опыт трансформации старопромышленных городов / ЧНЧ 2012-2013 (часть1)

12.Фаенова М.О. Обучение культуре речи на английском языке. – М., 1991.

13.Химик В.В. Поэтика низкого, или просторечие как культурный феномен. – СПб., 2000. – С. 10.

УДК 821.112.2

14.Jesperson O. A Modern English grammar on historical principles. – Р. III. – Heidelberg, 1927.

15.Krapp G.Ph. Modern English. – N.Y., 1909.

Н.П. Сухарева

Череповецкий государственный университет

Взаимодействие культур в современном обществе является в настоящее время одной из основных областей исследования в межкультурной коммуникации, лингвокультурологии, филологии, психологии общения [1, 2]. В процессе взаимодействия культу одни нации стремятся к культурному самоутверждению, другие пытаются нивелировать различия культур на общей территории. Оба направления межкультурного общения широко представлены в современном немецком романе.

Германия – самая большая по численности населения страна ЕС. На ее территории проживают около 82 млн человек. Начиная с середины XX века следует выделить несколько волн миграции. Со времен послевоенного бума 50-х годов германская экономика не может обойтись без рабочих-мигрантов. Большинство тогдашних гастарбайтеров вернулись в родные страны в Южной и Юго-Восточной Европе, но многие остались жить и работать в Германии. Остались и многие из позднее иммигрировавших турков. Вторая большая группа иммигрантов – это переселенцы немецкого происхождения, которые издавна жили на территории государств бывшего Советского Союза, Румынии и Польши и которые после краха коммунистических систем стали более активно возвращаться в Германию. В результате этих двух волн иммиграции доля иммигрантов на душу населения в Германии в 80-е годы превысила даже показатели таких классических иммигрантских стран, как США, Канада и Австралия. Сегодня в Германии проживают свыше 15 млн человек с миграционным прошлым. После переселенцев крупнейшую группу образуют иммигранты из Турции (2,5 млн) и бывшей Югославии или ее государств-преемников (1,5 млн). Число проживающих в Германии мусульман оценивается в 4 млн человек. Многие мигранты работают в качестве неквалифицированной рабочей силы, так как Германия вербовала их в первую очередь именно для такого вида работ. Как показывают исследования, выходцам из семей мигрантов трудно подняться по социальной лестнице или улучшить свою экономическую ситуацию в Германии [4].

Мигранты существенно влияют на литературную жизнь страны, среди них много талантливых писателей, завоевавших признание на новой родине. Их произведения, отражающие собственный опыт, переживания в результате взаимодействия культур на примере отдельных судеб представляют безусловный интерес, как со стороны читателей, так и со стороны ученых-литературоведов.

Одной из представительниц авторов-мигрантов является К.-Ф. Банчу, переселившаяся в Германию из Румынии во вторую волну миграции. Ее книга

«Berlin ist mein Paris» впервые опубликована в 2002

году [3]. Книга представляет собой сборник коротких рассказов, коротких историй из столицы Германии. Берлин – новая родина автора, город, который для К.-Ф. Банчу соединяет два мира – Восток и Запад, тоталитарный социализм и демократичный капитализм, прошлое и настоящее. Писательница делится своими впечатлениями о жизни в мегаполисе, о встречах с интересными и необычными людьми. Легкие и веселые истории-миниатюры повествуют о жизни автора между двумя культурами, о городе, который стал символом прорыва в новый мир. «Berlin ist mein Paris» описывает различные автобиографические моменты К-Ф. Банчу, открывает читателю чувства и эмоции автора, которая присутствует в каждой строчке.

Будучи писательницей-иммигранткой К.-Ф. Банчу замечает конфузные ситуации, в которые попадают мигранты, сталкиваясь с недружелюбным поведением по отношению к ним. Так в рассказе «Babuschka maja» автор описывает ситуацию, когда на помощь со стороны выходца из Армении, пожилая женщина реагирует грубо, ругаясь и отталкивая его:

«Ein paar Schritte weiter, eine Frau. Der Wind und der Regen schlagen ihr ins Gesicht. Alt. Zierlich. Wie ein Schilfrohr beugt sie sich. In der einen Hand einen Regenschirm. Mit der anderen zieht sie ein Wägelchen hinter sich her. Eilt zum Bus. Will ihn noch erwischen. Schwer. Schwer. Der Mann mit dem Schnurrbart schaut ihr nach. Babuschka, Babuschka. Er schüttelt den Kopf. Dann entscheidet er sich, ihr nachzulaufen. Die Alte fängt an zu rennen. Um den Bus zu erreichen. Der Fahrer hält. Sie schafft es noch rechtzeitig. Das Wägelche n bleibt an der Treppe hängen. Der Schirm. Der Wind. Alles hindert sie daran einzusteigen. Der Mann beeilt sich. Das Großmütterchen braucht Hilfe. Energisch p ackt er das Wägelchen. Doch Babuschka schreit. Stoßt ihn weg. Ruft laut ein paar Worte. Schimpft. Der Mann hört schon gar nicht mehr. Die Ohren verstopft. Der Rück en steif. Die Wangen rot: Er lässt den Wagen los. Unb eholfen. Steht er da. Zeigt mit den Händen. Zuckt mit d en

ka,Babuschka, milaja maja, flüstert er. und will gehen. Zwei Frauen nähern sich ihm. Erklären. Entschuldige n

sich. Bedanken sich für Babuschka» ( В двух шагах женщина. Ветер с дождем бьют ей в лицо. Пожилая. Красивая. Она изгибается как тростинка. В одной

Демографическая революция выражается не только в резком переходе человечества к ограниченному воспроизводству, но и в системном кризисе, носящем не столько социально-экономический, сколько ценностно-культурный характер.

Анализ как универсальный инструмент для препарирования символических форм стал главной приметой нашего времени. Виртуальная анонимность киберпространства, внесоциальная эклектичность искусства, иррациональный деструктивизм философии, бесконечные подмены духовных ценностей интеллектуальными – это последствия распада организационной структуры мышления современной науки, основанной на эмпирически воспроизводимой экспертизе.

Это можно назвать попыткой отступления от традиционного для европейской культуры позитивного

(т.е., по О. Конту, основанного на фактах) знания. Иррационализм мирового экономического порядка, отсутствие адекватности технологического и экономического потенциала общественному сознанию, прогрессирующая неравновесность распределения результатов труда, информации и ресурсов – следствие компрессии исторического опыта, когда в продолжение пары десятилетий происходит смена веков и тысячелетий.

На уровне повседневного коллективного мышления это проявляется в чудовищном смешении эпох и персоналий: Сталин и Наполеон, Христос и Гитлер, Лермонтов и Твардовский для современной молодежи слились в единый хронологический субстрат, превращаясь в мифологических персонажей.

В качестве примера можно привести особый род интернет-текстов - небылички:

«*Как был изобретен Анахронизм*

–Идет Вещий Олег мстить неразумным хазарам,

анавстречу ему Иван Грозный – карать неразумных бояр...

–Да это, батенька, форменный анахронизм! – восклицает Ленин.

–Да? Вот и я так полагаю, – в задумчивости отвечает ему Пушкин».

В историческом метасознании на уровне научных концепций и теорий мы постоянно наблюдаем поиски экономических, политических и социальных причин для объяснения процессов и объектов, имеющих духовный характер.

«Поэтому, - пишет Фрэнсис Фукуяма, - в постиндустриальную эпоху так остро востребован современный междисциплинарный синтез наших представлений о мире… Культурный и моральный опыт человечества обобщен в наследии мировых религий, но их диалогу между собой и с наукой мешает ста-

тичная догматика веры… Фундаментальная наука и образование должны поддерживаться государством и управляться обществом, для которых длительные приоритеты определяются социальным заказом, а не только рынком с его критерием быстрой эффективности».

Вооруженные конфликты, революции, войны, терроризм происходят из того же источника: демографический переход, разрывающий культурную преемственность поколений. В развитых странах (США и Европейское сообщество), где демографический переход завершился, тенденция использования культурно-информационных ценностей в качестве политического инструмента политических элит выражается в политике и практике СМИ. Так, CNN, телекомпания, которая первой в мире предложила концепцию 24-часового вещания новостей, дважды выступала с фальсификациями, которые помогли склонить американское общественное мнение к развязыванию как первой, так и второй войны с Ираком.

Значение информационных факторов проявляется и в таких тенденциях как распад традиционной моногамной гетеросексуальной семьи, резкое уменьшение рождаемости, утрата доверия к информации, предоставляемой СМИ использование Интернетсетей спецслужбами различных стран как для сбора стратегически важных сведений, так и для ведения информационных войн.

Постиндустриальное общество обладает еще одним характерным признаком: отступлением горизон-

УДК 94(73)

та предсказуемости. Человек, живший в ХХ веке, предвидел сегодняшний мир более ясно и конкретно, чем представитель Средневековья, который, в свою очередь, представлял себе будущее намного подробнее, чем дикарь, существовавший в эпоху палеолита. Поскольку горизонт предсказуемости отступает по мере нашего движения вперед во времени, возможно, что полного прыжка в неизвестность не будет никогда. На каждом этапе вы можете предвидеть многое из того, что должно произойти на следующем шаге, хотя конечный результат мог быть полностью скрыт от вас, когда вы смотрели с начальной точки.

Поэтому перспективы апокалиптического сценария так же маловероятны, как и наступление эры технологической сингулярности (по мнению сторонников данной концепции, в результате синтеза кибернетики, генной инженерии и нанотехнологий возникнет принципиально отличный от человеческого разум (постчеловек), и дальнейшую судьбу цивилизации невозможно будет предсказать, опираясь на человеческое (социальное) поведение).

Более вероятен футурологический сценарий С.П. Капицы: «Наступит относительно спокойный режим развития при постоянной численности народонаселения, что приведет, возможно, к самоорганизации структур, улучшению качества жизни. При этом современный уклад существенно не изменится, поскольку природа человека останется неизменной».

Уже в неклассической науке ученым пришлось отказаться от эмпиризма Бэкона и детерминизма Аристотеля как фундаментальных принципов научного мышления. Опыт и наблюдение больше не являются основой научного знания. Одновременно растет внимание к интуиции как подсознательноаналитическому способу научного мышления. Можно с большой вероятностью утверждать, что демографическая революция изменила коллективное сознание на всех уровнях, и человечество переходит на новую ступень общественного развития и, соответственно, нуждается в новом инструментарии для добычи и обработки информации.

Литература

1. Капица С.П. Демография (25.11.2011). – URL:

www.Ecolife.ru/zhurnal/articials/3968.

2. Фукуяма Ф. Будущее истории. – URL: http://- worldcrisis.ru/crisis/948519

Н.Д. Тотьмянин

Череповецкий государственный университет

Lyndon Bains Johnson (who is called LBJ for short) is one of the most controversial of USA Presidents. He became the 36th President of the United States after the assassination of John F. Kennedy. From the very beginning of his tenure he remains the subject of intense po-

litical debate. The existing literature about him is very controversial and interesting. His admirers show his political skill and legislative achievements, picture him as a master craftsman at work in the Senate and the White House. For his detractors, he is only a cynical manipula-

tor out for personal gain and self-advancement. The latter is usually considered scientifically right in Russia. LBJ is mostly stereotyped by our historians as wheelerdealer and cruel Vietnam bomber. But really he was far from simple figure. "You will never work for or with a more complicated man than Lyndon Johnson so long as you live," an outstanding secretary of defense Robert McNamara told Joseph Califano in 1965, "I guarantee it" [1, p. 18]. He was complex and inscrutable person whose political contributions have yet to be understood and his reputation must be elevated, at least in Russia.

The first books on Lyndon Johnson written by his friends and close associates, portray him as he wished to be viewed. So they are the most one-sided. The first biography, written in1956 by Johnson's staff member Booth Mooney, is purely a political campaign document. His book The Lyndon Johnson Story was updated and revised in1964 and describes Johnson as patriotic Majority Leader, "supremely an activist, a man who believed in getting things done", "a man of solid responsibility" [6, p. 6, 112-114].

After Johnson succeeded Kennedy, New York Times Pulitzer Prize winner journalist and a friend of LBJ William S. White wrote a book The Professional: Lyndon B. Johnson. The author focuses on Johnson's political mastery and reassures people that the government is in wanted hands. White concludes: "He is one of the most talented politicians in our history, alternately confident and skeptical, outgoing and reserved, tough and compassionate, born to action ... " [10, p. 169].

A detailed account of the President's boyhood and early life in Texas was given by three historians of his alma mater William C. Pool, Emmie Craddock, and David E. Conrad in Lyndon Baines Johnson: The Formative Years. The authors show Lyndon's growing up as a democrat and liberal, very energetic and ambitious young man [7].

In1974 L. Johnson published his own memories - The Vintage Point: Perspectives on the Presidency, 19631969. It was written with the help of six former aides, including Walt Rostow and Doris Kearns.

Johnson wrote in the Preface, "I make no pretence of having written a complete and definitive history of my Presidency. I have tried, rather, to review that period from a President's personal and political philosophy, a President's experience and knowledge, a President'saspirations, and a President's response to the demands that were made on him.

I have not written these chapters to say, "This is how it was," but to say, "This is how I saw it from my vantage point" [3, p. ix].

From the first page, Johnson is minimizing the theme of friction with the Kennedys. He insists that his focus of continuity in 1963 and 1964 was based on emotional commitment, not his own political program, because he "felt from the very first day in office that I had to carry on for President Kennedy. I considered myself a caretaker of both his people and his policies" [3, p. 19]. Throughout the book Johnson continues this theme, playing down his growing feud with Robert Kennedy

and trying to show their relationship as "cordial, though never overly warm"[3, p. 99]. Johnson often says that he was carrying out the mandate of his predecessor, especially on Vietnam (one third of the book deals with this country). He explains, that the failure in the South Vietnam would have meant the loss of all Southwest Asia to communism, loss of confidence in America by its allies, and above all advance of USSR and China. So Johnson views his Vietnam policy as a fierce effort to avert world war [3, p, 151 - 153]. In contrast, the author deals only summarily with Great Society and his legislative achievements, which are definitely the main in his life.

In general, the book is dry and official. The reader does not find there Johnson's flamboyant personality.

In contrast with some of LBJ's missing qualities in The Vantage Point, they are clearly seen in Sam Houston Johnson's memoir , My Brother Lyndon. The President's serious dislike of Robert Kennedy is obvious in Lyndon's Statement to his brother in 1964, "I don't need that little runt to win." Moreover, Sam, perhaps reflecting Lyndon's true feelings, blames the Vietnam War on the advisers LBJ had inherited from Kennedy, especially McGeorge Bundy and Robert McNamara. Strongly protective of his brother, Sam Johnson considers Bill Moyers as a dangerous influence, "a kid who had his eye on the main chance" and who was always "bootlicking with the Kennedy crowd." Sam also feels his brother's insecurity about his own educational and intellectual attainments when in the company of polished Ivy Leagers. The book has some glimpses of the dark side of LBJ. For example, Sam shows his ruthless bullying of overworked aides and his inability ever to apologize for it [4, p. 155 - 156, 165, 191, 202, 207, 252].

Jack Valenty, an aid of the President, in 1976 published his memoir A Very Human President. But the book is one long praise to the chief. Humans are never so good. Possibly the most important information of the book is that, where Valenty describes the soul-searching Johnson went through while deciding to escalate the Vietnam War in1965. Valenty concludes that this action was "inescapable". Another very interesting passage is a letter from David Halberstam, author of The Best and the Brightest, replying to Valenty's critique of that book. Halberstam admits, that Johnson was "a very great man caught in a terrible turn of history" [9, p. 287, 308 - 309].

Exceptionally perceptive and eloquent are the memoires of Harry McPherson. His book A Political Education appeared in 1972. McPherson was a young Texan who came directly from law school to work as a legislative aide to Johnson in 1956, ten years later he served as White House counsel and speech writer. McPherson was also admirer of Johnson, who taught him the essence of politics, but he was always aware of the President's limitations. His book is a revealing account which focuses more on the author's growing political maturity than it does on Johnson.

The most interesting parts deal with Johnson's handling with Congress. He introduced his young assistant to the hidden and real life of the Senate. He showed him

how to win the support of the giants, such as Senator Richard Russell, and not waste time on the minnows. McPherson understood why Johnson took such a hawkish stand on national defense: it was the price the Democrats had to pay during the Cold War to achieve their social welfare program in Congress. The author demonstrates Johnson as "a master craftsman of politics", "who knew where the power was, and how to use it." After becoming a president for the second time in 1964, Johnson puzzled him by his haste in enacting the Great Society. "You've got to give it all you can that first year," the President replied. "Doesn't matter what kind of majority you come in with. You've got just one year when they treat you right, and before they start worrying themselves" [5, p. 48 - 49, 109, 130, 263, 268].

McPherson, unlike most of the researchers, is sure that Johnson had a definite political ideology - he views LBJ as a southern populist with a distaste for large industrial corporations and a genuine sympathy for the poor. His ultimate failings, according to McPherson, were his provincialism and inability to communicate effectively to the northeastern media and to the middle class of the South and West. On television he lacked Kennedy's calmness; instead he came through like "a high-pressure salesman". More tragic was his inability to relate to the new currents going through the nation in the 1960s and above all to the disaffected youth. "He was a manipulator of men," McPherson writes, "when the youth came calling for everyone to do his own thing." The nation was changing rapidly and his winning political skills became useless [5, p. 138 - 139, 177, 249, 261, 444 - 445].

Memoirs of George E. Reedy The Twilight of the Presidency and of Joseph A. Califano A Presidential Nation were written as extended commentaries on the political system rather than as accounts of the authors' years spent as Johnson aides. Yet both give indirect evidence about the character of the Johnson presidency. Reedy focuses on the problem of presidential isolation. He claims that American presidents lose touch with reality when they surround themselves with sycophants and are treated with excessive deference. Califano worries about the concentration of power in the presidency, claiming that it is not so much the result of executive tyranny as of the weakness of other institutions, notably Congress, the courts, and the political parties. The message of the two books is clear: Johnson's failure in the White House was the result of not quite perfect political system, not a flaw in his character.

But despite their institutional focus, both memoirs still give revealing glimpses of Johnson. Thus Reedy explains how Johnson "mistook the alert, tout, wellgroomed young men around him for perfect American youth and could never comprehend the origins of the long-haired slovenly attired youngsters who hooted at him so savagely... . To him, they appeared to be extraterrestrial invaders - not only non-American but nonearthly" [1], [8, p. 96 - 97].

A very convincing and comprehensive portrait of LBJ is given by his (in turn) congressional secretary, his campaign manager in five races, his friend and adviser, and governor of Texas - John Connally, a man who was wounded by the same gun that killed John Kennedy. He portrays Johnson as the best of the "stereotypical Texans". "Early in his career," Connally writes in his memoir, "he was labeled a Texan wheeler-dealer. If that means knowing where the levers are, how to use them, how to get things done, I suppose he was. I have been called one myself ... ." "He was a unique man," the author observes, "but the richness of his character was too often obscured by the bitterness of a war that came to dominate our lives. His manner and language were colorful, his sense of humor earthy. He should have been a popular and admired President, but he was turned upon by the young, scalded by the press, and abandoned by his party" [2, p. 61 - 62].

I did not take all the memoirs about Johnson for my review. I have taken only the best available. I did not analyze political campaign "hate" books, because they are not credible. In general, the portrait of LBJ from memoir literature is sympathetic, very interesting and maybe inspiring for some politicians.

Lyndon Johnson's success and achievements were made possible by his unusual capacities, his giant ambitions, his original and powerful intellect, extraordinary energy, and insight into men and the nature of complicated institutions. He was a strong force for change in race relations and in the way American society was able to admit. Many of his Great Society programs such as Medicare endure. But his reputation would always be shadowed by the Vietnam War and the social upheaval that followed in its path. He is not considered great president, but maybe he is near to the great because of his Great Society policy and his unique legislative mastery. I guess, Johnson's reputation will grow with the passage of time, because this crude statesman did more in practice than many well-mannered ones put together.

References

1.Califano J.A. A Presidential Nation. – N.Y., 1975.

2.Connally J. with Herskowitz M. In History's Shadow: An American Odyssey. N.Y.: Hyperion, 1993.

3.Johnson L.B. The Vintage Point: Perspectives of the Presidency, 1963 - 1969. N.Y. - Chicago ; San Francisco: Holt, Rinehart and Winston, 1971.

4.Johnson S.H. My Brother Lyndon. – N.Y.: Cowles,

1969.

5.McPherson H. A Political Education. Boston: Little, Brown, 1972.

6.Mooney B. The Lyndon Johnson Story. – N.Y: Farrar, Straus and Company, 1964. XXII.

7.Pool W.C., Craddock E, and Conrad D.E. Lyndon Baines Johnson: The Formative Years. San Marcos: Southwest Texas College Press, 1965.

8.Reedy G.E. The Twilight of the Presidency. – N.Y.: World, 1970.

9.Valenty J. A Very Human President. – N.Y., 1975.

10.White W.S. The Professional: Lyndon B. Johnson. – N.Y.: Crest Book, 1964.

Современная лингвистика проявляет особый интерес к коммуникативным аспектам языка, поэтому исследователи активно обращаются к изучению диалога и таких категорий, как диалогичность и диало-

гизация.

Предметом рассмотрения в данной статье является выявление языковых средств реализации категории диалогичности в письмах М.Н. Муравьева.

В качестве материала привлекается дружеское письмо М.Н. Муравьева отцу и сестре от 27 ноября 1777 г., рассмотренное в контексте корпуса писем поэта, состоящего из 67 единиц. Небольшой объем статьи обусловил выбор заявленного материала.

Диалогичность – это ориентированность речи на адресата и отражение в ней признаков диалога. В разных формах речи природа диалогичности лингвистически неоднородна: свое первичное выражение она имеет в диалогической речи (но это только одна из форм проявления диалогичности); свое вторичное выражение диалогичность проявляет в письменной речи.

Дружеское письмо, по определению Н.И. Белуновой, – это «частное неофициальное письменное общения лиц (автора и адресата), характеризующееся достаточной содержательной свободой, наличием «ритуальных» эпистолярных элементов (обращение, подпись, а также дата, место написания) и ориентированное, как правило, на получение ответа или само являющееся ответом» [1, с. 13]. Данный тип письма представляет собой «половину диалога», своеобразный «дистантный» диалог адресанта и адресата, «разведенных» в пространстве и времени» [1, с. 69]. В связи с этим целесообразно изучить, как в письме проявляется коммуникативная функция языка, специфика которой обусловлена тем, что отсутствует живой контакт адресанта с адресатом.

Отметим характерные особенности данного типа письма:

1)наличие облигаторной реализации коммуника- тивно-прагматической оси «Я – Ты»;

2)диалогизация;

3)политематичность;

4)полифункциональность;

5)синтез элементов различных функциональных стилей;

6)отражение особенностей речевого этикета;

7)специфическая структура, формализованная границами, фиксирующими начало и конец письма

[1, с. 14].

Автор вышеуказанных квалификационных признаков считает, что диалогизация является «доминантной» категорией текста дружеского письма [1, с. 10], поскольку оно ориентировано на разговор. См.: письмо М.Н. Муравьева отцу от 24 августа 1777

г.: «<…> Нынче был у Вейдемейера и Тургенева, у

которого взял Петрова перевод двух песен «Энеи- ды». Все после обеда читаю своего Виргилия и сер- жусь на себя, что он так хорошо писал. Здесь опять дожди зачинаются, и время пасмурно. Во вторник была русская комедия «Так и должно». Новый ак- тер и новая актриса явились на театре. Оба неза- видны. Я был у Дмитревского во время балета за кулисами. Он был совсем одет, чтоб играть петит пьес; однако не играли. Вот о какой важности раз- говариваю я с вами, милостивый государь батюшко!

Но это и письмо писал я для того только, чтоб с вами разговаривать<…>» 1 (здесь и далее курсив в тексте писем наш – М.Т.) [9, с. 280].

Н.И. Белунова определяет диалогизацию «как маркированность диалогичности в письменной речи, отражающая ее двуналичие (адресант - адресат), представленное системой синтаксических адресантных средств («Я – сфера») и системой синтаксических адресатных средств (Ты – сфера), репрезентирующих факт личностно ориентированного характера общения» [1, с. 14]. Диалогизация эксплицитно присутствует в каждом отдельном письме. Необходимо подчеркнуть, что двуналичие (коммуникатив- но-прагматическая ось «Я – Ты») дружеского письма выражается не только системой синтаксических средств, фиксирующих адресата и адресанта, но и обязательным элементом структуры письма – рамкой из обращения («Милостивый государь мой батюш-

ка! Никита Артемонович!», «Матушка сестрица Федосья Никитична!») и подписи адресанта («… ваш

нижайший сын и слуга Михайло Муравьев»), где на-

чальное обращение маркирует адресата, а подпись – адресанта.

В результате анализа мы выделили следующие адресатные синтаксические средства «Ты - сфера» в выбранном нами письме.

1. Наличие обращений:

а) начальные обращения: «Милостивый государь мой батюшка! Никита Артемонович!», «Матушка

сестрица Федосья Никитична» [9, с. 320 – 321]. В

данном случае соблюдена такая максима русского речевого этикета как проявление уместной вежливости и доброго отношения к корреспонденту, реализованная посредством диминутивов, кроме того, подчеркнуты социальные роли между адресантом и адресатом. В письме М.Н. Муравьева отцу звучит почтительное отношение к последнему, а в письме сестре – интимно-дружеское;

б) обращения в составе предложения, реализующие имитацию контактного диалога: «Наполнен

1 В тексте писем сохранена авторская орфография и пунктуация.

почтительнейшей преданности, препоручаю себя в вашу родительскую волю, милостивый государь ба- тюшка», «Я, сударыня, нынче на дежурстве с пра- порщиком Кошелевым» [9, с. 321].

2.Наличие побудительного высказывания: «Я

прошу нижайше прощения» [9, с. 320]. В данном случае употреблен глагол «просить» в форме первого лица, единственного числа со значением «обращаться с просьбой, склонять к исполнению желаемого» [15, т. 11, с. 1353]. Основной функцией дружеского письма является функция общения, имеющего двусторонний характер, следовательно, минимальной единицей, обладающей коммуникативной функцией, является высказывание [1, с. 11].

3.Наличие высказывания с местоимением второго лица и глаголом второго лица: «Я не заслуживаю

той горячности, которую вы мне оказываете, но которая приносит честь душе, ее чувствующей...»

[9, с. 321]. В данном случае употреблен переходный глагол «оказывать» со значением «проявлять, показывать в какой-либо форме свое отношение, к кому-,

чему - либо» [15, т. 8, с. 766].

4. Наличие повествовательных предложений – высказываний с притяжательными местоимениями второго лица, обозначающих конкретного адресата:

«Нет ни одной моей молитвы к богу, разлученной с желанием вашего драгоценного здравия», «Наполнен почтительнейшей преданности, препоручаю себя в вашу родительскую волю, милостивый государь ба- тюшка, ваш нижайший сын и слуга Михайло Му- равьев», «ваши, помнится, два последние письма» [9,

с. 321].

5. Наличие оценочных адресатных высказываний: а) представляющих собой оценку внутренние ка-

чества адресата: «нежнейший родитель» [9, с. 320], «Я не прежде получу маленькое успокоение, как ко-

гда удостоюсь быть разрешену в гневе милости преисполненного родителя, и которого благодеяния тем больше чувствую, чем более уверяюсь, что я их

не заслуживаю» [9, с. 321];

б) выполняющих прагматическую функцию, требующих реагирования на чувства автора: «Я не пре-

жде получу маленькое успокоение, как когда удо- стоюсь быть разрешену в гневе милости преиспол- ненного родителя, и которого благодеяния тем бо- лее чувствую, чем более уверяюсь, что я их не за-

служиваю» [9, с. 321].

6. Наличие оценочных высказываний с адресатными элементами метатекста, представляющих собой оценку речи адресата: «В сердце моем содержу я сии меня опечаливающие строки, в которых неж-

нейший родитель дает мне знать небрежение моей должности», «Желание мне подать удовольствие уж одно достойно тысячи благодарностей. Я не заслуживаю той горячности, которую вы мне ока- зываете, но которая приносит честь душе, ее чув-

ствующей…» [9, с. 320 – 321] .

В качестве важных компонентов анализа выделяем следующие адресантные синтаксические средства «Я – сфера».

1. Наличие подписи: «ваш нижайший сын и слуга

Михайло Муравьев» [9, с. 321].

2. Наличие высказываний с личными местоимениями первого лица и глаголами первого лица: «Ны-

нешнюю неделю я наряжен на дежурство в школу и спешу туда теперь в два часа пополудни», «Нетер-

пеливо жду завтрешнего письма», «Я не прежде по-

лучу маленькое успокоение, как когда удостоюсь быть разрешену в гневе милости преисполненного родителя, и которого благодеяния тем больше чувствую, чем более уверяюсь, что я их не заслуживаю»

[9, с. 321] и др.

3. Наличие оценочных и эмоционально оценочных адресантных высказываний, представляющих собой оценку адресантом некоторых черт своего ха-

рактера: «Я не прежде получу маленькое успокоение, как когда удостоюсь быть разрешену в гневе мило- сти преисполненного родителя, и которого благо- деяния тем больше чувствую, чем более уверяюсь, что я их не заслуживаю», «Я не заслуживаю той горячности, которую вы мне оказываете, но кото- рая приносит честь душе, ее чувствующей...» [9,

с. 321]. Следует отметить, что для М.Н. Муравьева письмо – это не столько сообщение о событиях, происходящих во внешнем мире, сколько разговор «сродственных» душ, в котором он часто кается в своей вине, преувеличивая свои недостатки.

4. Наличие оценочных высказываний с адресантными элементами метатекста, представляющих собой оценку адресантом своей речи: «<…>, я не могу оставить без изъяснения благодарности за ваши, помнится, два последние письма», «Не очень давно был я у Соймонова с письмом от батюшки. Какой это добрый человек! Я не хочу вам более описы- вать...», «Нынче, или, лучше, теперь был у меня пле- мянник Тимофея Ивановича» [9, с. 321]. В последнем высказывании наблюдается отбор автором нужного слова из ряда синонимов: наречия «нынче» и «теперь» имеют значение «в настоящее, текущее время» [14, т. 2, с. 540], но первое из них употребляется в разговорной речи, а второе является общелитературным.

Следует обратить внимание на то, что в настоящее время остаются дискуссионными два вопроса: во-первых, «может ли разговорная речь обнаруживаться в письменной форме, во-вторых, лакуна, образовавшаяся в результате отсутствия учета социальнокультурного статуса автора и адресата при лингвистическом исследовании писем, заполнилась стереотипами априорных суждений о принадлежности дружеских писем в целом к разговорной речи, их некоторой стилистической небрежности» [1, с. 7]. Речь идет о письмах творческой интеллигенции конца XIX – начала ХХ века.

Важно указать на то, что «по отношению к концу XVIII века нельзя говорить о существовании разго- ворно-бытового стиля, поскольку в то время еще не завершился процесс включения разговорной речи в литературный язык» [7, с. 90 – 91] и что письма русских писателей XVIII в. являются лабораторией развития «прозаического литературного языка» на основе «богатства живой разговорной русской речи»

[8, с. 16 – 17].

В связи с вышесказанным выделим стилистически окрашенную лексику в анализируемом письме:

а) просторечное, областное наречие вчерась [16,

т. 1, с. 426];

б) упомянутое выше разговорное наречие нынче

[16, т. 2, с. 605];

в) книжная лексика: глаголы оказывать [16, т. 2,

с. 780], препоручать [16, т. 3, с. 747], существительные изъявление [16, т. 1, с. 1185], здравие [16, т. 1, с. 35], местоимение сей1 [16, т. 4, с. 128].

Таким образом, рассмотрев ряд примеров из данного письма, подтверждаем, что особенностью диалогизации является проявление антропоцентричности (личностно-ориентированного характера общения), включающей в себя:

а) наличие контакта; б) ожидание ответа (данная особенность харак-

терна для дружеского письма); в) эксплицитное выражение адресанта и адресата.

Литература

1.Белунова Н.И. Дружеские письма творческой интеллигенции конца XIX – начала ХХ в. Жанр и текст пи-

сем. – СПб., 2000.

2.Белунова Н.И. Категория речевого общения и особенности ее реализации в тексте дружеского письма (на материале писем творческой интеллигенции конца XIX –

начала ХХ в.) // Филологические науки. – 1998. – № 2. –

С. 78 – 87.

3.Виноградов В.В. История русского литературного языка. Избранные труды. – М., 1978.

4.Виноградов В.В. Очерки по истории русского литературного языка XVII– XIX вв. – М., 1982.

5.Даль В.И. Толковый словарь живого великорусско-

го языка. В 4 т. – М., 1955.

6.Елина Е.Г. К теории эпистолярия // Поэтика и стилистика / Под ред. И.В. Чуприны и В.Е. Гольдина. – Сара-

тов, 1980. – С. 26 – 34.

7.Кожина М.Н. Стилистика русского языка. – М.,

1983.

8. Макогоненко Г.П. Письма русских писателей XVIII века и литературный процесс // Письма русских писателей

XVIII в. – Л., 1980. – С. 3 – 41.

9. Муравьев М.Н. [Письма] / Публ. Л.И. Кулаковой и В.А. Западова // Письма русских писателей XVIII в. – Л.,

1980. – С. 259 – 377.

1 Стилистические пометы заимствованы из лексикографических словарей, указанных в списке литературы.

10.Лазарчук Р.М. Переписка Толстого с Т.А. Ергольской и А.А. Толстой и эпистолярная культура конца XVIII

–первой трети XIX в. // Л.Н. Толстой и русская литературная общественная мысль. – Л., 1979. – С. 85 – 98.

11.Паперно И.А. Переписка как вид текста. Структура письма // Материалы Всесоюзного симпозиума по вторич-

ным моделирующим системам 1 (5). – Тарту, 1974. – С. 214

– 215.

12. Паперно И.А. Об изучении поэтики письма // Studia

1971.

15.Словарь современного русского литературного языка. В 17 т. – М.; Л., 1950 – 1965.

16.Ушаков Д.Н.Толковый словарь русского языка. В

4 т. – М., 1936 – 1940.

17. Формановская Н.И. Речевое общение: коммуника- тивно-прагматический подход. – М., 2002.

Приложение

(сохраняется орфография и пунктуация автора письма) Письмо М.Н. Муравьева отцу и сестре от 27 ноября 1777 г.

Милостивый государь мой батюшка! Никита Артемонович!

В сердце моем содержу я сии меня опечаливающие строки, в которых нежнейший родитель дает мне знать небрежение моей должности. Я прошу нижайше прощения.

Петр Андреевич был у меня вчерась, а я третьегодня, хотя и ходил, но не застал. В Преображенском полку, сказывают, мал будет доклад, так что и Демидовым, которые были прежде в нашем полку и старее меня ровно двумя годами в сержантах, едва ли достанется. Нынешнюю неделю я наряжен на дежурство в школу и спешу туда теперь в два часа пополудни.

Я не прежде получу маленькое успокоение, как когда удостоюсь быть разрешену в гневе милости преисполненного родителя, и которого благодеяния тем больше чувствую, чем более уверяюсь, что я их не заслуживаю. Нет ни одной моей молитвы к богу, разлученной с желанием вашего драгоценного здравия.

Нетерпеливо жду завтрешнего письма, ежели оно есть. Наполнен почтительнейшей преданности, препоручаю себя в вашу родительскую волю, милостивый государь батюшка, ваш нижайший сын и слуга

Михайло Муравьев. 1777 года ноября 27 дня. С. Петерб.

Матушка сестрица Федосья Никитична, я не могу оставить без изъявления благодарности за ваши, помнится, два последние письма. Желание мне подать удовольствие уж одно достойно тысячи благодарностей. Я не заслуживаю той горячности, которую вы мне оказываете, но которая приносит честь душе, ее чувствующей...

Не очень давно был я у Соймонова с письмом от батюшки. Какой это добрый человек! Я не хочу вам более описывать... Я, сударыня, нынче на дежурстве с прапорщиком Кошелевым. Нынче, или, лучше, теперь был у меня племянник Тимофея Ивановича.

Одним из актуальных аспектов изучения православной традиции в русской литературе является рассмотрение духовной прозы, которая занимает пограничное положение между церковной и светской сферой.

Исследование данного явления представлено в научных работах Е.В. Гладковой [2], которая выделила корпус духовной прозы, проанализировала ее поэтику. Расцвет духовной прозы, по мнению Гладковой, приходится на эпоху 1830 - 1870-х гг. К русской духовной прозе можно отнести: «Путешествия» А.Н. Муравьева («Путешествия по святым местам русским» (1830), «Грузия и Армения» (1848), «Письма с Востока» (1849), «Письма о богослужении восточной Церкви» (1836); поздние произведения Н.В.Гоголя («Выбранные места из переписки с друзьями» (1847), «Размышления о Божественной Литургии» (1857 – цензурованная рукопись; подлинная – 1889); произведения святителя Игнатия Брянчанинова, входящие в 1 том «Аскетических опытов», написанные в период 1843 - 1848-х гг. («Древо зимою под окнами келии», «Житейское море», «Сад», «Роса», «Голос из вечности», «Псалтирь с толкованиями»); «Письма Святогорца о Святой Горе Афон» (1850); «Сказание о странствовании и путешествии по России, Молдавии, Турции и Святой земле инока Парфения» (1855); «Письма к друзьям с Афонской Горы инока Мелетия (Козлова)» (1864); «Откровенные рассказы странника духовному своему отцу»

(1881); «Четыре письма с Афона» (1872, 1884), «Пасха на Афонской Горе» (1882) К.Н.Леонтьева; «Воспоминания о поездке на Афон» Н.Н.Страхова (1889). «Записки опытов жизни, или Письма о плодотворном замечании полезных мыслей» Арсения (Троепольского) (1856).

Духовная проза характеризуется «стремлением «прожить» церковные каноны, священные тексты, спроецировать их на свой субъективный опыт» [2, с. 8], для нее важна «апологетическая направленность» [2, с. 15] и «дидактичность» [2, с. 6]. Гладкова приходит к выводу, что «духовная проза – внежанровое образование, воспроизводящее риторический тип высказывания. В основе ее архитектоники лежит принцип двухчастности (картина и ее истолкование)» [2, с. 15]. Ее поэтику «можно сопоставить с притчей <…>, она представляет собой загадку, от решения которой зависит свободный этический выбор слушающего» [2, с. 15]. В духовной прозе наблюдается «тенденция к символизации, как отдельного образа, так и мотива, сюжета», «насыщенность текста библейскими аллюзиями и цитатами» [2,

с. 10].

Труды святителя Игнатия Брянчанинова представляют нравственно-аскетическое направление

проповеди XIX в. Впервые сочинения епископа Игнатия изданы в 4 томах за два месяца до его смерти – в 1867 г., а ранее печатались частями. В предисловии к I тому епископ Игнатий писал, что статьи, из которых составлена книга, «написаны в разные времена по разным причинам, преимущественно по поводу возникновения аскетических вопросов в обществе иноков и боголюбивых мирян» [3, с. 83].

В 1905 г. в 3-м издании (Тузова) первые 3 тома были опубликованы под названием «Аскетические опыты», IV том – « Аскетическая проповедь» и «Письма к мирянам», V том – « Приношение современному монашеству», VI том – « Отечник» - издавался несколько раз дополнительно.

«Аскетические опыты» включают как произведения собственно церковного характера, так и окрашенные лирическим чувством. В них он описывает свои переживания, настроения, надежды. Сочинения помогают хорошо изучить личность святителя.

Большинство аскетических творений было написано святителем Игнатием в Сергиевой пустыни. Своим расцветом пустынь обязана двум настоятелям: святителю Игнатию Брянчанинову и его ученику архимандриту Игнатию Малышеву. До игуменства святителя Игнатия монастырь находился в запустении: монастырские строения пришли в ветхость, монахов было мало, и за теми не было настоятельского надзора. В образцовый порядок игумен Игнатий привел не только храмы, строения, хозяйство монастыря, но и внутреннюю жизнь братии. За 2 года трудами настоятеля монастырь был поднят до уровня 1-го класса. Из пустыни стали назначать иеромонахов игуменами других обителей. Строгое уставное богослужение и пение вызвали новый поток богомольцев.

23 года святитель Игнатий возглавлял ТроицеСергиеву пустынь (с 1834 по 1857 гг.). В I томе « Аскетических опытов» 9 статей имеют пометку в конце «Сергиева пустынь»: «Размышления о вере» (1840), «Сад во время зимы» (1843), «Дума на берегу моря» (1843), «Роса» (1846), «Слава Богу» (1846), «Сети миродержца» (1846), «Размышление при захождении солнца» (1846), «Голос из вечности»

(1848).

Троице-Сергиева пустынь расположена на южном берегу Финского залива, в 20 км от СанктПетербурга.

Вот как выглядела пустынь в XIX веке по описанию современников: «Местность, занимаемая обителью, замечательна также очень красивыми видами, открывающимися с северной ее стороны; направо на громадный Петербург с позлащенными главами, шпилями и крестами своих церквей и других зданий; налево на великолепный стрельнинский дворец с его

роскошным вековым садом; прямо на огромную площадь Финского залива, в летнюю пору покрытого всевозможными судами, которые своим постоянным движением придают много жизни всей местности»

[1, с. 96 - 97].

Изображение монастыря в разных жанрах русской литературы имеет свои особенности. Так, в путевых очерках XIX - XX вв. художественный образ монастыря обычно включает в себя следующие составляющие: природа, окружающая обитель, которая воспринимается иначе, чем в миру, строения обители, насельники монастыря.

Необычность образа Троице-Сергиевой пустыни

всочинениях святителя Игнатия обусловлено спецификой жанра, который в литературоведении получает различные обозначения: дума, лирический этюд, стихотворение в прозе. Сам святитель называл их «поэтическими сочинениями» и в заглавиях указывал на жанровую принадлежность: дума, размышление, песнь и плач. Исследователь С.Н. Ипатова относит стихотворения в прозе епископа Игнатия к «нетрадиционным проповедническим жанрам» [4, с. 88]. В этой группе возможны различные «компо- зиционно-смысловые варианты, такие как дума, плач, доказательство, размышление, песнь» [4, с. 88]. Общим является присутствие в произведении лири- чески-дневниковых мотивов и интонаций.

«Дума на берегу моря», «Житейское море», «Размышление при захождении солнца», «Роса» начинаются с описания природы.

Величественные картины природы вызывали у святителя Игнатия новые мысли и чувствования. Придя на берег Финского залива, настоятель, глядя на бушующие волны, невольно задумывается над жизнью христианина, которая подобна большому бушующему морю. Традиционный символ церковной словесности – « житейское море» - неожиданно приобретает черты географической конкретности: «Утихнут ветры, уляжется море. Где холмились гневные волны, там расстелется неподвижная поверхность утомленных бурею вод. После усиленной тревоги они успокоятся в мертвой тишине; в прозрачном зеркале их отразится вечернее солнце, когда оно встанет над Кронштадтом и пустит лучи свои вдоль Финского залива, навстречу струям Невы, к Петербургу. Живописное зрелище, знакомое жителям Сергиевой пустыни! Это небо, этот берег, эти здания сколько видели увенчанных пеною гордых, свирепых волн?» [3, с. 183]. Святая обитель воспринимается автором как тихое пристанище, неподвижно возвышающееся над бушующим морем («Дума на берегу моря»).

Красота природы, состояние созерцания и тишины внезапно раскрывает перед автором смысл величайшего из таинств христианских. В этом заключается апологетическая направленность стихотворения

впрозе «Роса».

Водно июньское утро, готовясь к совершению Божественной Литургии, священноинок в раздумье вышел в боковые ворота на монастырский луг. «По синему, безоблачному небу, в прекрасный летний день, великолепное светило совершало обычный путь свой. Горели золотые кресты соборного, пяти-

главого храма, воздвигнутого во славу Всесвятые Богоначальные Троицы; серебристые купола его отражали ослепительное сияние лучей солнечных» [3, с. 359]. Святитель Игнатий смотрел на луг, который блестел от капель росы.

Ум, очищенный покаянием и внимательной молитвой получает способность проникать в духовные тайны: «Если вещественное и тленное солнце <…>, создание Создателя, может в одно и то же время изобразиться в бесчисленных каплях воды, почему же Самому Создателю не присутствовать всецело в одно и то же время Своею Пресвятою Плотию и Кровию, соединенным с ними Божеством, в бесчисленных храмах» [3, с. 360].

Вбогословском плане важным является признание автором, что дар благодатного вразумления долгие годы хранился как драгоценность в сокровенной глубине сердца: «Впечатление осталось жить в душе его. Прошли месяцы, прошли годы, оно также живо, как и в день первоначального ощущения» [3, с. 360].

Итолько понимание пользы и назидания для ближних заставило епископа Игнатия попытаться выразить открытое Богом знание: «Скудное изображение! Перо и слово слабы для полного и точного изображения духовных тайнозрений» [3, с. 360]. Временная дистанция между событием и рассказом о нем подчеркивает христианскую трезвость и смирение автора. Произведение представляет собой и разрешение сложной духовной проблемы, и духовное воспоминание, что сообщает тексту интонации задушевности, теплоты и дружеского участия.

После сильного духовного впечатления святитель Игнатий возвращается в свою келию. Образ монашеской келии особенно значим в деле иноческого подвига. Из окон келии наблюдает архимандрит Игнатий закат солнца, море.

Встатье «О молитве» святитель Игнатий говорит как о вещественной келии, так и о душевной клети. «В обществе ли ты человеков, или находишься наедине, старайся постоянно углубляться во внутреннюю душевную клеть твою, затворять двери чувств и языка, молиться тайно умом и сердцем». «Пребывай в келии твоей, сказали святые Отцы: она научит тебя всему» [3, с. 156]. Таким образом, в духовной прозе святителя Игнатия доминирует взгляд на монастырь не со стороны, извне, а из уединения келии, что дает возможность постигать не видимость предметов, а их сущность.

По мнению митрополита Санкт-Петербургского Владимира, Троице-Сергиева пустынь особенно благоприятствовала делу написания аскетических трудов.

Сергиева пустынь для святителя Игнатия ассоциируется с опытным, личным переживанием тяжести и спасительности Креста. Особые условия и испытания ставят перед архимандритом и писателем новые и новые вопросы, разрешение которых он находит в творениях Святых Отцов.

Вдуховной автобиографии «Плач мой» с исповедальной откровенностью епископ Игнатий раскрывает другую грань своей жизни: «Непостижимыми судьбами Промысла я помещен в ту обитель, соседнюю Северной Столицы, которая, когда жил в сто-