Бибихин.2002.Язык.философии

1. СМЫСЛ СЛОВА

а потому что уступил ce~::т:: развилв себеЛОвкость,

Пока я не УСТупаю ру, его уму, его смыслу. дится ТОЛЬКО К мое _ миру, пока думаю что все сво-

Ведь и устаНОвка на бесс:~~::~:аньшеменяужеесть.

, замахнувшимся на то, чтобы вы-

черпать собою без остатка все что есть в человеке. Сознание добивается, чтобы кроме него и его бессоз­

нательного ничего непредвиденного на дне челове­

ческого существа не осталось. Интенсивный разговор о бессознательном в 20 веке скрывает за собой наме­

рение сознания распорядиться тем, что оно раньше

не смело считать своим, чем оно поэтому не могло

распоряжатьсяи что оно теперь сделало попытку под­

чинить, назвав бессознательным.Как чрезмерныести­ листические заботы, так и техника письма, черпаю­ щая из «бессознательного»,- это продолжение хло­ пот сознания вокруг себя с подстегиванием самого себя, с обеспечением себя, со сменой разнообразных

«установок», когда давно уже неясно, осталось ли во­

обще что-либо этому сознанию выражать. Суета вок­

руг «средств выражению) продолжается еще долго

после того как сказать становится нечего. Отгородив­ шись концепцией «бессознательного» от задачи осоз­ нания самого себя, сознание оберегает себя от той

догадки, что смысл и слово, смысл-слово громко го­

ворят вне его.

Один из этих голосов - настроение. Другой - го­ лос совести, прежней жилицы дома, куда вселилось

сознание.

П. ЧЕРТЫ МЫСЛИ

7· ПОНИМАНИЕ. Мысль и слово одно, как греческий логос, болгарская &.ма означают слово и смысл вмес­ те. Не то что для каждой мысли заготовлена или

предусмотрена клетка в словаре. Мысль и слово одно раньше всякого словаря, там, где мысль как смысл значительна, и точно так же слово в своем существе

до размена его на значения есть чистая значитель­

ность. Начало слова и мысли в событии, которого тре­ бует весть. Всякое событие есть прежде всего собы­

тие мира, а о мире нет смысла говорить что он не имеет смысла.

Повторим это: мир имеет Смысл. Предположим, мы так раньше не думали. Эта мысль пришла к нам в голову. Откуда она пришла? Ощущения приходят к нам от вещей. Мы сидим около печки и от нее дохо­ дит тепло. Мы как бы снимаем с печки тепло своими чувствами. Что мы снимаем мысли со смысла мира так же, как впечатления о вещах со свойств вещей, кажется странным. Что мы воспринимаем тепло от вещей, а мысли создаем сами в себе, почему-то не ка­ жется странным. Надо однажды задуматься: если мир действительно имеет смысл без того чтобы я ему при­ давал этот смысл актом сознания, то моя мысль не

7. ПОНИМАНИЕ

но и не должна принадлежать только мне. Она во мне не моя. А если мир для нас не имеет помимо нас смысла, то надо иметь мужество так сказать. Надо

однажды наконец решить, считаем ли мы что мир сам

по себе без нас не имеет смысла. Если, как мы без­ думно продолжаем про себя повторять, бытие пер­ вично, а сознание вторично, то не может быть ниче­ го в сознании, чего не было бы раньше в бытии, хотя в бытии статус смысла другой чем в сознании.

Сознание уподобилось переводчику, который, поль­ зуясь тем что автор оригинала не ставит подписей под

своими произведениями и не нанимает адвокатов для

защиты своих прав, начинает понемногу называть эти

произведения своими.

Мы не успеваем заметить, что ощущениям предше­ ствует событие мира, потому что всякое ощущение,

даже например от очень сильного жара, опосредова­

но физиологией, тогда как явление вещей происхо­

дит внезапно, раньше телесного восприятия их. Яв­ ление имеет место. Это место мир. Глядя на горящую печь, мы очень быстро узнаем: тут горящая печь. Мы

не успеваем заметить, что произошло раньше этого

быстрого узнавания. Раньше него нас коснулось при­ сутствие вещи как события. Конечно, мы опознали горящую печь благодаря имеющемуся у нас опыту. Прежде мы уже видели эту или подобную вещь. Но мы не могли бы опознать горящую печь, если бы вна­

чале не восприняли нечто подлежащее опознанию.

том. Оно дано нам как-то иначе. Оно достигло нас во всяком случае раньше чем мы развили в себе навыки

сознания.

Гуссерль называет восприятие вещи как того, что мы

потом опознаем, категориальным созерцанием, т. е.

опережающим восприятием того целого, во что вой­ дет наше узнавание (и, возможно, именование) как в категорию (Логические исследования УI 45 слл.). Ра­ бота узнавания конечно должна быть проделана, но воспринимающий может взяться за нее только пото­ му что вещь с самого начала явилась вызовом этой его опознающей способности.

Вещи обращены к нам как вести прежде чем мы начнем их опознавать и познавать. В событии вещи как чистой вести впервые дает о себе знать, осуще­

ствляется и начинает свою историю человеческое су­

щество. Оно имеет смысл, поскольку прежде всяко­ го формирования сознания уже вбирает в себя собы­ тие мира. Событие мира прямо касается человека и целиком захватывает его. Лишь вторично он может отгородить себя от мира, отразив его сознанием.

Человеческое существо - место для присутствия мира. В возможности быть таким местом мы впер­ вые узнаем себя. Иначе как в мире мы себя не узна­ ем. Во сне и наяву, в действии и бездействии человек

имеет дело с миром.

Мы не случайно говорим мыслимо в значении 6ОЗ­ можно. Присутствие возможности - уже мысль, и не так, что возможность должна быть сначала осознана

7. ПОНИМАНИЕ

чтобы положить начало мысли, а так, что само могу до всякого осознания есть уже мысль. Сознание воз­

никает как вторичная возможность, а именно возмож­

ность не вводить в действие все возможности, какие открыты человеческому существу. В смысле могу мы иногда говорим также понимаю. Электрик понимает в электричестве. В простой речи еще недавно можно было слышать оборот с прямым дополнением: пони­

мает играть на гармони, т. е. умеет.

Единство могу-мыслю-nонимаю не столько свойство человека, сколько само его существо. Человеческое существо есть раньше всего открытое миру могу. Че­

ловек, если так позволено сказать, может мир, пони­

мает его, конечно не в гносеологическом смысле зна­

ния его устройства, а в смысле умения быть в нем (Хайдеггер).

Вслушаемся в наш язык. Мы называем выдающе­ гася человека талантом, иногда гением. Это не при­

надлежность или состояние его существа; сам чело­

век тут гений или талант. Мы говорим о гении и та­

ланте, что они приоткрывают нам истину человека.

Наоборот, с обозначением человека, не обладающе­ го исключительными качествами, дело обстоит пло­ хо. Казалось бы, почему не найти спокойного нейт­ рального обозначения для существа, имеющего в на­ уке необидное, пусть неуклюжее название homo sapiens. Но язык не может удержаться в обозначении индивида на уровне уважительного нейтралитета. Здесь происходят неприятные неожиданности. 06ыч-

ный целовек нелестное словосочетание. То же РЯdОВОЙ че­ ловек. Казалось бы нейтральное название городского жителя буржуа скатывается на Западе к неприглядно­ му, у нас к криминальному смыслу. Мещанин отппавю город тоже приобретает недобрый оттенок. Слово граж­ данин, предлагавшееся как приподнятое, достойное именование каждого человека как члена сообщества, стало звучать наоборот отчуждающе. После повсеме­

стного распространения христианства стало возмож­

ным называть каждого просто христианин, но у нас им

оказалось допустимо называть отнюдь не каждого, а только крестьянина, человека земли, на Западе оно де­ вальвировалось до cretino, cretin.

Не поддаются снижению однако слова ~Ж, Мапп, тап, в древнеиндийском соответствии которых шапц особенно явственна связь с силой мысли, смыслом, пониманием, умом. Эти слова применяются иногда в

напоминание о достоинстве, к которому призвано

обозначенное ими существо. Аи, Mensch! восклица­ ют по-немецки в значении «как тебе не совестно», «будь благоразумен».

Мы называем существо человека умом, видя в уме понимание, а в понимании открытую способность, т. е.

первичное умение, не потому что так написано в эти­ мологическом словаре. Скорее, мы воссоединяемся с

нашим языком, запоздало узнавая существо человека

в том, чем оно было с самого начала и в чем человек только и мог себя узнать: в свободной открытости миру. То, к чему пробирается, пытаясь разобрать себя,

7. ПОНИМАНИЕ

наша сегодняшняя мысль, завязано многозначитель­

ным узлом в нашем языке, производящем умение от

ума, при том что слово ум хранит древнейшие связи

со словом явь, которое в свою очередь этимологичес­

ки родственно греческому aiu(}av°iJ-аt,чую. Та же смыс­

ловая связь повторяется в одном из основных слов

философии, греческом yoи~ ум, этимология которого указывает на восприятие и чутье (родственник гречес­ кого yoи~ наше нюхать). В самом древнегреческомязы­ ке это прошлое слова было забыто, и только наш

язык, если можно так сказать, еще помнит, что высо­

кое философское yoи~ восходит к нюху, чутью. На ту же память загадочно намекает фрагмент Гераклита, перестающий в свете этого русско-древнегреческого соответствия казаться причудливым. «Если бы все вещи стали дымом, их распознавали бы носом». И еще: «В Аиде души вдыхают запахи» (фр. 7 и 98 по Дильсу-Кранцу). Бестелесные души должны вдыхать запахи в безвидном месте, Аиде, потому что оно ли­

шено привычного света, да и у душ уже нет земного

зрения. У них по-видимому не должно быть вообще никаких земных чувств. Их обоняние необычно: оно тот нюх, yoи~, который не прекращается и после смер­ ти тела. Ум - чистая открытость, свобода вбирающей пустоты. Такой ум не перестает и после смерти. ОН вбирает в себя и смерть. Смертный принимает и

смерть тоже.

Мы рискуем, говоря таким образом об истории сло­ ва. Нам скажут, что это в лучшем случае этимоло-

11. ЧЕРТЫ МЫСЛИ

гия, раздел языкознания, тогда как философия за­ ключается в построении и выдвижении концепций, в дефиниции понятий, не в игре со словами. Мы со­ знательно идем на этот риск. Из двух зол - разлу­ читься с профессиональной философией и разлучить­ ся с собственным языком - мы выбираем меньшее. Наградой нам будет то, что занятию построения кон­ цепций почти неизвестно: не случайное и натянутое,

а постоянное и прочное союзничество языка.

Раньше, чем человек начинает понимать мир науч­

ным познанием, он понимает в мире, оказываясь в

своем существе умом, который в мире быть умеет. И когда человек говорит в отчаянии, что отказывает­ ся понимать в этом мире что бы то ни было, что ни­

чего не понимает, что растерян, то он таким настрое­

нием всего яснее обнаруживает, насколько естествен­ но ему понимать в мире. Без мира он теряет себя. По­

нимание, что мир непонятен, и претензии к нему за

его непонятность возможны только потому что его

понимание в существе человека, что существо чело­

века такое понимание, что человек в этом своем су­

ществе ~Ж, ум как начальное умение, как чистое могу.

Рядом с этой забытой стороной понимания, уме­ нием быть в мире и найти себя в нем, есть другая,

сходная, но еще реже замечаемая. Понимание в смыс­

ле умения вместить вещи предполагает принятие их

как они есть по своему существу. Это подразумевает­

ся, когда мы говорим что открыты миру. Понима­

7. поНИМАНИЕ

тем, что вещи не просто имеют право, но должны быть для меня самими собой. Понимание включает принятие вещи в согласии с ней. Согласное принятие не привходящее свойство, а существо понимания. По­ нимание не столько захват, сколько захваченнасть. По­ нимание в мире было бы невозможно, если бы ве­ щам не оставляли возможность быть свободными.

Сопутствует ли нам здесь язык? В некоторых рус­ ских диалектах понимание означало близость; меж­ ду ними понимание, говорилось о женихе и невесте. В «Декамероне» Боккаччо intendimento, понимание, означает интимные отношения. Провансальскиетру­ бадуры (т. е. по этимологии этого слова сочинители

тропарей или, может быть, мастера нахождения, ин­

венции, как в латинскихпоэтикахназывалисьпоэты)

в Германии именавались миннезингерами, певцами нежной привязанности.Minne (любовь) то же самое

слово, что вторая часть нашего па-мять, то же слово, что латинское mens и английское mind (ум). Ум, по­

нимание, принятие, привязанностьзавязаны тут язы­

КОМ в один узел.

Не подобрались ли мы нечаянно через историю языка к тому, что такое философия? Данте опреде­

ляет (Пир III 12): Filosofia е ипо amoroso uso di sapienza.

Философия - любящее применение мудрости. Со­

фия, мудрость, в исходном греческом значении озна­ чает умение, например ремесленное, но прежде все­ го вообще то понимающее умение, какое может иметь

II. ЧЕРТЫ МЫСЛИ

яснении этого слова именует сущность человека, спо­

собность понимания в открытости, дающей через свое

присутствие возможность присутствовать миру. Такое понимание, как говорилось выше, не состоялось бы без принятия мира как он есть; без согласия с ним. Но допускающее, принимающее и одновременно раз­ решающее согласие - смысл греческого слова филия. Философия - здесь дважды сказано одно и то же: при­

нимающее согласие с тем, что есть, и умеющее при­

нятие его таким, какое оно есть.

Этой ненавязчивой, подспудной, лишь угадываемой собранностью смысла объясняется устойчивость сло­ ва философия, которое не просуществовало бы так дол­ го и не вошло бы в самые разные языки и стили, не прижилось бы в христианском мире, если бы за не­ уклюжей оболочкой любви 1( мудростине таился смысл, отвечающий не только занятию философствования, но и последней правде о человеке. Философия как

принимающее понимание совпадает с существом че­

ловека. Человеку не иногда свойственно философ­ ствовать, а он и есть в своем существе философия: понимание в мире, могу и умею ума, до всякой практи­ ки и всякого познания неким образом уже открыто­ го миру, потомучто нашедшегов самом себе мир как согласие, которое допускает быть истине вещей.

8. Язык и миР. Философия, работа принимающего понимания, в своей открытости миру равна языку.

в самом деле, основа естественного языка, чистая зна­

чительность слова, опирается на значительность со­

бытия, в конечном счете на значительность события мира. Язык философии оказывается в этом свете соб­

ственно языком. Но в каком именно смысле человек, философия и язык одно?

Ганс Георг Гадамер определяет: «Язык есть всеох­ ватывающая предистолкованность мираэ'. Как части

языка, например слова, указывают на вещи, а языко­

вые категории и структуры (морфология, синтаксис)

на отношения внутри мира, отсылая к. тем вещам и отношениям, так язык весь - знак целого мира, при­

чем целость языка - знак целости целого, а единоус­

троенность - знак единоустроенности мира. Или, если взять может быть самый туманный из всех ту­

манных терминов, которыми так легко пользуется

«русская религиозная философию), язык есть знак все­

единства, он указывает на мир как на всеединство,

намекает своим составом на состав всеединства и за­

одно своим устройством - не частным устройством такого-то языка, а фактом устроенности вообще - указывает на согласие мира. Конечно, в языке не надо искать расшифровки мира, разглядывая его в надеж­

де разгадать мир и вещи, - это привычное занятие

недумающего человека, гадание на языке, никогда не

было делом философии, - но предистолкованность

1. «Die Sprache ist die allumfassende Vorausgelegtheit der Welt» (Gadaтer Н. С. Begriffsgeschichte als Phi1osophie: Кleine Schriften. Bd. 3. Tiibingen 1972, S. 237-250).

мира в языке намекает на смысл мира, не связывая

нас обязанностью наводить между ними однозначные

соответствия.

Определение Гадамера «язык есть всеобъемлющая

предвосхищающая истолкованнасть мирю> восходит,

с характерным гадамеровским смягчением, закругле­

нием углов, к хайдеггеровскому определению языка как разбиения мира. И все же у Хайдеггера это раз­ биение было по существу другим чем предистолкован­ насть Гадамера. Язык есть разбиение (AufriB) мира в том смысле, в каком мы говорим о разбивке сада. Раз­ бить сад значит все-таки больше чем просто истолко­

вать его, хотя верно то, что в каком-то смысле он все­

гда уже есть и осталось только вывести на свет его ус­

тройство. Разбить сад значит создать его, но не так, чтобы распланировать на пустом месте такое, чего нет и не было в замысле земли, отведенной под сельско­ хозяйственный проект. При разбивке сада действуют не без оглядки и не насильственно. Садовод овеществ­ ляет тот порядок и строй, каких сад - не идеальный архетипический сад, а тот, который должен поднять­ ся на вот этой земле, - требует сам как такой, кото­ рого конечно еще нет и никогда не было в этом мес­ те, но который должен быть в том смысле, что место к нему расположено. Сада и абстрактного плана сада нет до разбивки, и все же мы не придумываем сад, он заложен в самой сути земли потому, что земле при­ стало быть садом с такой очевидностью, что наоборот не быть им ей неестественно. Сад должен быть раз-

бит потому, что земля, которая не сад, как бы еще и не земля. То, что сада на земле нет, если воспользо­ ват~ся языком философской школы, не negatio, а рп­ vatlO, не голое отсутствие, а лишеннасть. Конечно, никто у земли сада не отнимал, и все же она лишена сада, который ей пристал и которого на ней нет толь­ ко потому что мы его еще не разбили. Мы разбиваем его потому, что земля лишена сада, каким она по су­ ществу должна быть. Разбивая на ней сад, мы тем са­ мым возвращаем ей то, что ей принадлежит, вслуши­ ваясь, вникая в то, что она в своей наиболее естествен­ ной возможности уже есть. Мы даем земле быть тем, чем ей свойственно быть по природе. Если хотите, мы «истолковываем» при этом землю. Однако истолкова­

ние, каким является язык в качестве разбиения, не

обязательно должно быть предвосхищающим, пред­ варительным. Лучше было бы, так сказать, чтобы оно

сразу оказалось и единственным настоящим истолко­ ванием. То, что оно остается пока еще пробным, _

тоже лишеннасть, а именно неразработанность самого языка, который в свою очередь нуждается в «раэбие­ нии», чтобы ему вернулась его существо.

То, что разбиение и истолкование как разбиение должно бы быть и может быть с самого начала не

предварительным, а окончательным, не исключает

возможности других истолкований. На земле не фа­

тально будет разбит сад. Землю можно ИСТолковать как полигон для полета в космос. Или она может быть истолкована как полезный объект для обеспечения

П. ЧЕРТЫ МЫСЛИ

жизнедеятельности и благосостояния человека. Но

при всем том истолкование земли как сада остается

существенным, а не только предварительным.

Разбивка сада возвращает земле то, чем она была по своему существу. Язык как разбивка мира дает миру быть тем, что он есть в своей истине. Мир присут­ ствует в языке как своем разбиении сам по себе в сво­ ей истине. Больше нигде, кроме как в языке, он та­ ким образом не присутствует. Язык не обязательно только еще предварительное истолкование мира. Нич­ то и никто кроме нас не мешает тому, чтобы язык был решающим истолкованием мира, как бы его са­ дом. Языку ничто и никто кроме нас не мешает быть

миром в его истине, в том смысле что суть мира, ко­ торая не видна в мире так же как сад не виден в го­ лом пустыре, может присутствовать в словесном рас­

крытии мира. Дело за нами. Присутствие мира в языке требует человека.

Человек в своем существе, чистое присутствие и

принимающее понимание, может дать слово миру.

Мир требует человека для своего явления. Человек в свою очередь требует мира, потому что иначе как в целом мире себя не узнает. Мир требует человека что­ бы показать свою истину; человек требует мира что­ бы найти себя. Мир требует человека чтобы присут­

ствовать в языке; человек осуществляется давая сло­

во миру. Это соотношение мира, человека и языка не похоже на математические уравнения. Оно не реша­

емое, а решающее.

То, что язык не столько предистолкование мира,

сколько его раскрытие, AufrH5, видно даже в звуко­ вой стороне слова, насколько ее можно наблюдать. Звуковая стихия языка это собственно стихия чело­ века. В Слове дышит его дыхание, речь размечена рит­ мом сердцебиения. Голос вмещает кроме дыхания

вместе с дыханием также и чувство с его протяжени­ ем, силой, тоном, т. е. напряжением. Речь разверты­ вается во времени как жизнь. Через дыхание, ритм,

тон язык не символически и иносказательно, а непос­

редственно втянут начиная уже со своей звуковой сти­

хии в природу человечества, сросся и ушел корнями в человеческий мир и через него в целый мир. Язы­ кознание в принципе неспособно анализировать эту

звуковую стихию языка, пока считает, что звук вхо­

дит в систему не весь, а только своей «смыслоразли­ чительной функцией», своим относительным положе­ нием в фонетической системе. Языкознание, упоря­ дочивающее таким путем ефонологиюв языка, при­

шло на сцену, когда звуковое развитие языков, прежде

энергичное, приостановилось. Статика была принята за норму. Однако до сих пор происходящее, а неког­ да очень быстрое изменение языка начинается вовсе

не с пересмотра смыслоразличительных функций. Функции оказываются другими, когда звучание язы­

ка изменяется непосредственно от изменения дыха­

ния, тона, ритма, музыкальной расположенности че­ ловеческого существа. Фонетика констатирует в оп­ ределенных позициях, н.апример в слове вода, на се-

11. ЧЕРТЫ МЫСЛИ

вере России фонему О, а в Москве фонему A~ Но ка­

ким настроем человеческого существа, какои имен­

но смесью деловитой спешки и скоморошьего лукав­ ства или, наоборот, раздумчивой медлительности и терпеливой серьезности создано за века зафиксиро­ ванное различение, фонетика не скажет, да она и не умеет ставить подобные вопросы. Тем более что тут действовала конечно не одна причина, как всегда в жизненной ткани действуют не один и не два моти­ ва. В московском аканье, кроме сложного характера

московского служилого человека, по-своему сказал­

ся тюркский (татарский) сингармонизм, когда все глас­

ные каждого слова направляются или по переднему

ряду (МХ1С"Уд"н «из Москвы», кечхенэ «маленький»), или по заднему ряду гласных (булды «довольно», катыльо:

«жесткостьв). И тогда в свою очередь придется спро­ сить, о чем фонетика не умеет спрашивать: в какие недра тела и души вросло, чтобы дать о себе знать в звучании языка, в потребности придавать каждому

слову или мягкое, или жесткое звучание, умение скло­

нять волю то к послушной подвижности, ТО к несги­ баемому упрямству; или, возможно, что-то другое за­

ставляет говорящего гнуть каждое слово, придав~

ему то мягкость, то твердость звучания. В связи с ЭТОИ тюркской особенностью пришлось бы задуматься о другой отличительной черте русского языка среди индоевропейских, сложившейся под влиянием татар­

ского сингармонизма: о делении согласных на мяг:

кий и твердый ряды, чего очень мало в остальнои

...

8. ЯЗЫК И МИР

99

Европе, начиная уже с Украины, и, еще замечатель­ нее, нет ни в языке детского лепета, ни в уже отно­ сительно развитой речи двух- и трехлетних детей у самих же русских (как, между прочим, нет в детской речи различения р и л и почти нет умения произно­ сить несколько согласных в одной группе - две чер­

ты, составляющие редкую отличительную особенность японского языка).

Эти наблюдения, призванные показать только сра­

щенность языка с природой человека, уводят в без­

дну и в туман так же быстро, как ЭТимологический разбор, раскапывание истории слова, расплывающей­

ся с каждым шагом вглубь. Как ожидать от истори­ ческой реконструкции слова недвусмысленных резуль­ татов, если даже современная лексика, имеющая в сравнении с Этимологией гораздо более определен­ ные значения, расплывается, едва мы останавливаем внимание на ней вне контекста. Авторы словарей стре­ мятся оградить значения слов, привязывая их к авто­

ритетному словоупотреблению, вводя в воображае­ мый общекультурный контекст. Не только в своем

смысле, но и в своем звуке слово вне контекста тает; повторенное несколько раз, оно Слышится не только утратившим смысл, но и невозможным, нереальным, неуместным. Этот общедоступный опыт, похоже, не совсем безобиден. Слову ПРОТивопоказана остановка. Как мяч в древней священной игре, оно требует од­

нократного прикосновения.

За словом всегда весть о событии. Существо всяко-

века. Человек призван дать слово миру. В нерешае­

мом уравнении мира, языка и человека мы движем­

ся по кругу, выбратьсяиз которогоне сможем.Участ­

ники уравнения взаимно осуществляютдруг друга.

9. СЛОВО и ОТВЕТСТВЕННОСТЬ. Порог логике и ра­ циональному дискурсу определенно указал Аристо­ тель. Их место промежуток между первыми начала­ ми и последней подробностью вещей. К началам мож­ но прикоснуться не рассудком, а умным чувством. Это прикосновение задевает прикасающегося. Ум погло­

щается умопостигаемым, тонет в нем, превращается

в него и уже не принадлежит себе, мало что не рас­ поряжается собой. Встреча с первыми началами не проходит гладко. Мы хотели бы их схватить, но зах­

ватывают они нас.

Нужно избавиться от предрассудка «научной фи­ лософию), свысока глядящей на чувство и настроение. Ум в классической традиции философии любит и ва­ лит. Духовная пища непохожа на телесную; принятая нами, она вбирает нас в себя. Людвиг Фейербах пере­

иначил в прошлом веке эту старую истину, «человек

есть то что он ест», в том смысле, что хорошая пища

поднимет опустившиеся классы. Но у Парацельса, ав­ тора приведенной формулы, она применяется в от­ ношении Святого причастия. «Телесная и духовная природы ведут себя противоположным образом: ВС-

гетативная сила превращает в теле взятое извне пи­

тание в натуру питающегося, и не живое существо

превращается в съеденную пищу, а наоборот; но ин­ теллектуальный дух, действующий над временем как бы в горизонте вечности, не может, обращаясь к веч­ ному, превратить его в себя, раз оно вечно, то есть нетленно [ ] Он [...] поглощается вечностью в уподобление ей [ ] Глубже и ревностнее обратившийся пол- нее и выше усовершается вечностью, и его бытие пол­ нее тонет в вечном бытии» (Николаи КузанC1C.UИ, Наука нс:энания III 9, 2з6). В нашем веке это общее место старой философии, похоже, забыто, но его повторя­ ет поэзия. В «Геронтионе» Томаса Элиота:

In ,Ьеjuvescence of,Ьеyear Сате Chrisl ,Ье tiger [... ]

То Ье еаип, 10 Ье divided, 10 Ье drunk Aтong whispers...

.В юную пору года пришел Христос тигр, чтобы быть

C'IIeдейным, разделенным, выпитым среди шепотков»,

и:ог,ца христиане по обычаю причащаются на Пасху. Тrur:.~ется сознанию, запершемуся в своей одиноч­ S0й1tамере и отказавшемуся от пяти чувств. Другое _;О8МОМ деле:

ТЬе liger springs in 'Ье петуеа,. ,us Ье devours.

Think аl lasl.

~ have по! reached conclusion...