21-02-2013_19-11-15 / Киричек А.В. Русская философ мысль в PDF / текст_1

XX века будет отстаивать австрийский психолог Виктор Франкл1, который, подобно Достоевскому, также испил полную чашу страданий, пройдя фашистские концлагеря, потеряв там жену, родителей, братьев.

Но в чём же этот смысл состоит? Без сомнения, он состоит именно в любви, в движении к добру, к Богу. Отходя от добра, вступая на путь зла, человек заглушает голос своей совести и теряет нечто, без чего ему жить нельзя. Драма многих героев Достоевского – Раскольникова, Ставрогина, Ивана Карамазова – в том и состоит, что они направили свою свободу ко злу, пошли против заповедей Божих, и за это их ждёт неминуемая расплата – суд совести. Как отмечает В. В. Зеньковский, «основной истиной о человеке остается для Достоевского то, что человеку невозможно прожить без Бога – и кто теряет веру в Бога, тот становится… на путь человекобожества»2.

Но одной любви, по-видимому, недостаточно, чтобы сделать жизнь человека осмысленной. Для полноты человеческого существования необходима ещё и красота. Пожалуй, слова писателя о том, что «красота спасет мир» – самые известные из всех, сказанных им. «Без науки можно прожить человечеству – заявляет старик Верховенский («Бесы»), – без хлеба, без одной только красоты невозможно. Вся тайна тут, вся история тут». Тайна красоты, похоже, мучила Достоевского не меньше, чем тайна человека. В своём последнем романе устами Дмитрия Карамазова он заявляет: «Красота – это страшная и ужасная вещь… тут берега сходятся, тут все противоречия вместе живут… Страшно то, что то, что уму представляется позором, то сердцу – сплошь красотой»3. Но на вопрос, зачем в мире красота, Достоевский ответить не успел. Эта честь выпала другому русскому философу – В. С. Соловьеву.

Пожалуй, в наивысшей степени гуманизм, если под ним понимать любовь к человеку, проявился в небольшой притче «о слезинке ребёнка» из романа «Братья Карамазовы». Писатель задаётся простым вопросом: «Зачем страдают невинные дети?» Всё дальнейшее изложение посвящено описанию вполне реальных фактов детских страданий: турки, вырезающие

1Виктор Франкл (1905–1997 гг.) – австрийский психолог, основатель логотерапии – оригинального философско-психотерапевтического учения, задача которого – помочь человеку обрести смысл жизни. Франкл полагал, что отсутствие, потеря смысла жизни пагубно сказывается на душевном здоровье человека, невротизирует его, порой делает жизнь совершенно невыносимой. В конце жизни Франкл писал: «Я видел смысл своей жизни в том, чтобы помогать другим находить смысл жизни».

2Зеньковский В. В. История русской философии. – М.: Академический Проект,

Раритет, 2001, С. 410.

3Цит. по: Зеньковский В. В. Указ. соч. С. 413.

123

младенцев из чрева матери или подхватывающие их на штыки на глазах матерей; «интеллигентный образованный господин», секущий до смерти родную дочь за малейшую провинность; пятилетняя девчоночка, которую родители, «почтеннейшие и чиновные люди, образованные и воспитанные», бьют, секут, пинают ногами, выставляют голой на мороз, обмазывают лицо калом и заставляют её его есть; генерал, затравивший псами крепостного мальчика только за то, что тот, играя, попал камнем в ногу его любимой собаки.

Достоевский, как и его герои, решительно не понимает, какой высший смысл может быть в страданиях неповинных детей. Неужели они страдают для того, чтобы такой ценой «купить будущую гармонию»? Чем могут быть искуплены слезы замученных детей? Отмщением на том свете? «Но зачем мне их отмщение, – вопрошает писатель, – зачем мне ад для мучителей, что тут ад может поправить, когда те уже замучены? И какая же гармония, если ад: я простить хочу и обнять хочу, я не хочу, чтобы страдали больше. И если страдания детей пошли на пополнение той суммы страданий, которая необходима была для покупки истины, то я утверждаю заранее, что вся истина не стоит такой цены».1 И в заключение Иван Карамазов спрашивает брата Алешу: «Скажи мне сам прямо, я зову тебя – отвечай: представь, что это ты сам возводишь здание судьбы человеческой с целью в финале осчастливить людей, дать им наконец мир и покой, но для этого необходимо и неминуемо предстояло бы замучить всего лишь одно только крохотное созданьице, вот того самого ребеночка, бившего себя кулачоночком в грудь, и на неотмщённых слезках его основать это здание, согласился ли ты быть архитектором на этих условиях, скажи и не лги!» На что Алёша прямо отвечает: «Нет, не согласился бы»2.

Пожалуй, история мировой культуры не знала ещё постановки проблемы ценности человеческой жизни в такой предельно острой форме, когда на одной чаше весов – всеобщее счастье, земной рай на всей земле, рай без болезней, войн, может быть, без самой смерти, а на другой – только одна слезинка невинно замученного ребёнка. И вторая чаша перевешивает – жизнь человеческая бесценна, нельзя ей жертвовать даже ради самых возвышенных целей. Но в притче есть и другой смысл: нельзя построить всеобщее счастье, используя неправые средства, на страданиях людей. И эту истину доказал весь последующий опыт России: советское государство задумывалось как общество всеобщего благоденствия, но будучи построено на костях и крови миллионов людей, не принесло счастья народу.

1Цит. по: О великом инквизиторе…, С. 22.

2Там же. С. 22–23.

124

Значительное место в идейном мире Достоевского занимали мысли о России и русском народе. От славянофилов он унаследовал и любовь к отчизне, и веру в её высокое историческое призвание, и критическое отношение к Западу. В «Дневнике писателя» за 1873 год встречаем запись: «Может быть, главнейшее предызбранное назначение народа русского в судьбах всего человечества и состоит лишь в том, чтобы сохранить у себя этот божественный образ Христа во всей чистоте, а когда придёт время, – явить этот образ миру, потерявшему пути свои!»1. Глубоко убежденный в нашем внутреннем превосходстве перед Европою, он твердо верует, что она не нынче, так завтра постучится к нам и будет требовать, чтобы мы шли спасать ее от нее самой. Достоевский называет Европу не иначе, как «кладбищем», хотя и «самым дорогим кладбищем», которое может оживить только русская идея, русское православие.

Достоевский вовсе не закрывает глаза на недостатки нашего народа: он видит в нём и грязь, и даже грубый материализм, но считает это явлением наносным и преходящим. Что касается до средства очиститься, оно у Достоевского то же самое, что и у всех лучших людей его времени. «Я не хочу, – говорит писатель, – мыслить и жить иначе, как с верой, что все наши 90 миллионов русских будут образованы, очеловечены и счастливы. Я знаю и твердо верую, что всеобщее просвещение у нас никому повредить не может».2 Важнейшей чертой русского народа, по мнению писателя, является «всечеловечность». Вот как пишет о ней Стефан Цвейг: «Для него [Достоевского] русский гений заключается в способности всё понять, разрешить все противоречия! Русский – это все разумеющий человек и потому гибкий в высшем смысле этого слова. И его государство, государство будущего, будет церковью, формой братского общения, взаимного понимания вместо подчинения»3.

В историю русской и мировой культуры Достоевский вошёл не только как гениальный знаток человеческой души, её «подполья», но, прежде всего, как великий гуманист, как последовательный защитник идеи свободы, как проповедник любви и всеобщего братства на основе истин христианства.

Другой выдающийся русский писатель – Лев Николаевич Толстой – также был озабочен проблемой человека, однако ставил и решал её иначе, чем Достоевский. В результате Толстой выступил как реформатор

1Цит. по: Селиверстов Ю. И. Вступ. статья к книге: О великом инквизиторе: Достоевский и последующие. – М.: Молодая гвардия, 1992, С. 9.

2Цит. по: Кирпичников А. Достоевский (статья) // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона (1890–1907) – М., 2003 (на 6 CD-дисках).

3Цвейг С. Три мастера: Бальзак, Диккенс, Достоевский. Триумф и трагедия Эразма Роттердамского. – М.: Республика, 1992, С. 148.

125

христианской религии, за что и был отлучен от Православной церкви. Но сначала скажем несколько слов о его жизненном пути.

Лев Николаевич Толстой родился 28 августа 1828 года в Ясной По-

ляне – родовой усадьбе его матери в Тульской губернии. Толстой был четвертым ребенком в большой знатной дворянской семье. Его мать, урожденная княжна Волконская, умерла, когда Толстому не было еще двух лет, позднее, в 1837 г., умирает и отец, участник войны 1812 года, и дети остаются на попечении родственников. Когда Толстому исполнилось 13 лет, семья переехала в Казань, где в 1844 году Толстой поступил в университет на отделение восточных языков философского факультета, а затем перевелся на юридический факультет. Однако занятия не вызывали у него живого интереса, и он со страстью предавался светским развлечениям: от отца Толстой унаследовал страсть к охоте, картам, пирушкам. Ему страстно хотелось блистать в обществе, заслужить репутацию молодого человека comme il faut1. Но внешних данных для этого у него не было: он был некрасив, неловок, и, кроме того, ему мешала природная застенчивость. Вместе с тем в нем шла напряженная внутренняя борьба и выработка строгого нравственного идеала.

Весной 1847 г. он бросает университет и уезжает в Ясную Поляну, где занимается обустройством жизни своих крестьян, совмещая это занятие с изучением наук и иногда наезжая в Москву ради развлечений. В 1851 году старший брат Николай, офицер действующей армии, уговорил Толстого ехать вместе на Кавказ. Почти три года писатель прожил в казачьей станице на берегу Терека, выезжая в Кизляр, Тифлис, Владикавказ и участвуя в военных действиях. На Кавказе Толстой написал свое первое произведение – повесть «Детство» и отправил ее в журнал «Современник»: литературный дебют сразу принес Толстому настоящее признание. В 1854– 1855 годах Толстой участвовал в составе Крымской армии в обороне Севастополя: командовал батареей на 4-м бастионе, проявив редкую личную храбрость (награжден орденом св. Анны и медалями). В это время он уже мечтает, ни много ни мало, об «основании новой религии». В дневнике Толстого от 5 марта 1855 года находим запись: «Разговор о божестве и вере навёл меня на великую, громадную мысль, осуществлению которой я чувствую себя способным посвятить жизнь. Мысль эта – основание новой религии, религии Христа, но очищенной от веры и таинственности, религии практической» (жирный шрифт авт.).

1 «Сomme il faut» (фр. досл. «как надо») – в данном контексте обозначает человека, следующего поведенческим образцам своего времени, стремящегося не отстать от моды в одежде, манерах, образе жизни.

126

Вноябре 1855 года Толстой приехал в Петербург, где его встретили как «великую надежду русской литературы» (Некрасов). Однако в литературной среде он чувствовал себя чужим и в начале 1857 уехал за границу. Побывав во Франции, Италии, Швейцарии, Германии, Толстой составил себе довольно негативное мнение о Европе. Косвенно оно выразилось в том, что нигде в своих сочинениях писатель не обмолвился ни единым добрым словом о тех или других сторонах заграничной жизни, нигде не поставил культурное превосходство Запада нам в пример. Свое разочарование в европейской жизни он выразил в рассказе «Люцерн». Лежащий в основе европейского общества контраст между богатством и бедностью схвачен здесь Толстым с поражающей силой. Он сумел рассмотреть его сквозь великолепный внешний покров европейской культуры.

Вернувшись в Россию, Толстой увлекается педагогической дея-

тельностью: открывает в Ясной Поляне и окрестностях более двадцати школ для крестьянских детей, начинает издавать журнал, в котором обнародует собственные воззрения на воспитание и образование. Писатель доказывает, что основой обучения должна быть «свобода учащегося» и отказ насилия в преподавании. Единственным методом преподавания и воспитания, который он признавал, было отсутствие всякого метода. Все в преподавании должно быть индивидуально – и учитель, и ученик, и их взаимные отношения. В Яснополянской школе дети сидели, кто где хотел, кто сколько хотел и кто как хотел. Никакой определенной программы преподавания не было. Единственная задача учителя заключалась в том, чтобы заинтересовать класс. Несмотря на этот крайний педагогический анархизм, занятия шли прекрасно.

Всентябре 1862 года Толстой женился на восемнадцатилетней Софье Андреевне Берс (1844–1919 гг.), дочери врача из остзейских немцев, и сразу после венчания увёз жену из Москвы в Ясную Поляну, где полностью отдался семейной жизни и хозяйственным заботам. В лице своей жены он нашел не только вернейшего и преданнейшего друга, умелую хозяйку, приведшую в порядок финансовые дела писателя, но и незаменимую помощницу во всех делах, практических и литературных: по семи раз она переписывала без конца им переделываемые, дополняемые и исправляемые произведения. Наступает самый плодотворный период в творчестве писателя: в течение 15 лет он создаёт два великих романа «Войну и мир»

(1863–1869) и «Анну Каренину» (1873–1877). С точки зрения идейного со-

держания наиболее интересен первый роман, в котором Толстой излагает оригинальную фаталистическую философию истории: ход исторических событий очень мало зависит даже от воли выдающейся личности, какой был Кутузов, ибо всем правят объективные законы истории.

127

На рубеже 70–80-х годов на фоне семейного благополучия и литературной славы внезапно происходит духовный кризис, радикально изменивший всё мировоззрение писателя. Ужас заключался в том, что, будучи в расцвете сил и здоровья, он утратил всякую охоту наслаждаться жизнью; ему стало «нечем жить», потому что он не мог себе уяснить цель и смысл жизни. В сфере материальных интересов он стал говорить себе: «Ну хорошо, у тебя будет 6000 десятин в Самарской губернии, 300 голов лошадей, а потом?»; в сфере литературной: «Ну хорошо, ты будешь славнее Гоголя, Пушкина, Шекспира, Мольера, всех писателей в мире, – ну и что ж!». Начиная думать о воспитании детей, он спрашивал себя: «зачем?»; рассуждая «о том, как народ может достигнуть благосостояния», он «вдруг говорил себе: а мне что за дело?». В общем, он «почувствовал, что то, на чем он стоял, подломилось, что того, чем он жил, уже нет». Естественным результатом была мысль о самоубийстве: «Я, счастливый человек, прятал от себя шнурок, чтобы не повеситься на перекладине между шкапами в своей комнате, где я каждый день бывал один, раздеваясь, и перестал ходить с ружьем на охоту, чтобы не соблазниться слишком легким способом избавления себя от жизни. Я сам не знал, чего я хочу: я боялся жизни, стремился прочь от нее и, между тем, чего-то еще надеялся от нее»1.

Вся его дальнейшая жизнь представляет собою мучительную борьбу с противоречиями жизни. Вот как пишет об этом Стефан Цвейг: «Тридцать лет, от двадцатого года своей жизни до пятидесятого, Толстой жил жизнью творца – беззаботный и свободный. Тридцать лет, от пятидесятого года до конца своих дней, он живёт в поисках смысла жизни и познания её, в борьбе за непостижимое, прикованный к недостижимому. Ему жилось легко, пока он не поставил себе непомерную задачу – спасти этой борьбой за истину не только себя, но и всё человечество. То, что он взялся за эту задачу, заставляет причислить его к лику героев, пожалуй, даже святых. То, что он изнемог под её тяжестью, делает его самым человечным из всех людей»2.

Толстой разочаровывается в привычных ценностях – семье, детях, славе, художественном творчестве, материальном достатке – и в поиске смысла жизни обращается к религиозно-нравственным исканиям. Он штудирует Библию и богословские трактаты, встречается со старцами и раскольниками. Результатом этой деятельности становятся сочинения: «Ис-

следование догматического богословия» (1879–1880 гг.). «Соединение и перевод четырех Евангелий» (1880–1881 гг.), «В чем моя вера» (1884 г.) и

др., в которых Толстой выступает как религиозный реформатор.

1Цит. по: Толстой (статья) // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона

(1890–1907) – М., 2003 (на 6 CD-дисках).

2Цвейг С. Собрание сочинений: В 10 т. – Т. 3: Нетерпение сердца: Роман. Три певца своей жизни: Казанова, Стендаль, Толстой. – М.: ТЕРРА, 1992, С. 557.

128

Писатель становится обличителем «неправды» современной цивилизации, призывая, в духе Руссо, вернуться к простой, народной жизни и отказаться от государства, церкви, собственности, искусства1 и даже семьи и брака. В образованности, науке, искусстве, успехах техники он видит только облегченные и усовершенствованные способы эксплуатации народа высшими классами. Начинает «новую жизнь» Толстой с самого себя – отказывается от прав литературной собственности, своё состояние передаёт семье, стремится жить жизнью не графа, а обыкновенного русского мужика, много занимается физическим трудом, одевается в простейшую одежду, становится вегетарианцем. Дважды он пытается уйти из семьи (в 1884

и1897 гг.), и дважды возвращается из милосердной любви к жене и детям.

Вфеврале 1901 г. Синод Православной Церкви исключает Толстого из числа своих верноподданных за то, что тот осмелился самостоятельно, на свой страх и риск, интерпретировать учение Христа. В определении Св. Синода было, в частности, сказано: «Известный всему миру писатель, русский по рождению, православный по крещению и воспитанию своему, граф Толстой, в прельщении гордого ума своего, дерзко восстал на Господа и на Христа Его и на святое Его достояние, явно перед всеми отрекшись от вскормившей и воспитавшей его Матери, церкви православной, и посвятил свою литературную деятельность и данный ему от Бога талант на распространение в народе учений, противных Христу и церкви, и на истребление в умах и сердцах людей веры отеческой, веры православной… В своих сочинениях и письмах… он проповедует, с ревностью фанатика, ниспровержение всех догматов православной церкви и самой сущности веры христианской: отвергает личного живого Бога, в Святой Троице славимого, Создателя и Промыслителя вселенной; отрицает Господа Иисуса Христа – Богочеловека, Искупителя и Спасителя мира, пострадавшего нас ради человеков и нашего ради спасения и воскресшего из мертвых; отрицает бессемянное зачатие по человечеству Христа Господа и девство до рождества и по рождестве Пречистой Богородицы Приснодевы Марии, не признает загробной жизни и мздовоздаяния, отвергает все таинства церкви…». В силу всего этого «церковь не считает его своим членом и не может считать, доколе он не раскается и не восстановит своего общения с нею»2.

1В трактате «Об искусстве» Толстой либо совершенно отрицает, либо значительно умаляет художественное значение Данте, Рафаэля, Гете, Шекспира, Бетховена и других творцов, он прямо приходит к выводу, что «чем больше мы отдаемся красоте, тем больше мы отдаляемся от добра».

2Цит. по: Толстой (статья) // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона

(1890–1907) – М., 2003 (на 6 CD-дисках).

129

Следует добавить, что известие об отлучении от церкви, как отмечают близкие писателя, не произвело на него заметного впечатления, оставило почти полностью равнодушным. По вышеперечисленному перечню «грехов» Толстого, адресованных ему руководством церкви, можно вполне судить и о характере развиваемого им учения, суть которого сводилась к рациональному, разумному переосмыслению христианства, изгнанию из религии представлений о чудесах, таинствах, т. е. всего, что противоречит здравому смыслу, но составляет самую суть, ядро любой религии.

В1910 г. Толстой в третий и последний раз покидает семью: поздней осенью 28 октября, около 6 часов утра, 82-летний всемирно известный писатель, таясь словно вор, направляясь, сам не зная куда, вырывается на свободу, сопровождаемый только своим личным врачом. Из вещей он взял лишь дневник, карандаш и перо… Он садится на поезд в вагон третьего класса, называет себя попутчикам Тимофеем Николаевым… Но не тут-то было! Кто-то узнал великого писателя и … И вот уже газеты полны длинными сообщениями о бегстве Толстого, корреспонденты следят за его перемещениями… Не выдержав этого внимания, Толстой заболевает в пути и вынужден сойти на маленькой железнодорожной станции Астапово. Здесь,

вдоме начальника станции в маленькой служебной комнатке, он провел последние семь дней своей жизни. Умер Толстой 7 ноября 1910 г. Событием общероссийского масштаба стали похороны писателя в Ясной Поляне.

Из всего философского учения1 наибольший интерес представляют его этические взгляды, неразрывно связанные с религиозным реформаторством мыслителя. Именно на них мы и остановимся более подробно.

Висторию этики Лев Николаевич Толстой вошёл как основоположник учения о непротивлении злу силою, став автором влиятельного сегодня направления мысли – этики ненасилия. Отправным пунктом его учения можно считать вопрос о смысле жизни. Ощутив в 50-летнем возрасте пустоту собственного существования, эфемерность и тленность богатства, славы, семьи (ведь дети тоже когда-нибудь умрут), Толстой приходит к вы-

воду, что осмысленной жизнь может быть только тогда, когда она слу-

жит не чему-то временному, но вечному, бессмертному, не имеющему конца. Смысл жизни не может заключаться в жизни для себя, для других и даже для человечества, ибо всё это не вечно, поэтому поиски смысла жиз-

ни неизбежно приводят человека к Богу, который и есть единственное вечное и бессмертное бытие, источник всякой жизни и разума.

1 Произведения, в которых Толстой излагает свои религиозно-нравственные и философские идеи, можно подразделить на четыре цикла: исповедальный – «Исповедь», «В

чём моя вера?» и др.; теоретический – «Что такое религия и в чём сущность её?», «Царство Божие внутри вас», «Закон насилия и закон любви» и др.; публицистический – «Не убий», «Не могу молчать» и др.; художественный – «Смерть Ивана Ильича», «Крейцерова соната», «Воскресение», «Отец Сергий» и др.

130

Отсюда вытекает, что высшим законом жизни является заповедь любви к Богу. Однако человек знает о Боге лишь то, что Он существует, человек не может знать, что такое Бог. Поэтому отношение к Богу реализуется человеком не прямо, а косвенно – через правильное отношение к другим людям и к самому себе. Правильное отношение к себе есть спа-

сение души, ведь именно душа является средоточием божественного на-

чала в человеке. Правильное отношение к другим людям есть братское отношение, оно проистекает из равенства всех людей перед Богом.

Осуществление смысла жизни связывается Толстым с движением к идеалу, недостижимому нравственному образцу, которым выступает личность Иисуса Христа: обычный человек может и должен подражать Спасителю, но никогда ему не суждено с ним сравняться. По существу писатель предпринимает попытку ревизии христианского учения, суть которой – очистить учение Христа от всего чуждого, в том числе и от церковных интерпретаций, которые, по мнению Толстого, только исказили евангельскую истину.

Главным в учении Христа Толстой справедливо считает заповедь любви к ближнему, однако он делает акцент на её отрицательной формулировке, которая звучит, как «не противься злому». В Евангелии от Матфея читаем: «Вы слышали, что сказано: «око за око и зуб за зуб». А я говорю Вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую; и кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду» (Мф, 5:38–41) (выделенный шрифт – авт.). Эту заповедь Толстой возводит в абсолют, считая, что насилие не-

допустимо никем, никогда и ни при каких условиях.

Толстой даёт три постепенно углубляющихся определения насилия:

1)физическое пресечение, убийство или угроза убийством;

2)внешнее воздействие;

3)узурпация свободной воли.

Впонимании Толстого насилие прямо противоположно любви и тождественно злу. Любить – значит делать так, как хочет другой. Насиловать – значит делать то, чего не хочет другой. Если насилие есть абсолютное зло, то целью человеческой жизни – как на уровне индивида, так и на уровне всего человечества – должно стать искоренение любых форм насилия.

Самый надёжный путь искоренения насилия – отказ от участия в насилии, какие бы формы оно ни принимало.

Ошибка Толстого состоит в том, что он, во-первых, осмелился самостоятельно, на свой страх и риск, толковать Священное Писание, самоуверенно полагая, что его интерпретации более справедливы, чем интерпретации всей Церкви в лице многочисленных церковных авторитетов – отцов Церкви. Но ведь Библия – книга именно церковная, составленная Церковью из отобранных ею книг, поэтому только Церковь вправе и толковать

131

её; во-вторых, Толстой думает, что он не перетолковывает слова Христа, а просто воспроизводит их, но на самом деле это не так: Христос говорит: «не противься злому», а Толстой от себя уточняет: «не противься злу насилием», т. е. считает допустимым сопротивление злу ненасильственными методами (например, посредством убеждения, спора, бойкота и пр.); в-третьих, Толстой строит свою этику только на тех положениях Нового Завета, которые ему нравятся, а другие как бы «забывает». Например, в том же Евангелии от Матфея читаем: «Не думайте, что Я пришёл принести мир на землю; не мир пришёл я принести, но меч, ибо Я пришёл разделить человека с отцом его, и дочь с матерью её, и невестку со свекровью её. И враги человеку – домашние его» (Мф, 10:34–36).

Толстой считал насилие абсолютно недопустимым: если мы допускаем хоть один случай «оправданного» убийства, то мы открываем их бесконечную череду, ибо один акт насилия по цепочке порождает другие, и эта цепочка может уходить в бесконечность. По мнению писателя, узаконенная государством смертная казнь подлежит большему осуждению, чем убийство из-за страсти или по другим личным мотивам. Первая хуже, безнравственнее, чем второе именно потому, что отличается холодной систематичностью, претензией на оправданность, законность, справедливость.

Толстой считал также несостоятельной утилитаристскую аргументацию в пользу насилия, согласно которой насилие оправданно тогда, когда оно пресекает большее насилие. Когда мы убиваем человека, который занёс нож над жертвой, мы никогда не можем с полной уверенностью знать, привёл ли бы он своё намерение в действие или нет, не изменилось ли бы что-нибудь в последний миг в его сознании. Когда мы казним преступника, то мы опять-таки не можем быть стопроцентно уверены, что преступник не изменится, не раскается, и что наша казнь не окажется бесполезной жестокостью. Но и допустив, что речь идёт о преступнике закоренелом, который бы никогда не изменился, казнь не может быть прагматически оправдана, ибо казни так воздействуют на окружающих, в первую очередь близких казнимому людей, что порождают врагов вдвое больше и вдвое злее, чем те, кто были убиты и зарыты в землю. Одним словом, насилие имеет тенденцию воспроизводиться в расширяющихся масштабах.

Однако аргументацию Толстого можно опровергнуть, доведя до абсурда. Ведь не только смертная казнь, но и тюремное заключение есть форма насилия. Значит надо отменить и тюрьмы, и суды, и полицию, т. е. все органы насилия. И Толстой прямо призывает к ликвидации государства, прежде всего, его карательных органов. Но к чему это приведёт на практике? На наш взгляд, это приведёт именно к экспансии, взрывному росту насильственных действий и, в конечном счёте, распаду и исчезновению общества, ибо преступники, зная о собственной безнаказанности, будут открыто убивать и грабить. Иными словами, человечество придёт к состоянию «войны всех против всех».

132