История и истории

Остается рассмотреть ту общность, которой мы не касались до сих пор, — человечество.

Между тем это — краевая категория, или предельное понятие, всякого социологического мышления, и контуры социальной психологии останутся незавершенными, пока не привлечена и эта максимально большая общность. В ряде случаев люди представляют свое “мы” как составную часть наиболее обширного целого — всего рода человеческого или совокупности всех живущих на земле людей. В основе интернационализма лежит сознание неразрывной причастности рабочего, национально-освободительного, социалистического движения отдельной страны к соответствующему мировому движению, убежденность в необходимости взаимосвязи и взаимопомощи трудящихся в масштабах планеты.

Представление о человечестве в целом в особенности воздействует на политические, морально-этические и научно-логические идеи и на связанные с ними чувства.

С древних времен в политическую мысль вплелось понятие “всемирность”. На деле ни одна попытка установления всемирной власти не удавалась, и множество племен и народов оставалось вне поля зрения даже таких “завоевателей мира”, как Александр Македонский. Но в философии стоиков уже присутствовала теория потенциального единства или объединения всего человечества. Что уж говорить о политиках, идеологах и мечтателях средних веков и нового времени.

В этике, как части философии, всегда незримо присутствует “человек вообще”. Не член того или иного конкретного “мы”, противостоящего каким-либо “они”, а человек вне этих делений. Можно сказать, что само философское понятие “этика” существует лишь в той мере, в какой существует понятие “человечество”. В противном случае речь идет лишь об обычаях.

Но в самой сильной степени идея человечества присутствует в бытии науки — всякого доказательства, всякого акта логики. В глубоких недрах движения научной мысли лежат истины, ставшие абсолютно ясными со времен Декарта: доказательность чего-либо, признание логической необходимости и обязательности подразумевают “любого человека”, т.е. человека, свободно взаимозаменяемого со всяким другим, кроме малых детей и душевнобольных. Нет науки без признания единой природы разума у всех народов и индивидов, сколь угодно разнящихся по всем другим культурно-историческим признакам. Стоит отказаться от этого принципа, и истина перестает быть истиной, становится условным соглашением среди людей какой-либо общности, не обязательным для другой, и, следовательно, — неистиной. Таким образом, можно сказать, что не только существование человечества как целого служит отдаленной предпосылкой возможности существования науки, но и что существование науки с необходимостью требует от человеческого ума понятия человечества.

Но, с другой стороны, какой-то важной частью своего существа относя себя к этой общности, к тому “сверх-мы”, мы не знаем достаточно ясно, существовало ли оно и существует ли реально, ибо вся история предстает не иначе, как сумма историй — стран, народов, цивилизаций. Слово “история” только произносится в единственном числе, но мыслится во множественном. “Всемирные истории”, опубликованные и за рубежом и в нашей стране, каждый раз представляют собой не историю, а множество историй, которые, как нити, то переплетаются между собой, то тянутся параллельно одна другой.

Так и принято считать, что задача историка — изучать и писать историю страны. Пишут, конечно, и истории более детальных объектов, вплоть до истории отдельного человека, но все согласны, что в этих случаях объект изучения детерминирован окружающей средой. А вот отдельная страна принимается в качестве некоей “элементарной частицы” исторического процесса. При этом под словом “страна” подчас понимают экономическую общность, подчас — народ, нацию, т.е. этническую общность, но чаще всего, в духе немецкой историко-государственной школы, — то или иное государство и ограниченную государственными рубежами территорию. Мало того, представление о современной территории того или иного государства проецируется и на отдаленные исторические эпохи, когда данного государства ни в классовом, ни в административном смысле не было, и таким путем механически конструируется “история страны”. А на самом деле там были феодальные княжества, отнюдь не совпадавшие с этой территорией, древние племена, жившие как на этой, так и не на этой земле, мигрировавшие сквозь нее орды.

Итак, проблема всемирной истории возвращает нас к отношениям “мы” и “они”, из которых соткана эта всемирная история.

В разные эпохи в развитии человечества преобладающую роль играли разные проявления его всемирной связи.

Лишь эпоха капитализма развивает прямые мировые связи. Возникают мировой рынок, мировые экономические отношения и зависимости, мировые средства транспорта, информации, связи. Однако она же рождает и всемирные антагонизмы. Так, рабочий класс с помощью интернациональных организаций сплачивается против мировой буржуазии. Капиталистическая эра с самого начала оформляет антагонизм немногих буржуазных стран всему некапиталистическому миру, превращаемому в значительной части в колонии. В то же время капитализм порождает борьбу не только за раздел, но и за передел мира между капиталистическими странами. Он порождает мировые войны. Из недр капитализма, в результате взрыва его противоречий, рождается мировой антагонизм двух общественно-экономических систем. Напомним, что когда Ленин в статье “О лозунге Соединенных Штатов Европы” писал о возможности победы социализма “первоначально в немногих или даже в одной, отдельно взятой капиталистической стране”, он имел в виду не обособленность этой страны, а ее антагонизм к мировой капиталистической системе: “Победивший пролетариат этой страны, экспроприировав капиталистов и организовав у себя социалистическое производство, встал бы против остального, капиталистического мира, привлекая к себе угнетенные классы других стран…”⁰. Эти слова, разумеется, в полной мере относятся и к тому времени, когда на карте уже не одна социалистическая страна, а мировая система стран социализма, антагонистичная мировой системе монополистического капитализма.

Докапиталистические эпохи не знали даже и той противоречивой мировой связи всех стран со всеми, какую стремительно развил капитализм. Но это не значит, что к ним не применимо понятие всемирной истории, хотя и в существенно ином смысле. Для древней и средневековой истории характерна цепная связь, т.е. непосредственная взаимозависимость истории отдельной страны лишь с немногими соседними, которые, в свою очередь, взаимосвязаны с другими. Тем самым всемирный характер истории человечества никем в частности не мог быть наблюдаем и осознан. Он существовал лишь объективно, ибо ни одна страна, ни один даже самый маленький и удаленный народец не находился вне этой цепной связи.

Наконец, для еще более глубокого прошлого всемирно-историческая связь означает преимущественно не позитивное взаимопроникновение и взаимодействие с соседями, будь то экономическое, демографическое, политическое культурное, а негативное — в виде отталкивания и обособления друг от друга. Но и из этой цепи не было изъято ни одно даже самое дикое, самое первобытное племя.

Итак, человечество как целое первоначально выступает в виде мелкоячеистой сетки, нити которой, т.е. границы и контакты, несут преимущественно отрицательный заряд (что не исключает, конечно, и некоторых форм диффузии и смешения). Позже все более видную роль начинает играть открытое взаимодействие в масштабах большего или меньшего региона, но в конечном счете образующее остававшуюся неуловимой для современников цепную всеобщую взаимосвязь. В ней огромнейшую роль играет по-прежнему и обособление, но теперь уже становящееся политическим обособлением и поэтому принимающее характер военной угрозы соседям и военной обороны от соседей. В новое и новейшее время связи в мировом масштабе несут положительный заряд, прорывают всяческую обособленность, изолированность, застойность, делают историю наглядно всемирной, но и поднимают всемирные противоречия до уровня всемирных антагонизмов.

Таковы некоторые штрихи диалектики в развитии того общественно-исторического — объективного и субъективного — явления, которое мы приняли как основу для науки о социальной психологии, обозначив его формулой “мы и они”. История человечества еще не стала историей одного “мы”, которое никому не противостоит и внутри которого явление “они” редуцировано до простого соревнования, являющегося выражением не обособления или вражды, а взаимопомощи. Таково наше представление о будущем коммунистическом человечестве, но сегодня это движение к будущему всеобщему “мы” заторможено препятствующими силами антикоммунизма.

Итак, история всегда была не только множеством историй. Но именно в нашу эпоху историческая наука все яснее ощущает потребность научиться писать не только истории, но и историю. В поисках новых методов и аспектов она отводит весьма существенную роль и социальной психологии.