовались (в соответствии с ленинским декретом) советскими предприятиями и учреждениями на подчиненных должностях, в качестве простых исполнителей. Конечно же, были и исключения из этого правила, когда «буржуазные специалисты» делали карьеры при советском режиме (как, например, А.А. Богомолец, А.Н. Крылов, А.В. Щусев). Новая политическая и культурная элита из «выдвиженцев» легитимировала и стабилизировала режим.