sovremennyy_russky_yazyk

Ï×½þĆ−¦Č=

8)произношение [ч’тó] и [ч’н] в более широком круге слов, чем это было принято в московском произношении;

9)мягкой фонеме <ж’:> в петербургском произношении соответствовало твердое произношение [жж]: во[жж]и, е[жж]у) и [жд’] ([шт’]) в формах слова дождь;

10)отсутствие упрощения некоторых групп согласных: произношение вла[стн]ый, пра[здн]ик;

11)произношение мягких заднеязычных в соответствии с написанием конечных сочетаний в прилагательных на

-гий, -кий, -хий и в глаголах на -гивать, -кивать, -хивать;

12)произношение в соответствии с написанием мягкого согласного в возвратном постфиксе -ся, -сь;

13)произношение в соответствии с написанием безударных окончаний глагольных форм 3-го лица мн. числа типа ви[д’ът], слы[шът];

14)произношение в соответствии с написанием окончаний

им. падежа мн. числа существительных ср. рода типа

окн[ъ], пятн[ъ].

Как видим, некоторые пункты этого списка действительно отражают известные диалектологам особенности говоров окружающих Санкт-Петербург территорий (1, 2, 3, 5), другие — указывают на бóльшую, чем это было свойственно московскому говору, близость к написанию (пункты 8, 10–14).

Динамика орфоэпической нормы привела к сближению

идаже — можно уже сказать — унификации ее московского

ипетербургского вариантов. Признаки с 9-го по 14-й перестали быть показателями специфически петербургского произношения, однако включение их в единую «младшую» орфоэпическую норму русского языка произошло не в результате прямого влияния петергургского произношения на московское (к этому не было социально-культурных предпосылок); очевидно, такова была общая тенденция развития орфоэпической нормы. Сохранились только отдельные «приметы» петербургского произношения, которые совершенно недостаточны для того, чтобы можно было говорить об особом варианте орфоэпической нормы. Интересны в связи с этим такие размышления поэта И. Бродского.

Бродский: Человека, там выросшего или, по крайней мере, проведшего там свою молодость, — его с другими людь-

ми, как мне кажется, трудно спутать. То есть для начала нас PRN=

=

Ï×½þĆ−¦Č=

трудно спутать, скажем, с москвичами уже хотя бы по той причине, что мы говорим по-русски иначе, да? Мы произносим «что», а не «што». Хотя можем и «што» произнести…

Волков: И не поморщиться… Бродский: Да, не поморщиться и даже испытать от этого

некоторое удовольствие. Но при этом, произнося «што»,

вподкорке мы помним, что нужно-то сказать «что». Вот такой примерно расклад242.

Внастоящее время дискуссионной является сама возможность существования территориальных разновидностей орфоэпической нормы. Дело в том, что обширные диалектные территории русского языка обладают фонетическими различиями не только сегментного, но и суперсегментного характера, а также своеобразной артикуляционной базой. Поскольку это — наименее контролируемая сфера речевой деятельности, то и особенности произношения, обусловленные артикуляционной базой либо просодической структурой слова, а также своеобразие интонационного оформления фразы, устойчиво сохраняются в речи даже тех, кому удалось усвоить все сегментные особенности московской орфоэпии.

Различие артикуляционной базы может состоять в более передней или более задней позе артикулирующих органов при речепроизводстве; раствор ротовой полости (опускание нижней челюсти) может быть бóльшим или меньшим — это обусловливает своеобразие звучания гласных, которые идентифицируются, тем не менее, как один звукотип. Так, например, для московского говора характерно произношение очень открытого предударного [a], поэтому одинаково передаваемое

втранскрипции слово [стакáн] по-разному звучит в Москве и, скажем, в Екатеринбурге или Севастополе. Разница в звучании «одних и тех же» согласных может зависеть от позы языка: например, переднеязычные согласные могут быть зубными либо альвеолярными. Различна и схема редукции гласных в составе слова: резкое выделение просодического ядра слова с сильной редукцией безударных гласных, кроме 1-го предударного, характерно для речи выходцев из центральных, в том числе владимирско-поволжских, территорий и

–––––––––––––––—

242 Соломон Волков. Диалоги с Иосифом Бродским. М., 2002.

PRO= С. 386.

Ï×½þĆ−¦Č=

части рязанских говоров; более равномерная схема редукции, когда гласный 2-го предударного слога мало отличается от гласного 1-го предударного — для жителей северных областей.

Произносительные различия такого рода называют орфофоническими. Орфофония определяет те реализации звуковых единиц (звукотипов), которые характерны для орфоэпически нормативной речи; в нашем случае — для московского ее варианта. Орфофоническими и интонационными особенностями может характеризоваться орфоэпически правильная речь жителей Вологды и Архангельска, Курска, Екатеринбурга и других крупных областных центров, имеющих свои университеты, научные центры и средства массовой информации. Так, например, для жителей самых разных регионов — таких как Дальний Восток, Урал и Крым — характерна реализация предударного гласного типа [a] в более узком варианте; что-то вроде [гъвър’áт], [зъбъл’éл].

Тем не менее, для признания того, что региональные варианты орфоэпической нормы существуют на самом деле, необходима уверенность в том, что эти нормы устойчивы и достаточно долго сохраняют свою специфику.

Осознание орфофонических особенностей речи чрезвычайно важно при обучении иностранному языку, артикуляционная база которого может очень существенно отличаться от артикуляционной базы родного языка и обусловливать устойчивость акцента.

По-видимому, именно ощущением другой артикуляционной базы продиктованы следующие строчки О.Э. Мандельштама из «Разговора о Данте»: «Когда я начал учиться итальянскому языку и чуть-чуть познакомился с его фонетикой и просодией, я вдруг понял, что центр тяжести речевой работы переместился: ближе к губам, к наружным устам. Кончик языка внезапно оказался в почете. Звук ринулся к затвору зубов»243.

ÈÊ*„Ófi*ÒÓfi=

Аванесов Р.И. Русское литературное произношение. М.,

1984.

Вербицкая Л.А. Русская орфоэпия. Л., 1976.

Каленчук М.Л., Касаткина Р.Ф. Словарь трудностей русского произношения. М., 1997.

Орфоэпический словарь русского языка. Произношение. Ударение. Грамматические формы / Под ред. Р.И. Аванесова. М., 1983 и последующие издания.

Русский язык конца ХХ столетия (1955–1985). Глава VII. Активные процессы в области ударения. М., 1996.

Фонетика современного русского литературного языка. Народные говоры. М., 1968.

=

ıfiÔ*˙=s==

·ÓfiÚÊËfi=Ê=ÏÓÚÏ·ÓfiÚÊ˝=

=

=

§ 228. Графика и орфография — это два раздела науки о письме.

Письменная форма существования языка вторична по отношению к его устной форме. Письмо возникло значительно позже, когда потребности общения людей с помощью языка усложнились и приобрели новые масштабы. Письмо возникло как отражение устной речи и менялось в связи с развитием речи. Однако само назначение письма, призванного обслуживать не только нужды «современников», но и передачу информации от поколения к поколению, обусловило его стабильность; поэтому в ходе истории изменениям, которые происходят в звучащей речи, свойственно опережать развитие письма.

Изменения в звуковом строе происходят непрерывно; со временем результаты их накапливаются, и когда разрыв со средствами отображения речи на письме достигает некоторой «критической величины», то возникает проблема реформирования средств письма, с тем чтобы вновь приблизить их к звучанию.

Но реформа письменности всегда болезненно воспринимается людьми и вызывает сопротивление большей части общества, тем более, что по мере развития цивилизации и культуры письменная форма существования языка приобретает все большее значение, а следовательно, и важнее становится единообразие и стабильность средств письма. Система письма неизбежно консервативна, но и отрыв письменности от звучания крайне нежелателен: он затрудняет обучение письму и пользование им. Таким образом, несмотря на тесную

связь этих двух форм реализации языка, они существуют в PRT=

·ÓfiÚÊËfi=Ê=ÏÓÚÏ·ÓfiÚÊ˝=

какой-то мере автономно. Письмо должно следовать за изменениями в звуковом строе языка, но оно не может изменяться так же непрерывно и постепенно; изменения письма (графики и орфографии) обычно осуществляются в виде «скачков», более или менее значительных, разделенных, как правило, большими промежутками времени.

§229. Другая сторона вопроса о соотношении письменной

иустной речи — может ли письменность влиять на звучание? Естественно, что такой вопрос (допускающий возможность положительного ответа) может возникнуть только тогда, когда письменная форма общения начинает доминировать над устной и люди начинают не столько «слышать», сколько «видеть» язык. Об этом писал И.А. Бодуэн де Куртенэ: «Благодаря своему более позднему возникновению и большим усилиям при их усвоении, эти последние, графически-оптические, представления ложатся у людей грамотных, точно верхний слой, на

представления произносительно-слуховые и заслоняют их собою»244. Та же мысль у Ф. де Соссюра: «Язык и письмо суть

две различные системы знаков; единственный смысл второй из них — служить изображению первой; предметом лингвистики является не слово звучащее и слово графическое в их совокупности, а исключительно звучащее слово. Но графическое слово столь тесно переплетается со словом звучащим, чьим изображением оно является, что оно в конце концов присваивает себе главенствующую роль; в результате изображению звучащего знака приписывается столько же или даже больше значения, нежели самому этому знаку. Это все равно, как если бы утверждали, что для ознакомления с человеком полезнее увидеть его фотографию, нежели его лицо»245. И далее: «У языка есть устная традиция, независимая от письма и в неменьшей мере устойчивая; не видеть это мешает престиж письменной формы… Чем же объясняется такой престиж письма?

1.Прежде всего графический образ слов поражает нас как нечто более прочное и неизменное, более пригодное, нежели звук, для обеспечения единства языка во времени. Пусть эта связь поверхностна и создает в действительности мнимое единство, но все же ее гораздо легче схватить, чем естественную связь, единственно истинную — связь звуковую.

2.У большинства людей зрительные впечатления яснее и длительнее слуховых, чем и объясняется оказываемое им пред-

–––––––––––––––—

244 Бодуэн де Куртенэ И.А. Введение в языковедение [1917] // Избранные труды по общему языкознанию. Т. II. М., 1963.

245 Соссюр Ф. де. Курс общей лингвистики // Труды по языко-

PRU= знанию. М., 1977. С. 62.

·ÓfiÚÊËfi=Ê=ÏÓÚÏ·ÓfiÚÊ˝=

почтение. Графический образ в конце концов заслоняет звуковой.

3.Литературный язык еще более усиливает незаслуженное значение письма. Он имеет словари и грамматики; по книге и через книгу обучаются в школе, литературный язык выступает как некоторая кодифицированная система, а соответствующий кодекс представляет собою письменный свод правил, подчиненный строгому узусу: орфографии. Все это придает письму первостепенную значимость. В конце концов начинают забывать, что говорить научаются раньше, чем писать, и естественное соотношение оказывается перевернутым.

4.Наконец, когда налицо расхождение между языком и орфографией, противоречие между ними едва ли может быть разрешено кем-либо, кроме лингвиста; но, поскольку лингвисты не пользуются никаким влиянием в этих делах, почти неизбежно торжествует письменная форма, потому что основы-

ваться на ней легче; тем самым письмо присваивает себе первостепенную роль, на которую не имеет права»246.

§230. Хотя графика и орфография теснейшим образом связаны, между ними имеется и существенная разница.

Графическая и орфографическая правильность написания слова не во всем совпадают: так, например, написание сухой — единственное правильное и графически, и орфографически; дом и дома (им. падеж мн. числа) также правильны

играфически, и орфографически; но с позиций графики столь же правильным было бы и написание дама, поскольку о и а в безударном положении читаются одинаково. Однако второе написание запрещено правилами орфографии. Из восьми одинаково читаемых (и следовательно, графически правильных)

написаний подкоп, падкоп, поткоп, паткоп, подкоб, падкоб,

поткоб, паткоб графическая правильность совпадает с орфографической только в одном написании — подкоп.

Имеются также случаи (значительно более редкие) написаний орфографически правильных, но нарушающих правила графики: например, с точки зрения графики неправильно написание морфемы -ого, где буква г должна читаться как [в] — такого значения в русском алфавите буква г не имеет.

Таким образом, орфография ограничивает возможности графики, узаконивая лишь один из вариантов написания; обычно — из числа тех, которые разрешены правилами графики.

·ÓfiÚÊËfi=Ê=ÏÓÚÏ·ÓfiÚÊ˝=

Это принципиальное различие между графикой и орфографией И.А. Бодуэн де Куртенэ определял следующим образом: «В письменности отражается не только объективная фонетика, но тоже объективная морфология и объективная семасиология языка. Вообще же рассмотрение отношений между русским письмом и русским языком распадается на следующие части:

1.Русский алфавит или русская азбука, то есть описание и всесторонняя характеристика писанно-зрительного материала, связанного потенциально с элементами произносительно-слу- ховыми, но еще без определенных частных ассоциаций. Говоря популярно, в этой части рассматриваются вопросы, с помощью каких графических средств обозначаются „звуки“ русского языка и их сочетания.

2.Русская графика. Связь писанно-зрительных элементов

сэлементами только произносительно-слуховыми, в отвлечении от ассоциаций с представлениями морфологическими и семасиологическими.

3.Русская орфография или правописание в тесном смысле этого слова. Связь писанно-зрительных представлений не только

спредставлениями произносительно-слуховыми, но тоже и с представлениями морфологическими и семасиологическими»247.

__________________________

247 Бодуэн де Куртенэ И.А. Об отношении русского письма к

русскому языку // Избранные работы по общему языкознанию. М.,

PSM= 1963. Т. 2. С. 221.