Культурология (Иконникова,Большаков)

танцовщиков. В Москве, Ленинграде, в столицах союзных республик возникли великолепные симфонические оркестры с дирижерами мирового значения, хоры, театры, танцевальные коллективы. Достаточно напомнить пианистов Гилельса и Рихтера, скрипачей Ойстрах, виолончелиста Ростроповича, дирижеров Зандерлинга, Кондрашина, Светланова, Рождественского.

Из театров некоторые сохранили традиционное богатство (МХАТ

иМалый драматический в Москве). Некоторые появились, становясь удивительными по актерскому составу, режиссерским решениям, общественному резонансу (БДТ в Ленинграде, «Современник» в Москве). Поражали своим мастерством Государственный академический хор Союза ССР, мужской хор г. Эрнесакса в Эстонии, танцевальные ансамбли Моисеева, «Березка». Всемирно признанная балетная школа с Улановой, Дудинской, Плисецкой, Сергеевым, Чабукиани и многи- ми-многими другими. Перечислять имена блестящих актеров театра и кино просто невозможно. Многие из них были, а некоторые остаются

исейчас, звездами мировой величины.

Интересно, что художественные руководители школ, оркестров, театров и других художественных коллективов 1940–1950-х гг. были примерно однотипны по стилю руководства, в чем-то близкому к стилю партийных и государственных функционеров. Авторитаризм, жесткость, зачастую грубость. Но в отличие от чиновников художественные руководители, такие как Мравинский, Товстоногов, Александров (руководитель Ансамбля песни и пляски Советской Армии) – обладали талантом и вкусом. Правдами и неправдами, они добивались разрешения исполнять и ставить то, что другим не удавалось. Некоторые из них творили, что называется, «на грани фола», впрочем, обычно не выходя за грань.

Среди не исполнителей в несколько лучшем положении, чем другие, оказывались художники, которые придерживались традиционных направлений в художественном творчестве. В их числе были те, кто успел создать самое интересное, пока не «перекрыли кислород». Как это было, скажем с Ильфом и Петровым, с Шолоховым, который к тому же удачно представлял себя «верным сыном партии». Некоторые ухитрялись почти не касаться «острых углов» (Пришвин, Паустовский). Кому-то способствовали избранный жанр (пейзажная живопись) или вид искусства, такой как музыка, позволявшая самовыражаться более свободно, нежели в литературе, лишь бы название и текст (если он был) оставались идеологически нейтральными.

Идеологическое давление на искусство то усиливалось, то несколько ослаблялось. И само искусство менялось. Искусство 1920–1930 х гг.

отличалось большим разнообразием: его еще не успели «зажать» всерьез. В 1940–1950-е гг., особенно когда железный занавес почти закрыл общение с мировой художественной культурой, положение изменилось. Искусство все в большей мере становилось придатком идеологии, переставая быть искусством. Утвердились некие стандарты, схемы, согласно которым изображение в кино и литературе даже героизма и жертвенности на войне напоминали лубочные картинки. Сказочные герои сражались со злобными, но удивительно глупыми врагами, попадавшими в нелепые ситуации. Исторические кинокартины (Об Александре Невском, адмиралах Ушакове, Нахимове и т. д.) тоже строились по одной и той же схеме. Фильмы были проникнуты патетикой, иногда сочетавшейся с юмором (часто довольно плоским), нередко с неплохой музыкой, с элементами мелодраматизма. В ходу были и развлекательные комедии по типу американских. Во всем должен был преобладать мажор побеждающих и победителей. Человеческая жизнь и человеческие чувства изображались, мягко говоря, односторонне. Впрочем, при дефиците развлечений все это смотрелось, читалось, слушалось.

В это время, особенно в период войны, создавались и значительные произведения искусства, такие как 7-я Ленинградская симфония Д. Шостаковича, писались неплохие стихи о войне, и не только, создавались задушевные лирические песни.

Тем не менее общий уровень художественной культуры 1950-х гг. и вкус публики (правда, количественно выросшей) несколько снизились. На этом фоне особенно ярко высветились изменения в искусстве в пору и после оттепели 1960-х гг.

Правда (то, что считалось тогда правдой) о культе личности, о сталинских репрессиях подействовала на состояние художественной культуры едва ли не в первую очередь. Некоторые из старой гвардии советского искусства ощутили временную растерянность, вплоть до отчаяния, доведшего писателя А. Фадеева, например, до самоубийства. Ведь многие из них не только славили отца народов и воспевали действия НКВД, фактически благословляя репрессии, но и доносили на собратьев по искусству, клеймили, осуждали, как оказалось, безвинных.

Молодые художники не имели на своих плечах груза ответственности за содеянное. Они уже и мыслили, и чувствовали многое иначе, чем старшие. Им показалось, что в обществе наконец-то реализуется тенденция к творчеству, свободному от указаний сверху, от страха, к творчеству искреннему и честному. Причем это не означало отказа от признания высшей ценностью строительства социализма, комму-

низма. Большинство так называемых шестидесятников даже не приближались к антикоммунистическим настроениям. Наоборот, они хотели всеми силами содействовать утверждению истинного социализма в их стране. Социализма, освобожденного от перекосов, недостатков, которые, по их мнению, были в партийной, комсомольской деятельности.

Деятелей искусства, и молодых и немолодых, потянуло к правде, к честному изображению того, что есть в этой жизни, к искреннему выражению своих мыслей и чувств. Мемуарная книга И. Эренбурга «Люди, годы, жизнь», рассказы А. Солженицына, его же «Один день Ивана Денисовича» поразили откровенностью, высвечиванием ранее запретного. Советские кинорежиссеры стали совершенно иначе, чем раньше, показывать войну. В череде кинофильмов (один пронзительнее другого) от «Баллады о солдате» Чухрая до «Иванова детства» Тарковского и «Проверки на дорогах» Германа зрители увидели войну «как она была». Даже враги в фильмах и телесериалах стали изображаться неглупыми, талантливыми, в чем-то привлекательными (как шеф гестапо Мюллер в изображении Л. Броневого). Писатели-деревенщики, среди которых силой таланта выделялся В. Астафьев, показывали без прикрас сельскую Россию, глубинку и на этом материале поднимали, более или менее удачно, целые пласты национальных и общечеловеческих проблем. В стране начался поэтический бум. Как-то сразу появилось множество молодых талантливых поэтов (Евтушенко, Вознесенский, Рождественский, Ахмадулина, Кушнер и др.).

Некоторым из деятелей искусства открылся путь за рубеж. Они познакомились с художественной культурой Европы и Америки. Оттуда, с Запада, в СССР ворвалась новая музыка (рок-н-ролл, диско и т. д.), новые буйные танцы (рок, твист, шейк) после традиционных вальса, танго и фокстрота. Новые моды в одежде: узкие, а потом сверхширокие брюки, юбки-мини, а потом макси, женские брючные костюмы, за которые поначалу молодых преподавательниц вузов прорабатывали на партийных и комсомольских собраниях.

Вся молодая часть страны слушала «Битлс», в то время как в газетах и по радио клеймили битломанию. Но в СССР появились подражатели и последователи западных музыкантов. На смену академическим и народным музыкальным ансамблям пришли советские ВИА (вокаль- но-инструментальные ансамбли). Начал свое развитие русский рок. Обновилась вся советская эстрада. В песенном жанре она была вторичной. Звездой первой величины оказалась талантливая самобытная певица А. Пугачева.

Что касается сатиры, то А. Райкин начал творить раньше, чем «процесс пошел». Но теперь тексты ему писал М. Жванецкий, и они стали намного острее. Сатирическое начало проникло и в киноискусство. Кинокомедия с такими режиссерами, как Э. Рязанов, Л. Гайдай, в своем развитии достигла значительных высот, стала разнообразной: то лирически размышляющей, то остро высмеивающей, то горько-ироничной, вплоть до трагикомических нот. В этом жанре были порождены настоящие шедевры киноискусства, такие как «Белое солнце пустыни», «Бриллиантовая рука», «Берегись автомобиля» и др.

Зрителей волновали фильмы кинорежиссера А. Тарковского («Андрей Рублев», «Зеркало»), позже глубокие киноленты А. Германа, тонкое талантливое киноискусство А. Сокурова.

Бушевали страсти и в театральной жизни. В Ленинграде публика штурмовала БДТ, где главным режиссером был Г. Товстоногов и где собралась талантливейшая труппа из актеров старой школы, таких как Полицеймако, и молодых: Копелян, Юрский, Лавров, Луспекаев, Смоктуновский. В Москве был создан театр «Современник», поражавший смелостью, новаторством, яркостью спектаклей, игрой актеров (Ефремова, Табакова и др.).

На художественных выставках стало интереснее благодаря разнообразию школ, манер, стилей, индивидуальностей художников, выставлявших свои произведения.

В залах филармоний зазвучала музыка, ранее не исполнявшаяся в

СССР, музыка Хиндемита, Пендерецкого, Орфа и др.

Читательской аудитории под шумок, с благословения не вполне разобравшихся в ситуации партийных чиновников вернули ряд запрещенных или полузапрещенных книг отечественных авторов (И. Бабеля, М. Булгакова, М. Зощенко и др.).

Властям было выгодно иметь хорошее мировое реноме, поддерживавшееся наблюдавшимся расцветом искусств. Но бесконтрольный их расцвет оказался неудобен и опасен. Почувствовав это, власть, отступившая на момент, перешла в наступление, с тем чтобы искусство верно служило ей, не сворачивая с пути, определяемого партией и госаппаратом.

Конец оттепели обозначил знаменитый приезд генерального секретаря ЦК КПСС Н. С. Хрущева на художественную выставку в Москве, где были выставлены новаторские, необычные для советской зрительской аудитории, произведения. В результате посещения выставка была властями разгромлена. Вслед за этим развернулись и другие действия властей.

Из литераторов в прямую опалу попали Солженицын, юный Бродский, Пастернак, Синявский и Даниэль и даже целый журнал «Новый мир» во главе с поэтом Твардовским. Цензура усилила надзор за тем, что не следует читать советским людям. Услужливые критики шельмовали то, что просочилось. Литература, не пожелавшая быть подцензурной, ушла в так называемые самиздат и тамиздат. Неизданные в стране произведения, запрещенные книги и стихи, если было возможно, издавались на Западе или, оставаясь неизданными, перепечатывались на пишущих машинках, распространялись и читались подпольно. За их распространение (и даже за чтение) грозило публичное осуждение, иногда увольнение с работы, порой ссылка, помещение в психиатрическую клинику, тюрьму или лагерь.

Кинорежиссерам, театральным деятелям приходилось изворачиваться, прибегать к эзопову языку, чтобы поставить нечто действительно интересное. Из фильмов вырезались куски. Многие картины так и остались без проката, на полке.

Наступая, власть в чем-то была вынуждена и отступать. Сначала официально во всех средствах массовой информации принялись громить «Битлз» и битломанию. Но позже государство смирилось, государственные заводы стали выпускать пластинки «Битлз», которых теперь представляли чуть ли не борцами за свободу в условиях капитализма.

В самом Советском Союзе возникло необычное художественное явление – так называемая авторская песня. Множество бардов пели под гитару песни своего сочинения. Несложные студенческие, туристские, полублатные и другие песни хорошо слушались, запоминались. Среди них встречались и песни высокохудожественные, в том числе на остросоциальные темы. Особенно популярными стали песни Б. Окуджавы, чуть позже В. Высоцкого, которые распространялись в магнитофонных записях по всей стране. И опять-таки власти предержащие поначалу пробовали запрещать, всячески обругивали их творчество. Но в связи с широчайшим распространением, с их огромной популярностью ничего нельзя было сделать. И позиция властей несколько смягчилась. Такой бард, как Галич, явно антисоветски настроенный, так и не тиражировался до перестройки. Но ни Окуджава, ни Высоцкий антисоветчиками не были. Поэтому воздействие их творчества не так пугало. Казалось, что, поставив под контроль, его можно ограниченно использовать. Оба эти автора не считались поэтами официально. Популярность их казалась случайной, временной, хотя и раздражала чиновников, не понимавших, что, во-первых, они имеют дело с поэтическими звездами первой величины. А во-вторых, что именно на фоне

Информация обо всем, что происходило в самой стране и за рубежом,дозировалась,искажаласьтак,какпартийныйаппаратсчиталвыгодным в каждый данный момент. При этом партия была всегда права, даже если сегодня утверждалось противоположное вчерашнему, какая бы глупость ни утверждалась. В резолюции Пленума ЦК ВКП(б), принятой 28 ноября 1934 г. «О политотделах в сельском хозяйстве», отмечалось: «Весенний сев 1934 года проведен на 15–20 дней быстрее, чем в 1933 и на 30–40 дней быстрее, чем в 1932 г.».

После ХХ съезда КПСС некоторые партийные функционеры очень гордились тем, что народу сказана правда о преступлениях, о культе личности Сталина. Но это была не правда. Ибо то, что было обнародовано, представляло собой частично правдивые, весьма неполные сведения.

Действительная истина не представляла собой ценности ни для тех, кто властвовал (она им мешала), ни для тех, кто подчинялся. Слишком многого удобнее было не знать, знать не хотелось. Знание истины, особенно горькой, налагает ответственность на человека. Но ответственность – это, во-первых, бремя. А во-вторых, она предполагает наличие свободы, с которой и до революции в России было не все ладно. Известно, что Н. Г. Чернышевский както обмолвился о русской нации: жалкая нация, нация рабов, сверху донизу – все рабы. При столь развитом абсолютизме самодержавной власти так оно и было в Российской империи. А поскольку СССР оказался империей с еще более мощным правящим верхом и системой власти, пронизавшей всю страну, постольку рабство не только не исчезло, а укрепилось.

Конечно, после революции очень много говорили и писали об исчезновении угнетения трудящихся, о том, что они стали свободными гражданами, о свободах слова, печати, совести. Однако слова словами, но в СССР были ликвидированы даже те островки свободы, которыми ограниченно пользовались в старой России представители господствующих слоев общества.

Характерной для СССР стала незащищенность и зависимость каждого человека от властей, без соизволения которых нельзя было сделать ни шагу в этой стране. Ну а в чужую можно было только сбежать, если удавалось. Но и сами представители власти в жесткой иерархичной системе соподчинения не были свободны ни от чего, ни от какого произвола вышестоящих. Псевдодемократические учреждения, которыми гордилась власть – советы всех уровней, – голосовали по любому вопросу единогласно и избирались «без выбора», по принципу «один кандидат на одно место». Быть у власти означало иметь привилегии, а не свободу.