183 Признание Станиславского много значило для Вахтангова. Его лицо просветлело, он глубоко вздохнул. Станиславский присел возле кровати, взял в свои большие руки горячую руку Вахтангова.

— Не волнуйтесь. Берегите силы. Они вам еще понадобятся… А успех блистательный. Молодежь очень выросла.

— Правда! Завадский, Щукин, Орочко? — называл имена актеров Вахтангов.

— Да, у Завадского есть шарм, обаяние, — отвечал Константин Сергеевич. Щукин великолепно нашел характерность. Орочко искренне, глубоко чувствует драматизм своей роли… Прелестны Мансурова, Ремизова…

— Вы им верите? Я требую, чтобы они по-настоящему жили на сцене, плакали, смеялись…

— Любовь, ревность, радость и горе — это вечные чувства, зритель их хорошо знает. Они его заражают со сцены только тогда, когда актер ими по-настоящему живет. Вы многого добились от актеров… Сегодня вы нас покорили, победили…

Глаза Станиславского, его руки, пожимавшие руку Вахтангова, казалось, стремились передать Вахтангову то радостное волнение от спектакля, которое он привез с собой из зрительного зала на Арбате.

Вахтангов это чувствовал и всем существом как бы вбирал в себя отблески огней зала и сцены, сверкавшие в глазах Станиславского.

Станиславский встал.

— Не следует затягивать антракт… Поправляйтесь скорее. И хорошо отдохните… Вы не бережете себя, — очень серьезно сказал он.

— Так много еще надо сделать! «Турандот» — это еще только эскиз для будущих работ Студии. — Спасибо, бесконечное спасибо, что приехали, — отвечал Евгений Богратионович.

Несколько секунд и Станиславский и Вахтангов молчали. Бережно, но крепко еще раз пожав руку Вахтангову, Константин Сергеевич вышел из комнаты…

В зрительном зале, на сцене и за кулисами ждали возвращения Станиславского. Он вошел в зал, взволнованный, сосредоточенный. Открылся занавес, и спектакль продолжался со все возраставшим успехом.

По окончании спектакля зрители послали Вахтангову обращение — благодарность за чудесный спектакль, а Станиславский позвонил Евгению Богратионовичу, еще раз поздравил его от себя и от Художественного театра с большой творческой победой.

* * *

«За двадцать пять лет существования Художественного театра таких побед было немного. Вы нашли то, чего так долго и тщетно искали 184 многие театры», — писал К. С. Станиславский больному Вахтангову в день генеральной репетиции «Принцессы Турандот».

«Да, создатель этого спектакля знает, что в старом надо снести, а что незыблемо. И знает как… В чем-то этот мастер еще откажется от призрачной новизны, а в чем-то еще больше хватит нас, стариков, по голове, но и сейчас нам “и больно, и сладко”, и радостно, и жутко. И моя душа полна благодарности и к самому мастеру, и к его сотрудникам», — записал Вл. И. Немирович-Данченко в книге почетных гостей.

И как бы продолжая эту мысль об особенностях творчества Евгения Богратионовича, Вл. И. Немирович-Данченко в 1922 году, на траурном заседании, посвященном Вахтангову, говорил:

«Вахтангов в своем творчестве не стремился оторваться от Художественного театра, но он оторвался от худых традиций Художественного театра. Что это за традиции? Это тот натурализм, от которого Художественный театр сам хочет оторваться… От этого натурализма, серого, нудного, Вахтангов оторвался с какой-то стихийной стремительностью…».

Едва ли можно охарактеризовать творчество Вахтангова лучше, чем это сделал Владимир Иванович.

Ни одну из своих постановок последнего периода Вахтангов не рассматривал как выражение своего творческого credo, как осуществление своих основных творческих устремлений. Сказка о прекрасной китайской принцессе явилась для Вахтангова поводом рассказать московским зрителям о коллективе Третьей студии. И рассказал коллектив о себе искренне, правдиво, заразительно. Рассказал о своей юности, о радости творчества, о своей любви к жизни, к искусству, к театру, о своей вере в будущее…