Материалы для изучения социологии / Основы социологии. Тексты для семинаров / Коррупция. Антрополог. подход. ЦНСИ

наковы: одни вовсе не прибегают к коррупции, другие, подобно м-ру Машанга, стараются манипулировать официальными правилами и нарушают их только в тяжелых ситуациях, третьи — откровенно коррумпированы без каких-либо ссылок на социальные обязательства и солидарность, используя вы - годы от коррупционных действий в гедонистических и эскапистских целях. Ярким свидетельством такого эгоистического и антисоциального аспекта коррупции можно считать большое количество государственных служащих, которых можно было неожиданно встретить в барах и ночных клубах городских и пригородных районов, где они за одну ночь легк о спускали месячную зарплату.

Чиновники поддерживают широкие социальные отношения с соседями, коллегами, старыми школьными друзьями и прихожанами церкви. В городских условиях социальные сети , которые основываются на общности места жительства, социального статуса, церковного членства, являются чрезвычай но важными. Часто эти сети описываются в терминах фиктивного родства, особенно в связи с характерными для них отно - шениями солидарности. Однако, по мнению многих авторов, необходим дифференцированный подход к описанию широкого спектра социальных отношений и личных обменов, которые координируются одним человеком (Ekeh, 1975; Medard, 1982; Olivier de Sardan, 1999; Scott, 1979). Сами чиновники часто делают различие между родственниками и друзьями. Конечно, отношения с соседями, коллегами и друзьями по интересам могут осложняться просьбами о помощи со стороны этих людей, но госслужащие, встреченные мною, в основном испытывают давление со стороны родственников, для которых эта поддержка — основной способ выживания. Мои информанты часто делали акцент на том, что друзья могли бы предъявлять поменьше прав на их ресурсы. Отношение к родственникам зачастую также неоднозначно. С одной стороны, непомерные ожидания родственников воспринимаются как бремя в условиях тяжелого экономического кризиса и снижения заработков. С другой стороны, статус, связанный с ролью посредника и патрона, очень привлекателен, а родств енные отношения рассматриваются как страховка, потенциаль - ный ресурс, значимость которого в последнее время еще более усиливается под влиянием экономического кризиса.

Говоря о неформальной социальной поддержке, трудно представить ее как жесткую нормативную систему конкретных прав и обязанностей. Скорее это совокупность базовых прин - ципов, упорядочивающих сферу личных отношений. Более уместно было бы рассматривать неформальную поддержку не в категориях прав и обязанностей, а с точки зрения социальных ожиданий и чувства ответственности, встроенных в межличностные отношения. Чувство долга является очень сильным моральным фактором, не позволяющим отвергнуть просьбу о помощи, тем более, если эта просьба исходит от родственников. Поэтому существуют всевозможные сложные схемы, позволяющие избегать требований родственников ил и, по крайней мере, контролировать их уровень. Обмен услугами никогда не осуществляется только для поддержания ощущения задолженности, чтобы впоследствии попросить о встр еч- ной любезности. Вместе с тем скрытый характер обмена услугами, неопределенность условий делают их предметом воз - можных интерпретаций и постоянного негласного торга.

Это краткое описание принципов, упорядочивающих социальные отношения в Малави, перекликается с концепцией Эке о «примордиальной публичной сфере». Данная концепция противопоставляется концепции «гражданской публич- ности», которая связана с лишенным моральных императивов колониальным законом1. Автор предполагает, что в условиях «примордиальной публичности» действует гомогенный набор моральных императивов, оказывающих влияние в том числе и на частную сферу. На мой взгляд, такая концептуализация обманчива: в целом, идея примордиальной сферы, в лучшем случае, анахронична, она лежит скорее в основании исследований самобытности африканского общества, не - жели изучения социальных реалий современной Африки. Сегодня в Малави существует не единая универсальная мо-

1 Эке отмечает, что в постколониальном государстве существ ует две публичных сферы: во-первых, «примордиальная публичная» сф ера, связанная с традиционными родственными отношениями, которая «моральна и действует согласно тем же моральным императивам, которые характерны для частной сферы», и, во-вторых, «гражданская публичность » государственных институтов, основанная на идеологии колониальной администрации, которая «аморальна и испытывает недостаток обобщенных м оральных императивов, действующих в частной сфере и примордиальной п убличности» (Ekeh, 1975: 92).

раль, а скорее мозаика из различных моралей. Зачастую различия между ними так же незначительны, как, например, между отдельными этническими группами со сходными моральными императивами, но иногда эти различия оказываются достаточно существенными. Этот тезис хорошо иллюстрирует пример христианской морали и морали родственных отношений, которые часто не имеют между собой ничего общего и находятся в конфликте друг с другом. Эке утверждает, что «христианские верования обеспечили общую моральную основу для частной и публичной сфер западного общества» (Ekeh, 1975: 92). Его концепция «примордиальной публичности», которую он в первую очередь связывает с родством и этничностью, игнорирует глубинное влияние миссионеров-хри - стиан и социальные изменения, произошедшие в африканских обществах1.

Зачастую государственные служащие, которые являются благочестивыми христианами, особенно те, кто принадлежит к возрастающему числу «новообращенных» и «харизматичес - ких» христиан, демонстрируют достаточно высокие моральные стандарты личного поведения. По ряду важных аспектов христианская этика отличается от моральных императи - вов, сформированных системой родства. Для христиан благотворительность — это моральный долг, но в отличие от принципов родственной солидарности, он основан на вере в бога , а не на мощном социальном давлении со стороны родни. Коррупция или katangale является греховным поведением, и, согласно учениям некоторых харизматических церквей, сам дьявол старается сбить верующих с праведного пути. Это стойкое неприятие церковью незаконных действий, которое восходит к признанию всеми христианскими церквями светской власти2, отличается от родственной солидарности, в рам-

1 О столкновениях между миссионерами-христианами и африка нцами, которые с тех пор, как африканцы приняли христианство, озн ачают больше, чем просто колонизацию, см. например, Jean and John Comaroff (1991, 1997).

О Малави см. McCracken (2000/1977).

2 Конечно, есть различия между самими христианскими церквя ми; протестантская церковь имеет более отчетливую традицию сущес твования аполитичной и официально признаваемой светской власти, чем в католической церкви. Однако большинство церквей признавали светск ие законы и оставались верны разделению на публичное и приватное.

ках которой нет различия между общественным учреждением и приватной сферой. Понятие «примордиальной публич- ности» уместно применить к концептуализации смешения альтернативных и даже конфликтующих типов морали. Вероятно, появление новых харизматических церквей повлияе т на этику государственной службы гораздо глубже, чем все официальные программы по внедрению «правильного управления» вместе взятые.

3. Неофициальные правила государственной службы

В данном разделе мне бы хотелось обратиться к третьему своду правил, которые также можно применить для оценки коррупционного поведения госслужащих. Это сложная сеть межличностных отношений, которая находится под наслоени - ем статусов, правил и бюрократических иерархий государственной службы. Она представляет собой параллельную структуру, охватывающую преимущественно патрон-клиетс- кие отношения и отношения с близкими по статусу людьми, и регулируется собственными правилами относительно корру п- ции1. Эти правила очень неопределенны, открыты для обсуждения и недоступны для посторонних. Подобные правила присущи в той или иной степени любой бюрократической системе в мире. С моей точки зрения, у малавийской бюрократии есть две отличительные черты. Во-первых, официальные правила зачастую невозможно реализовать на практике , и появление свода неформальных внутренних правил, ускоря - ющих либо упрощающих официальные процедуры, практически неизбежно. Во-вторых, неформальные сети в целом более сильны и разветвлены, в то время как возможности государства для реализации официальной политики и усиления зако - нодательства здесь намного слабее, чем на Западе.

Разительный контраст между официальными предписаниями и повседневной практикой приводит к возникновению

1 Иллюстративный и вызывающий ассоциации образ, предложен ный Байартом, отсылает к этой характеристике постколониального государства в Африке как ключевой, таким образом подчеркивая секретный и неформальный характер этих параллельных социальных и политич еских связей, которые пронизывали рациональную бюрократическую машин у (Bayart, 1993: 260–272).

особого неформального modus vivendi1 с его собственными правилами. Государственные служащие вынуждены мириться с официальными предписаниями и процедурами, патронклиентскими отношениями на работе, своими обязательства - ми перед друзьями, знакомыми и родней, а также с влиянием групп интересов и политических партий. В этой статье официальные правила и предписания, такие как MPSR, концептуализируются как внешние, а неформальные законы бюрократии — как внутренние. Конечно, официальные правила также считаются внутренними, в том смысле, что они относятся только к государственной службе, но сами чиновники воспринимают их как внешние, т.к. они формулируются на высшем государственном уровне. Напротив, нелегальные правила, размывающие официальные законы, возникают в социальном поле самой бюрократии.

Жесткий социальный контроль на государственной службе лишь усиливает действенность неформальных правил. Многие чиновники, с которыми я беседовал, подчеркивали ка к удушливую атмосферу недоверия и контроля, которая царит в правительственных кабинетах, так и силу неофициального поведенческого кодекса. Молодых и идеалистичных чиновников удручает расцвет коррупционной культуры и низкая трудовая мотивация управленцев. Однако для них немыслимо сопротивление социальному контролю со стороны коллег и начальников. Открыто разойтись с начальством во взглядах означает нарушить должностной порядок, который обыч- но описывается в терминах «уважения к хозяину», ulemu kwa bwana. Сопротивление или возмущение привело бы к социальной изоляции, значительному снижению карьерных возможностей и ограниченному доступу к привлекательным должностям.

Социальные отношения в рамках бюрократии отличают две основные черты: ассиметричные властные отношения и поддержание чувства взаимной обязанности. Обычно чиновники рангом пониже, находящиеся в зависимости от протекции своих начальников, проводят четкую линию между «боссами» и собой. Без вмешательства патрона или друга почти невозможно рассчитывать на повышение зарплаты, получить

1 Образ жизни (лат. — прим. перев.).

разрешение посещать семинар, продвинуться по службе или даже получить работу раньше других. Например, во многих правительственных департаментах тот, кто стремится к пов ы- шению зарплаты, должен заплатить «комиссию» своему непосредственному начальнику. Чувство обязанности — другой важный аспект отношений на государственной службе. История м-ра Машанги демонстрирует, каким образом служебные отношения создают и воспроизводят чувство обязан - ности друг перед другом и katangale. Создание и поддержание этого чувства желательно для обеих сторон — для дебитора и для кредитора. Интерес кредитора очевиден: он или она добивается влияния на дебитора. Зачастую в интересах кредитора получить долг неполностью, чтобы поддержать св ою властную позицию. Но даже дебитор воспринимает свой долг как преимущество. Если нет возможности стать кредитором, следующий успешный шаг — получить статус дебитора. Быть в долгу означает установить социальные отношения с тем, кто чувствует себя сделавшим одолжение более слабому.

Очевидно, что существуют различия между департаментами и подразделениями — офисами и школами. Во-первых, коррумпированность начальников обычно создает подобный настрой и у остальных работников. С момента введения многопартийной демократии в 1994 году в Малави происходила демократизация коррупционных практик, их распространен ие по властной вертикали сверху донизу. Во-вторых, различия связаны с функциями — функции министерства рыболовства, например, отличаются от функций начальной школы. Тем не менее, существует свод основных неформальных правил и кодексов, которые до некоторой степени регулируют работу всех министерств и ведомств вплоть до небольших подразделений — полицейских участков, медицинских учреждений и школ. Чиновники в беседах часто намекают на эти правила, используя эвфемизмы: «знать, как маневрировать» или «правила игры». Самый важный принцип описываемых правил — «почитание босса», kulemekeza или ulemu kwa bwana, другой важный принцип — упомянутые выше kugawa/kugawira. Одна из обязанностей bwana, босса или хозяина, — быть уверенным, что его подчиненные получили свою долю. Босса, нарушившего этот принцип, ожидает молчаливое сопротивление или месть, например, в форме обвинений в коррупции.

Мелкие чиновники обычно допускают или даже потворствуют коррумпированности вышестоящих чиновников, поскольку это katangale, система перераспределения, в которой каждый получает выгоду. Такое отношение мелких чиновников к коррупции прекрасно иллюстрирует песня Чарльза Нсаку Ndiphike Nyemba, ставшая очень популярной в начале 2002 года. В ней шофер обвиняет своего начальника в эгоизме: «Я твой водитель, накануне мы вместе уехали из Лилонгве, приехали сюда поработать в поле, теперь у тебя есть деньги, бос с, и еда есть у тебя одного, хотя твой водитель последний раз е л два дня назад». В обществе, где обязанность делиться являе т- ся центральным принципом управления, к таким обвинениям в эгоизме или ubombo невозможно относиться легко. В песне Луциуса Банды Njoka mu udzu мелкий чиновник сравнивает своего босса со змеей, которой недостает важных че - ловеческих качеств: «Ты, как змея в траве, улыбаешься, проползая мимо нас, питаешь глубоко в сердце неприязнь по отношению к нам, почему ты такой изменчивый, босс?» Он также предупреждает своего босса, что однажды и он может стать зависимым от своих подчиненных, т.к. «жизнь похожа на карточную игру, сегодня мы работаем на тебя, а завтра твои дети могут работать на нас».

Выводы

Коррупция как нормативное понятие, происходящее из веберианского разделения на официальную и частную сферы, является только одним из нескольких наборов правил, сосуществующих в малавийской бюрократии. Дефицит легитимности официальных правил, их оторванность от реалий, суще - ствующих как внутри, так и вне офиса, проявляются на всех уровнях государственного управления. Это противоречие стало особенно очевидным с начала демократизации 1994 года, вызвавшей глубокие изменения в малавийском обществе. Ужесточению официальных правил препятствуют неопределенность полномочий и ограниченность ресурсов кон - тролирующих организаций, деятельность которых часто зак - лючается лишь в конкурентной борьбе друг с другом.

История м-ра Машанги демонстрирует непредсказуемость ситуаций, с которыми приходится справляться государстве н-

ному служащему, когда нарушение официальных правил оказывается наименьшим злом. Обязательства перед родственниками и клиентами ощущаются очень остро, и чиновнику нелегко удержаться от попыток обойти практически нерабо - тающие официальные правила. Государственный служащий испытывает сильное социальное давление со стороны близких, поскольку идеология родства не признает разделения н а публичную и приватную сферы. Соответственно, идея о злоупотреблении должностным положением в личных целях не находит отражения в родственной морали, и оправдать отказ в помощи, апеллируя к официальным правилам, оказывается трудно. Подчинение чиновников социальным обязательствам стимулируется жестким социальным контролем, например, страхом перед колдовством, ufiti, и социальной изоляцией. Кроме того, все, даже привилегированные члены социальных сетей, должны принимать в расчет свою зависимость от помощи других.

Однако эти рассуждения требуют оговорок и уточнений. Во-первых, мы не должны допускать существования одной гомогенной «примордиальной сферы», базирующейся на ауте н- тичной африканской идентичности, которая противопостав - ляется иностранной колониальной публичной сфере госуда р- ственных институтов с ограниченной легитимностью. Фактически родство — это только одна из многих альтернативных публичных сфер, в которых действуют различные представления о правильном управлении. Правила, действующие в этих сферах, могут быть даже взаимоисключающими, например, законы родственной морали и харизматического хри - стианского верования. Во-вторых, государственные служащи е активно эксплуатируют противоречия и пробелы, возникающие из-за плюрализма законов. Поскольку чиновники даже самого низкого ранга занимают относительно привилегиро - ванную позицию, это делает их посредниками в социальных сетях, члены которых постоянно привлекают их внимание, напоминая о социальных обязательствах. Таким образом, государственные служащие испытывают постоянное напряжение, находясь между официальными правилами и правилами повседневной жизни. Ни то, ни другое невозможно игнорировать, однако создание корпуса неофициальных служебных правил позволяет снизить напряжение до приемлемого уров -

ня. Это modus vivendi образует матрицу для обращения с официальными правилами. Случай м-ра Машанги иллюстрирует эту виртуозную игру с различными наборами правил с целью сохранения социальной позиции как в официальной, так и в «частной» сфере.

Анализ таких понятий местного диалекта как katangale и kugawa показывает, что их смысл выходит за пределы простых дихотомий публичное/приватное, законное/незаконное , которыми изобилуют неантропологические исследования фе - номена коррупции. Признание плюрализма бюрократических законов в Малави позволяет выявить альтернативные дихотомии, такие как эгоистичный/альтруистичный, а также различные представления о конформизме и девиации, которые ослабляют уверенность в возможности использования потенциала универсалистских концепций — таких как власть закона и правильное управление — для сдерживания коррупции. Мы бы порекомендовали при рассмотрении феномена, который не является ни имманентным африканскому обществу, с одной стороны, ни симптомом простой дисфункциональности неэффективной бюрократической машины, с другой, пристальнее вглядеться в альтернативный свод правил и моральных идеологий.

Литература

Anders, G. (2002a) Freedom and Insecurity: Civil Servants between Support Networks, the Free Market and the Civil Service Reform. In: Englund, Harri (ed.) A Democracy of Chameleons: Politics and Culture in the New Malawi. Uppsala/Somerset: Nordic Africa Institute/Transaction Publishers: 43–61.

Anders, G. (2002b) The ‘Trickle-down’ Effects of the Civil Service Reform in Malawi — Studying Up. Paper presented at the International Conference on ‘Legal Pluralism and Unofficial Law in Social, Economic and Political Development’ of the Commission on Folk Law and Legal Pluralism, Chiang Mai, Thailand, April 7–10.

Bayart, J.-F. (1993) The State in Africa. The Politics of the Belly. London/New York: Longman.

Von Benda-Beckmann, K., Strijbosch, F. (eds.) (1986) Anthropology of Law in The Netherlands. Essays in Legal Pluralism. Dordrecht: Foris.

Blundo, G., Olivier de Sardan, J.-P. (2001a) La Corruption Quotidienne en Afrique de l’Ouest. Politique Africaine No. 83: 8–37.

152

Blundo, G., Olivier de Sardan, J.-P. (2001b) Semiologie Populaire de la Corruption. Politique Africaine No. 83: 98–114.

Boissevain,J. (1974) Friends of Friends. Networks,Manipulators and Coalitions. Oxford: Blackwell.

Chabal, P., Daloz, J.-P. (1999) Africa works: Disorder as a Political Instrument. Oxford/Bloomington & Indianapolis: James Currey.

Comaroff, Jean and John (1991–1997) On Revelation and Revolution. Vol. 1 & 2. Chicago: Chicago University Press.

Dia, M. (1993) A Governance Approach to Civil Service Reform in subSaharan Africa. Washington D. C.: The World Bank.

Dzimbiri, L. B. (1998) Democratic Politics and Chameleon-like Leaders. In: Phiri, Kings M./Ross, Kenneth R. (eds.) Democratizationü in Malawi: A Stocktaking. Blantyre/Bonn: CLAIM/Verlag f r Kultur und Wissenschaft.

Ekeh, P. (1975) Colonialism and the two publics in Africa: a theoretical statement. Comparative Studies in Society and History 17: 92.

Ehrlich, E. (1967–1913) Grundlegung der Soziologie des Rechts. 3rd ed. Berlin: Duncker & Humblot.

Englund, H. (2002) Introduction: The Culture of Chameleon Politics. In: Englund, Harri (ed.) A Democracy of Chameleons: Politics and Culture in the New Malawi. Uppsala/Somerset: Nordic Africa Institute/Transaction Publishers: 11–24.

Epko, M. U. (1979) Introduction. In: ibid. (ed.) Bureaucratic Corruption in Sub-Saharan Africa: Toward a Search for Causes and Consequences. Washington D.C.: University Press of America: 1–9.

Galanter, M. (1981) Justice in many rooms. Journal of Legal Pluralism, vol. 19: 1–47.

Gardiner, J. (2002) Defining Corruption. In: Heidenheimer, Arnold J./ Johnston, Michael (eds.) Political Corruption. Concepts and Contexts. 3rd ed. New Brunswick/London: Transaction Publishers: 25– 40.

Harsch, E. (1999) Corruption and State Reform in Africa: Perspectives from Above and Below. In: Wohlmuth, Karl/Bass, Hans H./Messner, Frank (eds.) Good Governance and Economic Development. Muenster: LIT Verlag: 65–87.

Heidenheimer, A. J., Johnston, M. (2002) (eds.) Political Corruption: Concepts and Contexts. 3rd ed. New Brunswick/London: Transaction Publishers.

Kaspin, D. (1995) The Politics of Ethnicity in Malawi’s Democratic Transition. Journal of Modern African Studies, vol. 33, no. 4: 595– 620.

Klitgaard, R. (1988) Controlling Corruption. Berkeley: University of California Press.

153

Malawi Government (1978, 1991) Malawi Public Service Regulations. Lilongwe: Government Printer.

Mapanje, J. 1981, Of Chameleons and Gods. Oxford: Heinemann.

McCracken, J. (2000/1977) Politics & Christianity in Malawi 1875– 1940. Blantyre: CLAIM.

Medard, J.-F. (1982) The Underdeveloped State in Tropical Africa: Political Clientelism or Neo-Patrimonialism? In: Clapham, Cristopher (ed.) Private Patronage and Public Power: Political Clientelism in the Modern State. London: Frances Pinter: 162–192.

Medard, Jé.-F. (1995) La corruption politiqueé et administrative et les differ nciations du public et du priv : une perspective comparative. In : Borghi, M./Meyer–Bisch, P. (eds.) La corruption: l’envers des droits de l’homme. Fribourg: Editions Universitaires.

Merry, S. E. (1988) Legal Pluralism. Law and Society Review, vol. 22, no. 5: 867–896.

Moore, S. F. (1973) Law and Social Change: The Semi-Autonomous Social Field as an Appropriate Subject of Study. Law and Society Review: 719–746.

Moore, S. F. (2000/1978) Law as Process. An Anthropological Approach. Hamburg/Oxford: LIT Verlag/James Currey.

Mooij, J. (1992) Private Pockets and Public Policies: Rethinking the Concept of Corruption. In: von Benda-Beckmann, Franz/van der Velde, Menno (ed.) Law as a Resource in Agrarian Struggles. Wageningen Sociologische Studies 33: Agricultural University Wageningen.

Olivier de Sardan, J.-P. (1999) African corruption in the context of globalization. In: Fardon, Richard/van Binsbergen, Wim/van Dijk, Rijk (eds.) Modernity on a Shoestring. Dimensions of Globalization, Consumption and Development in Africa and Beyond. Leiden/ London: EIDOS/ASC/CASL: 247–268.

Schofeleers, M., Roscoe, A. (1985) Land of Fire: Oral Literature from Malawi. Limbe (Malawi): Popular Publications.

Scott, J.C. (1979) The Analysis of Corruption in Developing Nations. In: Epko, Monday U. (ed.) Bureaucratic Corruption in Sub-Saharan Africa: Toward a Search for Causes and Consequences. Washington D. C.: University Press of America: 29–61.

Skinner, T.M. (1963) Report of the Nyasaland Local Civil Service Commission of Inquiry. Q 814. Zomba: National Archives of Malawi.

Snyder, F. (1993) Law and Anthropology: a Review. EUI Working Paper LAW No. 93/4. Florence: European University Institute.

Sousa Santos, B. de (1995) Toward a New Common Sense: Law, Social Science and Politics in the Paradigmatic Transition. London/New York: Routledge.

Tilman, R. O. (1970) Black-Market Bureaucracy. In: Heidenheimer, Arnold J. (ed.) Political Corruption. Readings in comparative analysis. New York: Holt/Rinehart/Winston.

Vail, Leroy & White, Landeg (1991) Tribalism in the Political History of Malawi. In: Vail, Leroy (ed.) The Creation of Tribalism in Southern Africa. Berkeley/Los Angeles: University of California Press: 151– 192.

Wade, R. (1984) The system of administrative and political corruption: canal irrigation in India. Journal of Development Studies XVIII (3): 287–328.

Weber, M. (1990–1921) Wirtschaft und Gesellschaft: Grundriss der verstehenden Soziologie. 5. ed. Tübingen: Mohr.

Wertheim, W. F. (1964) East-West Parallels. Sociological Approaches to modern Asia. Den Haag.

Woodman, G. R. (1998) Ideological Combat and Social Observation: Recent Debate about Legal Pluralism. Journal of Legal Pluralism 42: 21–59.

World Bank (1994) Malawi Public Service Pay and Employment Study. World Bank Southern Africa Department. Report No. 13071–MAI.

World Bank (2000a) Helping Countries Combat Corruption: Progress at the World Bank since 1997. Washington D. C.: The World Bank.

World Bank (2000b) Reforming Public Institutions and Strengthening Governance. Washington D. C.: The World Bank.

Перевод О. Ткач

БОРЦЫ ЗА ЧЕСТНОСТЬ: МИРОВАЯ МОРАЛЬ И АНТИКОРРУПЦИОННОЕ ДВИЖЕНИЕ НА БАЛКАНАХ*

Стивен Сэмпсон

Введение:

антропология добропорядочности

В современном мире происходит очевидное движение к соблюдению норм морали и этики или попросту «правильному поведению» в бизнесе и политике. Это движение может называться по-разному: «глобальное управление» и «контро ль», «ответственность» и «прозрачность» или «этическая глоб а- лизация» (термин, используемый Мэри Робинсон). В общем хоре призывов к ответственному поведению громче всех звучат голоса «глобального гражданского общества», конг ломерата негосударственных групп и организаций, требующих от правительств и транснациональных корпораций обеспе- чения прозрачности проводимой ими политики. Довольно часто слышны также голоса рядовых людей, однако было бы неправильно считать, что инициатива исходит исключитель - но снизу. Действия правительств, крупных международных организаций и транснациональных корпораций нельзя назв ать просто ответной реакцией на давление «глобального гражданского общества» или только лишь стремлением сохранить свое лицо: мы видим, что у мировой элиты формируется собственное стремление «поступать правильно» или, по кра й- ней мере, более ответственно, чем до сих пор. Это стремление прослеживается в деятельности правительств и корпораций, в программах Всемирного Банка и Давосского форума. Похоже, что новая волна добропорядочности (virtue) воз-

* Статья Integrity Warriors: Global Morality and Anti-Corruption Movements in the Balkans была опубликована в книге Haller, Dieter and Shore, Cris (Editors) Corruption: Anthropological Perspectives (Anthropogy, Culture and Society) Pluto Press, London. 2005.

никает как «снизу», так и «сверху». В данной статье мы попытаемся рассмотреть это новое явление из перспективы антропологии добропорядочности.

Один из аспектов общемирового движения за ответственность и прозрачность — борьба с коррупцией. Она носит международный характер, во-первых, потому, что действител ь- но охватывает весь мир, от финансовых министерств Бельгии и центров международной поддержки в Кении и до городских властей в Колумбии. Во-вторых, борьба с коррупцией является объектом международной координации. Этическая глобализация и этический менеджмент становятся одним из центральных моментов корпоративной деятельности. Та широкая международная огласка, которую получили недавние скандалы с Enron, Arthur Andersen, Worldcom и Halliburton в Ираке, свидетельствует о том, что разговоры о необходимости соблюдения этических норм не просто красивая ширма. Все крупные правительства сегодня создают антикоррупционные подразделения на высоком государственном уровне, разрабатывают и реализуют планы антикоррупционных мероприятий.

В целом, я бы назвал антикоррупционную деятельность частью общей тенденции движения к глобальной этичности и морали. Эта тенденция прослеживается в разных сферах политической и общественной жизни, начиная от выработки кодексов поведения — и до организации специальных курсов корпоративной этики. Тенденция к усилению моральных основ поведения усматривается в доминировании программ по защите прав человека в международной политике, в движении к этической глобализации, в создании всевозможных комиссий по урегулированию и в попытках создания общенациональных систем по борьбе с коррупцией. Почему это происходит? Почему все вдруг стали стремиться поступать честно? Откуда возникает эта волна мирового благоденстви я, ответственности и прозрачности?

Данную тенденцию можно было бы объяснить своего рода общим прогрессом развития человеческих отношений. Действительно, в мире после Холокоста и тоталитаризма несомненно наблюдается активизация деятельности по защите пр ав человека. Усилия по защите демократии, равенства и челове - ческого достоинства привели к тому, что даже наиболее мар -

гинальные социальные группы теперь весьма компетентны в вопросах собственных прав, и могут донести свои требова - ния до самых влиятельных корпораций и правительств. Складывается впечатление, что мы находимся на пороге некой но вой эры, эры человеческого достоинства, и что именно давление прогресса заставляет привилегированные классы, бесприн ципные корпорации и неподотчетные органы власти считаться с правами человека и человеческим достоинством.

Проблематичность данного объяснения заключается в том, что наряду с успехами борьбы за права человека во многих сферах имеется множество вопиющих примеров пренебрежения человеческими жизнями и крайне бедственного положения отдельных социальных групп. К ним относятся так называемые «новые войны», нацеленные на гражданское население, этнические чистки и геноцид, торговля людьми, жес - токое обращение с детьми, беспринципные атаки террористов, безжалостная торговля человеческими органами, «поли - тика брюха» продажных африканских диктаторов, международные преступные сообщества и многое другое.

К числу негативных феноменов относится также и «рост» мировой коррупции. Впрочем, довольно сложно определить, вырос ли в действительности за последнее время уровень коррупции, так как весьма трудно найти для нее какое-либо однозначное измерение. Зато с полной уверенностью можно сказать, что вырос общественный интерес к проблеме коррупции. Демонстрация честности, этичности и ответственно - сти стали неотъемлемой частью публичной политики. Открытые тендеры, открытые финансовые отчеты, открытый механизм набора персонала превратились сегодня в обязател ь- ный атрибут любой публичной деятельности.

Антикоррупция теперь уже не просто набор политических мер, реализуемых правительством для предотвращения взяточничества и искоренения непотизма. Она основываетс я не просто на соображениях здравого смысла и рациональности. Антикоррупция стала моральной, почти религиозной силой. Видимо, поэтому некоторые активисты из Transparency International, ведущей антикоррупционной организации, воспринимают себя как «воинов справедливости». Будучи противопоставлена беспринципности транснациональных сил аморальности и спекуляции, борьба с коррупцией представ-

ляется попыткой восстановить утерянные стандарты морал и и ответственности, которые по сути и означают то, что мы называем «обществом». Сегодня мы становимся свидетелями возникновения «антикоррупционного сообщества», кото - рое выступает от имени «мирового гражданского общества» . Антикоррупционная коалиция ныне настолько широка, что охватывает обычно конфронтирующие группы: активистов из среды простых людей, требующих социальной справедливости, просвещенные корпорации, ратующие за этичность биз - неса, неолиберальные правительства, считающие, что корруп - ция тормозит развитие торговли, а также международные бла - готворительные организации, стремящиеся к усилению эффективности оказываемой ими помощи. Таким образом, борьба с коррупцией превращается в крестовый поход под знаменами морали. Это уже нечто большее, чем тактические ходы властей и финансовых кругов, желающих просто казаться порядочными.

АНТИКОРРУПЦИЯ СТАНОВИТСЯ

ГЛОБАЛЬНЫМ ЯВЛЕНИЕМ

У антикоррупционной борьбы есть своя история, как риторическая, так и событийная. В поздние 1970-е столь различ- ные страны, как Китай и Мексика, вели антикоррупционные кампании и создавали антикоррупционные структуры. В 1977 году Американское правительство совершило первый в мире строгий антикоррупционный акт в сфере внешней торговли, наказав коррупционеров. Впрочем, все эти действия имели весьма незначительный эффект вплоть до конца 1990-х гг., когда коррупция неожиданно стала центральной проблемой .

В последние пять-шесть лет борьба с коррупцией приобрела глобальный характер. Мы стали свидетелями возникновения антикоррупционного мира со своими действующими лицами, стратегиями, ресурсами и практиками, со своими героями, жертвами и злодеями. В отличие от коррупции, которая изначально возникает на локальном уровне и лишь затем приобретает международный размах, новый мир антикоррупции, как кажется, был глобализированным и скоординированным с момента своего возникновения. Тогда как коррупция распространяется снизу, антикоррупция формирует ся

сверху, а затем спускается до локального уровня (в этом смысле мировое гражданское общество — нечто большее, чем конгломерат локальных групп). В данной статье я хочу рассмотреть вопрос, почему борьба с коррупцией приобрела такие масштабы, став во главу угла международных инициатив и американской внешней политики. В конце концов, коррупция существовала всегда, с момента появления сферы пуб - личности; и философы, и граждане, и лидеры всегда сетовали на коррупцию (Hindness, 2001:5). На протяжении десятков лет мы знали, что миллиарды долларов задействованы в коррупционном бизнесе, знали о подкупе судей, фиктивных контрактах, «раздутых» проектах по развитию, о нечестной деятельности властей и непотизме. Почему же антикоррупционные инициативы стали столь значительными именно в последние несколько лет? Почему антикоррупции потребова - лось так много времени, чтобы приобрести общемировое зна- чение?

В голову приходят два возможных объяснения: одно связано с моральным прогрессом, другое — с системной рациональностью. Моральное объяснение заключается в том, что антикоррупция — очередной шаг на пути улучшения нашего мира. Такова риторика «этической глобализации». Второе предлагаемое объяснение основано на усилении рациональ - ности системы: борьба с коррупцией, как утверждается, сделает рыночную экономику более эффективной, государствен - ное управление — более действенным.

Антикорупция стала глобальным явлением, а потому в данной статье проблема коррупции и антикоррупции будет рассмотрена в терминах глобализации. Глобализация при этом понимается двойственно — как процесс транснациональног о экономического обмена и как культурный процесс, в ходе которого происходит распространение определенных предс тавлений, дискурсов, символов и практик, которыми впоследств ии манипулируют локальные акторы для реализации своих проектов. Антикоррупционное движение является одним из таких проектов. Оно может выступать как в качестве цели, которую необходимо достичь, так и в качестве индивидуальной или групповой стратегии. Антикоррупция, таким образом, является и целью, и средством.

ИЗУЧЕНИЕ АНТИКОРРУПЦИИ:

ГЛОБАЛЬНЫЙ И ЛОКАЛЬНЫЙ СМЫСЛЫ

В течение прошедших десяти лет я работал в качестве исследователя и консультанта по различным аспектам демократического партнерства в Южной Европе. Пребывая в этих двух статусах, я имел возможность наблюдать, как рито - рика антикоррупции проникает в балканские гуманитарные практики и местную политическую жизнь. Фокусируясь на мировой антикоррупции и на том, как она «работает» на Балканах, я опишу природу мировой антикоррупционной деятель - ности, уделяя основное внимание международным встречам и соглашениям, а также одной особенно успешной антикоррупционной организации, Transparency International (TI). TI находится «на передовой линии» антикоррупционных иници - атив, и она только начинает свою деятельность в Южной Европе. С чем связан успех TI и какой из этого можно сделать вывод о мировом антикоррупционном движении? Данное исследование — лишь первый шаг в изучении этого вопроса. В нем я опираюсь на имеющуюся литературу по антикоррупции, на впечатления от личного присутствия на между - народных антикоррупционных конференциях в Праге в октябре 2001 г. и в Сеуле в мае 2003 г., где я взял интервью у многих антикоррупционных активистов, а также на информацию, полученную в ходе краткого визита в лондонский офис TI. Я также участвовал и в других антикоррупционных форумах в Латвии, Швеции и Дании (где я живу). Располагая этими данными, я постараюсь представить некоторые аспекты мировой антикоррупционной сцены.

Вторая часть анализа посвящена антокоррупционному ландшафту на Балканах, где я работал с документацией и совершал полевые выезды в Албанию, Боснию, Косово и — более всего — в Румынию. Все эти страны, известные своей вековой коррупцией, переживают сегодня волну антикоррупцион - ных инициатив, которая стала результатом общественного протеста против коррумпированных чиновников, давления международных доноров и вступления в Европейский Союз. Антикоррупцонная деятельность предполагает использова ние полного набора практик, связанных с формулированием и реализацией национальных и региональных антикоррупци-

онных программ. Они включают правительственные инициативы, международные обучающие программы, частные консуль - тационные компании, разрабатывающие планы действий, и возникновение локальных НГО, деятельность которых реали - зуется в наиболее подверженных коррупции секторах — здравоохранении, судебной системе, сферах международной помощи, общественного распределения и таможни. Таким образом, борьба с коррупцией может получать поддержку отовсюду: так, например, Management System International, находящаяся в Вашингтоне, согласно контракту, заключенному с USAID, разработала антикоррупционную программу для Албании и создала портал в Интернете (www.nobribes.org). Консалтинговая компания DPK, находящаяся в Сан-Франциско, «осуществляет свою деятельность по всему миру, работая с правительствами и гражданским обществом, помогая устанавливать и укреплять стабильные эффективные отношения между государством и обществом и разрабатывать устойчи- вые правительственные системы — ответственные, прозрач- ные, надежные, честные и эффективные» (www.dpk.com).

Объединение общественных, частных, международных и государственных «игроков» делает мир антикоррупции сложной социальной силой, достойной антропологического изуч е- ния. Исследование антикоррупционной «индустрии» может помочь нам понять, как происходит создание продукта антикоррупции — знаний и практик — в глобализованном контексте. У этого продукта есть моральный аспект, он соединяет нравственность и эффективность «в одной упаковке». Более того, понимание антикоррупции поможет понять и динамику развития глобализованного мирового сообщества, посколь ку оно основывается на некоей воображаемой мировой морали. Восприятие антикоррупции как мирового морального диску рса, взаимодействующего с дискурсом неолиберальной рационал ь- ности, поможет, наконец, понять, почему же антикоррупция появилась на сцене именно в последние пять-семь лет, наряду с другими стремлениями к мировой справедливости, под- чиненности и ответственности.

Антропология изучает, как человек осваивает окружающий его мир. Не следует забывать, что представления о том, что такое «поступать хорошо» — а антикоррупция именно об этом, — так же как и о том, что означает «поступать плохо»,

меняются волнообразно. Добропорядочность конъюнктурна, и, возможно, наши представления ограничены рамками сегодняшней ситуации. Данная статья является попыткой обозна- чить общую антропологию добропорядочности.

АНТИКОРРУПЦИЯ КАК ДОТАЦИОННАЯ

КАТЕГОРИЯ (GRANT CATEGORY)

Добропорядочность — это не только идеи, это и добывание средств для борьбы за эти идеи. «Развитие гражданского общества» и «содействие демократии» очень и очень связаны с «финансированием добропорядочности» («Funding Virtue»)1.

В своем стремлении к добропорядочности борьба за финансирование бескомпромиссна. Организации постоянно до - бывают деньги под те или иные проекты, непрерывно совершенствуя для этого свои финансовые механизмы. Антикоррупция находится ныне на той стадии, когда то, что когда-то было битвами за мораль, конвертируется в гранты и контрак - ты о техническом содействии.

Упомянутая тенденция едва ли является новой. Мы наблюдаем, например, как борьба за человеческое достоинство и мобилизация общественных движений за социальные изменения трансформировались сегодня в бюджетные статьи на развитие «Прав человека» и «Гражданского общества». Подобные изменения происходят и с антикоррупцией, в особенности на Балканах, куда международные доноры привносят свои собственные представления и приоритеты, и где органи - зации международной поддержки, гуманитарные НГО, организации по обучению и тренингу, политические фонды и частные консалтинговые компании — все специализируются на антикоррупции и управлении.

Я называю данную тенденцию проектизацией (projectization) антикоррупции. Совершенно необязательно осуждать проектизацию; важно другое: она проливает новый свет на то , что мы должны понимать под стремлением к добропорядоч- ности. Добропорядочность, как и мораль, должна рассматри-

1 Если воспользоваться названием недавно вышедшей книги О ттовей и Карозерс (Ottoway and Carothers, 2001).