Вопрос 5-й: Становится ли свобода действительностью? (или иначе: Возможна ли свобода в жизни людей?)

Можно предвидеть, что специальная постановка этого вопроса, да еще не в самом начале разговора, а лишь «в-пятых», вызовет у некоторых недоумение: да разве мы не исходили уже до сих пор из предположения, что свобода, конечно же, возможна и что она, конечно же, реальна существует? — иначе зачем же было городить весь этот огород?! Все верно. Однако то, что было до сих пор лишь предположением, нуждается в доказательстве. И доказательство это должно состояться именно теперь, после того как мы договорились, что будем понимать под свободой, и выяснили, в каких «точках» жизни людей (отдельных индивидов и различных общностей) она возникает, с чего начинается. Итак, в определенный момент всеобщей и индивидуальной истории человек переступает решающий рубеж, отделяющий царство абсолютной несвободы от царства... Какого? Свободы? Увы, до этого пока еще очень далеко! Ведь каждый первый глоток свободы неизменно оказывается одновременно и спазмом удушья от несвободы, поскольку намерение родившейся личности (общности) реализовать себя мгновенно, приходит в острое противоречие с аналогичными намерениями других личностей и общностей, наталкивается на огромное количество больших и малых препятствий, в том числе совершенно непреодолимых. Так. свобода лицом к лицу сталкивается с несвободой, в результате чего ее осуществление оказывается возможным лишь в борьбе с многочисленными враждебными обстоятельствами, совпадающими как с внешними, противостоящими субъекту силами природы и общества, так и с его внутренними качествами — неразвитостью интеллекта, нехваткой воли, силы духа и т. д.':,,. Таким образом, царство, в которое мы теперь попадаем, представляет собой царство относительной (в смысле: относительно выраженной и относительно осознаваемой пли не осознаваемой) свободы — несвободы, где это подобное кентавру образование принимает множество "различных конкретно-исторических форм. Маркс называл его, как известно, царством необходимости и полагал, что в нем размещается вся история человечества со времен его выхода из родового строя до создания бесклассового общества.

Спрашивается, возможно ли в подобных условиях осуществление полной, истинной свободы, го есть не только свершение свободного действия, но и его успешное завершение? Огромное число эмпирических фактов убедительно свидетельствует: да. Причем и тех, что относятся к прошлому, и тех, что наблюдаемы сегодня,- и тех, что связаны с жизнедеятельностью отдельных индивидов, и тех, что касаются функционирования различных групп, объединений, организаций. Особенно убедительными они кажутся применительно к действиям отдельных личностей — мужественных преобразователей Земли и ее самых скромных тружеников, снискавших всемирную славу героев и безвестных мастеров своего дела, людей, облеченных огромной властью, располагающих гигантскими возможностями, и одиночек, могущих рассчитывать лишь на себя: действовавшие и действующие в различных сферах общественного бытия многие из них, без всяких скидок и оговорок, в самом деле умели и умеют раскрыть свои личностные возможности, до конца реализовать свои жизненные планы, добиться поставленных целей.

То же, хотя, по-видимому, с меньшими основаниями и в более скромных масштабах, мы можем сказать и о действиях различных типов социальных общностей, включая — даже!

— общества в целом. Характеризуя в «Капитале» царство необходимости, Маркс отмечал, что на высоких уровнях его существования свобода в жизни людей отнюдь не исключается и состоит здесь в том, что «ассоциированные производители рационально регулируют... свой обмен веществ с природой, ставят его под свой общий контроль, вместо того чтобы он господствовал над ними как слепая сила; совершают его с наименьшей затратой сил и при условиях, наиболее достойных их человеческой природы и адекватных ей».

И все же. несмотря на обилие, казалось бы, вполне достаточных эмпирических свидетельств, философская теория на протяжении столетий постоянно сомневается в действительности свободы, выдвигая как минимум две группы контраргументов, доказывающих основательность ее сомнений. В первом случае, тесно связанном с традициями классического детерминизма, речь идет о несвободной природе самого человеческого «Я», о неизбежно зависимом характере его потребностей, интересов, желаний, волнений; здесь под сомнение ставится, а то и прямо отвергается не только возможность осуществления свободного действия, но и сам факт его возникновения, существования. Во втором случае центр тяжести, напротив, переносится на невозможность для свободного субъекта осуществить свои намерения, реализовать свои интересы, справиться с всесильными внешними обстоятельствами, составляющими естественный и социальный контекст его бытия.

Стоит ли доказывать, что обе эти тенденции схватывают вполне реальные, действительные характеристики человеческого существования и потому никак не могут быть отнесены к разряду абсолютно ложных? Однако, с другой стороны, они учитывают явно не весь круг указанных характеристик и, останавливаясь па одних, вовсе упускают из виду другие, противоположные первым. Отсюда неполнота предпринимаемого в их рамках анализа, отсюда же и серьезное искажение объективного положения вещей. Возьмем, к примеру, аргументы второй группы, оставив пока проблему свободного «Я» в стороне. Один из них, в частности, утверждает, что «люди не вольны в выборе объективных условий своей деятельности». Да разве это на самом деле так? Разве данный аргумент не является всего лишь отражением некоторого ограниченного исторического опыта некоторых отдельных типов общностей и обществ? И разве он не опровергается в качестве имеющего всеобщее значение бурной, динамичной жизнью обществ XX столетия с их мощными потоками социальной и пространственной миграции, периодическими революциями в профессиональной структуре, выразительной статистикой браков и разводов?

Или другой, считающийся еще более сильным тезис — о невозможности для субъекта преодолеть «объективную необходимость», о всесилии над ним многочисленных законов и закономерностей социальной развития. Ведь он, подобно предыдущему, снова отвлекается от того обстоятельства, что социальная необходимость, социальные законы и закономерности в отличие от природных не действуют автоматически, сам! по себе, вне и без людей, а, напротив, реализуются при активном участии социальных субъектов, поскольку те, помимо прочего, обладают сознанием, то есть способностью ставить перед собой те или иные цели и добиваться их осуществления. Если же это так, то получается, что социальная необходимость столь же властвует над субъектами деятельности, сколь и подвластна им, И вся череда бесконечных изменений в самом существе и характере этой необходимости, происходящих как раз в результате действий, в том числе свободных субъектов (индивидов и общностей),—великолепное тому доказательство. Так почему же, спрашивается, обнаружив слабость всей этой (и подобной ей) аргументации, мы не можем отбросить полностью упоминавшихся сомнений теории и признать, что действительность свободы во вчерашнем и сегодняшнем мире — безусловный состоявшийся факт? А все дело-то как раз в том, что, если брать данный факт в качестве безусловного, он окажется не состоявшимся в огромном числе реальных ситуаций, если же его брать в качестве состоявшегося, он будет, напротив, не безусловным, а всего лишь условным, относительным. Именно поэтому, говоря о той обширнейшей эпохе в истории человечества, которая начинается с преодоления абсолютной несвободы, мы должны оценивать ее как царство, где свобода, вне всякого сомнения, возможна, но свобода не абсолютная, а относительная.

Характеризуя эту относительность, хотелось бы отметить, прежде всего, что она проявляется трояким образом: во-первых, в, том, что свобода одних социальных субъектов (индивидов и общностей)4 в описываемых условиях неизменно соседствует и взаимодействует с несвободой других во-вторых, в том, что в рамках жизнедеятельности одного и того же субъекта он оказывается- свободным в одних действиях и несвободным в других; ,в-третьих, в том, что, даже будучи полностью свободным, пи один субъект не имеет твердых социальных гарантий сохранения этой свободы и потому постоянно должен бороться за нее, чувствуя непрочность, условность своего положения..; Кроме того, весьма существенным представляется и другой момент —■ то, что в случае деятельности различных типов социальных субъектов рассматриваемая относительность сказывается различным образом, проявляется в неодинаковой степени. Если, к примеру, в качестве показателя свободы взять меру достижения социальный субъектом поставленных целей, то широким социальным общностям, думается, при прочих равных

обстоятельствах будет значительно сложнее осуществить свою свободу, нежели малым социальным общностям и тем более отдельным индивидам,— и в плане формулирования целей своего развития, и в плане эффективного движения к этим целям. Особенно, если речь идет о таких гигантских общностях, как нации, отдельные общества-государства, разнообразные союзы, объединения тех и других, наконец, человечество в целом. Достижение желаемых целей в данных случаях чрезвычайно затрудняется не только бесконечными ошибками в познании объективной необходимости, в прогнозировании результатов собственной деятельности, но и выраженной (вплоть до открытых антагонизмов) разорванностью этих общностей, их многократной гетерогенностью. сопровождающейся плюрализмом интересов, стремлений, действий.

Как, кстати говоря, в этой связи следует относиться к таким расхожим словосочетаниям, как «свободный мир», «свободное общество» и т. д.? На мой взгляд, единственно возможным образом — как к фигуральным выражениям, которые, отражая .некоторые действительные характеристики соответствующих миров и обществ, делают это весьма неадекватно, в расчете на выполнение далеких от серьезной науки функций, и потому не могут использоваться в собственно философском обсуждении проблемы.

Вопрос 6-й: Каковы общие условия осуществления свободы? (или иначе: Что людям нужно для того, чтобы быть свободными, и что им мешает в этом?) Итак, если свобода в своем относительном варианте в принципе возможна, но в одних ситуациях находит, а в других не находит своего осуществления, очень важно разобраться, когда и почему, в силу действия каких факторов срабатывает тот или иной механизм. При этом теперь, в соответствии с логикой нашего анализа, речь должна идти, естественно, уже об объективных, внешних условиях, в которых приходится действовать субъекту, стремящемуся реализовать свое «Я».

Достаточно очевидно, что эмпирический ряд таких условий практически бесконечен, равен всей совокупности элементов человеческого бытия, начиная с уровня развития-производительных сил и кончая уровнем здоровья индивида, (бытует же среди наших социологов шутейная максима: «Побеждает здоровейший!»). Поэтому, оставаясь философами, мы не можем пускаться в их простое перечисление. Тут нужен какой-то иной путь. И лично мне он видится в последовательном решении двух задач: 1) в каком «секторе» общественного бытия — «природном» (связанном с обменом веществ между социумом и природой) или собственно «социальном» (связанном со свойствами самого социума) — следует искать главные, решающие условия осуществления-

неосуществления свободы? и 2) каким образом, с помощью какого методологического ключа можно выйти на общие характеристики искомых условий?

Что касается первой задачи, то ее решение представляется совершенно однозначным: хотя природа постоянно «дает о себе знать», буквально ежедневно «вмешивается» в жизнь люден, существенно ограничивая их возможности, — главные факторы свободы-несвободы кроются все же в свойствах самого социума. В этой связи нельзя не вспомнить об известной формуле В. И. Ленина: «Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя» °. Забавная вещь: иногда, по явному недоразумению, ее рассматривают как констатацию невозможности свободы вообще. В действительности же в пей речь совсем о другом, а именно о теснейших связях любого субъекта, живущего и действующего в том или ином обществе, с разнообразными характеристиками этого общества, о прямой зависимости его свободы и несвободы от этих характеристик. Что же касается второй задачи, имеющей в виду как раз более близкое определение характеристик социума, выступающих в качестве катализаторов, инспираторов или, напротив, ограничителей, стопоров свободы, то она, конечно же, значительно сложнее. В сущности, это не одна, а несколько различных задач, которые возникают при проведении в анализируемом предмете ряда принципиальных различений 1) (в общем поле искомых условий) — условий свободы и условия свободы; 2) (в структуре искомых условий)— условий-обстоятельств, в которых совершается свободное действие, и условий-средств, которые используются при его совершении, 3) (в структуре самой свободы) — собственно свершения свободного действия и его успешного завершения. Их сокращенный вдвое (в целях экономии изложения) перечень принимает вид: а) обстоятельства свершения (исключающие свершение) свободного действия; б) обстоятельства завершения (исключающие завершение) свободного действия; в) средства (отсутствие средств) для свершения свободного действия; г) средства (отсутствие средств) для завершения свободного действия.

Если теперь на этой основе попытаться в общей форме ответить на обсуждаемый вопрос, можно было бы, по-видимому, сказать: свободы у людей тем больше, чем больше в их распоряжении разнообразных (материальных, духовных, технических и т. п.) средств, которые они могут использовать для реализации своего «Я», и чем шире и гибче многочисленные (экономические, социальные, политические, идеологические, нравственные и т. п.) обстоятельства, в которых им приходится осуществлять этот процесс; и, напротив, у них свободы тем меньше, чем беднее, малочисленнее указанные средства и чем сильнее, жестче разного рода запреты и регламентации, ограничивающие их свободную деятельность.

Заранее соглашусь, что все это сильно смахивает па тавтологию. И все же это совсем не тавтология, поскольку тут содержатся вполне отчетливые указания на направления дальнейшего, более конкретного анализа обсуждаемой проблемы.

Вопрос 7-й: В каких сферах человеческой жизнедеятельности свобода всего важней? Вопрос, прямо скажем, некорректный, из серии известных уже в древности мнимых суждений типа «Перестал ли ты бить своего отца?». Позитивно ответить на него при всем желании нельзя. Между тем именно в таком виде он довольно часто обсуждается в последние годы под влиянием разного рода весьма далеких от философии свободы интересов. Решается он, как мы знаем, чаще всего в пользу политики, и тогда вершинными ценностями человеческого существования объявляются свободы мысли, слова, собраний, творчества.

Ясное дело, ни у одного профессионального философа, как, впрочем, и любого другого интеллектуала, язык не повернется как-либо, хотя бы на самую малость поставить под сомнение значение всех этих свобод. Помимо всего прочего, разве будешь рубить сук, на котором сидишь?! Однако, с другой стороны, философы не могут не знать, что многие другие люди «сидят па других суках» и что эти, их собственные, «суки» для них всего дороже и ближе.

Жизнь каждый день подтверждает, что в большинстве реальных ситуаций голодный и сытый в самом деле не разумеют друг друга и что построить какую-либо единую, общую для всех иерархию ценностей в мире, разделенном на множество существенно различающихся, в том числе противостоящих друг другу с точки зрения их интересов, субъектов, увы, невозможно. Я, во всяком случае, не взялся бы доказывать, • что несвобода людей в удовлетворении таких потребностей, как есть и пить, что хочется, жить там, где хочется, заниматься тем, чем хочется, и т. д.. менее важны в общей системе человеческой жизнедеятельности, нежели несвобода в утверждении новаций в науке и искусстве или в публичном выражении мнений по различным вопросам общественной жизни...