Diagnost_prozed_Devyatko

ББК 60.5 Д 25

Ответственный редактор доктор философских наук, профессор Г.С.БАТЫГИН

Рецензенты:

доктор психологических наук, профессор С.И.СЪЕДИН, кандидат философских наукМ.С.КОСОЛАПОВ

Редактор издательства Л.В.ПЕНЯЕВА

ПРЕДИСЛОВИЕ

Значительная часть людских забот так или иначе связана с процедурой, которую принято называть диагностической. Нормальные люди не знают, да и не обязаны знать, что они говорят прозой и пользуются, с переменным успехом, диагностическими приемами. Читающему эти строки тоже приходится распознавать нечто, скрывающееся за печатными знаками. Задача, для решения которой используется диагностическая процедура, формулируется просто: кто есть кто и что есть что? Такого рода задачи обычно решаются с лета. "Не инженер ты - хам", - диагноз, который русский интеллигент Васиссуалий Лоханкин выставляет своему недругу мнимому инженеру Птибурдукову. Разумеется, в основе столь сурового заключения лежит некая рационально реконструируемая секвенция от внешне заданной видимости к скрытому смыслу: "почто жену уводишь от меня?". Иными словами, полученное новое знание является в определенной степени обоснованным. В отличие от опростившегося интеллигента, эпистемолог думает над тем, каким образом возникает знание о хамстве и принадлежности к профессиональной группе инженеров.

Здесь мы погружаемся в океан неразрешимых проблем. Лишь немногие знают, что дать окончательный ответ на вопрос "Что есть что?" невозможно. И, тем не менее, ремесло социолога заключается в поиске ответа на такие вопросы. А эпистемолог занят обоснованием невозможного.

Человек - "обыденный эпистемолог", - приобретая опыт распознавания и "измерения" для решения практических задач, осваивает технику часто нерефлексируемых диагностических заключений. Со временем он понимает, что понимание действительности требует умения держаться от нее на приличном расстоянии. "Глаза есть мимолетное, как бы в некотором дуновении открывшееся, изображение души" - эта гегелевская мысль самодостаточна и не терпит идиотского вопроса: "Что есть в глазах такого, что изображает душу?" Здесь начинается область умного видения, куда не следует входить с инструментом научной рациональности, которая обязана расколдовывать и профанировать "высокое". В самом деле, никакая, даже самая изощренная диагностическая процедура не может ни на йоту продвинуть нас в решении вопроса, почему человек похож на себя.

Профессиональное призвание эпистемолога и методиста заключается в расколдовании и профанации того, что ребенок научается делать в первые годы жизни. Если угодно, эту интеллектуальную экспансию, превращающую жизнь в проблему, можно легко опоро-

чить либо просто отвергнуть как предрассудок. Но нельзя отрицать, что у нее есть своя история, в которой были и озарения, и разочарования, но не было иллюзий, будто проблемы решаются легко. Из книги И.Ф.Девятко читатель узнает, как усовершенствовались измерительные инструменты в социологии и социальной психологии, почему основатель диагностической традиции Луи Терстоун в один прекрасный день прекратил заниматься тестированием и что имел в виду один юный методист, изображавший на капустнике в Бюро прикладных социальных исследований Колумбийского университета своего шефа Пауля Лазарсфельда, когда говорил назидательно: "Меня интересует не пол, а как он устанавливается". Вне всякого сомнения, это история мысли, где за каждым поворотом открывается новое, необозримое и захватывающее пространство. От читателя требуется немало терпения, чтобы следовать за автором по методическим лабиринтам, но терпение вознаграждается: диагностическая процедура обнаруживает свое устройство.

И.Ф.Девятко сознательно избегала мучительного философствования по поводу затруднений, постоянно возникающих в процессе социологического измерения. Тем не менее, некоторая философская пропедевтика не помешает, во всяком случае в рамках редакторского предисловия. Проблему диагностики лучше видно, если выйти за ее пределы.

Прежде всего надо обсудить вопрос, как возможна диагностическая процедура. Если не сводить измерение к действию по прикладыванию линейки к предмету, измерение превращается в диагностику - переход от "видимостей" к тому, что существует "на самом деле". При этом мы знаем, что "видимость" не имеет собственной действительности, а светит отраженным светом "сущности". Только при этом условии возможна диагностическая процедура. Попросту говоря, расплющенный нос и выпученные, как у кролика, глаза Сократа являют раздражительным и высокомерным афинянам его сократовскую "чтойность". Этот переход - не просто терминологическая транспозиция "внешнего" языка на язык "внутренний", но искусное оперирование внешними измерениями с целью вызвать наружу дух действительности. Иногда этот дух называют "конструктом", находя основания в том, что он конструируется из данных. Например, мы можем назвать некоторых людей "фашизоидными личностями" только потому, что они соответствуют определенным параметрам адорновской "Ф-шкалы". На самом деле процедура конструирования "конструкта" не произвольна, а подчинена задаче рациональной реконструкции типа. В этом отношении построение шкал и диагностических методик в чем-то похоже на шаманство: предварительное знакомство с "духом", а также тщательность и упорство в исполнении аналитического ритуала необходимы для появления "духа". Как и всякий научный ритуал, диагностическая процедура подчинена технической схеме и, коль скоро схема начала работать, она перестает зависеть от субъективности исследователя. Дух возникает сам из глубины признакового пространства, а не создается творческим воображением научного сотрудника.

Есть некоторые основания полагать, что "дух действительности" не испытывает желания являть себя абы кому и ведет неравную игру с диагностом, постоянно подсовывая ему подделки. Люди, разбирающиеся в том, что есть что и кто есть кто, принимают игру и иногда выигрывают. Одним из таких - опытных - людей был Яков Иосеф, старый раввин из Бердичева. Однажды к нему приехал в гости рабби Менахем Мендель и люди, собравшиеся у дома, обмерли, увидев в каком наряде он вылезает из брички. Мендель был обут в башмаки с большими серебряными пряжками, шляпы на нем не было, а в зубах он держал длинную трубку. По прошествии некоторого времени люди спросили Иосефа, что он думает об этом деле. "Так рабби Мендель в куче золы заносчивости укрыл смирение духа, чтобы силы зла не могли коснуться его", - ответил учитель. Из этой буберовской легенды следует, что переход от "видимости" к "сущности" равнозначен овладению замыслом происходящего, замыслом, который открываетсяисключительно путем"непосредственногоусмотрения".

Осуществлять диагностическую процедуру можно двумя способами. Первый способ - выведение внешних признаков из "замысла" - доступен лишь избранным - тем, кто обладает умением видеть идеи. Такое знание мы можем назвать "демоническим". В знаменитом диалоге о демоне Сократа Плутарх пишет о неком смысле, передаваемом демоном без посредства голоса. Это смысл соприкасается с разумением воспринимающего как само обозначаемое: "В сущности, мы воспринимаем мысли друг друга через посредство голоса и слов, как бы на ощупь в темноте: а мысли демонов сияют своим светом тому, кто может видеть и не нуждается в речах и именах, пользуясь которыми как символами в своем взаимном общении, люди видят образы и подобия мыслей, но самих мыслей не познают - за исключением тех людей, которым присущ какой-то особый, божественный, как сказано, свет... Речи демонов, разносясь повсюду, встречают отголосок только у людей со спокойным нравом и чистой душой; таких мы называем святыми и праведниками". Гений, соприкасающийся с предвечными сущностями, может открыть для науки новый путь, но научная дисциплина обязана осуществлять свое предназначение как бы на ощупь, в темноте.

Второй способ диагностической процедуры - выведение "замысла" из внешних измерений - обречен на рутину и разочарование в возможности постичь загадку бытия. Однако эту работу можно исполнять, не рассчитывая на озарение и не связывая результат с участием в проекте какого-нибудь нового Гёте. Аллегория, рассказанная Йоханом Галтунгом, хорошо демонстрирует безнадежность диагностических мероприятий. Предположим, что мы изучаем некий фрагмент действительности, подчиненный логической идее-схеме, например, шахматную игру. Мы - диагносты - пока ничего не знаем о замысле игры и не имеем никаких зацепок, чтобы установить значимые для понимания игры измерения в хаосе самых разных признаков. Путем изнурительных наблюдений мы можем установить, что движение фигуры, похожей на лошадь, подчинено одной и той же Г-образной схеме; один из игроков впадает в грустное

расположение духа; большую часть времени люди сидят, о чем-то раздумывая - из всех этих наблюдаемых регулярностей требуется вывести правила игры. Но, не зная правил, нельзя понять действия "актеров". Шахматист, знающий теорию игры, конечно, увидит все, что необходимо для диагноза. Учебник "дебютов" и "эндшпилей" - книгу жизни - не удалось почитать еще никому из смертных. И, тем не менее, герменевтический круг разрывается обнаружением статистических "регулярностей", отображающих правила игры. Мы не можем установить смысловую связь внешнего "измерения" с латентной переменной в каждом единичном случае, но вариация статистических распределений указывает на неслучайные (при определенной степени вероятности) соотношения. Пунктуальный человек может опоздать на поезд, но "опоздания" с высокой степенью вероятности показывают "рассеянность". Таким образом, если "дух действительности" вызывается шаманством, то это шаманство - не что иное, как математико-статистическое исполнение процедуры.

Как преодолевается смысловая дистанция от внешнего "измерения" до аутентичного признака объекта? В зависимости от того, как это делается, можно выделить три типа диагностики.

Первый тип основан на редукции измеряемого качества к операциональной переменной - шаг, в немалой степени обусловленный "натуральным" происхождением измерителя, высокой точностью и устойчивостью наблюдений. Возраст редуцируется к ответу на вопрос: "Сколько Вам лет?", образование - к свидетельству об образовании, а национальность - к "национальности". Здесь работают мощные культурно-эпистемические "паттерны", принуждая социологов к натурализации измерений, хотя нетрудно показать, что некоторые люди задерживаются в возрасте подростка до сорока лет и более, свидетельство о высшем образовании вовсе не означает умения писать без грамматических ошибок, а многие евреи оказываются русскими. Первый тип диагностической процедуры порождает ясные и отчетливые суждения о действительности и, в то же время, не позволяет забыть их немножко искусственное происхождение.

Второй тип диагностической процедуры предполагает сохранение дистанции между операциональными конструкциями языка наблюдения и "истинными" параметрами объекта. В данном случае наблюдения квалифицируются как симптомы некоего латентного качества, которое может обнаруживать себя и иным образом. Изменение цвета лакмусовой бумажки означает наличие кислоты или щелочи в растворе; скорость оседания эритроцитов - симптом воспалительного процесса в организме; количество публикаций - показатель продуктивности ученого; двери коттеджа, открывающиеся наружу, - признак того, что хозяева дружат с соседями, чей дом находится на противоположной стороне улицы, - все эти соотношения имеют вероятностный характер и, даже в том случае, когда симптом практически безошибочно позволяет предсказывать определенное значение латентного признака (например, РОЭ - воспалительный процесс), элементы этого бинарного отношения сохраняют свою смысловую автономию и не редуцируются друг к другу. Более того,

латентная переменная отображается множеством операциональных измерений, каждое из которых обладает некоей мерой близости к порождающей смысловой модели. Это обстоятельство дает возможность строить диагностическую процедуру на "батареях" шкал и тем самым добиваться высокой надежности итоговых измерений. Соотношение симптома и латентной переменной может трактоваться в терминах логического следования и тогда мы скажем, что это соотношение объяснимо. Проживание обследуемого в районе Золотого берега не вызывало у чикагских социологов сомнений в том, что данный человек имеет высокий социальный статус - в этом районе могут нанимать жилье только очень состоятельные люди. Однако в социологии и социальной психологии встречаются такие пары, чье избирательное сродство не то чтобы непонятно, но вызывает изумление: в 30-е годы Пауль Лазарсфельд показал, что пролетариат любит сладкое. Зная, что любовь к сладкому - симптом пролетарской принадлежности, можно пренебречь логическими фигурами. Сказанного достаточно. Таким образом, связь явных и латентных измерений может основываться исключительно на статистических контингенциях - это не делает их менее полноценными, чем логически обоснованные пары.

Третий тип диагностической процедуры характеризуется удивительным и причудливым возникновением "истинного" качества из факторизации переменных. Фактор, объединяющий некоторое количество взаимосвязанных признаков, требует "осмысления", и "конструкт" возникает как "Deus ex machina". Аналогичные явления конструктов присущи также анализу латентных структур и всему комплексу техник, известных под наименованием "структурные уравнения с латентной переменной".

Следует остановиться также на том, что подлежит диагностике. Обычно эту процедуру связывают с измерением личностных качеств. Методики личностного тестирования можно найти в десятках психологических журналов. Измерение установки - как раз та область, где диагностическая процедура чувствует себя дома. Несколько обособленную область ее применения образуют групповые качества - "дух" групповой сплоченности явлен, например, нормированной суммой позитивных выборов в социометрической матрице. Аристотелевская "филия" таким измерителем не располагает. Предметом диагностики могут быть и социальные институции - геополитические образования, национальные, религиозные и тому подобные сообщества. Как правило, здесь используются самые незатейливые измерения. Например, одни общества довольно уверенно называются тоталитарными, а другие - демократическими. Достаточно проницательные люди, Л.Фейхтвангер, Т.Драйзер, Р.Роллан, надо полагать, искренне засвидетельствовали демократизм сталинского режима - они восприняли торжество новой юности как значимое измерение и пренебрегли отсутствием в Советском Союзе многопартийности.

Здесь, в предисловии к книге, посвященной вопросам социологического измерения, небесполезно заметить, что диагностическая процедура начинается чуть раньше, чем нужно, - сначала формиру-

ется "пространство признаков", которое Луи Гуттман очень точно определил как "вселенную". Измерения, образующие пространство, должны обладать удивительным свойством значимости для представления смыслов, положенных в действительности, короче говоря, они должны быть "релевантными". Этот термин возвращает нас к вопросу о том, как возможна диагностика.

Если бы релевантность определялась только как некоторая смысловая дистанция между измеряемым и измерителем, было бы полбеды. Беда в том, что релевантность-значимость устанавливается в контексте теории, - затруднение, известное в литературе как тезис Куна-Фейерабенда. Неизбежность фактов, не сумев совладать с этим открытием, в очередной раз уступила место в науке воле и представлению. Опять "тематизировался" выбор между двумя интеллектуальными манерами: принять ли процессуальный кодекс дисциплинарно организованного знания (так принимаются к исполнению процессуальные нормы при установлении квалифицирующих признаков вины) или избрать жанр интеллектуальных бесчинств и принять участие в массированной атаке на теоретический дискурс и "кумулятивистскую" традицию в науке. Вызов, именующий себя постмодернистским, декларирует отказ от диктата "Закона", находя новую эпистемическую перспективу в "порождении реальности". В основе порождающих структур, лишившихся безыскусной поддержки фактов, обнаруживаются "Идеальная игра", "Деконструкция дискурса" и "Совращение". Если говорить о подобном отношении к реальности как о традиции, то дело почти исчерпывается сартровской "Тошнотой". Немаловажно и то обстоятельство, что тематический репертуар и сама интонация постмодерна явно рассчитаны на удовлетворение вполне определенного вкуса читающего бомонда. Это вкус эпатажа и "деконструкции" сексуальных эпизодов, часто не вполне удачных. В русской литературе периода либерализации постмодерн проявляет себя более прямолинейно в деконструкции тривиального матерщинного дискурса. В любом случае нельзя отрицать зависимости рассматриваемого жанра от публики, не имеющей специальной профессиональной подготовки, хотя правила жанра исполняются виртуозно. "Это теоретическая фантастика (Theoryfiction), которая не похожа ни на что появлявшееся ранее", - так оценила газета "Либерасьон" книгу влиятельного социолога Жана Бодрийяра "Совращение" (1979). Теоретик постмодерна исходит из того, что человечество вступает в эру финальных решений, когда снимаются различия меяоду явным и латентным дискурсами: поверхностный дискурс выпускает наружу глубинный порядок, подменяющий очарование и иллюзию видимостей, чтобы лишить его силы. Видимости в конечном счете оказываются не пустяками, а удобными случаями для игры и ее ставок, а (также страсти к девиации - совращению самих знаков, а это более существенно, чем возникновение самой истины. Достоверное знание здесь утрачивает смысл.

Под влиянием постмодерна происходят существенные изменения в тематическом репертуаре социологической методологии. При этом речь идет не только об образовании новых периферийных областей

знания, например, "софт-методологии", но, скорее, о тотальной экспансии в корпус науки и создании некоей разновидности жанра паразитической критики с гуманитарных позиций. Это происходит на фоне ламентаций о репрессивной роли научного знания как формы власти. "Совращение" к тому же сопровождается претензиями на чудесное постижение повседневности без использования занудных техник шкалирования. Социологическая профессия не в силах противодействовать столь жесткой экспансии мягких методов, но вполне возможно предотвратить смешение разнородных субстанций, смешение, от которого обычно болит голова. В книге И.Ф.Де-вятко показано, что социология занимается не "финальными", а предпоследними истинами, критерием которых является правильная процедура.

Доктор философских наук Г.С.Батыгин

Глава первая

ИЗМЕРЕНИЕ УСТАНОВОК ВАМЕРИКАНСКОЙ СОЦИОЛОГИИ И СОЦИАЛЬНОЙ ПСИХОЛОГИИ: ЗАРОЖ-

ДЕНИЕ СОЦИОЛОГИЧЕСКОЙ ПАРАДИГМЫ

1. Становлениеосновныхподходовкизмерениюустановок (1920-е- 1930-егоды)

Ранний период развития эмпирических социальных исследований - от восходящей к XVIII в. политической арифметики до переписей и статистических обследований конца XIX в. - заложил существенные предпосылки развития социологических методов. Однако между этим ранним периодом и "зрелой" эмпирической социологией, о которой пойдет речь в этой книге, существует принципиально важный качественный разрыв. Те исследователи, которым социологическая наука более всего обязана возникновением специальных процедур для получения эмпирического знания о социальном мире, в большинстве случаев не считали себя социологами и видели смысл своей исследовательской работы не в проверке "больших" социологических теорий классического периода, а в получении достоверного фактического знания об условиях и уровне жизни в городах, бедности, социальных последствиях индустриализации и т.п. Социальные обследования второй половины XIX - начала XX веков были явно и неявно связаны с общественными дискуссиями и социальными реформами своего времени. Разумеется, и для британских социальных статистиков Х1Хв., и для участников первых американских крупномасштабных социальных обследований начала нашего столетия первостепенное значение имела идея объективности и надежности сведений - "социальных фактов", - добываемых с помощью прямого наблюдения. Данные переписей, обследований и статистических описаний, собранные таким образом, рассматривались как твердый фактический фундамент для социальной политики и административных реформ. При этом обоснованность убеждения в объективном характере социальной статистики не ставилась под сомнение, не "проблематизировалась". Задача выработки и последовательного обоснования собственно научных методов социального исследования была вполне осознана лишь к концу первой трети нашего века в США, где академическая социология впервые получила автономную и прочную институциональную поддержку и стала нуждаться в собственном идеале "объективной науки", отличном от прежнего идеала "реформистской науки". Неудивительно, что упадок движения социальных обследований в Америке совпал по времени с возникновением эмпирической социологии и ростом интереса к методическим ипроцедурным проблемам [103 ].

Таким образом, к началу 30-х годов социальные обследования, возникшие первоначально как некоторое "научное обоснование" социальных реформ, столкнулись с необходимостью выработки более стротах критериев собственной научности. Появилась потребность пере-

хода от эклектической практики сбора эмпирических данных о мнениях, намерениях и поведении людей с использованием муниципальной статистики, опросов экспертов и представителей "элиты" и наблюдения условий жизни к прямым и стандартным способам измерения "субъективных показателей". Вообще говоря, в американских общенациональных обследованиях 20-х - 30-х годов в ряде случаев использовались опросные процедуры, нацеленные на выявление мнений

иустановок о профессиональных планах молодежи, причинах миграции и т.п. Однако неразработанность проблем выборки и измерения

иотсутствие четкой концептуализации понятий "установка" и "мнение" делала эти первые попытки весьма уязвимыми для критики. Эта критика исходила, прежде всего, со стороны академической науки,

не имевшей практики столь широкомасштабных исследований "реальной жизни", но обладавшей сложившимися канонами эмпирического обоснования научного вывода. Весьма показательна позиция, сформулированная в 1926 г. на собрании научного общества экспериментальной психологии: "Решено, что это собрание осуждает возрастающую практику сбора административных или мнимо научных данных посредством вопросников, и что собрание в особенности порицает практику, когда аспиранты предпринимают исследования, рассылая вопросники профессиональным психологам" ( [206 ], цит. по: {109. С.54]).

Разумеется, критика "академических пуристов" не могла положить конец традиции обследований и опросов, которая в начале 30-х годов имела и сложившийся "социальный заказ", и разветвленную систему финансовой поддержки (зачастую более основательную, чем академическая наука) . Поборники социальных обследований продолжали использовать любые доступные данные индивидуального уровня (установки, мнения, факты поведения) , при этом теоретическая интерпретация фокусировалась на понятии "установка". Именно к началу 30-х годов нашего столетия стала складываться собственно социологическая традиция измерения субъективных переменных, отличная от традиции психологического измерения, хотя и испытавшая Со стороны последней очень большое влияние. При этом первой областью дифференциации социологической и психологической парадигм измерения стали исследования установки.

Если оставить в стороне раннюю предысторию понятия установки в психологии (например, "моторная установка" Н..Ланге и Т.Рибо, ''установка сознания" в работах психологов вюрцбургской школы), то появление в социальной психологии и социологии термина "установка" (аттитюд) в значении, близком к современному, связано с именем У.Томаса, который в совместной с Ф.3нанецким| работе "Польский крестьянин в Польше и в Америке" (1918-1920) ввел общее понятие установки как состояния сознания, выражающегося в потенциальной активности по отношению к ценностным объектам. Вокруг Точной дефиниции этого понятия уже в 20-е и 30-е годы развернулась бурная полемика, освещение которой не входит в нашу задачу1 . За-

11

1 Детальныйобзорподходовкопределениюпонятия"установка" можнонайти, например, в [4; 70; 178].

метим лишь, что если в социальной психологии большое значение придавалось поведенческим и познавательным компонентам установки, то в социологических дефинициях основным чаще оказывался эмоционально-оценочный компонент (примером может служить определение установки у Терстоуна, понимавшего ее как уровень напряженности позитивных или негативных чувств, связанных с объектом установки [233 ]). Основным, однако, было не различие в дефинициях, а различие в исследовательских подходах и процедурах. Психологи, изучавшие установки, были наследниками экспериментальной традиции и, оставаясь чрезвычайно требовательными к соблюдению ее норм, вместе с тем мало заботили, а о подобии мира лаборатории реальному социальному контексту. Социологи же, особенно те из них, кто работал вне университетских кампусов, были весьма нечувствительны к достоинствам экспериментального метода и ощущали, что, невзирая на все недостатки, массовые опросы позволяют получать данные о группах, субкультурах и их влиянии на личность. На внешнем, процедурном уровне различие проявлялось в технике измерения, выборе респондентов и условий проведения исследования, а также в предпочтении индикаторов.

Отличительными особенностями психологического подхода к измерению установок в 20-е - 30-е годы было использование данных вопросников, допускающих квантификацию, студентов-испытуемых в приближенных к лабораторным условиям классной комнаты и декларируемых мнений в качестве индикаторов установок. Социологи больше были ориентированы на использование интервью и методов "анализа случая", поиск различий между субкультурными группами (а не индивидами), проведение полевых исследований различных реальных общностей (а не студенческих групп в аудитории) и учет поведенческих индикаторов установки наряду с вербальными.

В психологии в этот период появилось огромное количество работ по измерению установок. Их авторы стремились, с одной стороны, ввести квантификацию в исследование субъективных смыслов и таким образом создать серьезную альтернативу радикальному бихевиоризму, а с другой - расширить сферу применения психометрического подхода и теории тестов. Испытуемыми обычно оказывались студенты. В обзоре Г.Мерфи, Л.Мерфи и Т.Ньюкома, опубликованном в 1931г., из 55 исследований установок лишь 5 были проведены вне колледжа со взрослыми испытуемыми, а в 45 исследователи имели дело исключительно со студентами [186 ]. В классическом обзоре 1935 г. Гордон Олпорт [70 ] даже не упоминает, что основная часть анализируемых им исследований проводилась на студентах или школьниках. При этом студенты рассматривались не как специфическая группа, а как представители "людей вообще". Среди причин этого положения вещей для нас наиболее существенны следующие: 1) психологи обычно использовали более сложные инструменты измерения и более точные гипотезы в условиях, близких к лабораторному эксперименту по степени контроля; 2) это, в свою очередь, требовало стандартных процедур и высокой готовности к сотрудничеству со стороны исследуемых. Так какописаниерезультатовдолжнобылосоответствоватьканонамэкс-

12

периментальной традиции и включать сведения о надежности и валидности, испытуемые должны были быть досягаемы для повторных процедур и обладать достаточно высокой грамотностью, компетентностью и навыками саморефлексии. Кроме того, существенным фактором была и "дешевизна" экспериментов со студентами.

Хотя многоуровневость структуры установок и нелинейность связи установок и мнений осознавалась достаточно отчетливо, психологи в меньшей мере, чем социологи, склонны были сомневаться и в валидности своего измерительного инструмента, и в онтологическом статусе самого измеряемого конструкта, т.е. установки2 .

Своеобразие социологического подхода к измерению определялось не только теоретическими представлениями о предмете и методах социологии, но и конкретными особенностями профессионального сообщества и сложившимися в первой трети века типами исследовательской практики. Прежде всего, в подготовке профессиональных

.социологов количественные методы и основы математической статистики часто играли роль факультативных элементов. "Количественной" стороной" американской академической социологии занимались преимущественнодемографыиотдельныеспециалистывобластистатистики. Экспериментальная традиция с ее "культом" квантификации в социологии (в отличие от психологии) отсутствовала. Как от мечает Дж.Конверс, "большинство социологов, начавших интересоватьсяустановками, ещенедостаточновладеликоличественнымитех никами. Они склонны были работать интуитивно с неструктурированнымиинтервью, безстандартныхопросниковилибланков, используя жизнеописания (письменные или устные), дневники, письма и другие личные документы о качественных сторонах жизни" [109. Р.59-60 ]. Некоторыесоциологистремилисьинтегрироватькачественныеиколичественныеметодыисследования, полагая, чтооснованные на качественных данных гипотезы могут быть подкреплены строгой статистической проверкой на более обширном материале (Э.Бёрджесс, У.Огберн, Ст.Райс). Однако препятствием здесь зачастую являлась сама природа данных, доступных социологу в то время: проблема выборки до середины 30-х годов не имела даже строгого теоретического решения (строгое обоснование основ современного выбо-' рочного метода в социологии было дано Ежи Нейманом лишь в работе 1934 года (см.: [74])), а в практику социологических исследований идеи вероятностной выборки и стратификации прочно вошли лишь в 40-егоды3.

13

2 Наиболее последовательной критике исследования индивидуальных мнений и установок в эмпирической социологии были подвергнуты представителями критической социологии. Однако произошло это позднее, в 50-е годы [66; 198].

3 Огромную роль в распространении идей репрезентативной выборки и количественных методов сыграла группа социологов, многие из которых учились в Колумбийском университете у Ф.Педдингса (в Колумбии курс дескриптивной статистики был введен в 1890-егоды [193]). Влияние колумбийской социологической школы вплоть до 1920-х . гг. было чрезвычайно велико. Однако оформление количественной, " строгой" ориентации происходило лишьпостепенно. Как показал недавно С.Тернер, многиеориентированные на статистические методы социологи " колумбийскойсемьи" былитесно связаны с реформаторскими социальными обследованиями и не стремились к немед-

Социологи, и особенно те из них, кто разделял методологические представления Чикагской школы, стремились к исследованию естественных групп и общностей в условиях "реального мира". Это делало невозможным механическое заимствование идей экспериментального контроля, стандартизации и квантификации из других поведенческих наук. Названные идеи в этот ранний период могли быть воплощены лишь при условии отказа от изучения естественных групп и общностей, субкультур, проблематики культурной детерминации личности. Социологов же интересовали именно "труднодоступные" общности и носители установок - эмигранты, бродяги, делинквенты и т.п. В силу этой заинтересованности основными методами сбора данных были включенное наблюдение, нестандартизованное интервью, не подразумевавшие детальной регламентации процедуры и строгого следования нормам "опытной науки". Так, Р.Лапьер, изучавший расовые установки французов и англичан, путешествовал, завязывая разговоры с попутчиками в вагонах первого, второго или третьего класса, с посетителями ресторанов. При этом различия между респондентами были настолько сильны, что немыслимо было задать англичанину тот же "стандартный" вопрос, что и французу, - пригласит ли он негра в свой дом. Приходилось жертвовать стандартизацией условий и сопоставимостью (а значит и возможностью классификации, табулирования и др.) и спрашивать, допустимо ли, когда черные и белые дети играют вместе.

В целом, к концу 20-х годов социологи были склонны использовать разные типы индикаторов установок: данные личных наблюдений за естественным поведением (как в полевых исследованиях Чикагской школы); статистический анализ объективных "нереактивных" показателей поведения - данных голосования, публикаций в прессе и т.п. (пионером здесь был Стюарт Раис [202]); методы "анализа случая" и данные личных документов (Э.Богардус, Ф.Знанецкий и др.); и, наконец, шкалирование установок. Именно в области измерения установок начала оформляться специфическая традиция социологического измерения, отличная от подходов, оформившихся в психологии или эконометрике. Однако эти отличия были следствием не изолированного и недоступного "внешним" влияниям развития, а логически вытекали из переосмысления и творческого заимствования концепций и методов измерения, развивавшихся демографами, экономистами и особенно психологами. История разработки первых шкал установок (Ф.Олпорт и Э.Богардус) позволяет понять причины, по которым шкалирование приняло разные формы

всоциологии и психологии [109. Р.62 ].

В1924г., когда психолог Флойд Г.Олпорт призвал социологов отказаться от преувеличения роли "группового сознания" и попы-

таться объяснить феноменологию группы с позиций социальной психологии личности, социоло Эмори С.Богардус в том же номере "Американского социологического журнала" высказал весьма существенные возражения против такого подхода [68 ]. Если возможно

ленному отказу от идеалов социальной статистики в пользу академической "чистой науки" [236].

14

«групповое» заблуждение, то в такой же мере возможно и "индивидуальное", ивесьмарискованноизмерениеиндивидуальных свойств, Изолированное отгруппового контекста. Сами установки индивида, его ценностные ориентации и даже личностная идентичность произЦрдны от интерсубъективных отношений в группе, от "интерсоцинойстимуляции" другдруга членами группы4. Однако этаконкретная дискуссия еще не содержала сколь-нибудь детализированного исания различия в проведении исследований. Различие стало очевидным позднее, когда вскоре каждый из ученых опубликовал шкалу измерения установок. Как убедительно показала Дж.Конверс, это событиеоченьиллюстративнодляпониманиятого, какразличияв методологических подходах отразились в исследовательской практике "родственных" дисциплин [109. Р.62-68].

2.Шкалы социальной дистанции и традиция измерения

вЧикагской школе

Э.Богардус, защитивший докторскую диссертацию по психологии Чикагском университете по влиянию утомления на производственный травматизм и позднее работавший в университете Южной Калифорнии, испытал сильноевлияние Чикагской школы СОЦИОЛОГЕ, и особенно У.Томаса. Всю свою продуктивную профессиональную деятельность онпосвятил социологии.

Богардус изобрел "шкалу социальной дистанции", опираясь на вдеи Р.Парка [195 ]. Хотя шкала была основана на прямых самоот-

четах о предполагаемом поведении, т.е. респонденты должны были

:ообщить, как бы они себя повели, а не выразить свои политические убеждения или оценку чьих-то действий, по замыслу автора, она должна была измерять установки по отношению к группам и способ-

ствовать анализу структурных отношений, приспособления и кон-

фликтов. Богардус не стремился соотнести установки с личностными чертами (в отличие от Олпорта) и, более того - не считал количественное измерение установок с помощью шкалы сколь-нибудь надежным и самодостаточным. Здесь, как отмечает Дж.Конверс [109.Р.63 ], эн явно следовал традиции Чикагской школы. Измерения расовых установок с помощью шкалы он дополнял личными интервью с эеспондентами, чтобы убедиться, что "шкальные" оценки действигельно совпадают с мнениями, высказываемыми в более неформальной беседе [93]. И хотя, строя шкалу, Богардус основывался на достаточно отчетливых представлениях о кумулятивности, он не стал )азвивать непосредственно следующие отсюда идеи об определении положения респондента на одномерном континууме латентных качеств (что было сделано позднее Л.Гутманом, принадлежавшим уже к "количественной" традиции в социологии). В редактировавшемся

4 Интересно отметить, что самая радикальная критика попытки Олпорта представить группу как воображаемый, номинальный " ярлык" и признать " реальными фактами" лишь суждения, касающиеся отдельного индивидуума, содержится в "Основаниях социологии" Дж.Ландберга (именно в той работе, где излагается последовательно операционалистский подход к социологическому измерению) [173. Р.164-165].

Богардусом журнале "Sociology and Social Research" (первоначально

"Journal of APPlied Sociology") публиковались статьи по мерам со-

циальной дистанции различных групп (расовых, религиозных, профессиональных, возрастных), но, как отмечает Дж.Конверс, "изрядная часть опубликованных здесь работ была свободной от данных, импрессионистской или концептуальной..." [109.Р.65]. И этот "эссеизм" был связан не столько с неприязнью к измерению вообще или недостаточной подготовкой в области статистических методов (долгая жизнь шкалы социальной дистанции явно свидетельствует о высокой методической культуре их создателя), сколько с различием интеллектуальных традиций социологии Чикагской школы и экспериментальной психометрии.

Работы Э.Богардуса и Ф.Олпорта, знаменовавшие собой ранний этап измерения установок, обострили уже существовавшие в социологии противопоставление качественных "case studies" и статистически, т.е. количественно, ориентированных исследований5. Работы Богардуса могли рассматриваться как вклад в "Чикагскую традицию квантификации", "но сам он, видимо, не имел таких устремлений" [109. Р.67]. По сути "психологически-ориентированные" работы Олпорта оказались в тот момент более значимы для развития идей шкалирования, так как именно они послужили непосредственным толчком к созданию шкалы Л.Л.Терстоуна.

Однако, прежде чем обратиться к анализу "психологической ориентации" в шкалировании (Ф.Олпорт, Л.Терстоун и РЛикерт), нам предстоит рассмотреть более широкий контекст, в котором идеи Э.Богардуса не только формировались, но и интерпретировались современниками. Этим контекстом, как уже говорилось, были взгляды социологов Чикагской школы на соотношение "количественного"

и"качественного" в методологии социальных наук. Обозначенная таким образом проблема неоднократно анализировалась историками социологии, однако в последнее десятилетие устоявшиеся ее трактовки подверглись радикальному пересмотру. Поводом для этого стали некоторые работы М.Балмера (и, позднее, Л.Харви), посвященные "количественной традиции Чикагской школы". Обычно Чикагская социология описывалась как ориентированная на этнографические, т.е. "качественные", методы и враждебная "статистике"

и"позитивизму". В определенной мере этот взгляд был связан со стремлением историков социологии сконструировать согласованный

иотчетливый образ Школы как некоторой интерпретативной, феноменологической альтернативы преобладавшему в американской социологии количественному, помологическому подходу. Как это нередко случается в истории науки, столь непротиворечивая и ясная интерпретация оставила "за кадром" слишком много фактов и обстоятельств, существенных для дотошного историка. Традиционная интерпретациявзначительноймереопираласьнаобщеизвестные а факты: нелюбовь Р.Парка к статистике, обоснование У.Томасом

5 Своего рода "промежуточную" позицию занимал С.А.Райс, также исследовавший в конце 20-х годов измерение установок. Он хотя и испытывал влияние работы Ф.Олпорта и Д .Хартмана, но пытался найти" нелабораторные" и объективные меры установок, отличные от мнений (например, результаты выборов).

превосходства личных документов и автобиографий над другими источниками социологических данных, критика Г.Блумером анализа переменных и непопулярность аналитико-статистических методов в среде чикагских исследователей.

Бесспорно, ведущие социологи "Чикагской" ориентации весьма скептически оценивали попытки создать "научную социологию", основанную на принципах репрезентативной выборки, операционализации теоретических понятий и статистической проверки гипотез. Однако даже столь радикальный защитник субъектно-ориентирован- яых биографических методов, как У.Томас, совсем не склонен был Is считать методы статистического причинного вывода неким опасным я бесплодным соблазном эмпирической социологии. Вернее будет сказать, что У.Томас выступал против излишней стандартизации и сверх-рационализации методов исследования, против "методологической ортодоксии", препятствующей диалогической включенности социолога в исследуемую ситуацию и подменяющей содержательную проблематику процедурными и техническими задачами. В 20-е - 30-е годы У.Томас во все большей мере склонен был принять возможность использования количественных методов при условии их применимости к определенному биографическому материалу [143. Р.76 ]. В ряде диссертаций, защищенных в Чикаго в начале 30-х годов, анализировались сравнительные преимущества стандартизированных методов измерения установок и биографического подхода (Стауффер, Браун). Дискуссии о качественных и количественных методах не привели к формированию жесткой "антистатистической" позиции и, судя по воспоминаниям участников событий, скорее послужили толчком к интеграции двух подходов [143. Р.77-78]. Общая для американской социологии 30-х годов тенденция к смещению центра "методологического диспута" с проблемы применимости статистики к проблеме измерения и операционализации теоретических понятий была характерна и для чикагских социологов.

Хотя ведущие представители школы (наиболее очевидный пример - Г.Блумер) чаще всего отрицали дефинитивную природу теоретических понятий в социологии и, следовательно, возможность их операционализации, они не стремились к выработке абсолютно неповторимой и самобытной "Чикагской" позиции в методологии. Иными словами, есть основания говорить о раннем "методологическом плюрализме" чикагцев, стремившихся гибко использовать и качественные, и количественные методы в зависимости от обстоятельств и исследовательской ситуации. Даже позиция Р.Парка не была столь "антистатистической", как иногда считают. Для Парка, как и для У.Томаса, характерен был крайний антинатурализм. Однако он не отрицал полезности статистических данных и социальных обследований. Последние, кстати, были темой курса, который он читал в 20-е годы (с 1917 г. - совместно с Бёрджессом), уделяя особое внимание практическим способам анализа и представления данных "полевых исследований" [143. Р.79-80]. Большинство чикагскихсоциологов, ивпервуюочередьА.СмоллиЭ.Бёрджесс, считали,

что студенты-социологи нуждаются в полноценных курсах по статистике и методам исследования. И Смолл, и Бёрджесс предприняли все возможное, чтобы "заполучить" У.Огберна, в 1927 г. пришедшего из Колумбийского университета в Чикагский. Огберн, чья репутация в области статистики и количественной методологии уже сложилась к моменту переезда в Чикаго, принял самое активное участие во многих междисциплинарных проектах, в том числе осуществлявшихся на муниципальном уровне и связанных с проблемами города. Его преподавательская деятельность повлияла на многих чикагских студентов и лекторов, увеличив их интерес к возможностям и ограничениям квантификации в социологии. Когда в 1929 г. было торжественно открыто новое здание для исследовательских лабораторий общественно-научных факультетов, именно Огберн убедил коллег в том, что вход в здание лучше всего украсит афоризм лорда Кельвина: "Когда ты не умеешь измерять, твое знание скудно и неудовлетворительно".

По мнению Л.Харви, наиболее симптоматичной была позиция Э.Бёрджесса, которого он даже называет " барометром методологических тенденций" [143. Р.87 ] Чикагской школы. Бёрджесс активно участвовал в ранних социальных обследованиях и анализе данных переписей (в 20-е годы он даже возглавлял Чикагскую комиссию по переписи). Позднее он широко использовал корреляционный анализ, занимаясь прогностическими исследованиями устойчивости брака. В этой области он сотрудничал с Огберном - одним из пионеров использования методов частной и множественной корреляции в социологии. Он также считал плодотворным сочетание качественных и количественных методов социологического анализа, когда открываемые в качественном анализе проблемы исследуются формальными количественными методами.

Заметное влияние на сотрудников и студентов социологического факультета оказывали и работы экономистов и психологов, преподававших в Чикагском университете и интенсивно использовавших статистику и количественные методы анализа. Так, прежде чем Огберн стал читать курсы по статистике и методам исследования, студенты и аспиранты-социологи посещали курс по статистике, читавшийся Л.Терстоуном на факультете психологии [143. Р.80]. И Огберн, и учившийся у него С.Стауффер, сотрудничали с политологами и статистиками Чикагского университета уже в 20-е - 30-е годы проводившими массовые социальные обследования иопросы.

Все сказанное позволяет, по меньшей мере, сделать вывод о том, что единой и консолидированной Чикагской "антицифровой" позиции не существовало. Более того, несмотря на критику со стороны интеракционизма и сдержанно-скептическое отношение Блумера, Томаса и Парка к статистике, массовым опросам и - шире - к возможностям помологического подхода, уже в первой трети века в Чикаго существовала достаточно развитая и интересная традиция квантификации, повлиявшая на становление методологии социологических исследований.

3. Психологическая ориентация: Ф.Олпорт, Л.Л.Терстоун, Р.Ликерт

Использованный в заголовке термин "психологичекая ориентация" достаточно условен, но уместен здесь для того, чтобы охарактеризовать работы, связанные с психологией не столько институционально, сколько сходством в формулировке проблем и методологии. Ф.Олпорт учился в Гарварде и получил основательную подготовку в экспериментальной психологии. Работая в Сиракьюзском университете, он занимался социальной психологией и исследованиями установок. Уже ранние его работы привлекли к себе внимание в среде психологов и социологов, заинтересованных в проблемах измерения (например, С.А.Райс, ученик Ф.Гиддингса, как и многие его ученики, испытывавший интерес к проблемам квантификации и немало сделавший для утверждения количественных методов в социологии, в монографии 1928 г., посвященной количественным методам в политологии [202], уделяет основное внимание проблемам

измерения установок и многократно ссылается на близкую к его собственному подходу статью Ф.Олпорта [69 ], а также на личную переписку с ним по проблемам распределения мнений). Именно Ф.Олпорт часто считается одним из основателей "научной", т.е. объективной и эмпирически ориентированной социальной психологии.

Шкала Ф.Олпорта (разработанная в сотрудничестве с Д.Хартманом) была куда менее проста, чем шкалы социальной дистанции, и предполагала весьма высокую осведомленность в политике со стороны респондентов [69]. В отличие от Э.Богардуса, считавшего, что едва ли может быть надежным измерение, основанное на рефлексии респондентов по поводу своих мыслей, установок и поступков, и довольно настороженно относившегося к прямому измерению "внутренних состояний", Олпорт не только пытался измерить установки через мнения, но и соотнести их с личностными особенностями.

Испытуемыми Олпорта были студенты колледжа (и здесь он ориентировался на экспериментальную традицию, в отличие от чикагских социологов, стремившихся изучать естественные группы и ситуации "реального мира"). Высказывания шкалы относились к семи "объектам установки", включая Лигу наций, Ку-клукс-клан и "сухой закон". Очень важной новацией Олпорта было введение экспертной процедуры. Этот прием сыграл значительную роль в возникновении терстоуновского подхода к шкалированию. Судьи (преподаватели колледжа) должны были отобрать и упорядочить от одной крайней позиции к другой высказывания из письменных сочинений шестидесяти студентов, содержавших их личные мнения. Отдельные шкалы отличались числом градаций и сложностью. Некоторые формулировки были просты ("Кулидж прекрасно подходит для президентского поста" в шкале установок по отношению к президенту Кулиджу), некоторые - весьма сложны и пространны (например, высказывания шкалы установок по отношению к распределению богатств). Студенты должны были каждый раз выбрать одно высказывание, лучше