Гражданское общество и политические процессы в регионах. Исследование центра Карнеги. 2005, №3. 70 с

В общей сложности в поле настоящего анализа вошли 119 партийных списков. На момент составления выборки (первая половина сентября 2004 г.) выборы в 11 из 15 регионов уже состоялись. В этих выборах приняли фактическое участие 78 списков. В моей выборке данному периоду соответствуют 83 списка. Причина расхождения в следующем: с одной стороны, как уже отмечалось выше, один список пришлось исключить из-за недостатка данных, а с другой стороны, я счел возможным оставить в выборке шесть списков, которые по разным причинам выбыли из избирательного процесса. С методологической точки зрения оправданием такому решению служит то, что в аналитическом фокусе исследования находится не электоральный успех (для оценки которого, естественно, факт участия или неучастия в выборах играет немаловажную роль), а электоральное участие как таковое. Действительно, при выдвижении списка избирательное объединение руководствуется намерением участвовать в выборах независимо от того, будет ли это намерение реализовано. Данный подход, собственно, и позволил мне распространить поле исследования на те регионы, выборы в которых на момент составления выборки еще не состоялись. Из этих регионов в выборку вошли 36 списков. Табл. 1 суммирует основные характеристики выборки по регионам.

Предварительный анализ и построение гипотезы исследования

В общей сложности включенные в выборку 119 списков состояли из 2512 кандидатов в депутаты. В соответствии с задачами исследования следующий шаг состоял в том, чтобы идентифицировать среди них членов общественных организаций. Сделать этот шаг не составляло особого труда, ибо соответствующие данные включаются в состав кратких биографических справок, сообщаемых избирательными комиссиями при публикации списков, иногда отдельно, а иногда — как часть сведений о месте работы кандидата. В тех случаях, когда к одному и тому же кандидату относились несколько аффилиаций, я отдавал предпочтение аффилиации с общественной организацией. Можно предположить, что данный подход к выявлению членов общественных организаций несколько преуменьшил их реальное число, поскольку избирательные комиссии при оформлении данных для публикации придерживаются прямо противоположного принципа: для них главнее основное место работы. Однако, насколько мне известно, ни один из региональных законов не ограничивает право кандидатов на включение в публикуемые данные сведений о принадлежности к общественным организациям (особенно если они занимают в этих органи-

зациях выборные позиции). Можно предположить, что если в таком институциональном контексте кандидат предпочитает все же не информировать избирателя о соответствующей аффилиации, то он и сам не приписывает этому факту электоральной полезности. В целях настоящего исследования от таких случаев лучше отвлечься.

По всей выборке кандидатов, состоящих в общественных организациях, обнаружилось 146, т. е. 5,8%. Среди них наблюдалось следующее распределение по типам общественных организаций: 31 — благотворительные фонды, ориентированные на социальную поддержку населения и/или исследовательскую деятельность; 29 — профсоюзы; 25 — организации ветеранов и инвалидов; 14 — предпринимательские ассоциации; по 6 — потребительские ассоциации, правозащитные организации и спортивные общества. Кроме того, было выдвинуто 29 кандидатов — членов организаций, ориентированных на различные и весьма многообразные социетальные интересы, от этнических групп до больных туберкулезом. Следует отметить, что минимальным оказалось участие в партийных списках представительниц женских организаций (только три). Весьма незначительно представлены в партийных списках и многочисленные бывшие политические общественные организации, которые не преобразовались в политические партии, но продолжают числиться в реестрах региональных управлений юстиции в качестве общественных организаций. В связи с этим надо отметить, что данные выше цифры не включают представителей Народ- но-патриотического союза России (НПСР), аффилиация с которым фигурировала в данных о 25 кандидатах. Дело

втом, что в конце 2003 — первой половине 2004 г. НПСР в большинстве регионов продолжал выполнять функцию формального работодателя для освобожденных активистов КПРФ, а стало быть, был партийной структурой, но не общественной организацией в том смысле, который релевантен для настоящего исследования.

Характер находящихся в моем распоряжении данных позволяет применить три способа агрегации: по выборке

вцелом, по регионам и по спискам. Отсюда — принципиальный методологический вопрос: какой из этих способов предпочтительнее? Познавательные возможности агрегации по выборке в целом продемонстрированы выше, и надо признать, что они довольно скромные. Не является такой подход и методологически безупречным, ибо при работе со всей совокупностью кандидатов неоправданно большой вес приобретают регионы с многолюдными списками, такие как Мордовия. Агрегация по регионам лишена этого недостатка. К тому же она дает возможность наблюдать довольно ощутимую кроссрегиональную вариацию, на которой уместно остановиться уже на данном этапе представления данных. Табл. 2 дает сведения о процентных долях кандидатов, аффилиированных с общественными организациями, по полным совокупностям региональных списочников (S1) и в среднем по партийным спискам (S2). Несовпадения этих показателей связаны с различными численностями списков: например, если S2 > S1, то это значит, что в немногочисленных по составу списках представителей общественных организаций было больше, чем в многочисленных. Иногда расхождения невелики, но, скажем, в Ярославской области два показателя заметно различаются.

Представленные в табл. 2 данные не только весьма красноречиво указывают на значительную кроссрегиональную вариацию по данному параметру, но и прямо подсказывают возможное объяснение: сразу же бросается в глаза, что в регионах России, образованных по национальному признаку (в республиках и в автономном округе) доли представителей общественных организаций в партийных списках, как правило, очень низкие. И действительно, если усреднить показатели S1 и S2 для регионов данной группы, получим соответственно 4,16 и 4,31, а для остальных регионов — 7,33 и 8,25. Совершенно очевидно, что огромная разница между показателями — почти вдвое — выдержит испытание самого требовательного статистического теста (при биноминальном анализе). А это значит, что вполне правдоподобное объяснение наблюдаемой кроссрегиональной вариации уже получено: общественные организации слабее в «национальных регионах».

Ксожалению, познавательная ценность такого объяснения сравнительно невелика, ибо само определение «национального региона» (а стало быть, и все заложенные в это определение потенциальные каузальности) не такое однозначное, как может показаться. Аспект, лежащий на поверхности, состоит в том, что «национальные регионы» — это регионы со значительными долями этнических нерусских. Исследования показывают, что мультиэтничность оказывает некоторое, и в некоторых случаях — сильное воздействие на региональную политику 6. В то же время специфика «национальных регионов» может быть выделена и по совершенно иным, институциональным основаниям. В силу известного стечения политических обстоятельств эти регионы в течение длительного времени сохраняли квазипарламентские системы советского типа. Это позволило традиционным элитам консолидировать свою власть в значительно большей степени, чем в других регионах, и создало особую конфигурацию региональных режимов, в которой мультиэтничность играет второстепенную роль 7. К сожалению, понятие регионального режима — куда более многогранное, чем понятие «национального региона». Тем не менее оно поддается операционализации для решения частных исследовательских задач.

В наиболее общей формулировке, таким образом, основная гипотеза настоящего исследования состоит в том, что решающим фактором, влияющим на представительство общественных организаций в партийных списках,

является конфигурация регионального политического режима. Для того чтобы подтвердить истинность данной гипотезы, необходимо продемонстрировать, что она обладает большей объяснительной силой, чем правдоподобная гипотеза о решающей роли мультиэтничности. И действительно, беглый взгляд на представленные в табл. 2 данные показывает, что три региона, не относящиеся к числу «национальных», — Волгоградская, Иркутская и Ульяновская области — дают довольно низкие значения зависимой переменной. К сожалению, данное наблюдение само по себе не создает доказательной базы для проверки альтернативной гипотезы. Стало быть, способ агрегации данных по регионам оказывается недостаточным. Это заставляет меня обратиться к третьему из намеченных выше вариантов, когда базовой аналитической единицей выступает не регион, а иная классификационная группа.

Анализ партийных списков

Для проверки сформулированной выше гипотезы нет нужды вдаваться в категориальные тонкости, определяя региональный политический режим «вообще». Необходимо и достаточно специфицировать данное понятие применительно к осваиваемому эмпирическому полю. Подлежащая выделению специфика достаточно отчетливо видна из предварительного анализа данных, представленных в табл. 1: уже на этом этапе можно констатировать, что электоральные арены регионов варьируют по количеству участников. Можно ли отнести этот феномен к характеристикам регионального политического режима? Думается, на этот вопрос надо ответить положительно. Вообще говоря, набор соревновательных акторов является решающим аспектом любого расклада политических сил в условиях электоральной демократии. Применительно к проблематике настоящего исследования это тем более верно, ибо все регионы существуют в едином национально-государственном контексте. Значит, данная вариация вызывается сугубо внутрирегиональными, специфическими факторами. Иными словами, каждому региональному режиму — с его фундаментальными и ситуационно обусловленными характеристиками — соответствует определенный набор соревновательных акторов. Их совокупные характеристики можно выделить по простым, количественным основаниям, что, собственно, и сделано в табл. 1. Однако важнее специфицировать каждого из акторов содержательно. Для этого необходимо ввести классификацию избирательных объединений, участвовавших в выборах региональных законодательных собраний.

Существуют различные подходы к классификации политических партий, наиболее распространенным и интуитивно правдоподобным среди которых является, безусловно, идеологический 8. В то же время при решении целого класса частных задач, связанных с анализом электорального поведения партий, было выявлено, что на их стратегии существенно влияют такие объективные, но при этом более или менее адекватно воспринимаемые характеристики, как организационная сила и потенциальный электоральный успех. Эти характеристики в совокупности отображаются с помощью понятия «величина партии»9. Предлагаемая ниже классификация партий построена на сочетании данных двух параметров. При характеристике каждого из кластеров даются краткие пояснения по принципам его выделения, а также по уровню представленности соответствующих партий на выборах региональных законодательных собраний, которые включены в данную выборку.

В общей сложности классификация включает восемь кластеров. Три из них — однопартийные по составу. Они объединяют списки, самостоятельно выдвинутые на выборах региональных законодательных собраний партиями, которые преодолели пятипроцентный барьер на выборах Государственной думы РФ в декабре 2003 г. Это «Единая Россия», которая выдвинула списки во всех без исключения регионах (из-за отмеченной выше неполноты данных — 14 списков), КПРФ (13 списков: не участвовала в выборах в Ингушетии, создала избирательный блок в Алтайском крае) и ЛДПР (11 списков: не участвовала в выборах в Ингушетии, Кабардино-Балкарии и Мордовии; нет данных по составу списка в Ярославской области). Далее следует кластер, объединяющий по принципу идеологической общности две «либеральные» партии, не преодолевшие в 2003 г. пятипроцентный барьер, СПС и «Яблоко», а также созданный ими блок в Алтайском крае (16 списков). Надо отметить, что списки СПС и «Яблока» конкурировали друг с другом в четырех из 15 включенных в выборку регионов. В общей сложности СПС выдвинул восемь списков, а «Яблоко» — семь. В следующий кластер я объединил две малые партии, которые сходны друг с другом в следующих отношениях: во-первых, обе позиционируются как защитницы интересов сравнительно узких секторов населения, а во вторых, обе демонстрируют «левоцентристские» установки, пытаясь играть на электоральном поле КПРФ. Это — Аграрная партия России и Российская партия пенсионеров, которые вместе выдвинули 14 списков, восемь — АПР и шесть — РПП, причем в трех регионах эти списки конкурировали.

Следующий кластер включает списки трех партий, которые в общероссийской избирательной кампании 2003 г. пытались сыграть роль «альтернативных партий власти», хотя и не добились при этом успеха, — Российской партии жизни (РПЖ), Партии возрождения России (ПВР) и Народной партии Российской Федерации (НПРФ). Две из них, РПЖ и ПВР, участвовали в общероссийских выборах как блок, но на региональном уровне этот опыт нигде не повторялся. Данный кластер представлен в моей выборке 15 списками, из них семь списков РПЖ, пять списков ПВР и три списка НПРФ. Седьмой кластер объединяет списки, выдвинутые всеми остальными общероссийскими партиями (т. е. их региональными отделениями) независимо от их политического профиля и идеологической ориентации. Основанием для выделения этого кластера служит, стало быть, то, что в него входят малые партии. И действительно, ни одна из них не получила на думских выборах 2003 г. более 1,17% голосов (результат Концептуальной партии «Единение»). Общее число таких партий составило 13, а количество списков в кластере — 18, что означает, что в большинстве своем малые партии участвовали не более чем в одних выборах. Можно отметить, что наибольшую активность среди малых партий проявила Российская экологическая партия «Зеленые», которая выдвинула четыре списка.

Наконец, в восьмой кластер я счел целесообразным включить все участвовавшие в выборах региональных законодательных собраний избирательные блоки за исключением упомянутого выше блока «Яблока» и СПС в Алтайском крае. Очевидным аргументом против такого подхода служит то, что учредителями блоков выступали отделения общероссийских партий.

Контраргумент может быть сформулирован следующим образом. Действующее российское законодательство устраняет возможность участия региональных политических организаций в избирательном процессе. Но это не значит, что локальные политические интересы и программы были фактически устранены с электоральных арен. Главным каналом их артикуляции на выборах региональных законодательных собраний служат именно блоки, о чем свидетельствуют уже их названия — «За наш Алтай», «За Тульский край», «За родное Приангарье», «Союз патриотов Сахалина» и др. Даже если прямых отсылок такого рода в названиях блоков не содержится, их избирательные кампании во многом строятся вокруг местных проблем.

Это позволяет блокам выступать на региональных выборах значительно более успешно, чем учредившим их партиям — на общероссийских выборах в тех же регионах. Например, в Ярославской области блок «Правда. Порядок. Справедливость» был учрежден отделениями Консервативной партии России (которой организационная слабость не позволила даже зарегистрировать список на думских выборах 2003 г.) и Российской конституционнодемократической партии (которая на этих выборах в Ярославской области получила 0,2% голосов). На региональных выборах, однако, блок получил 9,1% голосов и уверенно прошел в легислатуру. Похоже, роль его учредителей собственно к учреждению блока и свелась.

Особого разговора в этой связи заслуживают блоки, в названии которых фигурировало слово «Родина». Как правило, эти блоки претендовали на организационную и идеологическую связь с блоком «Родина (народно-пат- риотический союз)» на общероссийских выборах 2003 г. Однако ввиду крайней организационной слабости партий — учредителей общероссийской «Родины» наиболее распространенным вариантом на региональном уровне была ожесточенная конкуренция между различными претендентами на выигрышное название. В ходе этой конкуренции активно использовались местные политические сантименты и ресурсы, что нашло отражение в таких названиях блоков, как «Наша Родина — Сахалин и Курилы», а также в активном участии местных националистических лидеров и групп в их организационном строительстве (Тульская, Ульяновская, Ярославская области). Таким образом, я рассматриваю блоки как способ «локализации» региональных электоральных арен. В мою выборку вошли 18 списков, выдвинутых блоками.

Следующий шаг исследования состоял в том, чтобы определить средние доли представителей общественных организаций в списках по выделенным выше кластерам. Результаты представлены в табл. 3. Как явствует из таблицы, избирательные блоки резко выделяются на фоне всех участников избирательного процесса по уровню представительства общественных организаций в списках. Далее с весьма значительным отставанием располагаются малые партии, «Единая Россия», а также кластеры АПР-РПП и СПС-«Яблоко». Представительство общественных организаций в списках других партий совершенно незначительно. Содержательная интерпретация такого положения вещей будет дана ниже. На данном этапе необходимо убедиться, что гипотеза действительно подтверждена: детерминантой представительства общественных организаций в партийных списках служит не этнический состав населения, а состав соревновательных акторов, который, в свою очередь, является эмпирическим референтом регионального политического режима.

ТАБЛИЦА 3

Представительство общественных организаций в партийных списках по кластерам партийный списков

Для решения этой задачи необходимо и достаточно построить и статистически проверить мультивариантную объяснительную модель, а стандартным инструментом служит множественная линейная регрессия. При конструировании модели я использовал в качестве единицы наблюдения партийный список, что позволило создать достаточную для статистического анализа такого рода выборку из 119 наблюдений. Зависимой переменной стала, соответственно, процентная доля представителей общественных организаций в списке. Гипотетическое воздействие мультиэтничности на зависимую переменную измерялось как процентная доля русских в населении региона, причем соответствующее значение было приписано каждому списку в данном регионе. К сожалению, единственным способом операционализировать альтернативный объяснительный фактор стала дихотомическая переменная, при конструировании которой единица соответствовала блокам, а ноль — всем остальным избирательным объединениям. Кроме того, я ввел одну контрольную переменную, которая давно уже стала стандартной в экологическом анализе российской политики — долю сельского населения, построенную аналогично первой независимой переменной. Следует заметить, что поскольку по потенциальной объяснительной силе дихотомические переменные вообще уступают протяженным, данный тест ставит гипотезу об определяющей роли набора соревновательных акторов в заведомо невыигрышное положение. Но если эффект все же ока-

зывается статистически значимым, то это свидетельствует о высокой истинности гипотезы независимо от доли объясненной вариации.

ТАБЛИЦА 4

Результаты множественного регрессионного анализа (зависимая переменная — доля представителей общественных организаций в партийном списке, %)

Примечание. Коэффициенты переменной «блок или нет» значимы при 0,001, остальные незначимы.

Как видим, знаки при коэффициентах переменных, операционализирующих доли русского и сельского населения, направлены в предсказуемых направлениях: в «национальных регионах» и регионах с большими долями сельского населения представительство общественных организаций в партийных списках ниже. Однако статистически значимыми эти наблюдения не являются. И напротив, переменная «блок или нет» оказывается статистически значимой вопреки конструкции, ставящей ее в заведомо невыигрышное положение. Таким образом, альтернативная гипотеза оправдывается.

Заключительный анализ

Основной вывод исследования состоит в том, что существует прямая и сильная связь между уровнем «локализации» региональной политики, показателем которой служит участие в выборах избирательных блоков, и представительством общественных организаций в партийных списках. Отсюда вопрос: какая конфигурация регионального политического режима соответствует низкому уровню «локализации»? Совокупность наблюдений за региональными избирательными кампаниями 2003—2004 гг. позволяет ответить на этот вопрос следующим образом: это конфигурация, при которой региональные элиты оказываются включенными в находящуюся под контролем исполнительной власти партийную сеть «Единой России», в то время как единственным выходом для оппозиционных сантиментов электората становится либо голосование за традиционную оппозицию, роль которой продолжают играть КПРФ и либеральные партии, либо за квазиоппозицию в лице ЛДПР, либо, наконец, за подыгрывающие «Единой России» альтернативные «партии власти» и секторальные организации. А поскольку электоральный потенциал всех этих групп невелик, результатом становится консолидация монополистического контроля. Это и выражается в полном доминировании «Единой России» над региональными легислатурами, которое наблюдается в большинстве «национальных регионов».

«Локализация» препятствует этой стратегии и, стало быть, возможна лишь там, где монополистический контроль исполнительной власти над избирательной ареной отсутствует или ослаблен. Однако для того, чтобы создать адекватную организационную базу и эффективно мобилизовать местный сантимент населения, избирательные блоки нуждаются в привлечении структур гражданского общества на свою сторону. У общероссийских партий такой потребности нет. Правда, как свидетельствуют данные в табл. 3, общественные организации достигли некоторого (хотя и очень низкого) уровня представительства в списках самой «Единой России». Это, как правило, профсоюзы и ветеранские объединения, зависимые от местной исполнительной власти и по ее поручению играющие некоторую роль в электоральной мобилизации. Выясняется, однако, что сама «Единая Россия» не придает этим организациям-сател- литам особого значения, в то время как от других партий в силу альянса с «Единой Россией» они отстранены. Весьма характерно то, что КПРФ, на прежних этапах российского политического развития часто сотрудничавшая с ветеран-

скими организациями и профсоюзами, ныне практически изолирована от каких бы то ни было общественных объединений. Довольно слабы и связи общественных организаций с либеральными партиями. В целом можно констатировать, что современная российская региональная политика почти не имеет точек соприкосновения с гражданским обществом. Вопрос о том, связано ли это только с характеристиками региональных режимов или еще и с бессилием самого гражданского общества, остается за рамками настоящего исследования.

В заключение хотелось бы сделать следующее замечание частного характера. Как известно, в опубликованный в сентябре 2004 г. пакет предложений ЦИК РФ по реформированию российской избирательной системы входит, помимо довольно широко обсуждаемого и прямо поддержанного В. Путиным предложения избирать Государственную Думу целиком по пропорциональной системе, оставшаяся почти незамеченной идея о том, чтобы либо вовсе запретить образование избирательных блоков, либо запретить им использовать оригинальные названия, не совпадающие с названием партий-учредительниц. В свете сказанного выше эта идея, которую оправдывают необходимостью предотвратить «обман избирателей блоками-пустышками», представляется отнюдь не безобидной. На сегодняшний день избирательные блоки стали главным способом локальной политической мобилизации в регионах, а стало быть, важным средством борьбы против политического монополизма. Настоящее исследование показало, что если между гражданским и политическим сообществами в регионах и сохраняется хоть какая-то слабая связь, то происходит это в значительной степени благодаря блокам. Отсюда следует, что устранение или сужение институциональных условий для создания блоков будет способствовать дальнейшему снижению качества демократии в российских регионах.

Источники

Ингушетия: www.ingush.izbirkom.ru Кабардино-Балкария: www.kabardin-balkar.izbirkom.ru Калмыкия: www.kalmyk.izbirkom.ru

Марий Эл: www.gov.mari.ru/cik; www.marinews.ru Мордовия: www.torama.ru/sps

Татарстан: www.rt-online.ru

Алтайский край: www.altai_terr.izbirkom.ru Волгоградская область: www.volgograd.izbirkom.ru Иркутская область: www.irkutsk.izbirkom.ru Сахалинская область: www.adm.sakhalin.ru/oik Свердловская область: www.ikso.org

Тульская область: www.tula.izbirkom.ru Ульяновская область: www.ulyanovsk.izbirkom.ru Ярославская область: www.yaroslavl.izbirkom.ru

Усть-Ордынский Бурятский АО: Панорама округа (Усть-Ордынский), январь-февраль 2004 г.

Примечания

1 Dahl R. Democracy and Its Critics. — New Haven: Yale Univ. Press, 1989.

2 Wellhofer E. The Political Incorporation of the Newly Enfranchised Voter: Organizational Encapsulation and Socialist Labor Party Movement // Western Political Quart. — 1981. — С. 34.

3 Lijphart A. Democracies: Patterns of Majoritarian and Consensus Government in Twenty-One Countries. — New Haven: Yale Univ. Press, 1984.

4 Downs A. An Economic Theory of Democracy. — New York: Harper, 1957.

5 Shevchenko I., Golosov G. Legislative Activism of Russian Duma Deputies, 1996—1999 // Europe-Asia Studies. — 2001. — С. 53.

6 Gorenburg D. Nationalism for the Masses: Popular Support for Nationalism in Russia’s Republics // Europe-Asia Studies. — 2001. — С. 53.

7 Golosov G. Political Parties in the Regions of Russia: Democracy Unclaimed. — Boulder: Lynne Rienner, 2004.

8 Budge I. et al. Ideology, Strategy, and Party Change: Spatial Analyses of Post-War Election Progrmmes in 19 Democracies. — Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1987.

9 Matland R. Institutional Variables Affecting Female Representation in National Legislatures: The Case of Norway // J. of Politics. — 1993. — С. 55.

Социокультурные факторы административного ресурса в российских провинциях

Владимир Звоновский

Провозглашенный и осуществляемый в России курс на «укрепление властной вертикали» неизбежно затронул выборный механизм. Помимо стремления к «малопартийности», устранению региональных партий и блоков, централизации деятельности избирательных комиссий здесь особенно важным становится процесс монополизации административного ресурса. Если ранее этот ресурс реализовывался в российских провинциях главным образом в интересах региональных же элит, теперь он направляется на достижение тех целей, которые ставят федеральные власти.

Использование властных рычагов является одним из важнейших инструментов ведения предвыборной борьбы и агитации. В то же время их не следует сводить, как это часто делается, к простому воздействию на избирателя, принуждению его к какой-то форме поведения на выборах или к манипуляциям с избирательными бюллетенями в ходе подсчета голосов. Не следует также переоценивать возможность такого влияния на избирателей. Как будет показано ниже, оно носит ограниченный характер.

Административный ресурс как социокультурный феномен

Среди причин, сформировавших феномен административного ресурса (А-ресурса), некоторые исследователи называют «традиционное подчинение властям предержащим, характерное для патерналистски настроенных россиян, способное создавать атмосферу, благоприятствующую реализации электоральных амбиций местных нотаблей»1. Влияние норм политического поведения недавнего прошлого на электоральное поведение нынешних российских избирателей не исчезло. Более того, весь комплекс социальных связей, в значительной степени формировавший советское общество (но не порожденный последним), как представляется, продолжает действовать и на постсоветское.

Согласно этой гипотезе исследователи выделяют два основных типа социальных связей. Во-первых, это случай относительно свободного рынка социальных коммуникаций, когда информация распространяется (1) по нескольким независимым друг от друга каналам и (2) эти каналы не тождественны сетям социальной и особенно материальной зависимости. Чаще всего это характеризует образ жизни в крупных городах. Здесь информация относительно свободно распространяется в СМИ, а сеть межличностного общения не замкнута на определенную социальную группу; кроме того, не существует никакой одной группы, которая контролировала бы распределение материальных ресурсов на данной территории.

Во-вторых, это вариант, когда информация распространяется по ограниченному числу каналов, и они совпадают с каналами распределения материальных ресурсов. Такая ситуация характерна для сельского образа жизни, где социальные связи, межчеловеческое общение теснее, чем в городе. «Это мир плотных социальных сетей, где межличностные связи сами служат каналами, по которым политическая информация достигает индивидов»2.

Если городской избиратель, совершая электоральный выбор, склонен ориентироваться на партийную принадлежность кандидата, то живущие в селах и малых городах по большей части не обращают на нее внимания, считая всякого кандидата «независимым»3. Здесь основную роль играет выбор местного начальства.

Дело не только и не столько в большей патриархальности или консерватизме, а еще и в том, насколько местные руководители склонны поддержать кандидатов от левых партий. Когда их предпочтения меняются в пользу, например, кандидатов от «Единой России» или СПС, меняются и предпочтения целых территорий, что демонстрируют выборы в некоторых российских провинциях, например, Татарастане, Самарской или Кемеровской областях. Это вовсе не значит, что в отношении рядовых избирателей применялось насилие, например, информационное. А если и применялось, то по крайней мере не в большей степени, чем в отношении городских избирателей. Выбор избирателей осуществляется в ходе социальной коммуникации, в которой в крупном городе участвует гораздо больше субъектов, чем в селе, где чаще всего их двое: избиратель и «начальство».

Следует отметить, что размер населенного пункта и численность его населения не указывают на объем А-ресур- са, т. е. на богатство и разнообразие возможностей местного начальства определять выбор «подведомственных» избирателей. Так, несомненно, объем А-ресурса велик в монопромышленных городах, таких как Тольятти, где жители работают на одном или двух градообразующих предприятиях. Вероятно, здесь речь идет о контроле впол-

где согласно нашему пониманию А-ресурса его объем минимален, число участников голосования также относительно невелико. В сельскохозяйственных же районах области, т. е. там, где возможности местных нотаблей заметно шире, численность пришедших на участки значительно выше. Как видно из табл. 1, в выборах на территориях, где А-ресурс доступен в минимальной степени, явка избирателей составляла 49%, в то время как жители сельских районов, где возможности административного воздействия весьма велики, были активнее городских почти на треть (65%). Иначе говоря, чем больше возможностей у местной элиты для формирования электорального выбора у «подведомственного» ей населения, тем выше уровень явки. Таким образом, избирательская активность может быть индикатором локального объема А-ресурса — чем она выше, тем большим его объемом могут располагать местные нотабли. Также из табл. 1 видно, что мобилизованный через высокую активность избирателей ресурс направлялся на поддержку партии власти. Доля ее сторонников среди наименее подверженных административной мобилизации горожан чуть ли не в полтора раза меньше, чем среди жителей населенных пунктов, где зависимость жителей от местного начальства значительно выше (30% и 42% соответственно).

Несложный подсчет демонстрирует, что далеко не все мобилизованные для участия в голосовании избиратели предпочитают обозначенную местной элитой партию власти. Так, прирост активности на 5% (54 – 49) потенциально давал примерно 9% от числа принявших участие в голосовании. Иначе говоря, в преимущественно не сельскохозяйственных районах Самарской области «Единую Россию» могли поддержать 39% (30 + 9) избирателей. Реально же за партию власти здесь проголосовали лишь 35%, т. е. чуть более половины «дополнительно» привлеченных на участки жителей.

ТАБЛИЦА 1

Активность избирателей и доля сторонников партий «Единая Россия» и КПРФ в Самарской области 7 декабря 2003 г.

Влияние А-ресурса (через увеличение явки избирателей) на электоральный выбор путем повышения явки можно продемонстрировать и на общенациональных данных. Наша гипотеза здесь состоит в том, что с увеличением числа участников голосования растет и доля голосов, поданных за «партию власти» — «Единую Россию». С этой целью мы сгруппировали российские регионы в четыре группы в зависимости от доли избирателей, принявших участие в голосовании (табл.2). Напомним, что всего в выборах 7 декабря приняло участие около 56% граждан РФ, имеющих право голоса *.

На основании данных табл. 2 нетрудно убедиться, что доля сторонников партии власти в регионах, где явка была очень высокой, почти в полтора раза больше, чем на тех территориях, где на выборы пришли менее половины их жителей (47,3% и 31,9% соответственно). Очевидно, что А-ресурс, мобилизовавший избирателей на участие

ввыборах, направлялся местными руководителями на поддержку вполне определенных партийных списков.

Всилу обозначившегося в последние годы дрейфа федеральной власти в сторону авторитаризма и тотального контроля над политической деятельностью ее региональных агентов, ресурсы административного воздействия на электоральный выбор оказались сконцентрированы под единым управлением. Это делает А-ресурс ведущим электоральным ресурсом в большинстве российских регионов, что будет, вероятно, приводить к еще большему отчуждению избирателей от электоральной практики и политической активности в целом.

* Данные взяты с официального сайта ЦИК РФ. В первую группу регионов вошли Татарстан, Башкирия, Мордовия, Орловская, Саратовская области и другие регионы страны. В четвертую группу регионов вошли Красноярский, Приморский и Ставропольские края, Калининградская, Нижегородская, Свердловская и другие области, а также С.-Петербург. Принадлежность отдельных регионов к той или иной группе может быть несколько неожиданной, однако «индивидуальный» подход к каждому региону лишь усложнит расчеты и «утяжелит» анализ, не изменив его выводов.