Материалы для изучения социологии / Основы социологии. Тексты для семинаров / Коррупция. Антрополог. подход. ЦНСИ

расширению поля применения этой логики дарения? Существует целый набор названий, обозначающих тот или иной тип привычных, более или менее востребованных подарков. Разве не правильно предложить подарок тому, кто делится хорошими новостями (ср. tukunci в хауса и сонгай-зарма: символические подарки принесшему хорошие известия), или свидетелю важной сделки, к примеру, покупки машины или дома (alaada nooru — «деньги, установленные обычаем»)? Разве тот, кто идет на рынок, не должен принести «что-ни- будь» для своих родственников (habiize — «продукт с рынка»), которые будут иметь право потребовать это, если действие не исполнено? Разве это не относится к путешественнику, возвращающемуся домой? Разве прохожий или посетитель не должен дать что-нибудь женщине, которую он застал за заплетанием кос (tuguru nooru — «деньги при заплетании») или занятой коллективной работой (yuubi)?

Дарение практикуется в одинаковой мере по отношению к вышестоящим, равным и нижестоящим персонам. Обладатели традиционной власти, например, являются одновременн о получателями и донорами. В Нигере (где вожди сохраняют официальный титул в местной власти и получают зарплату от Министерства внутренних дел) приносят подарок вождю, когда идут просто поприветствовать его, даже без определе н- ной просьбы; это считается «исполненным делом» и имеет дополнительную ценность тем, что обеспечивает благоскло н- ность вождя и помощь в будущем. При возведении на престол (а также на свадьбу или крещение) каждый приносит свой подарок (kambu-zaa, что приблизительно означает «протянуть руку»).

В наши дни дарение — это, как правило, вопрос денег. Общая монетаризация повседневной жизни превратила даре - ние колы в предложение денег. Необходимо постоянно держать руку на кошельке. Многочисленные практики мелкой коррупции подпадают под эту «дарительную» категорию: «чт о- нибудь небольшое» вручают в порядке благодарности покла - дистому или оказавшему помощь чиновнику. Если, по своей доброте, этот чиновник воздержался от того, чтобы применить к кому-то суровость закона, не должен ли отблагодарит ь его этот кто-то, следуя хорошим манерам? Чиновник и сам не забудет потребовать себе свою «колу» или справедливую

«долю» в случае, если потенциальный донор окажется смущенным или слишком упрямым.

Конечно, подарок иногда вручается заблаговременно, как превентивная мера, дабы снискать благоволение данного чи - новника, чтобы придать вес вверенному ему делу и не допустить растворения в воздухе относящихся к делу документов . Но и эта практика, в отличие от своего двойника, вне поля коррупции. Всякий идущий к марабуту (отшельнику-магу), чтобы предложить ему работу (терапевтическую или маги- ческую), должен сперва дать ему так называемые «деньги на чернила» (чернила используются марабутом для начертания стихов Корана, которые будут использованы в приготовлении амулета). Если амулет окажется эффективным, марабуту выражают еще более обильную благодарность. Переход от этой практики к коррупции уже произошел в народной речи. Так, в сонгай-зарма kalam-dene (перо для письма), которое обозначает предварительный подарок марабуту, теперь при - меняется к «авансу», даваемому бюрократу, ответственному за чье-либо дело1.

Необходимо также понимать, что воздержаться от «колы» в тех случаях, когда ее следует дать, означает для окружающих не только проявление жадности или дурных манер, но влечет также риск притягивания неудач. Помимо страха, который может внушить обманутый или лишенный вознаграждения гриот марабута, всякий, кто был обманут таким образом, может принести вам неудачу, даже помимо собственной воли. Здесь можно вспомнить, например, современную практику давать что-нибудь кассиру, получая большую сумму на почте или в службе социальной защиты: такой подарок называется в сонгай-зарма moo daabu (что приблизительно означает «предотвратить злой глаз», который может наслат ь на вас, в отсутствии подарка, зависть кассира, или moo baa —

1 Браунсбергер (Brownsberger, 1983: 221–3) использует термин «вежливая коррупция» по отношению к традиционным подаркам, которым он отводит лишь малую роль в коррупционных практиках. Это прои сходит по той причине, что он рассматривает только традиционные асп екты дарения (хотя у дарения, несомненно, традиционное происхождение, т еперь оно принимает совершенно новые современные формы) и определяет его как специфическую форму коррупции, отделяя последнюю от других п рактик такого рода. Мы же, напротив, рассматриваем здесь дарение в ас пекте построения более широкой культурной логики.

«доля глаза»). Очевидно, это еще один из способов подготовить почву для будущего сотрудничества. Здесь мы снова имеем дело с очень тонкой границей между коррупцией и каждодневными практиками. Огромное разнообразие подарков в повседневной практике оставляет пространство для того, чтобы незаконные подарки затерялись в общей массе1.

Логика сплоченной сети

Существует множество сплоченных групп в Африке. Такого рода явление, конечно, не прошло совсем мимо Европы, но там его распространенность значительно ниже: такие факторы как выделение нуклеарных семей, ограничение друзей и близких узким кругом лиц, отсутствие связей между соседями среди прочего приводят на Севере к меньшему, чем на Юге, уровню коммуникабельности. Значимость таких систем общения в Африке, в особенности в городских районах, выходит за рамки семьи, последняя, впрочем, насколько изве с- тно, имеет широкие ответвления и предъявляет к своим членам многочисленные требования и просьбы, которые лучше не игнорировать. Связи, возникшие между родовыми группами (друзья по школе и колледжу), поддерживаются вплоть до отхода от дел их участников. Товарищество, добрососедство , отношения на работе еще больше приумножают эту «силу слабых связей» (Granovetter, 1975). Солидарность, порождаемая причастностью к общей ассоциации, церкви или содружеству, к одной группировке в партии, также играет свою роль (как и происхождение из одного региона или района).

Впрочем, эти разнообразные формы взаимоотношений не только присутствуют в явно расширенном формате, обеспе- чивая каждого индивида капиталом общественных связей, яв но превышающим таковой у жителей других стран, но вместе с тем подразумевают практически всеобщее обязательство к взаимному содействию. Невозможно отказать родственнику , соседу, однопартийцу или приятелю в услуге, благожелатель - ности, содействии через знакомых или уступке. Нельзя отка -

1 Лейз (Leys, 1965: 225) уже говорил о незаметности перехода от традиционного подарка к денежной взятке («специфика правила, н арушающего закон, частично маскируется за непрерывной связью со стар ой традицией»). Он отсылает нас к случаю, в котором цыпленок, даваемый открыто, превращается в тайно передаваемую банкноту.

зать и тому, кого направил кто-то из перечисленных лиц. Круг лиц, по отношению к которым индивид чувствует свои обязательства, оказывается удивительно огромным. Нужно добавить и обратное: есть огромное число лиц, которым можно позвонить в случае чего. Таким образом, перед нами система «всеобщего обмена» услугами, значительными или нет, часто в форме официально недопустимой услуги.

Мы используем термин «сеть», чтобы охарактеризовать эти многочисленные формы взаимопричастности1. Каждый индивид включен в различные сети, каждая из которых подразумевает сплоченность и соответствующее давление. Спл о- ченность, существующая в сетях, настолько сурова, что всякий, игнорирующий свои обязательства по отношению к члену своей сети, оказывается под огнем упреков и испытывает серьезное непрерывное давление со стороны всех членов сети. Если он будет сопротивляться, то станет скандальной личностью и замарает свою репутацию.

Более того, в контексте дурного функционирования административного и бюрократического аппаратов и при катаст - рофической нехватке ресурсов умножение числа вмешательств (сети) в пользу того или другого определенного человека постепенно становится нормой разрешения таких вопросов. Горе постигает человека, не имеющего связей, пря - мых или опосредованных2. У него не остается другого выхода, кроме взяточничества, если средства позволяют. Вместо тог о чтобы поступать так, как все другие — обмениваться услуга -

1 Хотя термин кажется нечетким, мы предпочитаем его слишком строгим антропологическим обозначениям — таким как «корпора тивные группы» или «первичные сплоченности».

2 Ле Вайн (Le Vine, 1975) подчеркивает в случае с Гана гиперперсонали - зацию политических и административных отношений. Ни одно дело не совершается перед лицом обезличенного института, но с пом ощью связей, которыми человек располагает в этих институтах. Здесь сно ва речь идет о феномене, хорошо известном на Севере (французская систем а выпускников Национальной школы администрации, например, основыва ется, в основном, на такого рода персонализации), но там он преимущес твенно ограничивается однородными группами лиц сходной тренировки и опыта и не влечет за собой такой всеобщности, трансверсальности или распространения, как в Африке. Важно отметить, что между обменом услугам и и взяточничеством лежит скорее континуум, чем разлом. Таким об разом, прав Падиоло (Padioleau, 1975), когда говорит об американской элите, настаи вая на значимости «коррупции через обмен услугами».

ми, сопровождая их «маленькими подарками», он вынужден оплачивать требуемые услуги в денежном эквиваленте, лич- но или с помощью посредника. Всепроникающая и превращенная в товар коррупция предстает в этом свете просто как временный дефицит «социального капитала», как симптом отсутствия сети, к которой можно прибегнуть. Ресурс взяточничества оказывается подгруппой по отношению к ис - пользованию ресурса «одолжений» (favours)1. Но вездесущность «личных благодеяний» (зачастую могущих стать предметом судебного иска, будь закон применен, однако остающи - мися несомненной составляющей коррупционного комплекса) одновременно является функциональной (обуславливающей эффективность всех административных предприятий) и нормативной необходимостью (основанием для всех форм коммуникабельности).

Логика хищнической власти

Предыдущие логики объединены идеей комплиментарности, и распространяются практически на каждого, две после - дующие связаны с функцией должностного лица. Первая связана с тем, что, многие власть предержащие позволяют себе разного рода вымогательства в ущерб «объектам» своей дея - тельности, то есть тем, кто вынужден подхалимничать перед ними. Эти королевские прерогативы, которые описываются жертвами как шантаж, воспринимаются их бенефициариями не столько как личный выбор, но скорее как вполне справедливый аспект службы. Последняя, таким образом, «естествен - но» включает в себя хищническую составляющую. Полицейский имеет право получить причитающееся ему от водителей , так же как руководитель канцелярии имеет право залезать в особые фонды, или как судья, который имеет право получать вознаграждение от преступников.

Банкротство государства и невыплаты зарплаты объясняют отчасти, почему чиновники, получив хоть малую долю власти, стараются наживаться за счет других. Но можно обратит ься к истории в поисках более общих причин. Нельзя ли предположить, что банализация деспотического вымогательства я в-

1 То же касается и оппозиции между «местной, ограниченной коррупцией» и «рыночной коррупцией» (Scott, 1969: 330).

ляется продолжением доколониальных традиций (набеги, военная дань, которые некогда были частью социального пейза - жа)? Но современный контекст настолько отличен от прежнего (современное африканское государство, что бы там ни говорили, не имеет почти никакого сходства со вчерашними кн я- жествами, царствами и эмиратами), что лучше взглянуть вместо этого на колониальные обычаи, начиная от военного зах вата и всесильного «команданта» до руководителей админист раций — ставленников колониализма, вплоть до местных помощников, которым всегда предоставлялся широкий простор все - дозволенности1. Что касается постколониальных режимов, то они ускорили появление и неожиданное усиление местной элиты, обутой в ботинки европейского завоевателя, с котор ой во времена Холодной войны заигрывали оба противоположных лагеря, без какого-либо противодействия их деспотичес - ким и хищническим соблазнам (см. Darbon, 1990). Ассимиляция властного положения с правом взимать дань быстро распространяется сверху вниз по всему аппарату (несмотря на наличие нескольких заметных исключений, чей исключи- тельный характер отмечается абсолютно всеми). Переход к демократии, как представляется, лишь предоставил возможн ость использования открытых атакующих практик (путем обвинения в «пребенде»2 и «шантаже»), нисколько впрочем не изменяющих положение вещей; те, кто сегодня критикует подношения, будучи в оппозиции или лишен власти, завтра сам их примет, обретя власть или влияние.

Существующее семантическое отличие в сонгай-зарма между kom-yan (грабить) и zey-yan (то же) может быть показательным. Начальник, князь или «большой человек», облада - ющий силой или возможностями, совершает kom-yan: он грабит, действуя открыто, без стыда (разве сбор подати не долж ен быть атрибутом власти?). Бедный человек, без ресурсов или силы, в свою очередь, может прибегнуть только к zey-yan, то есть воровать, мошенничая и стыдливо оглядываясь вокруг.

1 Здесь сразу вспоминается Вангрин — едва ли вымышленный ге рой хорошо известной книги Амаду Ампате Ба. Социополитически й анализ колониального деспотизма в западном Нигере, основанный н а сообщениях его жертв из числа крестьян, см. Olivier de Sardan, 1984.

2 Пребенда: у католиков — доходы и имущество, предоставляем ые высшим духовным лицам за исполнение обязанностей (прим. ред.).

Логика перераспределительного

накопления

Чиновник, попадающий на престижное ответственное место, получающий должность, которую считают «лакомым куском», должен, с точки зрения своих родственников, воспольз о- ваться этим для собственной выгоды и распространять благодеяния вокруг себя. Это, несомненно, вопрос накопления состояния, которое выражается во внешних атрибутах богат - ства (виллы, роскошные автомобили, частные школы для детей, драгоценности для жены и т.п.), но одновременно и в оказании услуг своей семье в ее широком понимании, своим близким, своей деревне, материально зависящим людям, с помощью многочисленных и заметных проявлений щедрости. Отказаться от возможности заполучить такое состояние зн а- чит обречь себя на упреки и издевательства. Для чиновника заполучить власть — единственный способ оказаться на ка- кой-либо ступени богатства. Незаконное обогащение и непотизм несомненно находят поддержку в позитивных общественных ценностях, в необходимости ловить любую возможность, которая позволяет проявить важнейшие доблести: бла - городство, щедрость и благодарность всем тем, кто в прошлом, когда ты ничего не значил, был слабым и пребывал в нужде, протянул тебе руку помощи, воодушевил и поддержал. Отказать им — значит выказать неблагодарность, эгоизм, го р- дость, наивность и даже глупость. Общественное давление крайне сильно в отношении аккумуляции богатства для даль - нейшего его перераспределения1.

Эта культурная логика, как и другие упомянутые, не пришла непосредственно из прошлого. Понятно, особенно в данном случае, что доколониальная культура показного потреб - ления сыграла в ней свою роль (см. Nicholas, 1986); доколониальный вождь был обязан проявлять щедрость ко всем, предоставляя таким образом простор общественной похвал е его благородству. Здесь возможность перераспределения н е- сомненно основывалась на патримониализме, регулирующем традиционную власть в условиях смешения представлений

îбогатстве государства и богатстве правителя. Но эти обы -

1 Романы Чинуа Ачиба «A man of the people» и «No longer at ease» являются хорошими иллюстрациями этого явления.

чаи были переработаны в колониальный и постколониальный период, с тем, чтобы вернуться к нам в наши дни, сохранив свою силу в мире, пережившем огромные перемены.

Еще один фактор — «соперничество». Вопреки разнообразным общим иллюзиям, современные африканские общества крайне «соревновательны» (agonistic) с реальной и символи- ческой точки зрения (ср. колдовство). Перераспределительное накопление находит особенно действенный дополнител ь- ный стимул в «ревности» к соседу, коллеге или родственнику и в настоятельной необходимости обойти его как можно даль - ше. Достаточно обратить внимание на значимость показател ь- ного распределения (ср. роль гриотов в Сахеле), соревновательный аспект которого очевиден. Стремление добиться хо - рошей репутации легко переходит в усилие обогнать других .

КУЛЬТУРА И КОРРУПЦИЯ

Все рассмотренные логики играют, как представляется, важную роль в рутинизации коррупции. Обычно они выступают в комбинации, вплетая юридически наказуемые практики в ткань похожих и повседневных практик, которые приняты и даже уважаемы в обществе1. Конечно, эти логики не производят коррупцию в чистом виде — кроме, пожалуй, в некоторой степени последних двух. Ни постоянные переговоры, ни преобладание посредничества, ни практики частого дарения, ни солидарность со своими общественными сетями автоматически не приводят к увеличению числа незаконных практик, и есть примеры особо бдительных и относительно нетипичных служащих, которые, по крайней мере, в большинстве случаев, отказываются потворствовать кому-л ибо. Впрочем, эти логики, оказывая непрерывное давление на дей - ствующих лиц, помогают выработке культурного одобрения коррупции. Следует ли из этого, что мы должны относить коррупцию в Африке к некой особенности «африканской культуры»? Нет ничего более абсурдного. Понятие культуры

1 Некоторые авторы уже указывали на эту характеристику; ср., например: «Все виды деятельности, оцениваемые как «рутинная ко ррупция», согласно официальным западным стандартам, являются станда ртными практиками, глубоко укоренившимися в более общих общественны х отношениях и обязательствах» (Heidenheimer, 1989: 159).

крайне многозначно, и многие из его интерпретаций, на мой взгляд, неприемлемы. Не существует какой-то Системы Ценностей, парящей над народами и навязывающей им определенные взгляды, будь это на «этническом», национальном ил и африканском уровне. «Культурализм» — в той мере, в которой он способствует чрезмерной унификации восприятия практик, в том объеме, который превращает абстрактные построения исследователя в предмет исследования, в той мере , в которой он выводит из множества социальных действий что-то вроде «таблички с законами культуры», — не выдерживает никакой критики. С другой стороны, справедливо и обратное — отрицание существования общих норм, оказывающих давление на субъекты, или отказ принимать во внимание разделяемые социальные коды, которые служат основанием для способов общественного признания или способов осмысления взаимоотношений, — означает впадение в противоположную крайность. Перечисляя вышеупомянутые логики, мы стремились избежать того и другого, противополож - ных друг другу и симметричных тупиков: объяснения всего «культурой» и полного отрицания какого-либо культурного фактора. «Культурный фактор» довольно туманное выражение. Понятие «логика» мне кажется более операциональным для анализа; под ним подразумеваются нормативные конфигурации, влияющие на стратегии индивида. Все эти логики синкретичны, ни одна не традиционна, ни одна не пришла непосредственно из какой-либо доколониальной культуры.

Сказанное приводит нас к следующем тезису: в процессе современного распространения коррупции, которому в значительной степени способствует банкротство политической элиты, коррупция процветает на благодатной почве, способствующей ее рутинизации и банализации, благодаря существованию в постколониальных обществах широко распространенных поведенческих логик.

Следует упомянуть еще несколько факторов, способствующих распространению коррупции. Я назову их «фасилитаторами1», не имея лучшего термина, в том смысле, что они входят в каждую из перечисленных логик, обеспечивая эро-

1 Facilitator (англ.) — носитель функций, облегчающих выполнение проекта; координатор, организатор (ред.).

зию и уничтожение разграничительной линии между законными и незаконными каждодневными практиками, акцентируя социальное давление, побуждающее игнорировать этот барьер. Можно выделить, по крайней мере, два таких фасилитатора, каждый из которых отличается весьма специфическо й природой.

Первый фасилитатор:

чрезмерная монетаризация

Характерное для современных африканских обществ постоянное стремление добыть денег уже было подчеркнуто выше1. Экономический кризис и, как следствие, скудость доступных ресурсов — одна из первых, но не единственная при- чина этого явления. Раздувание напыщенности семейных церемоний (свадьбы, посвящения (baptisms) в мусульманских культурах, похороны в других) и других общественных празднеств (Рождество, Табаски2 и др.) несомненно является «социальной проблемой», порождающей ужасный механизм, на который все жалуются, но никто не может его отменить. Один из примеров — buki хауса: обычай и термин был заимствован в сонгай-зарма — новая система, согласно которой подарки, получаемые женщиной при религиозном посвящении (baptism) (или иногда — на свадьбу) и тщательно записываемые, должны быть возвращены вдвойне дарителю, при соответствующих удобных случаях.

Все эти предметы получили затем денежную форму, превратившись либо напрямую в деньги, либо в приобретаемые к случаю потребительские товары. Личные отношения также принимают постоянную денежную форму. Тогда как в Европе повседневное потребление требует постоянного ны - ряния в свой кошелек, а повседневные формы коммуникабельности избегают финансовых отношений, в Африке, наоборот, коммуникабельность требует много денег: деньги на такси посетителю, монеты для детей друзей, деньги на покуп -

1 Рейно (Raynaut, 1977) уже давно показал важность денежной циркуляции в одном африканском обществе (деревенское сообщество хауса), несмотря на то, что ресурсы очень ограничены, а деньги редки.

2 Мусульманский праздник, во время которого каждая семья до лжна заколоть барана (прим. ред.).

ку куска африканской ткани для кузины, идущей на школьный праздник, банкнота для мачехи, когда сталкиваешься с ней на улице, 500 франков коллеге на работе на сигареты, помощь в нужде едва знакомому соседу… Монетаризация повседневной коммуникации представляет собой почву, еще более восприимчивую для давления. Так, помимо простой логики дарения, проанализированной выше, чрезмерная моне - таризация повседневной жизни вынуждает всех и всякого заниматься постоянным поиском «средств» и затемняет раз - личие между законными и незаконными способами их добы- чи. Незаконное приобретение административной уступки ил и присвоение общественных денег тем заметнее в Европе — и тем сильнее осуждается, — чем более оно выражается в денежной форме («взятка» или «чемодан, полный банкнот») в тех областях, где деньги обычно исключены. Целые секторы общественной жизни функционируют посредством минимизации или осуждения оборота денег. В Африке, напротив, нет такой области (включая матримониальные отношения), где бы деньги не играли важной роли1.

Второй фасилитатор: позор

Можно было бы ожидать, что позор выступит препятствием на пути коррупционных практик. Но как раз обратное оказывается ближе к истине. Рассмотрим проблему в более общем свете. Позор выступает в большинстве африканских стран мощным средством социального контроля. Всякое поведение, которое идет вразрез с хорошим воспитанием, вызы - вает скандал, порождает унижение, демонстрирует дурные манеры, насмехается над местными моральными ценностями, приносит позор и должно избегаться любой ценой (см. Olivier de Sardan, 1982). Позор — это общественная мораль, основанная скорее на мнениях других людей, чем на индивидуальном опыте совести.

1 Г. Элверт (Elwert, 1984) проанализировал стимулирующий текст, который он называет квинтэссенцией продажности. Но, на мой взгляд, он путает два процесса — монетаризацию общественной жизни и пере ход последней на товарные рельсы. Чрезмерная монетаризация еще не означает, что отношения, в которых циркулируют деньги, неизбежно станов ятся товарными. Деньги, даваемые проститутке, идут в обмен на продажн ую любовь, но неправильно сказать то же о деньгах, которые кто-то дает своей жене.

Позор относится прежде всего к осуждению в собственном семейном кругу. Как уже говорилось, выдать родственника или знакомого, виновного в растрате, значит испытать позор. Отказ в услуге рекомендованному человеку или в подарке в ответ на помощь тоже порождает стыд. Стоять вне круга или выделяться на публике (например, отвергая «п ривилегии» определенного статуса) — все это также навлекае т позор.

Напротив, подсунуть банкноту чиновнику, взять свою долю в ущерб клиентам, «позаимствовать» из кассы1, израсходовать казенный материал, получить незаконные блага — нич- то из перечисленного не приводит к позору, несмотря на то, что злоупотребление властью или вымогательство иногда рассматриваются как поступки постыдные и несовместимые с нормами аристократического поведения.

Укоренение коррупции в социальных привычках смещает барьеры позора. Непримиримая позиция перед лицом всех форм коррупции сделала бы ее носителя маргиналом, так как позор неизбежно падал бы на его родственников, и это могло бы быть интерпретировано как проявление его гордости и презрения к другим, отсутствие сочувствия, отказ от семьи или друзей, враждебность к общественным нормам.

Другими словами, порицание коррупции, отмеченное выше (тезис 3), не связано с ощущением позора, которое, как можно было бы ожидать, воспрепятствует обращению индивида к осуждаемым на ином уровне практикам. Порицание коррупции имеет общий характер, отсылает к общественной морали, оно обычно абстрактно, а если и подкрепляется отсылкой к личному опыту, то часто в контексте, где жалующийся видит себя жертвой и/или полагает, что правила его собственного поведения не были приняты во внимание. Позор, который по сути своей ситуативен, «звучит» в другом регистре — там, гд е речь идет о давлении семейного круга и его сетей, где неясн о, «что скажут люди», — и этот регистр скорее благоприятству - ет, чем препятствует практикам коррупционного комплекса .

1 Значимость «займа» и особенно невозвращенной и невостре бованной ссуды (иногда более позорно напомнить о невозвращенном д олге должнику, чем тому отказаться возвращать его) стоит того, чтобы о братить на них внимание, можно полагать, что это еще одна логика, способст вующая укоренению практик коррупции.

* * *

Рассмотренные «фасилитаторы» помогают снять барьер между социокультурной логикой и каждодневными коррупционными практиками. Конечно, нормы общественных институтов и юридические определения коррупции в Африке те же, что и в Европе. Но в Европе, в известной степени, эта модель является продуктом совершенно иной социокультур - ной логики, возникшей в 19 веке и базирующейся на разли- чении общественных и частных дел, на пуританизме, эгалита - ристских и индивидуалистических запросах. Иными словами , в Европе нормы общественных институтов и законные определения коррупции соответствуют, хотя бы приблизитель - но, преобладающей социокультурной логике1. В Африке, напротив, имеет место явное разногласие2. В результате функционирование административного аппарата, полностью ско - пированного с европейских образцов, отдает шизофренией. В законе, официальном функционировании и бюджете — полное западничество. На практике, наоборот, все пронизано ло - гикой, находящейся в явном противоречии с оригинальной моделью. Таким образом, то, что рассматривается как корруп - ция с точки зрения официальных норм, не является или лишь в малой степени является таковой в свете обыденных норм и практики. Тип распространения коррупции, свойственный Африке, делает «мелкую коррупцию» вполне заметной. С экономической точки зрения, это, конечно, не самый важный и не самый серьезный аспект вопроса. Но включенность коррупции в более широкую социокультурную логику порождает в Африке, в противоположность Европе, континуум сходства между мелкой и большой коррупцией.

Чиновники также чувствуют себя в шизофренической ситуации. Их административная и профессиональная легитимность основана на обучении современному европейском у

1 Конечно, есть места и регионы в Европе, где коррупция — обыч ное явление. Но эти практики ограничиваются определенным наб ором сфер (общественные работы, например, финансирование политичес ких партий, не говоря уже об отмывании теневых денег и наркобизнесе). К оррупция в Европе сегментирована, тогда как в Африке она является вс еобщей.

2 Медар (Mйdard, 1995) верно указывает, что дело не только в противоре- чии между нормами и практикой, но и в противоречии между са мими нормами.

администрированию (так как это теперь мировой стандарт) и, соответственно, в рамках имеющейся системы ценностей в отношении «общественного института». Но их социальная легитимность подразумевает, напротив, что они действуют в соответствии с более или менее противоречивой социокуль - турной логикой. Широкая приверженность абстрактным официальным нормам европейского происхождения, пропаганди - рующим неделимость государства и необходимость этики общего интереса, мирно сосуществует с равно распространенной моделью поведения, подчиненной социальным нормам, в которых преобладают частные и групповые интересы. Все искренне выступают за сохранение общественной собственности и хотят, чтобы бюрократия находилась на службе граждан, но каждый своими каждодневными действиями уча- ствует в репродуцировании системы, которую он порицает. Отсюда общее ощущение беспомощности перед лицом адского механизма. И отсюда же рискованное предположение : попытка изменить нынешнее положение дел путем развития движений «пуританской» направленности, нацеленных на пр о- ведение реформы общественной морали (которая как в исламе, так и в христианстве предположительно имеет фундаменталистский оттенок), может рассматриваться как крайнее с редство, при условии отсутствия какой-либо самореформации политических клик. Всякая антикоррупционная политика до л-

жна быть готова к встрече с подобными реалиями.

Литература

Amselle, J. L. (1993) La corruption et le clientélisme au Mali et en Europe de J’Est: quelques points de comparaison, Cahiers d’Etudes Africaines, 128.

Bailey, F. (1969) Strategems and Spoils: a Social Anthropology of Politics. London: Basil Blackwell.

Bayart, J.F. (1988) La corruption en Afrique: 1’«invisible» el le partage du gateau. // Africa International 209: 64.

Bayart, J.F. (1989) L’Etat en Afrique: la Politique du Ventre. Paris: Fayard. Bayart, J.F. (1992) Argent et pouvoir en Afrique Noire. // Projet 232: 6–70. Bayart, J. F. (1996) L’Afrique en voie de malversation. //Croissance des Jeunes Nations 389: 50.

Bayart, J.F., Ellis, S. & Hibou, B. (1997) La Criminalisation de l’Etat en Afrique. Paris: Editions Complexe.

Becker, H. (1963) Outsiders: Studies in the Sociology of Deviance. New York: Free Press.

Berry, S. (1994) No Condition is Permanent: the Social Dynamics of Agrarian Change in Sub-Saharian Africa. Madison: University of Wisconsin Press.

Blundo,é é G. (1995) Les courtiers du developpement en milieu rural s n galais. // Cahiers d’Etudes Africaines, 137: 73–99.

Blundo, G. (1996) Bavardages, rumeurs et accusations: d’une ethnographie de la corruption?’ ms.

Blundo,é G. (1998) Elus locaux,é é associations paysannes et courtiers dué- d veloppement au S n gal, -une anthropologie politique de la d centralisationé dans le Sud-Est du bassin arachidier (1974–1995). Lausanne, th se de doctorat.

Boissevain, J. (1974) Friends of Friends: Networks, Manipulators and Coalitions. Oxford; Basil Blackwell.

Brownsberger, W. (1983) «Development and governmental corruption: materialism and political fragmentation in Nigeria», Journal of Modern African Studies, 21, 2: 215–233.

Cartier-Bresson, J. (1992) Eléments d’analyse pour une économie de la corruption. // Revue Tiers Monde, 131: 581–609.

Charlton, R. (1990) Exploring the byways of African political corruption: Botswana and deviant case analysis. // Corruption and Reform, 5: 1–27.

Darbon, D. (1990) L’Etat prédateur. // Politique Africaine, 39: 37– 45.

Ekeh, P. (1975) Colonialism and the two publics in Africa: a theoretical statement. // Comparative Studies in Society and History, 17.

Elwert, G. (1984) Markets, venality and moral economy, ms.

Elwert,G. (1994) Lorsqueé 1’argent remonte évers le pouvoir: la corruption en Afrique. // D veloppement et Coop ration (Frankfurt), 2: 23–6.

Gould, D. (1980) Bureaucratic Corruption and Underdevelopment in the Third World: the Case of Zaire. New York: Pergamon Press.

Granovetter, M. (1973) The strength of weak ties. // American Journal of Sociology, 78, 6: 1360–1380.

Greenstone, J.D. (1966) Corruption and self interest in Kampala and Nairobi. // Comparative Studies in Society and History, 8: 199– 210.

Harsch, E. (1993) Accumulators and democrats: challenging state corruption in Africa. // Journal of Modern African Studies, 31, 1: 31–48.

Heidenheimer, A. (1989) Perspectives on the perception of corruption. In A. Heidenheimer, M. Johnston & V. Le Vine, eds. Political Corruption: a. Handbook. New Brunswick: Transaction Publishers.

118

Joseph, R. (1983) Class, state and prebendal politics in Nigeria. // Journal of Commonwealth and Comparative Politics, 21, 7: 21–38.

Joseph, R. (1987) Democracy and Prebendal Politics in Nigeria: the Rise and Fall of the Second Republic. Cambridge: Cambridge University Press.

Klitgaard, R. (1988) Controlling Corruption. Berkeley: University of California Press.

Lautier, B., Miras, C. de &. Morice, A. (1991) L’Etat et l’informel. Paris: L’Harmattan.

Le Vine, V. (1975) Political Corruption: the Ghana Case. Stanford: Hoover Institution Press.

Leys, C. (1965) What is the problem about corruption? // Journal of Modern African Studes, 3, 2: 215–230.

Lund, C. (1998) Law, Power and Politics in Niger. Hamburg: Lit. Verlag. Mbembe, A. (1992) Provisional notes on the post-colony. // Africa, 62, 1: 3–37.

Médard, J.F. ed. (1991) Etats d’Afrique Noire: Formation, Mécanismes et Crise. Paris; Karthala.

Médard,J. F. (1992) Le «big man» en Afrique: esquisse d’une analyse du politicien entrepreneur. // L’Année Sociologique, 23: 167– 192.

Médard,é J. F. (1995) La corruption politiqueé et administrative et Ies diff renciations du public et du priv : une perspective comparative. In Borghi and Meyer-Bisch, eds. La corruption: t’envers des droits de l’homme. Fribourg: Editions Universitaires.

Mény, Y. (1992) La Corruption de la République. Paris: Fayard.

Morice, A. (1991) Les maltres de l’informel: corruption et modéles mafieux d’organisation sociale. In Lautier et al. L’Etat et 1’informel.

Morice, A. (1995) Corruption, loi et société: quelques propositions. // Tiers Monde, 141: 41–65.

Nicolas,éG. (1986) Don Rituel et Echange Marchand dans une Société Sah lienne. Paris: Institut d’ethnologie.

Nye, J. (1967) Corruption and political development: a cost-benefit analysis. // American Political Science Review, 56.

Olivier de Sardan, J.P. (1982)é é Concepts et Conceptions songhay-zarma (Histoire, Culture, Soci t ). Paris: Nubia.

Olivier de Sardan, J.P. (1984) Les Sociétés songhay-zarma: Chefs, Esclaves, Guerriers, Paysans. Paris: Karthala.

Olivier de Sardan, J.P. (1995) Anthropologie et Développement: Essai en Socio-anthropologie du Changement Social. Paris: Karthala.

Olivier de Sardan, J.P. (1996) La violenceé faite aux données: autour de quelques figures de la surinterpr tation en anthropologie. En-

119

quete, 3: 31–59. Olivier deé Sardan, J. P. & Bierschenk, T. (1993) Les courtiers locaux du d veloppement. Bulletin APAD, 5:71–76.

Olivier de Sardan, J.P. & Bierschenk, T. (1998) Lesé pouvoirs au village. Le Benin rural entre democratisation et d centratisation. Paris: Karthala.

Padioleau, J. (1975)ç De la corruption dans les oligarchies pluralistes. // Revue Fran aise de Sociologie, 17:33–58.

Pepinsky, H. (1992) Corruption, bribery and patriarchy in Tanzania. // Crime, Law and Social Change, 17, 1: 25–52.

Raynaut, éC. (1977) Circulation monétaire et evolution des structures socioconomiques chez les Haoussas du Niger. // Africa, 47,2: 160–171.

Reno, W. (1995) Corruption and State Politics in Sierra Leone. Cambridge: Cambridge University Press.

Sarassoro, H. (1990) La corruption et I’enrichissement sans cause en Afrique aujourd’hui. // Afrique Contemporaine, 156: 195–206.

Scott, J. (1969) The analysis of corruption in developing nations. // Comparative Studies in Society and History, 11: 315–341.

Scott, J. (1976) The Moral Economy of the Peasant: Rebellion and Subsistence in Southeast Asia. New Haven and London: Yale University Press.

Sindzingre, A. (1994) Etat, développement et rationalité en Afrique: contribution a une analyse de la corruption. Bordeaux: CEAN, Travaux et Documents, 43.

Smith, M. G. (1964) Historical and cultural conditions of corruption among the Hausa. // Comparative Studies in Society and History, 6: 164–194.

Szeftel, M. (1982) Political graft and spoil system in Zambia: the state as a resource in itself. // Review of African Political Economy, 24: 5–21.

Thompson, E. P. (1971) The moral economy of the English crowd during the eighteenth century. // Past & Present, 50: 76–117.

Tignor, R. (1993) Political corruption in Nigeria before independence. // Journal of Modern African Studies, 31, 2: 175–202.

Whyte, W. (1955) Street Corner Society, tst edn. Chicago: Chicago University Press.

Перевод М. Сергеева

ПОДОБНО ХАМЕЛЕОНАМ: ГОСУДАРСТВЕННЫЕ СЛУЖАЩИЕ И КОРРУПЦИЯ В МАЛАВИ1

Герхард Андерс

«Производство правил, а также социального и символического порядка — это человеческая индустрия, которая возможна лишь благодаря манипуляциям, обману, изменениям, замене и аннулированию правил, перед которыми люди, как может показаться, почти равны»

Sally Falk Moore2

«Находясь на государственной службе необходимо знать, как маневрировать»

Крупный чиновник из Малави

‘Bwana — zimakukomerani ife tikatuwa, pa lunch hour tikuwerenga manyuzi, kuyenda bawo inu muli ndi mahule, muku njoya mukukadya ku Ryall’s‘3

Lucius and Zembani Band, ‘Njoka mu udzu’ (1999)

Введение

Во время полевой работы в Малави в 1999 и 2000 годах меня не раз повергала в изумление видимая легкость, с кото - рой государственные служащие лавировали в широко раз-

1 Эта статья Gerhard Anders Like chameleons: Civil servants and corruption in Malawi опубликована в сборнике Giorgio Blundo (2002) (ed.) The governance of daily life in Africa: public and collective services and their users/La gouvernance au quotidien en Afrique: les services publics et collectives et leurs usagers. APAD Bulletin No. 23–24: 43–67.

2 Moore (2000/1978): 1.

3 «Босс, тебе приятно видеть нас читающими газеты и играющи ми в bawo [восточно-африканская настольная игра] в обеденное время, пока ты проводишь время с проститутками, получая удовольствие и в кушая пищу в Ryall’s [фешенебельный отель в Блантайре]». Цитата из популярно й песни (прим. пер.)

ветвленных социальных сетях, преодолевая огромные социальные и пространственные дистанции, виртуозно синхрони - зируя личные интересы, требования своих супруг, детей и ро д- ственников и интересы государственного учреждения. Каза - лось, они находятся в постоянном движении между офисом, земельным наделом для выращивания маиса, частным бизнесом, родственниками, зашедшими их проведать, и поездками в родную деревню, без усилий переключаясь с кодов и знаков одних сетей и локальностей на коды других. Они напоминали мне медленных и загадочных хамелеонов, глаза которых находятся в постоянном движении, сканируя пространство во всех направлениях независимо друг от друга, и которые обладают способностью изменять цвет в соответствии с окружающей средой, оставаясь невидимыми для врагов, но не упуская при этом из поля зрения своих целей1.

В этой статье коррупция рассматривается как один из специфических аспектов социальной жизни государственных с лужащих, который за последние годы привлек большое внимание международных благотворительных организаций и соци - альных исследователей. Коррупция стала обычным делом в бюрократическом аппарате Малави и получила заметное отражение в публичном дискурсе. Коррупция стала предметом моего внимания скорее по причине исследовательской неудачи, нежели по изначальному замыслу. Первоначально рамки моего исследования были гораздо шире: оно было нацелено на изучение социальных сетей государственных слу - жащих и способов сохранения позиции в этих сетях. Это позволяет мне надеяться, что при анализе поведения моих информантов мне удалось избежать негативного влияния эт ой проблематичной нормативной концепции. Зачастую коррупция — это только один, далеко не самый главный, аспект социальной жизни чиновника. На мой взгляд, важно четко про-

1 Образ хамелеона очень силен, им изобилуют рассказы и мифы . Хамелеон — нравственно амбивалентный герой древних сказок и миф ов Малави (Schoffeleers/Roscoe, 1985: 17–38). В постколониальной малавийской поэзии образ хамелеона использовался как метафора для опис ания стратегий выживания при авторитарном режиме Камузу Банда, просущес твовавшем с начала 1960-х по 1994 гг. (Mapanje, 1981). Позже этот образ использовался для описания политики и политических деятелей в постко лониальном Малави, особенно с начала демократизации 1994 года (Dzimbiri, 1998, Englund, 2002).

яснить это в самом начале статьи, дабы избежать стереотипов о паразитирующих и коррумпированных африканских государственных служащих. Подобные стереотипы искажают анализ более сложных социальных интеракций.

В Малави, как и в большинстве африканских стран, социальные сети, основанные на интимных (аффективных) связях, например, родстве, — обширны и очень сильны. Отношения с другими людьми обычно основаны на устойчивых моральных императивах, чувстве долга, и влекут за собой определенны е социальные ожидания. В рамках крайне узкого формального сектора государственные служащие обладают определенными преимуществами, например, постоянным заработком, разнообразными льготами и непосредственным доступом к государственным ресурсам. Они находятся в привилегированном положении по сравнению с подавляющим большинством населения, которое с трудом сводит концы с концами, занимаясь фермерством, мелким бизнесом или сдельной работой. Находясь в привилегированном положении, чиновники становятся главной мишенью для бедных родственников, чему способствуют неблагоприятные экономические условия, ко - торые сложились сегодня в Малави (Anders, 2002a). У многих государственных служащих, с которыми я беседовал, сил ьно развито чувство долга, им очень трудно отказать родственн и- ку в просьбе о помощи, даже если такая помощь влечет за собой грубое нарушение официальных предписаний. Ситуация обостряется интенсивностью социального контроля: не - соответствие поведения родственным обязательствам закл ю- чает в себе угрозу серьезных санкций, таких как остракизм и колдовство, ufiti, в то время как шансы быть обвиненным в коррупционных действиях довольно незначительны. Однако было бы неверным предполагать, что чиновники просто выступают агентами или «удлинителями» клиентистских се - тей. Напротив, обладание официальным статусом обеспечи- вает им доступ к ресурсам, которые они могут использовать как посредники (brokers)1 для своей собственной выгоды. Сосуществование и конфликт разных нормативных порядков порождают неопределенность и напряженность, которые чи-

1 Я заимствую определение посредника у Бойссевайна. См. Boissevain, 1974: 147.