МИНОБРНАУКИ РОССИИ

ГОСУДАРСТВЕННОЕ ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ

ВЫСШЕГО ПРОФЕССИОНАЛЬНОГО ОБРАЗОВАНИЯ

«ВОРОНЕЖСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ»

Филологический факультет

Кафедра русской литературы

Специфика «хищного» типа в романах ф.М. Достоевского

Курсовая работа По специальности 031001 – Филология

Зав. кафедрой_________ Фаустов А. А., доктор филологических наук,

профессор

Студент__________ Погосян П. В., 4 курс, д/о

Руководитель__________Фаустов А. А., доктор филологических наук, профессор

Воронеж 2011

Содержание:

1. Динамика развития «хищного» типа

   1. Динамика развития образа Версилова

   2. Динамика развития образа Ставрогина

   3. Образ князя Валковского как героя - «хищника»

   4. Динамика развития «хищного» типа в рукописных редакциях к роману «Идиот»

2. Специфика «хищного» типа

1. Динамика развития «хищного типа»

1. Динамика развития образа Версилова

В первоначальных планах «Подростка», когда идея «беспорядка» и «безобразия» современного, «химически» разлагающегося общества трактуется автором прежде всего как результат отсутствия нравственных основ, главным героем романа выступает «Он» — «хищный тип», духовно близкий Ставрогину. Он же — движущая сила сюжета. Поэтому центральное место в сюжете занимают Его интриги, Его жестокость и мучения («жучок»), Его отношения с другими трагическими героями (жена, падчерица, мальчик). По мере того, как идея о всеобщем разложении «основ» приобретает все более глубокий, современный социальный смысл, возникает потребность в другом главном герое. Им и становится подросток с его теорией обогащения, превратившейся в страсть и цель жизни. Каким же должно быть в такой структуре романа значение образа «Его»? Достоевский неизбежно пришел к необходимости произвести здесь важные изменения. На той же странице, где зафиксировано окончательное решение автора сделать главным героем подростка: «Полное заглавие романа: ПОДРОСТОК...)}, имеется следующая знаменательная запись. «! ЛИЦО: (тип). Мечтатель. Может быть, это сам Он и есть. №. ГЛАВНОЕ. Лицо это может быть введено не иначе, как органически связанное с романом»¹

. Итак, намечается вместо «настоящего хищного типа» сделать Его «мечтателем».

Не сразу, а постепенно, черты «хищного» типа начинают приглушаться в Версилове (исчезает, в частности, образ загубленной падчерицы). Сравнительно долго сохраняется в сюжете несчастный мальчик, которого жестоко преследует «Он», что на каком-то этапе ощущается автором как некая несообразность. Читаем - запись; «№. НЕПРЕМЕННО. В ходе романа подросток дивится: Как этакий терпимый человек, твердый и высокого идеала, великодушия человек (№. Перенесение обид, учительница и проч.) — как мог Он раздирать рот ребенку».¹ Далее образ замученного мальчика исчезает и сохраняется лишь в рассказе Макара Долгорукого о купце. Нивелировав черты «хищного типа» в Нем, Достоевский долгое время не хотел терять этой темы в ее первоначальном значении и оттого так много внимания уделял «хищничеству» Лизы. На время она, вместо «Него», который, как «мечтатель», уже не может выполнять такой функции, становится движущей силой в развитии интриги романа. Она уже связана с Ламбертом и компанией. Постепенно Достоевский все более ощущает необходимость для раскрытия «идеи» подростка именно ламбертовского, буржуазного хищничества и усиливает роль Ламберта в движении сюжета. Достоевский много обдумывает трагический исход судьбы Лизы («Конец Лизы как колокольный звон»), но затем все-таки отказывается от этого образа. Несчастный конец (самоубийство) венчает историю другой героини романа — «запуганной» Оли, по ее характер очень мало похож на характер Лизы. Исключение «хищного типа» Лизы из сюжета «Подростка» связано, по-видимому, с другой идеей романа, о которой мы уже говорили,— с идеей нравственного возрождения. «Исчезновение» Лизы происходит одновременно с возникновением образов Макара Долгорукого и «мамы». Новый образ Лизы, совсем не похожий на прежний, определен все той же тенденцией. Это направление романа захватывает отчасти и образ Версилова, поэтому задуманное для него самоубийство отменяется, вместо чего в финале изображается картина примирения. По мере раскрытия в Версилове типических черт «мечтателя» его отношения с Ахмаковой, помимо чисто романической стороны (унаследованной от любви «Его» к «княгине» из ранних редакций), изображаются как идейный поединок. «Я бы сама пошла в заговор и стала все разрушать, если бы это могло к чему-нибудь повести»²,—говорит Ахмакова Версилову во время их единственного разговора в романе. «Идите на подвиги»³,— отвечает он ей. Ахмакова: «Подвиги везде возможны, они не уйдут, если и захочу, но укажите мне праведника, и я пойду за ним. А вы не праведник, в вас я не верю; вы можете быть только страдальцем»¹.

Так идея «всеобщего разложения» как следствия буржуазного «беспорядка» и «безобразия» и поиски нравственного идеала организуют и образную систему романа и его сюжет.

Версилов - одаренная личность, он хорошо знает жизнь, что неоднократно подчеркивается автором; Достоевский вкладывает в его уста многие свои любимые мысли. Безусловно, восходящий к образу Ставрогина, Версилов лишен демонических черт: в окончательной редакции нет и намека на «тайный разврат» и «ужасное дело», присущие этому герою в черновиках; напротив, всячески подчеркивается его благородство. Тем ярче выступает доминанта характера Версилова - его безверие, отсутствие убеждений при страстном желании иметь их.

В «Бесах» Ставрогин предстал перед читателем, уже в самом начале романа, в состоянии «дурного равновесия», и таким он остается до конца. «Великие порывы» чужды ему, «в добре и зле он одинаково холоден». Действия и мысли его, которые должны свидетельствовать об огромной силе его воли и ума, отнесены к прошлому; в пределах же развертывающегося в романе сюжета даны только его отражения: Шатов, Кириллов, Петр Верховенский. Все они уверяют, что их идеи — это его идеи, но высказывают и реализуют эти идеи они, а не он. В этом и заключается отличие. «Хищный тип» в новом романе должен быть представлен как бы пра-Ставрогиным, таким, каким был или мог быть Ставрогин до состояния мертвенного своего покоя,— не отражения его, как в «Бесах», а он сам: действующий, волнующийся, страдающий и мыслящий.

«Думать о хищном типе. Как можно более сознания во зле. Знаю, что зло, и раскаиваюсь, по делаю рядом с великими порывами»². Эта запись помечена автором: «Эмс», то есть не раньше середины июня. «Зло» и «великие порывы» - не в акте покаяния, не в «исповеди»; тут же, в романе, должен он проявляться в одно и то же время в «двух противоположных деятельностях». В одной деятельности он «великий праведник, возвышается духом и радуется своей деятельности». В другой — «страшный преступник, лгун и развратник... Здесь страсть, с которой не может и не хочет бороться. Там — идеал, его очищающий, и подвиг умиления и умилительной деятельности». ¹Если ориентироваться на окончательный текст, то мы имеем уже здесь в зародыше всю будущую сюжетную линию Версилова: страсть, его поглощающая, — Катерина Николаевна Ахмакова; «очищающий его идеал» — эпизодно — Лидия Ахмакова, а главное — Софья Андреевна, мать Подростка.

Но необходимо сейчас же указать первопричину его раздвоенности, его двух «противоположных деятельностей». Поскольку, по Достоевскому, личность, характер человека формируется воплощенной в нем идеей, дается одновременно и психологический его, будущего Версилова, портрет, и основы его идеологии.

«Этот хищный тип большой скептик. Социальные идеи у окружающих его, над которыми он смеется. Разбивает беспощадно идеалы у других... и находит в этом наслаждение».² Делает же он это потому, что «у него убеждение... нет другой жизни, я на земле на одно мгновение, чего же церемониться... Плутуй... нарушай «контракт» <установленный обществом>, и если этим нарушается гармония и выходит диссонанс для будущего общества, то какое мне дело, хотя бы они провалились не только в будущем, но хоть и сию минуту, и я с ними вместе... У него такая даже наклонность мысли: Вот прекрасное видение и впечатление. Так глушить их скорее: Все то существовать будет одно мгновение, а в таком случае лучше  и не быть этому прекрасному». Словом, формулирует автор свою главную мысль, «он атеист не по убеждению только, а всецело»; его характер «не от теории, а от чувства этой теории».¹

К атеистической идеологии центрального героя, как к главной причине его деятельности и его характера, будет Достоевский в дальнейшем много раз возвращаться: будет ее варьировать, углублять, приведет еще целый ряд доводов в пользу атеизма. «Это главная мысль драмы, т. е. главная сущность его Характера»², — последует через несколько страниц примечание автора, после того как он попытается уже в фабуле представить жизнь этого героя как «картину Атеиста»³.

Но чем же тогда объяснить вторую его деятельность - этого центрального героя, где он является великим праведником, возвышается духом и радуется своей деятельности? Он атеист не холодный, а горячий, страдающий атеист. Мотив проповеди христианства - «вериги» - появляется почти одновременно со страстным его отрицанием: через 100 000 лет земля остынет, превратится в ледяные камни, которые будут летать вокруг солнца; игра двух лавочников в шашки гораздо умнее и толковее, чем бытие, так глупо кончающееся. Но если есть бог, то «есть и для меня вечность, и все тогда принимает - вид колоссальный и грандиозный, размеры бесконечные, достойные человека и бытия... Бытие должно быть непременно и во всяком случае выше ума человеческого»⁴. Так мыслит этот «хищный тип» теоретически, старается и в «деятельности» бороться со своим атеизмом и «радуется, если это ему удается».⁵ Но атеист все же в нем побеждает, символ «разбитие образа» (в окончательном тексте после смерти странника Макара Долгорукого) появляется очень рано и проходит через все стадии работы над романом.

Хищный тип не стал центр фигурой романа, так как Версилов уступал по сосредоточенности интереса своему внебрачному сыну-Аркадию. Он – незрелый юноша, почти еще подросток. Его первоначальные хрупкость и незащищенность,  его блуждания и нахождение идеала – стержень романа. Достоевский опасался, что в обычном, этическом изложении другие персонажи заслонят Подростка и сосредоточат на себе основное внимание читателя. Достоевский нашёл выход из положения, художественно оправдавший себя. Он повёл рассказ от лица самого Подростка. В черновых своих тетрадях он записал (12 августа 1874 г.): «Писать от себя. Начать словом Я. Исповедь великого грешника для себя».¹