1. Стиль Вещего Баяна и стиль автора «Слова о полку Игореве». Темные места.

В представлении автора «Слова» Боян — идеальный певец. Он вещий внук бога Белеса, т. е. человек, обладающий божест­венной силой песнопенья. Его песни подобны трелям соловьиным. Слагая славу князю, Боян растекается «мысию по древу, серым вълком по земли, сизым орлом под облакы», т. е. речь его образна, мысль его парит. Вещие персты Боянасами рокочут с лаву князьям, касаясь живых струн человеческой души. Он мас­терски умеет «свивать... оба полы сего времени», т. е. соединять прошлое с современностью, обобщать. Боян воспевал в песнях старого Ярослава; победителя касожского князя Редеди храброго Мстислава; красного Романа Святославича; усобицы Всеслава Брячеславича, о судьбе которого сложил он свою «припевку». Все эти данные позволяют полагать, что Боян жил и творил в 20—70-е годы XI столетия.

Автор «Слова» приводит несколько образцов поэтической речи Бояна, размышляя о художественной манере его изложения. Он пока­зывает, как Боян начал бы свою песню о походе Игоря: «Не буря соколы занесе чрез поля широкая, галици стады бежать к Дону Великому». Или: «Комони ржуть за Сулою, звенишь слава в Кыеве. Трубы трубятъ в Новеграде, стоять стязи в Путивле».

Судя по этим образцам, стиль Бояна строился на метафорических отрицательных сравнениях, символических уподоблениях. Этот стиль был афористичен и образен. Автор «Слова», восхищаясь этой манерой, избирает для себя иной путь художественного изображения.

«ТЕМНЫЕ МЕСТА» В «СЛОВЕ». Т. М. принято называть чтения, неясные по смыслу или содержанию, явные нарушения грамматич. норм древнерус. яз. (неверные флексии, отсутствие согласования и т. д.). Т. М. могли возникать в процессе воспроизведения текста древнерус. переписчиками и в новое время — в результате неверного прочтения текста издателями или как следствие типогр. опечаток.

Эта последняя группа Т. М. выявляется и исправляется легче всего, так как текст Перв. изд. может быть сопоставлен с текстом сделанной ранее Екатерининской копии. Сложнее установить причину возникновения Т. М. в тех случаях, когда перед нами ошибочное прочтение, совпадающее в изд. и Екатерининской копии: в этом случае допустимо признать как ошибку, восходящую к оригиналу, так и ошибочное прочтение древнерус. текста издателями (таковы, напр., чтения «къ мѣти» вм. «къмѣти», «въступилъ дѣвою» вм. «вступила дѣвою», «одѣвахъте» вм. «одѣвахуть»; возможно пропущено или не замечено издателями выносное с(я) в в словах «убуди» (вм. «убудися») и «прѣклонило» (вм. «прѣклонилося») и т. д.). Ошибками древнерус. писца являются, возможно, чтения «тѣлѣгы», «отступиша», «кроваты», «мужаимѣся» и др.

В ряде случаев порча текста несомненна, но исходное чтение остается неясным и предлож. комментаторами исправления остаются всего лишь гипотезами, зачастую разделяемыми не всеми исследователями. Таковы попытки прочтения и истолкования чтений «спала князю умь похоти», «свистъ звѣринъ въ стазби», «кая раны дорога», «и схоти ю на кровать», «бѣша дебрь Кисаню и не сошлю къ синему морю», «рекъ Боянъ и ходы на Святъславля пѣстворца» и др. Особую группу Т. М. составляют чтения, грамматич. структура которых ясна, но споры вызывает смысловая интерпретация (напр.: «помняшеть бо, рѣчь, първыхъ временъ усобіцѣ»; «давный великый Ярославь, сынъ Всеволожь»; «живыми шереширы стрѣляти»; «клюками подпръся о кони»; «пожръши чужи ручьи и стругы ростре на кусту» и др.). Наконец, к Т. М. можно отнести отд. лексемы С., значение которых не ясно: глагол «въсрожити», слово «ухо» в контексте «уши закладаше», «харалуг» и производные от него, обозначение черниговских былей — «могуты», «ольберы», «шельбиры» и т. д. (см. Гапаксы «Слова»).

Первые издатели, видимо, принципиально отказались от исправления Т. М. и описок: они сохранили, напр., такие чтения, как «Ярослову», «повелѣя», «одѣвахъте», «опустоша» и др., а толкование неясных чтений передали переводу, в котором встречается ряд неудачных осмыслений древнерус. оригинала («мои курчане в цель стрелять знающи», «ревут звери стадами», «прошли съезды Трояновы», «вел Святополк войска отца своего сквозь венгерскую конницу», «Князь Всеслав... сам по ночам как волк рыскал из Киева до Курска и до Тмуторокани» и т. д.).

Попытки исправления текста для лучшего понимания Т. М. начались уже с Н. Ф. Грамматина, П. Г. Буткова, М. А. Максимовича и др. издателей и исследователей С. перв. пол. XIX в. Ими нередко применялся методологически недопустимый прием исправления «по смыслу», даже в тех случаях, когда между прежним и новым исправл. чтением не было какого-либо сходства. Так, Грамматин вм. «съ тоя же Каялы Святоплъкь» предлагал читать «съ тоя же Каялы

Ярополкъ», вм. «разшибе славу Ярославу» — «разшибе славу Изяславу». Бутков предлагал в чтении «великому Хръсови влъкомъ путь прерыскаше» заменить «Хръсови» на «Днѣпрови». Максимович читал вм. «умомъ» — «орломъ», вм. «подобію» — «по лозию» и т. д. Др. несовершенным приемом интерпретации Т. М. являлись произвольные этимологии, зачастую основывавшиеся на некритич. сопоставлении с инослав. лексикой, чаще всего — польской, в результате которых появлялись совершенно произвольные толкования: так, Я. О. Пожарский толковал «шереширы» как «род меча, шпаги», «милыя хоти» как «доброю волю», Грамматин сближал слова «жемчуг» и «женщина», Бутков переводил «стрикусы» как «стремительный стреломет», «стружие» как «литавры» и т. д.

Однако проводившиеся уже начиная с К. Ф. Калайдовича, Грамматина и Д. Н. Дубенского сопоставления яз. С. с яз. памятников древнерус. письменности подсказали др., впоследствии возобладавший методологич. прием — обосновывать предлагаемые толкования аналогиями, извлеченными из реально существующих текстов, опираться на контексты, а не оперировать вырванными из смысловых и грамматич. связей словоформами. Выдвигается также требование, чтобы в предложенном конъектурном прочтении все его элементы находились между собой в соотношениях, удовлетворяющих нормам древнерус. грамматики, т. е. чтобы смысл фразы вытекал из ее грамматич. структуры. Строже стали относиться исследователи и к буквенным поправкам, стремясь обосновать возможность того или иного прочтения палеогр. соображениями. Эта методика получила наибольшее развитие в работах И. И. Козловского, М. В. Щепкиной, И. Д. Тиунова, Л. А. Булаховского и др. ученых. Попытки выявить новый смысл в лексике и фразеологии С. привели исследователей к необходимости всемерно расширять сопоставит. материал, вводить в комм. текстовые параллели и смысловые аналогии из широкого круга памятников древнерус. лит-ры, фольклора, из диалектол. материалов. В этом направлении было много сделано Е. В. Барсовым, В. Н. Перетцем, В. П. Адриановой-Перетц, Н. А. Мещерским, В. А. Козыревым и др. Большое значение для прочтения и истолкования текста С. имеет «Словарь-справочник „Слова о полку Игореве“», составл. В. Л. Виноградовой.

Наибольшую трудность для истолкования представляют Т. М. С., возникшие, вероятно, еще в процессе переписки памятника древнерус. книжниками, подвергшиеся тогда же вторичным переосмыслениям и поправкам, что крайне затрудняет восстановление исходного текста. Таковы, напр., чтения «спала князю умь похоти», «кая раны дорога», «и схоти ю на кровать», «бѣша дебрь Кисаню и не сошлю к синему морю», «рекъ Боянъ и ходы на Святъславля пѣстворца» и некоторые др.