опыт трансформации старопромышленных городов / ЧНЧ 2012-2013 (часть1)

гда не исчезало. Именно земская интеллигенция, опираясь на передовые слои землевладельцев и преломляя общие идейные течения, господствовавшие в стране, вырабатывала программу земского либерализма. Во главе этой программы стояли очень умеренные, самые элементарные требования культурного подъема крестьянского населения и развития местного самоуправления. Но в условиях российской действительности эти требования вырастали в «протест против сословного уклада жизни в самом широком смысле слова». Поскольку либералы отрешались от сословных принципов и стремились стать выразителями назревшей общественной потребности, они должны были апеллировать к «известным запросам массы, оставаясь вместе с тем на почве правильно понимаемых интересов передовых слоев землевладельческого класса». Развивая эту мысль, он писал, что борьба против сословности естественно сочеталась с борьбой за новые формы государственного устройства, за конституцию. Это заставляло земских либералов стремиться подвести под свою программу более широкий фундамент, поскольку «только опираясь так или иначе на широкие круги населения можно было придать действенный характер политическим принципам либерализма,… поднять знамя политического протеста». Веселовский считал, что, являясь носителями идеи борьбы с абсолютизмом, и не имея прочной опоры в среде консервативного дворянства, либералы должны были для успеха своего дела в той или иной форме искать поддержки в широких народных кругах. Это положение привело его к логическому заключению: «Если мы примем, кроме того, еще во внимание многообразие перекрещивавшихся течений в среде самой земской интеллигенции, то станет понятным, что под формулой земского либерализма скрывается весьма сложный общественный комплекс, дающий многим основание трактовать его, как внеклассовый» [4, с. 220].

Своеобразие земского либерализма Б.Б. Веселовский видел в том, что в его программе отразились «те общественно-политические задачи, которые ход общественного развития выдвигал в интересах всех групп, так или иначе порвавших или стремившихся порвать связь с сословно-абсолютистским укладом жизни» [4, с. 221]. Тем самым Веселовский практически вплотную подошел к утверждениям либералов о внеклассовом характере своего движения, что дало повод некоторым историкам относить его чуть ли не к представителям либеральной историографии [10, с. 5]. Однако Веселовский вовсе не считал земский либерализм внеклассовым – он лишь утверждал, что его своеобразие дает «многим основание трактовать его, как внеклассовый», и что в условиях «убогой русской действительности общий характер либерализма затушевывается особенно сильно» [4, с. 221]. В других своих работах он гораздо четче обозначил свою позицию. Так, в 1905 г. в брошюре с характерным названием «К вопросу о классовых интересах в земстве» Веселовский подчеркивал: нет никаких оснований видеть в земских либералах представителей всего народа: «Они не более, не менее, как выразители интересов либеральных аграриев. То обстоятельство, что их программа в некоторых частях соответ-

ствует интересам широких кругов населения, отнюдь не противоречит этому взгляду» [1, с. 31]. Та же мысль проводилась им в первом томе «Общественного движения в России в начале ХХ века»: «Очутившись в земстве и пытаясь создать себе опору для борьбы с «бюрократией», с олигархией крупных земельных собственников, дворянская оппозиция неизбежно должна была «опереться на народ», чтобы придать своему оппозиционному движению более или менее широкий «народный» характер. Конечно, даже наиболее передовые земцы были далеки от мысли действовать «с народом»; они лишь заботились о том, чтобы придать своей работе в земстве характер работы «для народа» [9, с. 294]. Отсюда и центральный тезис Веселовского о том, что земский либерализм «есть не более, не менее как выражение политических стремлений, стремлений к власти, именно этого, среднего слоя земельных собственников, а не стремлений народа» [5, с. 7].

В своей работе Б.Б. Веселовский не использовал известные термины «старый» и «новый» либерализм, хотя, как и другие меньшевистские авторы, видел существенные различия между земским либерализмом и Союзом освобождения. По мнению исследователя в последнем объединились земские конституционалисты, убедившиеся в невозможности объединить всю земскую оппозицию, и «демократы из рядов «третьего элемента» [3, с. 580]. Веселовский поддержал тезис меньшевистского лидера Ю.О. Мартова о том, что «образование освобожденчества означала не что иное, как отказ строить конституционную партию на базе помещичьей оппозиции» [9, с. 391]. Однако в своей работе Веселовский почти не касался истории Союза освобождения, специально оговорившись, что «исследование данной струи общественного движения» не входит в его задачу, поскольку земцам не принадлежала в нем руководящая роль [3, с. 581].

Исходя из этих взглядов, Б.Б. Веселовский видел в кадетской партии синтез «демократических «интеллигентных идеалов» нецензового интеллигента с радикальными конституционными требованиями передовой фаланги земских деятелей» [3, с. 643]. Приоритет историк отдавал представителям свободных профессий, которые внесли в земскую среду свои идеалы и традиции, увлекли за собой наиболее передовых земских либералов и стали главными идеологами кадетской партии.

Таким образом, Б.Б. Веселовский, мысля в рамках марксистской парадигмы, создал образ земского либерала как защитника классовых интересов помещичьего дворянства, за что его неоднократно критиковали либеральные историки. Так, А.А. Корнилов упрекал его в «настойчивом желании открыть везде тормозящее влияние классового интереса в земстве», из чего делал вывод о предвзятости его концепции [8, с. 69]. Советская историография видела заслугу Веселовского лишь в систематизации огромного фактического материала, отвергая его историческую концепцию как меньшевистскую. В наши дни работы ученого остаются интересным памятником разви-

тия общественной мысли начала ХХ в.

Существует четыре возможных позиции по отношению к организации, которые может занимать физическое/юридическое лицо:

1.сторонник организации (например, сотрудник, акционер, поставщик или клиент);

2.конкурент (фирма, занимающая тот же сегмент рынка или производитель товаров-заменителей);

3.контролирующий институт (государственная структура, призванная регулировать экономические отношения, участником которых является организация);

4.лицо с нейтральной позицией по отношению к организации.

В каждой из вышеупомянутых позиций оценка инвестиционно-инновационной активности предприятия является решением существенной части поставленной задачи субъекта.

Среди западных экономистов особенно следует отметить подход И. Ансоффа к оценке активности организации.

На основании своих исследований ученый утверждает, что конкурентный статус фирмы в стратегической зоне хозяйствования определяется как результат взаимодействия трех следующих факторов:

1.эффект масштаба деятельности организации, полученный посредством финансовых вложений соответствующего уровня в определенную зону хозяйствования;

2.конкурентная стратегия, призванная выделить компанию на фоне ее конкурентов;

3.потенциал организации в части поиска и привлечения необходимых ресурсов, планирования и реализации стратегии и т.д.

При этом каждый из вышеупомянутых факторов является не потенциально возможным, но уже достигнутым организацией в результате проявленной ее сотрудникам и руководством активности [5, с. 56].

Некоторые российские ученые-экономисты (И.В. Баранова, М.В. Черепанова) дают следующее опре-

деление: инвестиционно-инновационная активность предприятия – « комплексная характеристика интенсивности его деятельности, основанная на способности к мобилизации инвестиционно-инновационного потенциала» [1].

Другие исследователи (В.П. Баранчеев, Н.П. Масленникова, В.М. Мишин) определяют инвести- ционно-инновационную активность как комплексную внутреннюю характеристику, основанную на свойствах, способностях и компетенциях организации как потребителя и поставщика новации [2, с. 27].

Ученые рассматривают инвестиционно-иннова- ционную активность с позиции метода «черного ящика», разбивающего анализируемую систему на три компоненты:

1.«вход» - инновационная восприимчивость компании и ее обеспеченность ресурсами (активность потребителя);

2.«выход» - результат в виде продуктов, процессов, методик и т.д. (активность поставщика);

3.«оператор», преобразующий «вход» в «выход»,

-качество организации, управления и общения, ин- вестиционно-инновационная активность компании.

Метод «черного ящика» позволяет исследователем установить, ключевые характеристики инвести- ционно-инновационной активности организации:

1.Инновационная восприимчивость.

Данная характеристика относится прежде всего к потребителям новшеств, а также к новаторам и инноваторам и характеризуется как восприимчивость к новшествам и инновационному процессу, готовность к внедрению, коммерциализации новшеств.

2. Обеспеченность ресурсами.

Данная характеристика призвана оценить уровень ключевых ресурсов, необходимых для реализации инвестиционно-инновационной деятельности: обеспеченность организации необходимыми инвестициями, человеческими ресурсами, необходимыми знаниями и информацией.

3. Качество организации и общения.

Данная характеристика определяет обновляемость ресурсной базы компании (человеческого, технологического, методического и других ресурсов).

4. Инновационная компетентность. Характеристика призвана отразить уровень по-

ставляемых на рынок продуктов и услуг (качество, полезность и своевременность), а также компетентность персонала организации.

Р.А. Фатхутдинов наряду с ресурсными привносит результатные характеристики в определение понятия инвестиционно-инновационной активности. Исследователь характеризует такую активность организации семью частными показателями [5, с. 64]:

1.Качество инвестиционно-инновационной стратегии конкуренции.

Данный признак характеризует соответствие ин- вестиционно-инновационной стратегии миссии организации, внешней среде и потенциалу, корпоративной стратегии компании.

2.Уровень мобилизации инвестиционно-иннова- ционного потенциала.

Свойство характеризует проявленную руководством организации способность привлечения не только очевидную, но и латентную часть инвестици- онно-инновационного потенциала.

3.Размер привлеченных капиталовложений. Данная характеристика определяет уровень при-

влеченных инвестиций в результате проявленной руководством активности.

4. Качество методов, используемых при проведении изменений.

Характеристика описывает эффективность применяемых методов и уровень существующей культу-

ры в рамках инвестиционно-инновационной деятельности организации.

5.Обоснованность реализуемого уровня инвести- ционно-инновационной активности.

Степень соответствия уровня активности условиям внешней среды и внутреннему потенциалу предприятия.

6.Соответствие реакции фирмы характеру конкурентной стратегической ситуации.

Характеристика призванная определить своевременность нововведения (реактивное, активное и пла- ново-прогнозное поведение организации).

7.Скорость действий при проведении стратегических изменений.

Определение интенсивности проведения изменений в рамках организации, посредством показателя инновативности, оценивающего обновляемость продукции, технологий и оборудования, знаний, организационных структур и т.д.

В рамках других определений инвестиционноинновационной активности компании может быть выделено определение данного понятия как степени участия непосредственно организации в инвестици- онно-инновационной деятельности [3].

На основе проведенного анализа определений и характеристик инвестиционно-инновационной активности, данных зарубежными и российскими учеными, можно заключить, что с целью комплексного отражения содержания данной категории инноватики ее определению следует включать в себя три составляющие: ресурсную, результатную и статистическую. Схематично структура представлена на рисунке.

В рамках ресурсной составляющей необходимо отметить качественные и количественные ресурсы организации, используемые в рамках инвестицион- но-инновационной деятельности. Примерами качественных ресурсов организации являются: восприимчивость организации к новациям, ее компетентность

в части технологического прогресса и другие характеристики. Под количественными ресурсами организации понимаются денежные средства, затрачиваемые на инновационную деятельность, количество работников организации, задействованных в сфере НИОКР, объем основных фондов организации и т.д.

Таблица 3

Поступление нематериальных активов ОАО «Северсталь» в 2010-2011гг. (тыс. руб.)

Таблица 4

Наличие результатов НИОКР ОАО «Северсталь» в 2009-2011гг. (тыс. руб.)

Из таблиц видно, что ОАО «Северсталь» за последние годы, с одной стороны, увеличивает вложения в развитие (показатель CAPEX), что было связано с восстановлением металлургической отрасли

после кризиса, с другой – налаживает работу с основными фондами (что, однако, может быть вызвано чересчур неэффективным их использованием в предыдущие годы).

Таблица 6

Стоимость нематериальных активов ОАО «Северсталь» в 2009-2011 гг. – всего/созданных на самом предприятии (тыс. руб.)

Что касается результатной составляющей инве- стиционно-инновационной активности, то данная компонента несет в себе итоговый эффект деятельности компании, полученный посредством проявленной сотрудниками и руководством организации активности, и оценивает: количество разработанных и внедренных организацией новшеств, полученный от их внедрения экономический, социальный, экологический эффект и т.д.

Мы можем видеть, что несмотря на серьезные капиталовложения в развитие, непосредственно на НИОКР затрачивается очень небольшая сумма средств (даже учитывая относительно небольшую инновационную направленность отрасли) и при этом ухудшается эффективность их использования. Сумма

УДК 81'255.4

поступивших нематериальных активов также очень невелика.

Наконец, статистическая компонента инвестици- онно-инновационной активности призвана осветить этапы инвестиционно-инновационного процесса, в которых организация принимала непосредственное участие, а также степень самостоятельности организации на каждом из этапов инвестиционного цикла.

Таким образом, ОАО «Северсталь» можно характеризовать как предприятие с относительно невысокой инвестиционно-инновационной активностью. При этом ресурсная и статистическая компоненты находятся на достаточно высоком уровне, но направленность ресурсов далека от целей инновационности. Предприятию требуется делать большую ставку на НИОКР и получение от них более эффективного результата.

Литература

1. Баранова И.В., Черепанова М.В. Методические под-

ходы к оценке инновационной активности и инновационного потенциала вуза. – Новосибирская инновационноинвестиционная корпорация "НОВИНКОР". – URL:

http://novinkor.com/biblioteka/innoworld/71-innoactive.html. 2. Баранчеев В.П. Управление инновациями: учебник /

В.П. Баранчеев, Н.П. Масленникова, В.М. Мишин. – М.,

2011.

3. Инновационная деятельность в России в 2007 году. – URL: http://www.gks.ru/bgd/regl/b08_04/IssWWW.exe/Stg-

/10/1-innovac.htm.

4. Томпсон-мл., Артур А., Стрикленд III.А., Дж. Стра-

тегический менеджмент: концепции и ситуации для анали-

за. – М., 2009.

5. Фатхутдинов Р.А. Инновационный менеджмент. –

СПб., 2011.

С.М. Езовских

Череповецкий государственный университет

Цель исследования – выявить специфику передачи вульгаризмов, как одного из наиболее стилистически сниженных пластов лексического субстандарта, с английского языка на русский на примере перевода В.В. Нугатова романа «Kicking» Ирвина Уэлша. Прежде всего уточним два следующих основных понятия нашего анализа – лексический субстандарт и вульгаризм

Лексический субстандарт / лексическое просто-

речие – это "исторически сложившаяся, относительно устойчивая, комплексная, системно организованная и иерархически структурированная экзистенциальная макроформа национального языка или его национального варианта, охватывающая частные экзистенциальные и неэкзистенциальные системно организованные языковые формы – сложные социальностилистические иерархически структурированные категории лексики и фразеологии, отличающиеся от

литературного стандарта этико-стилистической сниженностью и инвективностью различного характера и различающиеся между собой своеобразной социальной профессионально-корпоративной и эзотерической детерминированностью (которая может сопровождаться в функционально-понятийном плане несущественными этнизированными, локализованными и социально-демографическими факторами), представленные различными субстандартными лексическими пластами – низкими коллоквиализмами, общими сленгизмами и вульгаризмами, составляющими общенародное лексическое просторечие (субстандарт), и профессиональными и корпоративными жаргонами и эзотерическими арго / кэнтом, составляющими специальное лексическое просторечие (субстандарт), совместно формирующие отвечающий социолингвистическим нормам второго уровня речевой репертуар своих носителей, в соответствии с

социолингвистическими параметрами ситуации со- циально-речевого общения, создавая при этом языковую ситуацию лексической диглоссии различного типа и степени" [3, с. 48].

Вульгаризмы – это "исторически сложившаяся и генетически достаточно однородная, устойчивая и незамкнутая, комплексная, системно организованная и иерархически структурированная интерсубстандартная неэкзистенциальная форма общенародного лексического просторечия в пределах национального языка или его национального варианта, охватывающая стилистически маркированную, предельно сниженную лексику (интенсификаторы, ругательства, богохульства, гробианизмы, вульгаризмы-табу, матизмы, в содержании и структуре которых закреплена вульгарная коннотация с ярко выраженной инвективной направленностью), обозначающую общеизвестные и общеупотребительные в сферах повседневного неформального и профессионально-корпо- ративного речевого общения обычные предметы, явления, признаки и процессы (преимущественно связанные с человеком, его телом и характеристиками), отличающуюся от литературного стандарта и от других форм лексического просторечия своеобразной пейоративной и нецензурной экспрессивностью (которая может сопровождаться в функциональнопонятийном плане несущественными этнизированными, локализованными, социально-демографичес- кими, социально-профессиональными и социальнокорпоративными признаками), формирующую в соответствии с социолингвистическими параметрами интеракции-коммуникации отвечающий социолингвистическим нормам второго уровня компонент речевого репертуара своих носителей, имеющий основную эмотивно-дисфеместическую функцию с подавляющим преобладанием коннотации над денотацией, не создавая при этом ситуацию лексической диглоссии, поскольку вульгаризмы коммуникативно они не подменяют собой полностью лексику литературного стандарта" [3, с. 52].

Классической русской литературной традиции использование ненормативной лексики – вульгаризмов, или матизмов, всех типов – в художественном тексте не свойственно. В настоящее время многие авторы высказываются против тенденций натурализма в русской литературе новой волны, а некоторые молодежные организации устраивают судебные процессы против авторов-натуралистов. Современная англоязычная художественная литература, напротив, зачастую изобилует примерами использования сниженной лексики, включая вульгаризмы-табу. Это вызывает определенные сложности в переводе на русский язык подобных произведений.

Для перевода сниженной лексики, включая и вульгаризмы, по нашему мнению, можно использовать те же способы и средства, что и для перевода литературной лексики [4, с. 98]. Прежде всего, это два основных пути, по которым следует переводчик: прямой или буквальный и косвенный (непрямой) перевод.

Первый способ мало приемлем при переводе единиц сниженной лексики и, особенно, вульгаризмов, так как при этом нарушаются принципы переводче-

ской адекватности и узуальные нормы языка перевода. Перевести фразу буквально нельзя, поскольку это будет нарушением узуальных норм русского языка, или хотя бы потому, что здесь переводчик сталкивается с различиями коммуникативно-социолингвисти- ческих норм двух языков: если в современном английском, особенно в его американском варианте, употребление вульгаризмов-табу типа fuck и shit в живой и художественной речи – почти норма, то в русском языке такое менее приемлемо, потому что русские эквиваленты английских вульгаризмов, на наш взгляд, гораздо грубее.

Вэтой связи, переводчики художественной литературы с английского языка на русский значительно чаще прибегают к непрямым способам перевода или переводческим трансформациям. Основная их функция состоит в создании максимально лексически точного, адекватного перевода произведения при отсутствии регулярных языковых соответствий. При этом адекватный перевод невозможен без учета стилистической стороны подлинника, так как перевод также предполагает создание стилистического аналога оригинала. Стилистическое содержание текста или высказывания состоит из стилистических значений, составляющих его единиц, и требует перекодировки при переводе, которая осуществляется в процессе изменения планов содержания и выражения языковых единиц исходного текста в тексте перевода.

Всвязи с изложенным выше, мы рассмотрим возможность применения на исследуемом материале наиболее распространенных видов лексических трансформаций, предложенных Л.С. Бархударовым

[1, с. 76 - 109].

При лексических заменах происходит замена отдельных лексических единиц (слов и устойчивых словосочетаний) исходного языка лексическими единицами переводящего, которые не являются их словарными эквивалентами, то есть, взятые изолиро-

ванно, единицы переводящего языка имеют иное референциальное значение, нежели передаваемые ими в переводе единицы исходного языка. Ср., следующие примеры (в которых переводимая английская и переводящая русская единицы выделены нами полужирным курсивом; ссылки на оригинал и его перевод даются по фамилии автора, соответственно: Welsh и Уэлш; см. библиографический список; заметим, что в оригинале автор использует шотландское внелитературное просторечие – фонетические и грамматические отклонения от нормы литературного стандарта, которы в переводе никак не передаются и не компенсируются): 1. «Away tae fuck!» [6, с. 6] – «Я просто охуеваю» [5, с. 3]. 2. «too skaggy-bawed tae fuck» [6, с. 6] – «слишком уторчанный для того, что-

бы ебаться» [5, с. 4]. 3. «Who knows. Who the fuck cares» [6, с. 10]. – Кто знает. А кого ебет?» [5, с. 5].

В данных примерах вульгаризм-табу fuck заменен единицами переводящего языка, которые не являются его прямыми словарными эквивалентами, однако в данном контексте подходят по смыслу.

Одним из приемов достижения эквивалентности перевода является особая разновидность замены, носящая название компенсации. Этот прием приме-

няется в тех случаях, когда определенные элементы текста на исходном языке по той или иной причине не имеют эквивалентов в переводящем языке и не могут быть переданы его средствами; в этих случаях, чтобы восполнить (компенсировать) семантическую потерю, вызванную тем, что та или иная единица исходного языка осталась непереведенной или не полностью переведенной (не во всем объеме своего значения), переводчик передает ту же самую информацию каким-либо другим средством, причем необязательно в том же самом месте текста, что и в подлиннике. Ср., следующие примеры: 1. «Ah wanted the

radge tae jist fuck off ootay ma visage» [6, с. 4]. – « Мне хотелось, чтобы этот козел исчез нахуй с моих глаз

[5, с. 2]. 2. «The cunt ey came oot wi irrelevant, nonsen-

sical shite, which fucked up ypur brains whin ye wir sick and trying tae score fae him» [6, с. 5] – « Этот мудак

вечно суется со своей левой, дурацкой пургой, которая так заебывает мозги, когда ты на кумарах и пытаешься раскрутить его на дрянь [5, с. 2]. 3. «ah'm no

sick yet, but it's in the fuckin post, that's fir sure» [6, с. 5] – Ломки еще не начались, но они уже, бля, в пути, будь уверен [5, с. 3]. Здесь прием компенсации четко показывает, что эквивалентность перевода обеспечивается на уровне не отдельных элементов текста (в частности слов), а всего переводимого текста в целом.

Еще один способ перевода – опущение – прием, при котором лексически и семантически избыточные слова в переводе подвергаются извлечению из переводимого текста. Ими могут быть грамматически избыточные элементы (артикли, притяжательные местоимения и т.д.) или лексемы, особенно парные синонимы. Однако иногда опускаются и значимые слова (существительные, прилагательные, глаголы), в нашем случае – вульгаризмы-табу. Ср.: 1. «willing

the cunt tae go faster while nervously beating oot a rhythm oan his thighs» [6, с. 6] – « подгоняя его и

нервно постукивая по ляжкам» [5, с. 4]. 2. «tryin no tae notice the cunt» [6, с. 4] – « стараясь не обращать на него внимания [5, с. 2]. 3. «but the cunt was beginning no tae exist fir us» [6, с. 7] – но для меня он уже почти не существовал [5, с. 4]. В данных примерах В. Нугатов опустил вульгаризм cunt, никак не передав его в переводе на русский язык.

Еще один способ перевода вульгаризмов-табу –

эвфемистический и дисфемистический перевод. Эти приемы используют тогда, когда в тексте оригинала встречаются чрезвычайно нецензурные вульгаризмы.

Эвфемистический перевод заключается в замене слов оригинала, несущих чрезвычайно вульгарную экспрессию на слова с менее грубой экспрессией в переводе. Ср.: 1. «Every cunt under the sun kens that she's goat the hots fir ye» [6, с. 6] – « Да каждому чува-

ку известно, что она по тебе сохнет [5, с. 3]. 2. «arrogant fucker» [6, с. 7] – зажравшийся пидор [5, с. 4]. 3.

«ah snarled at the cunt, the fuckin irritating bastard» [6,

с. 5] – « заворчал я на этого мудака, этого долбанного доставучего ублюдка [5, с. 3].

Дисфемистический перевод, в противоположность эвфемистическому, представляет собой замену слова из оригинального текста с менее грубой экспрессией, или даже просто разговорного слова, в

переводе на более грубое и даже нецензурно-

вульгарное. Ср.: 1. «like lovers in a post-coital embrace» [6, с. 8] – словно любовники после ебли» [5, с.

5]. 2. «C'moan ya crappin bastards!» [6, с. 3] – « Пиздуйте, сраные ублюдки! [5, с. 2]. 3. «Fuck off! Doss cunt!» [6, с. 3] – « Пошел на хуй, пидорас!» [5, с. 2].

Дисфемистический перевод встречается особенно часто при переводе вульгаризмов.

Продуктивность рассмотренных способов перевода вульгаризмов

компенсация

эквивалентная лексическая замена

дисфемистический перевод

эвфемистический перевод

опущение

Подводя итоги, можно утверждать, что в рассмотренном переводе В. Нугатов чаще всего прибегает к компенсации (25 %), а также к лексическим заменам (20 %), пытаясь достигнуть эквивалентности перевода. Однако в его переводе в равной степени (по 20 %) встречаются дисфемизация, эвфемизация и опущение, то есть, не найдя соответствующего эквивалента в русском языке, переводчик во многих случаях, либо слишком смягчает некоторые выражения, либо, наоборот, делает их еще более грубыми, а в некоторых случаях он просто опускает их и не передает на русский язык. Здесь, можно предположить, что в большинстве случаев эквивалентность перевода не была достигнута.

Литература

1.Бархударов Л.С. Язык и перевод (Вопросы общей и частной теории перевода). – М., 1975.

2.Коровушкин В.П. Основы контрастивной социолектологии: Монография: в 2 ч.– Череповец: ЧГУ, 2005. –

Ч. II.

3.Коровушкин В.П. Английский лексический субстандарт versus русское лексическое просторечие (опыт кон- трастивно-социолексикологического анализа): Монография. – Череповец: ЧГУ, 2008.

4.Крупнов В.Н. В творческой лаборатории переводчи-

ка. – М., 1976.

5.Уэлш И. На игле (перевод В.В. Нугатова). – URL: http://www.modernlib.ru/books/uelsh_irvin/na_igle/.

6. Welsh I. Trainspotting. – London: Vintage Books, 20 04.

Лексикографические источники

1.Мокиенко В.М., Никитина Т.Г. Большой словарь русского жаргона. – СПб.: Норинт, 2000.

2.Partridge E. A. Dictionary of Slang and Unconventional English. In two volumes. – London: Routledge & Kegan Paul,

В последние годы актуальными становятся исследования, связанные с концептуальным изучением города как сложного и многомерного феномена: «семиотический полиглотизм любого города делает его полем разнообразных семиотических коллизий», источником которых является не только синхрония, но и диахрония семиотических преобразований [6, с. 14]. Топонимические ментальные образования, наряду с другими логоэпистемами [4, с. 34], «… включают в себя историю и традиции, отражают предметы реального и идеального мира, лингвокультурную ситуацию и хранятся в памяти народа в вербально обозначенном виде».

Объектом настоящего исследования являются топонимические логоэпистемы двух столиц – Москвы и Санкт-Петербурга, предметом – способы их лексической объективации в современной поэзии (и в частности – в текстах Елены Фанайловой и Веры Полозковой).

Противостояние двух русских столиц начинается с момента основания городов и длится в течение трех веков. Паремический фонд русского языка представлен большим количеством подобного иллюстративного материала, содержащего компоненты семантического сопоставления двух астионимов:

«Москва – сердце, Петербург – голова», «Петербург

ками, Петербург миллионами» [2, с. 21] актуализи-

рует денотативный компонент «древний», который также подчеркивает дифференциальные признаки двух топонимов. С выделенным семантическим множителем тесно связан другой – « исторический». Историческое противопоставление двух столиц воплотилось в представлении о них как о городах двух разных типов – тяготеющем к Европе, «нерусском», символизирующем рационалистическое начало Пе- тербурге и природно-русской Москве.

Поэтический макротекст предшествующих современности периодов также актуализирует антитезу «Москва – Петербург». Текстовые фрагменты иллюстративного материала «Русского ассоциативного словаря» Ю.Н. Караулова [3] свидетельствуют о последовательном развитии идиоэтнического противопоставления столиц не только на культурно-

историческом, но и философско-личностном уровнях: значимыми становятся семантические компо-

ненты: «новая / прежняя столица», «чужая / род- ная», «источник духовных и творческих сил / про-

клятый город, город смерти» (А. Блок); «земная / божественная власть» (М. Цветаева).

Антиномия топонимических логоэпистем «Мо-

сква – Петербург» в современном поэтическом дискурсе также сохраняется. Топонимы «Москва» и «Петербург» являются ключевыми географическими единицами в индивидуально-авторском дискурсе Е. Фанайловой и В. Полозковой. В результате системного анализа индивидуально-авторских текстовых единиц, репрезентирующих заявленные топонимы, установлены следующие виды их объективации: хо-

листическая (целостная), признаковая и парти-

тивные номинации [1, с. 8]. Лексические единицы, которые номинируют Москву и Петербург в целом, являются холистическими (целостными) номинациями. Вера Полозкова и Елена Фанайлова избегают эксплицитности в обозначении поэтических образов городов. Поэты стараются не называть топонимы конкретными именами, поэтому в поэтических текстах доминируют перифрастические номинации, оперирующие отдельными признаками.

Номинация «матушка-Москва» у Веры Полозковой актуализирует семантический множитель «исток, начало»: в сознании русских Москва является носительницей женского начала. Формированию такого представления способствовала прежде всего грамматическая категория рода топонима (ср. в паремиях: «Москва всем городам мать»; «За Москву – мать не страшно и жизнь отдать»). Гендерным параметром обусловлен и эмотивно-оценочный коннотативный компонент «свой, родной город»: «мать» → родной человек, Москва → родной город. Среди холистических номинаций астионимов можно выделить следующие: непосредственно само имя собственное («Москва», «Петербург», «Ленинград»), дериват «столица», метафорические перифразы: «в этом маленьком аду» (о Москве у Полозковой); «мудрый город на Неве» (о Петербурге у Полозко-

вой); «Не видать небесного Иерусалима» (о Петер-

бурге у Фанайловой).

К признаковой номинации отнесены языковые единицы, выполняющие характеризующую функцию и создающие перцептивный образ столиц в поэтических текстах обоих поэтов: значимыми становятся следующие признаки:

визуальные: у Веры Полозковой – « Чтоб

чернилами пачкать ночи, / Что в столице и так черны,

/В Петербурге же – как бумага, / Будто выстираны в реке…» ( имплицитная оппозиция астионимов по цвету: «Москва» / «Петербург», «черные ночи» / «белые ночи»); «Потому там заметна влага…» ( имплицитно – Петербург); у Елены Фанайловой – «Черное жерло метро в половине седьмого…» ( имплицитно – Москва);

тактильные (климатические условия): у Ве-

ры Полозковой – « Что за климат, Господи, как ни кутайся – неодет» (имплицитно – Москва); «здесь всегда так: весна не к месту, зима уже не по рос-

ту… » (имплицитно – Москва); у Елены Фанайловой

– « Вернись, Елена, из-за многих вод / Цивилизации в

Москву, / где смертный холод… »; «Был в Ленингра-

де, как Евгений, / Которых топит, как котят, / Сто-

стоит худым, зябким, / как в семь утра после вечеринки // ничего не движется, даже дым…» ( имплицитно – Москва);

обонятельные: у Веры Полозковой – « город

пахнет то мокрой псиной / То гнилыми арбузами… »

(имплицитно – Москва).

Топонимическое пространство «Петербурга» у

поэтов дискретно: топонимическое пространство сегментируется на:

урбанонимы: у Веры Полозковой – « Ты грейся в кресле, а я по рельсам / К Дворцовым набе- режным покатым…» (26 – 27 декабря 2007); «Эльвира Павловна, мне снится наш Невский, кажется,

близка Дворцовая…(15 – 16 января 2006); «От Азау и

до Лицея / В Царскосельском пустом саду» (26 – 27

декабря 2005); у Елены Фанайловой – « На Смолен- ском кладбище в затишье…» ( Смоленское (лютеранское) кладбище в Санкт-Петербурге); «Тучи над Ад-

миралтейскою иглой…» (« Орфей», 1949; обращение к памятнику эпохи классицизма, «игла» – символ города);

Топонимическое пространство «Москвы» пред-

ставлено:

урбанонимами: у Веры Полозковой –

«… Весной так хочется врать без пауз: // «Выйдешь на Тверскую – свернешь к Монмартру» (14 мая 2007, Тверская – центральная улица Москвы); «Москоу- сити взглядами нежит добрыми, / А потом врастает в людей как гриб…» (1 июля 2004, ММДЦ «Москвасити» – деловой район Москвы на Пресненской набережной); у Елены Фанайловой – « Вот ни Красную

площадь, ни Лобное место // Ни Василья Блаженно- го, ни Ивана Великого // Ни тем более, Рижский во-

кзал…» ( цикл «Русский альбом»); «Черное жерло метро в половине седьмого утра / Между Спортив- ной и Фрунзенкской; // Призрачный стадион, очертания тайные метеобашен…» ( цикл «Китайские пыт-

ки», 1997);

эргонимами: у Веры Полозковой – « И

сквозь пыльный купол милого факультета / Видне-

ются пятки Бога / В мохнатых тапках» (имплицит-

но – памятник М.В. Ломоносову, расположенный перед зданием факультета журналистики Московского Университета); «А выглянешь из окна универ-

ситета - / Все башенки, купола и трехцветный флаг» (имплицитное обращение к Московскому государственному университету им. М.В. Ломоносова); «Черкнет статейку в «Новом мире»… / устроят чтенья в ЦДЛ…» (« Новый мир» – литературнохудожественный журнал; ЦДЛ – Центральный дом литераторов);

прагматонимами: у Веры Полозковой –

«Поработать бы в «Афише» / Прошептать на ухо Санте – / « Дай мне / Должность / В «Коммерсанте» (имплицитно → Москва → «Афиша. «Все развлечения Москвы» (название журнала), «Коммерсантъ» – издательский дом в Москве);

ойконимами: у Веры Полозковой – « По реке

плывет топор / Вдоль села Валуева…» (18 – 19 февраля 2005); у Елены Фанайловой – « В Коломенском кости умерших церквей…».

Важно подчеркнуть, что для Веры Полозковой рекуррентной является признаковая объективация, которая в свою очередь определяет интерпретацию топонимического пространства «Москва» и «Петер- бург» и дает оценочную характеристику. Специфика поэтических текстов Елены Фанайловой заключается в преобладании партитивной номинации. Поэтическое пространство текстов воплощено в двух основ-

пуклая страшная Нева…» (« Орфей», 1949); «Что станет ясно, обозначась / Потом, на берегах Невы…» (цикл «Две истории»); «Пыль, Обводной канал,…» («Parlez moi d' amour», Обводной канал – самый крупный канал в Санкт-Петерьурге); «Над Лиговкой, сияя дырам // Мы начинаем воевать…» (« Две истории», Лиговский проспект – главная магистраль в Петербурге);

экклезионимы: «И Св. Морской колоколами /

Мирволит страсти роковой…» ( официальное название – Морской собор Святителя Николая Чудотворца

иБогоявления);

дромонимы у Елены Фанайловой – « Все рав-

но не видать мне Витебского вокзала…».

ную антиномию – « Москва – Петербург». Для современного восприятия города характерна «двойственность в оценке». Так, например, у Веры Полозковой противопоставление двух русских столиц отчетливо проявляется в поэтическом тексте «Письмо да-

лекому другу».

Поэтический текст иллюстрирует и предпочтения поэта: преобладание негативной акцентуации по отношению к Москве и положительной – по отношению к Петербургу. Более того, пространство художественного макротекста В. Полозковой функционально «дихотомично»: «Петербург – культурный центр»; «Москва – торговый / промышленный центр»: «Там колонны – словно колпак кондитера…»

(имплицитное обращение к Петербургу и его архитектурным сооружениям: колоннам; «Москоу-сити взглядами нежит добрыми, / А потом врастает в людей как гриб…»; « Петербург – рай» / «Москва – ад»: «Я еду в Питер третьего числа, / Поскольку мне тут все осточертело // Поскольку в этом маленьком аду…» ( ср. с обликом города А. Блока).

Елена Фанайлова, в отличие от Веры Полозковой, апеллирует к культурно-историческому колориту, моделируя в своих текстах ретроспективное поэтическое пространство. Урбанистические точки вкупе с культурно-историческим контекстом выступают как миромоделирующие координаты: «… Долго, долго в

Петербурге утомленном… / Ткет немецкая импе-

ратрица саван…» ( имплицитное упоминание российской императрицы немецкого происхождения Екатерины II); «На Смоленском кладбище в затишье…»; « Но отец взял топор и пилу / Корчевал кор-

невище и вырубил ствол…» ( метафорическая пери- фраза-отсылка к Петру I).

Оппозиция топонимических логоэпистем на уровне «диахрония / синхрония» обусловлена и тем, что Вера Полозкова и Елена Фанайлова принадлежат к разным поколениям. Каждый из авторов акцентирует свою субъективную специфику заявленных астионимов: у Веры Полозковой доминируют топони-

мы, у Елены Фанайловой – антропонимы и идео-

нимы (имена собственные персонажей других произведений). Так, в цикле «Две истории» Елена Фанайлова, кроме исторической составляющей, активно пользуется литературной: «В тот год в Москву явился N-ский…» ( ср: А.С. Пушкин «Евгений Онегин»), «В Москву, о Господи, в Москву! – все три» (А.П. Чехов «Три сестры»), «И плакали земные пу- зыри» (А. Блок «Пузыри земли», Петербург).

Москва, в отличие от Петербурга, для Елены Фанайловой, – символ современной России: «У меня от тебя, Москва, ломит все тело // … / Я работаю на

тебя … / По ночам от усталости я напиваюсь //

УДК 316.77

Отдыхаю, короче, как сапожник и грузчик // Я хожу по твоим улицам как чужестранец… / Я плачу от-

ступные по обкурке и пьяни твоим ментам…» ( пре-

дельно сниженная лексика, передающей «темнеющую энергетику» топоса); «Вызывают на сцену бедных призеров, /… / Как они не плюют в лицо этим

московским, / Этим богатеньким недоумкам…»;

предательству – « Кремлевским (кулацким – Гуголев говорит) подпевалам / Недотыкомкам Соллогуба?» (обращение к роману Ф. Соллогуба «Мелкий бес» расширяет семантическое содержание «гадкого» начала в столице).

Итак, Вера Полозкова и Елена Фанайлова создают индивидуально-авторские столичные художественные пространства, в основе которых базовая культурная антиномия «Москва – Петербург» становится семиотической, включающей человеческое измерение в культурный и природный мир топони- мов-логоэпистем.

Литература

1.Авдонина Л.Н. Лексическая объективация концепта «Петербург» в художественной картине мира А. Блока: автореф. дис. … канд. филол. наук. – Воронеж, 2009.

2.Даль В. Пословицы русского народа: В 3 т. – М.,

1994. – Т. 2.

3.Караулов Ю.Н. Активная грамматика и ассоциатив- но-вербальная сеть. – М., 1999.

4.Костомаров В.Г., Бурвикова Н.Д. Старые мехи и молодое вино. Из наблюдений над русским словоупотреблением конца XX века. – СПб., 2001.

5.Кудрявцева Н.Г. Москва и Петербург как концепты русского языкового сознания. – URL: http://elib.crimea.-

edu/index.php?option=com_content&task=view&id=36 (дата обращения: 30.11.2012).

6. Лотман Ю.М. Избранные статьи: В 3 т. – Таллинн, 1992. – Т. 2.

Г.В. Ельцына

Череповецкий государственный университет