Материалы для изучения социологии / Основы социологии. Тексты для семинаров / Коррупция. Антрополог. подход. ЦНСИ

Типы коррупции в Западной Африке, отличающиеся неприкрытостью и общепринятостью, что придает им очевидное сходство с азиатскими и латиноамериканскими моделями, заслуживают пристального внимания вследствие специфики современного устройства африканских государств и глубины поразившего их кризиса1. К тому же, международным организациям, инвесторам и общественному мнению постоянно напоминают о масштабах этой проблемы, которая подается теперь как главное препятствие на пути к «хорошему управлению». К сожалению, дело не идет дальше заявлений о принципах, патетических или гневных признаний и моралистичес - ких осуждений: социальные механизмы коррупции едва ли исследованы, не изучен и процесс ее легитимации с точки зрения самих участников коррупционных действий. В нашей статье используется термин моральная экономика, который может показаться странным применительно к явлению, единодушно признанному аморальным. Идея состоит в том, чтобы реконструировать (насколько возможно точно) системы ценностей и культурных кодов, которые позволяют практикующим коррупцию оправдывать ее, и показать закрепление коррупции в каждодневной практике.

известно, Ж. Блундо (1998) единственный во франкоязычной афри канистике предпринял систематическое эмпирическое исследовани е проблемы локальной коррупции в Африке (опираясь на сенегальские д анные). Другие работы, которые затрагивают наш вопрос, но обычно на до вольно общем уровне: Байяр (Bayart, 1988, 1992, 1996), Байяр и др. (Bayart, 1997), Морис (Morice, 1991, 1995), Амсель (Amsele,é 1993), Элвер (Elwert, 1994), Синдзингр (Sindzingre, 1994) или Медар (M dard, 1995). Англоязычная литература гораздо более основательна. Среди прочих назову Смита (Smith, 1964), Гринстона (Greenstone, 1966), Ле Вайна (Le Vine, 1975), Гулда (Gould, 1980), Шефтеля (Szeftel, 1982), Джозефа (Joseph, 1983, 1987), Клитгаарда (Klitgaard, 1988), Чарлтона (Charlton, 1990), Пепински (Pepinsky, 1992), Тигнора (Tignor, 1993), Харша (Harsch, 1993) и Рено (Reno, 1995). Что касается коррупции в других контекстах или коррупции вообще, то здесь существует дово льно обширная литература, особенно политологического и экономическог о толка.

1 Несомненно, ни одно государство, обладающее государствен ным аппаратом и бюрократией, будь оно древним или современным, не о стается свободным от коррупции. Но в различных обществах мы наход им варианты коррупции, сильно разнящиеся в своих масштабах и разме рах, принимающие разные формы, которые в большей или меньшей мере ощут имы или терпимы, специализированы или общи. Здесь мы видим возмож ность для дискуссии о том, чем формы коррупции, характерные для разв ивающихся стран, отличны от европейских и североамериканских. Ср. ра нние работы Лейза (Leys, 1965) и Скотта (Scott, 1969).

Использование термина «моральная экономика», который отсылает читателя к известной научной традиции (Thompson, 1971; Scott, 1976), вовсе не подразумевает стремления использовать «культурологический» подход. Хотя мы и говорим о культурной укорененности коррупции, но не с позиций ка- кой-либо монолитной или детерминистской теории культуры. Скорее это попытка заострить внимание на определенных социальных нормах, широко представленных в современной Африке, которые влияют на коррупционную практику или «соотносятся» с ней. Образно говоря, это вопрос о различных «точках зрения», оставляющих определенную сво - боду для акторов, оперирующих внутри или вокруг определенных «логик», которые часто комбинируют эти логики, но иногда отмежевываются или отвергают их. Эти логики, как представляется, имеют некоторое «семейное сходство» с пр актиками «коррупционного типа», но не представляют собой коррупцию в чистом виде. Их роль состоит в том, чтобы помочь нам понять, почему коррупция в современной Африке находит столь благодатную почву для развития и всеобщего распространения, то есть для того, чтобы стать частью повседневности1.

Излишне упоминать о том, что моральная экономика — явление «постколониальное» (см. Mbembe, 1992) и глубоко синкретичное. Она ни в коей мере не относится к «традиционной» (или доколониальной) культуре, элементы которой (впрочем, преображенные и перекомбинированные) несомненно стали частью ее амальгамы, наряду с множеством других элементов, как заимствованных из колониального периода, т ак и появившихся в эру независимости. Процесс построения государственного аппарата в XX веке — пока далекий от своей цели (см. Olivier de Sardan and Bierschenk, 1998) —

1 Хотя здесь говорится об общих тенденциях, которые кажутся весьма распространенными на всем африканском континенте, мы вов се не хотим игнорировать национальную и прочую узкую специфику. У каж дой страны (а в некоторых случаях — и у каждой системы управления) е сть несомненно свой собственный коррупционный «стиль», в том смысле, в каком есть и своя политическая культура (наши примеры отн осятся к западноафриканским странам в целом и Нигеру в частности). Фо рмы, приобретаемые коррупцией в процессе ее обобщения и банализа ции, также варьируются и могут представлять более или менее очевидн ые исключения (ср. замечания Голда по поводу Ботсвана — Gould, 1994).

несомненно лежит в основании не только самой коррупции, но и формирования ее культурной укорененности.

Прежде чем обратиться к упомянутым логикам, благодаря которым коррупция укореняется в культуре, необходимо сде - лать несколько предварительных замечаний, изложенных да - лее в форме шести общих тезисов о коррупции в Африке.

ШЕСТЬ ТЕЗИСОВ О КОРРУПЦИИ В АФРИКЕ

Тезис 1: Понятие моральной экономики, применительно к коррупции в Африке, подразумевает не просто коррупцию в узком смысле слова, но скорее «коррупционный комплекс» в широком смысле, который охватывает целый ряд незаконных практик, технически отличающихся от коррупции, но имеющих с нею общие черты: связь с государством, полугосударственные или бюрократические функции, а также противоречие с официальной этикой «общественной собственности» или «общественных услуг»; как и коррупция, эти практики дают возможность незаконно обогащаться, используя властное положение и злоупотребляя им.

Необходимо, несомненно, аналитически разграничивать различные компоненты обширного коррупционного комплекса с тем, чтобы избежать смешения таких явлений как полу- чение какой-либо услуги от чиновника в обмен на взятку, злоупотребление общественными средствами для личных ну жд, или попросту трата денег из общественного кошелька. Именно поэтому юристы проводят четкие границы между разными формами, совершенно справедливо основываясь на разли- чиях в том, что можно назвать «техниками» коррупции. С точки зрения закона, например, растрату или нецелевое использование общественной собственности нельзя отнести к коррупции (в узком смысле слова). Социологи и политологи, напротив, стремятся обнаружить то, что общего в этих техни - ках, к которым, как правило, прибегает определенный круг ли ц с определенным набором целей, расширяя таким образом понятие коррупции. В ставшем уже классическим определении Ная (Nye, 1967: 419) коррупция рассматривается как «по-

ведение, отклоняющееся от формальных обязанностей, прису - щих общественной роли, в погоне за частной (личной, семейной, групповой) материальной или статусной выгодой; или поведение, нарушающее правила и оказывающее определенные виды влияния с личными целями»1. Это определение, в свою очередь, критиковали за его узость и чрезмерный акцент на нелегальность действий, что определенно опиралос ь на западную точку зрения, осуждающую подобные практики (которые оказываются вполне законными в других истори- ческих и социальных контекстах, как, например, в современной Саудовской Аравии). Тем не менее, юридическую незаконность таких практик невозможно вычеркнуть из данного определения, поскольку законодательство африканских ст ран в этом отношении прямо копирует современные французские и английские законы. В действительности, фокус социологической проблематизации коррупции должен располагат ься между юридическим осуждением определенных практик и частотой, привычностью и культурной легитимностью их использования.

С этой точки зрения рамки понятия коррупции могут быть расширены до так называемого «коррупционного комплекса », выходящего за пределы собственно коррупции, и включающего непотизм, злоупотребление властью, хищение и различ- ные формы растраты, торговлю влиянием, ложь, покупку акций осведомленными лицами и незаконное использование общественных средств. Цель такого расширения — понять, что общего имеют эти различные практики, какие связи между ними и в какой мере они являются частями одной и той же системы обыденных норм и взглядов. Кроме того, сами люди относят данные практики к одной поведенческой категории: так, слово «bouffer» (пожирать) используется ныне в франкоговорящей Африке применительно ко всем нелегальным способам обогащения с использованием власти (ср. аналогичное to chop «крошить, отрубать» в английском пиджи-

1 Мени (Mйny, 1992: 10–11) предлагает сходное определение: «…форма скрытого социального обмена, благодаря которому лица, обл еченные властью (политической или административной), получают личную выгоду, или один из типов воздействия, на которое они способны благод аря своим функциям или мандату».

íå1). Множество других обозначений построено на той же метафоре. В сонгай-зарма о коррумпированном общественном служащем говорят, что у него «широко раскрытый рот» (a miiyo ga hay), при этом выражение «намаслить лапу» превращается в «намаслить рот», как после обильного кушанья (miiyo fiisendi)2. «Набивание брюха» относится к целому ряду практик, входящих в коррупционный комплекс. Таможенник «набивает брюхо» — и то же самое делает министр. Способ, которым один или другой из них «налаживает свою жизнь», не особенно важен здесь: в одном случае это взятки и растраты, в другом — использование особых фондов и торговля влиянием3.

Таким образом, все упоминания «коррупции» в настоящей статье, кроме специально оговоренных случаев, подразу - мевают «коррупционный комплекс» в целом, включая похожие практики, технически отличные от уже названных.

Тезис 2: Коррупция (то есть «коррупционный комплекс») практически во всех африканских государствах стала вездесущим и привычным элементом функционирования административного и внеадминистративного аппарата, от верхушки до низов. Коррупция не занимает периферийную сферу или узкий сектор и не подавляется, но проникла во все уголки повседневности и стала ее частью.

Для четкого анализа кажется необходимым разграничить

1 Пиджин — упрощенная форма языка, которая развивается в ср еде людей, имеющих различные родные языки и потребность в огран иченном общении (прим. ред.).

2 Наши популярные семиологические примеры о коррупции взя ты из языка сонгай-зарма, на котором говорят в Нигере, Мали и Бени не и который знаком автору с 1965 года. Но логика, которую мы описываем, присутствует в самых разных западноафриканских государствах.

3 Байар (Bayart,1989) первым стал настаивать на этом аспекте. Впрочем , мы не вполне принимаем его систематическую (почти объясн имую) ассоциацию между метафорами «брюха», относящимися к коррупци и, и теми, что связаны с колдовством и магией (Bayart,1992). Сила и коррупция, конечно, связаны, равно как сила и магия. Но эти два соотнош ения никак не должны смешиваться или накладываться друг на друга под пр едлогом метафорической близости. Здесь нужно остерегаться «переин терпретации» (Olivier de Sardan, 1997).

различные пространства, в которых появляется коррупция, различные типы социальных акторов и размеры оперируемых финансовых сумм. Тип коррупции, который практикуется среди государственной верхушки (президенты, министры, директора крупных предприятий и общественных или негосударственных институтов), так называемая матерая (big-time) коррупция, поглощающая миллионы или даже миллиарды франков, не имеет ничего общего по своим масштабам, месту, занимаемому в обществе, и характеру действующих лиц с «мелкой коррупцией» полицейских, клерков, сиделок или таможенных офицеров. Последняя до боли знакома простым смертным, которые сталкиваются с ней каждый день, используют ее или становятся ее жертвами. Никому в Африке не избежать каждодневного взаимодействия с коррупцией (и подобными явлениями), поскольку она уже стала частью общественного ландшафта. Коррупция стала предметом общественного ноу-хау — как правильно использовать административную систему — и теперь абсолютно необходима для выживания в постколониальном милье. Впрочем, эта низовая коррупция несомненно имеет второстепенное экономи- ческое значение сравнительно с коррупцией верхушки. К последней есть основания применить исследовательский п одход, связывающий коррупцию с неопатримониализмом — выкачиванием общественных ресурсов «государственной элитой» или «политической аристократией» (см. Harsch, 1993). И хотя ее проявления лежат на поверхности (головокружительный рост благосостояния у верховных служащих и государственных чиновников), в противоположность «мелкой коррупции» у нее есть и скрытые механизмы, которые используют высшие должностные лица — эти процедуры недоступны для непосвященных. Тем не менее, факты этой коррупции получают огласку, как можно судить по возобновляющимся слухам на эту тему в газетах, а равно и в частных беседах как в городе, так и в деревне. Различие в природе и масштабе между малой и большой коррупцией не должно мешать нам рассматривать их в то же время как два полюса единого континуума и пытаться найти общие факторы, которые создают благоприятные условия и легитимируют оба эти х типа коррупции.

Тезис 3: Порицание коррупции и обвинения против нее являются центральной темой общественных и частных дискуссий во всех слоях общества и заметны на всех политических стадиях с момента обретения независимости. Таким образом, коррупцию столь же часто обвиняют на словах, сколь ча- сто практикуют на деле. Но словесное обличение коррупции редко ведет к законным процедурам или санкциям. И если официально существует идея «общественного достояния», то на практике «этика государственной службы» почти полностью отсутствует.

Переход от однопартийных государств к военным режимам в конце шестидесятых и в семидесятых годах был совершен во имя борьбы с коррупцией, и этот повод широко использовался для оправдания военных действий1. Смена военных режимов на демократические в конце восьмидесятых также прошла во имя борьбы с коррупцией, которая стала главной темой национальных конференций. Наконец, в наши дни недовольство демократическим правлением, которое за - частую открывает дорогу людям и методам прошлого, процветает благодаря общим обвинениям в коррупции, звуча- щим в адрес демократически избранных политиков.

В повседневной жизни едва ли какая-нибудь беседа обойдется без враждебных или недовольных упоминаний о корруп - ции: или о мелкой, жертвой которой называет себя собеседни к, или о верхушечной, про которую у кого-нибудь есть свежие слухи. Распространенное порицание коррупции, и обществен - ное и частное, должно восприниматься всерьез, а не отбрасы - ваться с ходу как голая риторика. Коррупционный комплекс практически единодушно воспринимается как зло, если не ка к бедствие. Многие текущие проблемы африканских обществ приписываются именно ему, и таково мнение почти каждого, причем оно высказывается искренне (см. Bayart, 1992: 70).

1 Можно обратиться и к периоду до независимости. Тайнор (Tignor, 19 93) показывает, что непосредственно после Второй мировой вой ны тема коррупции была центральной в политических дебатах в Нигерии — как на британской стороне (против националистических лидеров), так и на нигерийской (друг против друга).

Стигматизация коррупции происходит не только в кругу образованных интеллектуалов, от которых мы можем ожидать усвоение западных норм общественного контроля, но и среди необразованных народных масс, среди тех, кто с лихво й натерпелся от жульничества политиков и бюрократов, кто испытывает отвращение к слухам о незаконном стяжательстве среди элиты. Справедливо, что такое порицание часто несет оттенок фатализма, и справедливо, что нечего и говорить об эффективной индивидуальной практике борьбы с коррупцией в Африке; тем не менее, обсуждение коррупции существует и имеет широкое распространение.

Контраст между общими разговорами о незаконности коррупции и практически полной безнаказанностью тех, кто ее практикует, действительно ошеломляет. Крайне редки судеб - ные процессы или последовательные и эффективные полити- ческо-правовые кампании против коррупционного комплекса1. Вопиющая безнаказанность очевидна на всех уровнях и

âравной степени относится к матерой (крупной) и к мелкой коррупции. Прежде всего обратимся ко второму уровню, имея

âвиду «публичное пространство», которое не является само по себе частью государства, но которое образует категорию , обозначенную выше как «полугосударственная» в широком смысле слова. Рассмотрим, например, средства общины на уровне деревни. Будучи учрежденными под прямым или непрямым давлением институтов развития либо в надежде на получение помощи от них, затрагивая самые различные сферы жизни (кооперативы, запасы зерна общины, сельские объединения, деревенские аптеки, мелкое землевладение и т.д.), фонды общины рано или поздно провоцируют незаконные присвоения: к примеру, тот или иной управляющий, казначей или президент «выгребает» деньги из кассы. Естественным образом, без полицейского расследования (его никогда не бывает в таких случаях — даже жалобы не поступают) нет никаких доказательств справедливости обвинения. Мы находимся в царстве слухов и подозрений (см. Blundo, 1996). Тем не менее, полевые исследования часто показывают, что хищения имели место. Но лишь в редких случаях обвиняе-

1 Сарассоро (Sarassoro, 1990) сравнивает антикоррупционные кампании

âАфрике с искрой на сковородке — она обречена на затухани е.

мого преследуют. Как правило, его просто освобождают от должности. Господствует принцип безнаказанности. И это вовсе не от недостатка интереса к коррупции или отсутстви я ее морального осуждения, а как раз наоборот. Хотя открывшиеся «делишки» тщательно скрывают от чужаков (особенно если они выступают потенциальными спонсорами), в самой общине они вызывают раздражение, скрытую злобу и недоверие. Впрочем, в таких «face-to-face»обществах цена открытого конфликта слишком высока. Никто и не думает о том, чтобы выдать полиции родственника, соседа, родственн и- ка друга, то есть того, с кем у него есть личные связи, пусть и слабые: это вызовет сильное общественное неодобрение.

Безнаказанность, которой располагают значительные фигуры, очевидно совсем иного масштаба и сорта. Большинство (если не все) уже скомпрометировало себя и проявляет крайнюю осторожность, чтобы при случае не выдать свой собственный коррупционный опыт. Если начнется кампания против хищений среди высшей администрации, большинству африканских политиков придется предстать перед судом1. Но далеко ли ушел принцип солидарности внутри этого маленького технополитического и политического мира от тог о, что мы видим в деревне? Оба этих мира раздираются противоречиями, завистью и ссорами. Тем не менее оба они защищают себя от внешнего воздействия и препятствуют правосудию. Ни тот, ни другой не интернализировали в повседневную жизнь никаких концепций всеобщего достояния.

Часто говорят о недостатке этики (не на словах, а на практике) в работе африканских общественных институтов. До некоторой степени виной тому молодость этих государств и их государственного аппарата, а также болезненный опыт

1 При этом надо иметь в виду, что угроза преследования часто используется для шантажа и, в определенных случаях, становится спо собом давления для диктатора или другого влиятельного человека, кото рые таким образом сдерживают своих союзников и врагов (редкие случаи пр еследований в высших эшелонах власти, в результате, представляют собой законный способ «экзекуции» нежелательных личностей). Этот ме ханизм (на который обратил внимание Bayart, 1989, 1992) имеет и более широкое применение, в том числе на других уровнях: угроза доноса (а ино гда и сам донос), обвинение всякий раз следует понимать в контексте политической или межгрупповой борьбы (ср. Blundo, 1998), местной или центральной (и во взаимоотношениях местной элиты и центра). В этом аспект е «коррумпированный» индивид оказывается прежде всего неудачник ом.

колониализма. Другая причина — отсутствие у всех полити- ческих элит, сменявших друг друга с момента обретения нез а- висимости, энтузиазма в распространении подобной этики на собственном примере. Еще один фактор, не менее важный по значимости, который тесно связан с моральной экономикой в африканском обществе, это повсеместное отсутствие традиции «всеобщего достояния».

Давайте еще раз посмотрим на пространство африканской деревни. Во многих регионах Африки, несмотря на видимость, не существуют понятия деревенской собственности и ли какого-либо иного эквивалента бывших «общественных холдингов» в европейской деревне. Если подобные «холдинги» существуют, и у них есть «собственники» или «хозяева», дей - ствующие в интересах «группы», то такие «группы» обычно имеют частный характер и, так сказать, заявляют свои права в ущерб другим группам той же деревни, стремясь утвердить собственное превосходство: родословную связь с первыми поселенцами или с выкопавшими колодец, или со строителями первого колодца, или с последними завоевателями, или с первыми руководителями колониальной администрации, или с последними руководителями администрации уже при независимости и т.д. Деревенская инфраструктура обыч- но не является «общинной» или общественной, даже если ей пользуются сообща (и если существуют серьезные моральные ограничения, регулирующие доступ к ней). Инфраструктура или находится под контролем более или менее авторитетного представителя крупной местной группы, или принад - лежит государству, то есть внешнему миру или иначе — никому. Трудности, с которыми сталкиваются негосударственные организации или Северные организации содействия в осуществлении своих социальных программ, часто свидетел ь- ствуют об отсутствии общественной собственности на уров - не деревни. Большинство африканских деревень представля - ют собой конгломераты специфических подгрупп (семей, партий знати, ритуальных общин и т.д.), которые часто пребывают в состоянии соперничества или антагонизма, с отсутствием культуры «общего интереса», отчасти потому, что руководители деревни, которые призваны претворять в жизн ь соблюдение «общего интереса», или поставлены на свои должности колониалистами или были их агентами.

Экстраполяция состояния «не-общности» (non-communal- ism) в деревенской общине на государственный уровень выглядит чрезмерной, но в ней имеется доля истины. Препятствия, которые в Европе, начиная с 19 века, позволили в целом предотвратить (но, конечно, не устранили полностью) присво - ение статуса государственной власти отдельным лицом или чрезмерное использование этой власти индивидом или парт и- ей, подмену общественной функции частными махинациями, играют гораздо меньшую роль в Африке. Африканские государства, созданные росчерком пера иностранных оккупантов, ис - ключили местных жителей из системы управления и, более то го, из со-владения страной. Независимость сопровождалась соз данием новой бюрократии на месте колониальной; она занята теперь главным образом использованием собственных прив и- легий и укреплением своего статуса в возможно короткие ср оки.

Тезис 4: Коррупция есть кумулятивный и экспансионистский процесс, едва ли обратимый и распространяющийся преимущественно сверху вниз. Факторы, способствующие ее проникновению в общество, невозможно повернуть вспять с тем, чтобы они работали на ее сокращение.

Чем больше коррупция развивается, тем сильнее она укореняется в общественных нормах (тем глубже она связана с принципом моральной экономики) и тем труднее становится отступление. Хотя Африка предоставляет нам многочисленные примеры стран с быстрым развитием и распространением коррупции, она не дает никаких примеров обратного процесса. В определенном смысле, экспансия коррупции порождает своего рода «коррупционную культуру», заботящуюся о своем постоянстве. Известны многочисленные структурные и контекстуальные факторы, способствующие распростране - нию коррупции. Три группы факторов (но, конечно, не только они) выделяются по значимости и преобладанию1.

1 Среди других более частных случаев — появление то здесь, т о там «легких денег» благодаря топливным доходам, контролируе мым высшими чиновниками; связям с наркоторговлей и контрабандой (Bayart, 1996 ); потворству международным предприятиям и тайным манипуляц иям прежних колониальных сил, прежде всего французских.

Во-первых, кризис африканской государственной системы (непродуктивный чиновничий аппарат, банкротство работодателей, безответственность и алчность правящей элиты) способствовал открытому распространению коррупции в верхах и неспособности государства сдержать «мелкую кор - рупцию».

Во-вторых, низкая оплата труда чиновников, как в сравнении с их северными коллегами (при том, что благодаря глобализации их профессиональная подготовка становится все б о- лее одинаковой и появляется стремление к схожему образу жизни), так и в свете экономического кризиса (долги, деваль - вация и структурное приспособление) вынуждает их искать дополнительные источники увеличения дохода, который им уже не обеспечивает официальное жалованье.

В-третьих, спонсорские средства сыграли роль, сходную с ролью доходов от производства наркотиков или алмазов, приведя к росту вспомоществования (assistantship) и клиентелизма, благоприятных для коррупции. «Проектная система » и увеличение числа неправительственных организаций, кот о- рые попытались скорректировать пагубную тенденцию чере з усиление контроля за использованием спонсорских ресурсов и отстранение по возможности от этого процесса государства, привели к появлению полугосударственных анклавов, которые в свою очередь дали приют своим собственным формам коррупции. Пропасть, лежащая между доходами от проектов развития и государственной зарплатой, также побуждает правительственных чиновников искать дополнител ь- ные средства нелегальными методами.

Но даже если представить себе, что эти три группы факторов будут устранены (что невозможно), неизвестно еще, в какой степени это обеспечит сокращение коррупции; недостаток государственного присутствия («not enough state») порождает коррупцию в не меньшей степени, чем его чрезмерное присутствие («too much state»); точно так же улуч- шение экономических условий и сокращение средств поддержки вряд ли могут сократить объемы коррупции.

Что касается антикоррупционных мер, то они сами способствуют расширению пространства действия коррупции, ч то видно из так называемой «формулы водительских прав».

Практически во всех африканских государствах водительс кие

права можно купить прямо у инспектора, проводящего тестирование. Время от времени правила стараются ужесточить, чтобы положить конец такой практике: в Нигере на тестировании должен присутствовать полицейский. В результате приходится подкупать как экзаменатора, так и полицейског о. Но в этом процессе экспансии, который похож на полет

без шанса на возвращение, ответственность, лежащая на уча - ствующих сторонах, различна. «Матерая (крупная) коррупция», утвердившаяся в верхушке государства и происходящая из неспособности политиков проводить сколько-нибудь состоятельную кампанию во имя общественного благополу- чия, стала, конечно же, решающим фактором в распространении и генерализации коррупции. В конце концов, пример подается сверху. Впрочем, за определенной чертой эффект от приобретенных привычек и от нормализации и стандартизации практик делает ситуацию все более необратимой.

Тезис 5: Не существует очевидной корреляции между размахом коррупции, с одной стороны, и типами полити- ческого режима, уровнем деспотизма в них и их экономи- ческой эффективностью, с другой.

Наивно было бы предполагать, что с переходом от диктаторского режима к демократии в государстве будет сокращаться коррупция; или что государства, уделяющие больше внимания правам человека, будут менее коррумпированы, чем те, которые не делают этого; или что государства, чья экономическая система кажется более или менее эффективной, буд ут обладать меньшим уровнем коррупции, чем те, что пребывают в кризисе. К сожалению, ни одно из этих предположений не имеет серьезного эмпирического основания, и на каждый случай можно привести примеры противоположного характера. Невозможно найти сколько-нибудь решительных аргументов в пользу наших предположений в области, где мы располагаем не более, чем впечатлениями. Господствует ли в государстве прозападный однопартийный режим, социалистический или марксистско-ленинский однопартийный режи м, военные режимы, более или менее номинальные демократи- ческие режимы или реально функционирующие демократии, невозможно сказать, что хоть один из этих режимов ограж-

ден по своей природе от крупной или мелкомасштабной коррупции.

Некоторые африканские диктатуры менее коррумпированы, чем демократии, и наоборот. Что до экономической эффективности, то можно считать доказанной гипотезу, что ко р- рупция не является препятствием бизнесу, но, наоборот, позволяет осуществлять экономические операции вопреки ус - ловиям неравенства, так как можно дать взятку, необходимую, чтобы завертелись колеса преступной и неэффективной бюрократии (см. Nye, 1967; Bayart, 1992). Можно сказать, что коррупция является также результатом некомпетентности государственного аппарата и одновременно причиной и фак - тором воспроизводства последней. На самом деле, при любом данном режиме развивается своя особенная форма коррупции: электоральная коррупция связана с демократией то чно так же, как черный рынок связан с бюрократическими формами контроля экономического обмена. Но помимо этой специфики, как представляется, распространение, стандартизаци я и повсеместность коррупции находят себе место при любом режиме1. Очевидно, что манера правления, направление политики в рамках данного режима производят определенный эффект на формы, принимаемые коррупцией, но это уже другой вопрос.

Тезис 6: Практики, подпадающие под определение коррупционного комплекса, хотя и незаконны с юридической точки зрения и широко осуждаются, тем не менее оцениваются самими участниками как легитимные, а часто — как вовсе не коррупционные. Другими словами, действительная граница между тем, что является коррупцией, а что — нет, колеблется и зависит от контекста и точки зрения вовлеченных субъектов.

Проще говоря, «коррупция — это то, чем занимаюсь не я». Только те действия, жертвой которых себя ощущает оценива-

1 К сожалению, нет подтверждения оптимизму Сарассоро, когда он повторяет слова декларации председателя Организации Африкан ского Единства, сказанные в 1990 г.: «Установление демократии является единс твенным способом для Африки уйти от коррупции» (Sarassoro, 1990: 206).

ющий или из которых он исключен, могут осуждаться им как коррупционные. Те же, в которых участвует сам индивид, никогда не становятся объектом его порицания. Рассмотрим пример пары «коррумпирующий/коррумпируемый». Для того чтобы было подкупаемое лицо, необходимо лицо подкупающее. И первый столь же виновен в глазах закона, как и второй. Мы все оказываемся действующими лицами коррупции, поскольку все живущие в Африке тратят некоторое время на участие в коррупции — в той или иной степени, в зависимости от занимаемой позиции: один подкупает полицейского, чтобы не платить штраф, другой — таможенника, чтобы не переплачивать пошлины, третий — работника телефонного сервиса, чтобы, наконец, добиться соединения, директора канцелярии подкупают, чтобы получить санкцию, министра — чтобы завладеть рынком, и т.п. Кто бы ни занимался коррупцией, он будет оправдывать собственное поведение, изображая себя, например, жертвой системы, в которой он вынужден заниматься подобными вещами, чтобы не тратить уйму времени или не платить «нереальные» деньги, подвергаясь штрафам и будучи обреченным на бездействие. И, в конце концов, разве этим не занимаются все? Вряд ли такие соображения можно назвать абсолютно неверными.

Понятно, что граница между законным и незаконным поощрением (взяткой) будет оцениваться в разном свете, в зависимости от того, является ли оценивающий бенефициарием или нет. Есть скорее некоторый континуум, нежели пропасть между подкупом и благодарностью за оказанную услугу. Между получением некоторой услуги от знакомого чиновника, которому впоследствии будет оказана ответная услуга, и незаметным подсовыванием банкноты в обмен на услугу совершенно незнакомому чиновнику разница только в форме обмена, в том, является он денежным или нет. Министр, использующий государственную рабочую силу и материалы для строительства собственной виллы, вызывает скан - дальное возмущение только тех, кто ютится в плохом жилье, или тех, кто не рассчитывает на прибыль от таких же «возможностей». Но по мнению самого бенефициария, который считает, что его служба на благо государства оценивается и оплачивается куда ниже реальной стоимости, он попросту получает дополнительные льготы, сродни использованию сл у-

жебного автомобиля. Другими словами, у взяточника, расхитителя или коррумпирующего лица всегда есть «хорошие основания» для собственных действий и он совершает их в полном осознании совершаемого1. Их позиция не является незаконной с точки зрения их круга, но воспринимается так о- вой теми, кто «снаружи», или участниками, которые теряют в ходе этих махинаций, или теми, кто оказался в невыгодных условиях. В этом смысле можно впасть в чистый релятивизм, легитимируя всякий проступок.

Этот релятивизм можно оценить в двух социологических перспективах.

Во-первых, описание пространства легитимации, свойственное данной субкультуре в определенный промежуток времени и в определенном месте: оно будет включать, к примеру, идентификацию пути, по которому «преступная» субкультура — коррумпированные чиновники, банды ночных грабителей, наркотические дилеры, мафиози, компьютерные пираты — производит специфические формы самооправдания (см. Whyte, 1955 или Becker, 1963, о бандах в США).

Во-вторых, временной анализ колебаний официальных и практических норм2. Речь идет о том, как вчерашние законные практики подпадают теперь под строгие законные ограничения (например, продажа государственных должностей в Европе 18 века); как действия, не так давно терпимые, теперь подавляются (например, преследование управляющих предприятиями в современной Франции за неправильное использование общественной собственности); или как вчерашние тайные практики теперь совершаются в открытую (например, подкуп гаишника в Нигере).

Но я бы предложил иную перспективу, которая будет отличаться от двусмысленной дихотомии «осуждение/самооправдание». Она состоит в выявлении набора современных социальных практик, которые сами по себе не имеют ничего

1 Это особенно подчеркивает Ле Вайн, чьи интервьюируемые ко ррупционеры не испытывают даже легкого ощущения вины (Le Vine, 1989: 368).

2 Официальные нормы в данном случае определяют коррупцию в терминах преступления; практические нормы регулируют практ ики, незаконные, но легитимированные или терпимые в данной культуре. К ультурная легитимация, получившая всеобщее распространение, соотн осится с тем, что Хайденхаймер (Heidenheimer, 1989: 161) называет «белой коррупцией».

общего с коррупцией, но тем не менее создают благоприятную почву для ее распространения и укоренения. Таким образом станет возможным описать коррупционные практики, определяемые a priori (с позиции закона) в негативном свете, в рамках более широкой картины современных практик, отражающей позитивную логику, с позиции повседневных социальных норм.

КУЛЬТУРНАЯ УКОРЕНЕННОСТЬ КОРРУПЦИОННОГО КОМПЛЕКСА

Шесть логик, глубоко укорененных в современной общественной жизни и имеющих определенное количество общих поведенческих черт, влияют, по видимости, на коррупционны й комплекс. Существуют, конечно, и другие логики. Мы последовательно рассмотрим существование двух «фасилитаторо в», проходящих через эти логики и усиливающих их эффекты.

Логика договоренностей

Коррупция длительное время рассматривалась как трансак - ция, и, исходя из этого, стоимость трансакции представляла сь предметом «торга» («bargaining»), т.е. коммодифицированной формой переговоров, которая регулирует практически все в иды современного обмена в Африке. Но мы хотели бы пойти дальше этого аспекта. Понятие торга касается не только опреде ления цен различных коммерческих операций. Оно входит и в более пространную картину каждодневных договоренностей , получивших или не получивших товарный эквивалент, подразумевает не только частные предметы переговоров, огранич енных набором стабильных правил, которые приняты всеми сторонами, но также и переговоры о самих правилах1.

Женитьба, особенно в городской среде, в миль¸ нижнего среднего или аристократического классов, представляет х ороший пример: мы не только находим здесь обычные переговоры о расходах, которые готов понести будущий муж (равно и о

1 Ср. С. Берри (Berry, 1994), который обратил внимание на эту особенность современной Африки. Лунд (Lund, 1998), в свою очередь, рассма тривает пример из разряда конфликтов по поводу собственност и. Уже отме- чалось (напр., Padioleau, 1975: 45), что сосуществование нескольких норма - тивных систем является фактором, благоприятствующим коррупции.

сумме, которую он получит взамен), но и переговоры между дв умя семьями и внутри каждой из них о распределении обязанностей. Не существует консенсуса относительно многих правил этой «игры», которые выбираются, упорядочиваются, исправляютс я и устанавливаются заново в процессе, по ходу дела1.

История африканских стран определенно дает нам понимание нынешней нестабильности этих норм. В области законодательства мы находим взаимоналожение законов различны х типов, приобретенных в течение ряда лет: доколониальных (например, общее право, мусульманское право), колониальных (обычное право, туземное право, французское право) и уже периода независимости (национальное право, постоянно изм е- няемое). Ни одна из этих правовых форм не является полностью аннулированной на практике, и к любой из них можно обращаться по необходимости. То же самое справедливо и в области политики, где последовательно сменявшие друг дру га формы власти накладывались одна на другую и реорганизовы - вались, взаимодействуя одна с другой; при этом не стоял воп рос о полной замене (сосуществование политико-религиозных вл а- стей доколониального происхождения с административными департаментами, региональными администрациями времен к о- лонии, мэрами и представителями политических партий и дру - гих общественных структур послеколониального периода и т.д.).

Коррупционная практика только выигрывает от этой логики договоренностей и заключения сделок. Не только коррупция в узком смысле является объектом торга, тем самым влия я на конфигурацию нормальных, установленных обычаем коммерческих взаимоотношений; параллельно происходят такж е переговоры о правилах, их применимости и способе интерпре - тации. Мелкая коррупция, о которой все мы знаем, поскольку практиковали ее сами, всегда имеет необходимое риторичес - кое измерение и часто проявляется в форме словесной пере-

1 Конечно же, существует общее согласие относительно ряда у становлений, сохраняющихся или ставших обязательными — например, плата за невесту или «чемодан» (т.е. подарки невесте и ее семье — ред .) в Нигере (последнее — относительно новая традиция); но помимо этих общих направляющих, существуют значительные вариации в местных о бычаях, которые были привнесены с ходом времени, и которые открывают список ориентиров, дающих возможность «развернуться» «дядюшка м» и «тетушкам» в их собственных интересах.

палки (невозможно дать 1000 франков, не прибавив ни слова: всякий раз мы встречаем словесный обмен по поводу транспортного закона, который был в большей или меньшей степени нарушен). В известной степени, подобные договоренности неизбежны, если «незаконная» операция становится привыч - ной, свободной от осуждения, если она становится частью по - вседневных переговоров. Неопределенность законов, регул и- рующих сосуществование различных нормативных систем, естественно благоприятствует распространению коррупци онных практик, расширяя границы договоренностей1.

Термин «посредничество» (‘brokerage’; Bailey, 1969; Boissevain, 1974) в социологическом смысле обозначает социальных субъектов, находящихся на пересечении двух социокультур ных универсумов и наделенных способностью устанавливать св я- зи друг с другом, будь то символические или экономические , материальные или политические. Современная Африка — благоприятное место для этой функции, особенно в сфере разви - тия. Достаточно вспомнить местных агентов по развитию, которые направляют проекты по развитию в свой район, свой регион или округ. Они действуют как посредники между доно - рами и северными неправительственными организациями, с одной стороны, и населением, которое они координируют и организуют, в надежде оправдать ожидания первых, с другой стороны, осуществляя таким образом распределение «доход а от развития» без участия пораженных кризисом государств енных структур (Blundo, 1995; Olivier de Sardan & Bierschenk, 1993). Культурная логика посредничества существует благодаря историческому синкретизму доколониальных практик (ср. традиционную роль медиаторов в семье или политических переговорах), колониального наследия (ср. необходимость запол не-

1 Анализ Скотта (Scott, 1969) двигается частично в том же направлени и. По его мнению, некоторые коррупционные практики Юга функц ионально являются ex-post эквивалентами для ex-ante парламентских лобби на С евере. Последние подразумевают коллективные переговоры о за конах, проводимых через парламент в интересах группы, отстаиваемых да нной партией — такие законы будут относительно хорошо приняты, тогда как коррупционные практики Юга, где политический класс сильнее удал ен от гражданского общества и где групповые и профессиональные инт ересы редко организуются коллективно, где законы недостаточно привы чны и плохо исполняются, склонны к индивидуальным договоренностям у же в стадии применения законов и регуляций.

ния разрыва между колонизованными и колонизаторами) и постколониальных трансформаций (ср. помощь для развития) . Впрочем, в коррупционных практиках используются посредники в прямом смысле этого слова1. В сонгай-зарма охотно говорят «ir ma faaba ceeci» («давай поищем помощи»), что значит «давай найдем удобные связи» для определенног о рода заступничества, содействия, что ясно подразумевает в зятку, «благодарность» или «подарок». Посредники часто сами орг а- низуют сделки, освобождая коррумпирующего или коррумпируемого от неприятных моментов этой процедуры, позволяя им не выходить за пределы круга повседневных практик. Ког да есть нужда в чем-то, находят посредника и предоставляют ему «уладить дело» (muraado feeri), не утруждая себя вопросом о том, насколько это дело законно. Участившееся использование посредников делает затруднительным различе -

ние и интерпретацию коррупционных практик.

Логика дарения

В странах Сахели это называют «кола» (goro). Подарить «маленький подарок» — всего лишь одно из тысяч действий повседневной жизни, осуществляемое, как правило, в благодарность за оказанную услугу. Этот «орешек кола» («kola nut») не является фиксированной или оговоренной мерой вознаграждения, не является он и комиссией за посредниче- ство; это прежде всего моральный долг. Лицо, которому оказали некоторую услугу, обязано проявить благодарность. Эт а обязанность существует даже помимо простой платы за услугу. Являются ли неизбежные подарки, которые вручают гриотам1, оказывающим услуги, фактором, способствующим

1 Морис (Morice, 1995) отмечает связь между коррупционной системой и появлением класса посредников в Гвинее и Бразилии.

2 Гриот — певец и сказитель у народов Западной Африки. Однак о их функции гораздо шире. Гриоты — непременные участники любы х праздников, скажем, свадьбы или церемонии, во время которой новорожденный получает имя. Гриоты находятся на особом положении, отнош ение к ним вполне можно назвать амбивалентным — без них не обходится ни одно сколько-нибудь важное мероприятие, их искусство вызывает восхищение, но одновременно гриоты — изгои и, кроме того, их побаиваются. Д еревенские жители уверены, что они наделены оккультной силой, проще сказать — являются плохо замаскированными язычниками и колдунами . (прим. ред. по материалам сайта http://www.africana.ru/lands/Senegal/Grioty.htm).