Явление VI
Лизидас, Дорант, маркиз, Элиза, Урания, Климена. Лизидас. Сударыня, я немного опоздал, но я читал свою пьесу у той самой маркизы, о которой я вам как-то говорил. Меня так долго хвалили, что я задержался на целый час. Элиза. Для всякого автора похвалы полны неотразимого очарования. Урания. Садитесь, господин Лизидас, мы познакомимся с вашей пьесой после ужина. Лизидас. Все те, кто меня слушал, придут на первое представление. Они обещали мне исполнить свой долг. Урания. Не сомневаюсь. Но что же вы не садитесь? Мне бы хотелось возобновить наш любопытный разговор. Лизидас. Надеюсь, сударыня, вы тоже закажете ложу на первое представление? Урания. Там увидим. Давайте, однако, продолжим наш разговор. Лизидас. Предупреждаю вас, почти все ложи уже расписаны! Урания. Хорошо. Так вот, вы мне очень нужны, тут все на меня ополчились. Элиза. Господин Дорант сначала был на твоей стороне, но теперь он знает, что во главе противной партии стоит госпожа Климена, боюсь, что тебе придется искать себе других союзников. Климена. Нет, нет, пусть он остается верен вашей кузине! Пусть его разум находится в согласии с сердцем. Дорант. Итак, сударыня, с вашего позволения я беру на себя смелость защищаться. Урания. Сперва давайте узнаем мнение господина Лизидаса. Лизидас. О чем, сударыня? Урания. О _Школе жен_. Лизидас. А-а! Дорант. Как она вам показалась? Лизидас. Затрудняюсь вам на это ответить. Вы знаете, что кам, сочинителям, надлежит отзываться друг о друге с величайшей осторожностью. Дорант. А все-таки, между нами, что вы думаете об этой комедии? Лизидас. Я, сударь? Урания. Скажите нам откровенно ваше мнение. Лизидас. Я нахожу, что это прекрасная комедия. Дорант. В самом деле? Лизидас. В самом деле. А что? По-моему, это верх совершенства. Дорант. Гм, гм, какой же вы хитрец, господин Лизидас! Вы говорите не то, что думаете. Лизидас. Прошу прощения. Дорант. Боже мой, мне ли вас не знать! Не притворяйтесь. Лизидас. А разве я притворяюсь? Дорант. Я вижу, что вы хорошо отзываетесь об этой пьесе только из беспристрастия, а в глубине души вы, как и большинство, считаете, что это плохая пьеса. Лизидас. Ха-ха-ха! Дорант. Согласитесь, что это скверная комедия. Лизидас. Знатоки ее в самом деле не одобряют. Маркиз. А, шевалье, попался! Вот тебе за твои насмешки!.. Ха-ха-ха-ха-ха! Дорант. А ну, любезный маркиз, еще, еще! Маркиз. Теперь ты видишь, что и знатоки на нашей стороне. Дорант. Совершенно верно, суждение господина Лизидаса довольно основательно. Но пусть только господин Лизидас не рассчитывает, что я так легко сдамся! Если уж я имел смелость оспаривать мнение госпожи Климены, то, надеюсь, он не станет возражать, если я выступлю и против его мнения. Элиза. Что же это такое? Против вас - госпожа Климена, господин маркиз и господин Лизидас, а вы стоите на своем? Фи! Это просто неучтиво! Климена. Не понимаю, как это люди рассудительные могут так упорно защищать подобную бессмыслицу. Маркиз. Клянусь богом, сударыня, в этой пьесе все скверно, от первого до последнего слова. Дорант. Суждение скороспелое, маркиз. Рубить сплеча - самое легкое дело. Приговоры твои настолько безапелляционны, что тут даже не знаешь, что и возразить. Маркиз. Черт возьми! Но ведь даже актеры других театров, которые видели эту пьесу, говорят, что это дрянь неимоверная. Дорант. Тогда я умолкаю. Ты прав, маркиз! Уж если актеры других театров отзываются о ней дурно, так им нельзя не верить. Это люди просвещенные и притом совершенно беспристрастные. Спорить больше не о чем, сдаюсь! Климена. Сдаетесь вы или не сдаетесь, все равно вам не удастся меня убедить, что можно терпеть все нескромности этой пьесы и грубую сатиру на женщин. Урания. А я бы не стала обижаться и принимать что-либо на свой счет. Такого рода сатира бьет по нравам, а если и задевает личность, то лишь отраженно. Не будем применять к себе то, что присуще всем, и извлечем по возможности больше пользы из урока, не подавая виду, что речь идет о нас! Те смешные сценки, которые показывают в театрах, может смотреть кто угодно без малейшей досады. Это зеркало общества, в котором лучше всего себя не узнавать. Возмущаться обличением порока не значит ли публично признать этот порок в себе? Климена. Я сужу обо всем этом со стороны. Надеюсь, мой образ жизни таков, что мне бояться нечего: вряд ли кто-нибудь станет искать сходство между мной и женщинами дурного поведения, которых изображают на сцене. Элиза. Конечно, сударыня, никто искать не станет! Ваше поведение всем известно. Есть вещи бесспорные. Урания (Климене). Я, сударыня, ничего не говорила о вас лично. Мои слова, как и все сатирические места в комедии, имеют общий смысл. Климена. Я в этом и не сомневаюсь, сударыня. Об этом не стоит даже говорить. Не знаю, как вам понравилось то место в пьесе, где осыпают оскорблениями наш пол, а я была страшно возмущена тем, что дерзкий сочинитель обзывает нас "зверями". Урания. Да ведь это же говорит комическое лицо! Дорант. И потом, сударыня, разве вы не знаете, что брань влюбленных никого не оскорбляет? Бывает любовь нежная, а бывает исступленная. В иных случаях странные и даже более чем странные слова принимаются теми, к кому они обращены, как выражение высокой страсти. Элиза. Говорите что хотите, а я не могу этого переварить, так же как "похлебку" и "пирожок", о которых здесь только что говорили. Маркиз. Да, да, как же, "пирожок"! Я сразу это заметил - "пирожок"! Как я вам благодарен, сударыня, что вы напомнили мне о "пирожке"! Для такого "пирожка" в Нормандии не хватит яблок. "Пирожок"! Ах, черт возьми, "пирожок"! Дорант. Ну, "пирожок"! Что ты хочешь этим сказать? Маркиз. Черт побери, шевалье, "пирожок"! Дорант. Ну, так что же? Маркиз. "Пирожок"! Дорант. Скажи, наконец, в чем дело! Маркиз. "Пирожок"! Урания. Не мешало бы, мне кажется, пояснить свою мысль. Маркиз. "Пирожок", сударыня! Урания. Что же вы можете против этого возразить? Маркиз. Я? Ничего! "Пирожок"! Урания. Я отступаюсь! Элиза. Маркиз разбил вас блестяще. Мне бы только хотелось, чтобы господин Лизидас несколькими меткими ударами добил противников. Лизидас. Осуждать - это не в моих правилах. Я к чужим трудам снисходителен. Однако, не желая задевать дружеские чувства шевалье к автору, я должен сказать, что подобного рода комедия, собственно говоря, не комедия: между такими пустячками и красотами серьезных пьес громадная разница. Тем не менее в наше время все помешались именно на таких комедиях, все бегут на их представления; великие произведения искусства идут при пустом зале, а на глупостях - весь Париж. У меня сердце кровью обливается. Какой позор для Франции! Климена. В самом деле, вкус нашего общества страшно испортился. Наш век опошлился до ужаса. Элиза. Как это мило: "опошлился"! Вы это сами придумали, сударыня? Климена. Гм! Гм! Элиза. Я сразу догадалась. Дорант. Итак, господин Лизидас, вы полагаете, что остроумными и прекрасными могут быть только серьезные произведения, а комедии - это безделки, не стоящие внимания? Урания. Яс этим не могу согласиться. Разумеется, трагедия в своем роде прекрасна, - конечно, если она хорошо написана, но и в комедии есть своя прелесть, и, по-моему, написать комедию так же трудно, как и трагедию. Дорант. Ваша правда, сударыня. И, пожалуй, вы бы не погрешили против истины, если б сказали: "еще труднее". Я нахожу, что гораздо легче распространяться о высоких чувствах, воевать в стихах с Фортуной, обвинять судьбу, проклинать богов" нежели приглядеться поближе к смешным чертам в человеке и показать на сцене пороки общества так, чтобы это было занимательно. Когда вы изображаете героев, вы совершенно свободны. Это произвольные портреты, в которых никто не станет доискиваться сходства. Вам нужно только следить за полетом вашего воображения, которое иной раз слишком высоко заносится и пренебрегает истиной ради чудесного. Когда же вы изображаете обыкновенных людей, то уж тут нужно писать с натуры. Портреты должны быть похожи, и если в них не узнают людей вашего времени, то цели вы не достигли. Одним словом, если автор серьезной пьесы хочет, чтобы его не бранили, ему достаточно в красивой форме выразить здравые мысли, но для комедии этого недостаточно - здесь нужно еще шутить, а заставить порядочных людей смеяться - это дело нелегкое. Климена. Я отношу себя к порядочным людям, а между тем во всей этой комедии я не нашла ни одного смешного выражения. Маркиз. Клянусь, и я тоже! Дорант. Это не удивительно, маркиз, там нет никакого паясничанья. Лизидас. Сказать по чести, сударь, все остроты в этой комедии, на мой взгляд, довольно плоски, так что одно другого стоит. Дорант. При дворе, однако, этого не находят. Лизидас. Ах, при дворе!.. Дорант. Договаривайте, господин Лизидас! Я вижу, вы хотите сказать, что при дворе в этом мало смыслят. Таков ваш обычный довод, господа сочинители; если пьесы ваши не имеют успеха, вам остается лишь обличать несправедливость века и непросвещенность придворных. Запомните, господин Лизидас, что у придворных зрение не хуже, чем у других, что можно быть здравомыслящим человеком в венецианских кружевах и перьях, равно как и в коротком парике и гладких брыжах; что лучшее испытание для ваших комедий - это суждение двора; что вкус его следует изучать, если желаешь овладеть своим искусством; что нигде больше не услышишь столь справедливые суждения, как там; что, не говоря уже о возможности общаться с множеством ученых из придворного круга, общение с высшим обществом, где царит простой здравый смысл, гораздо большей степени способствует тонкости человеческого восприятия, нежели вся заржавленная ученость педантов. Урания. Это верно: кто туда попадает, перед тем открывается широкое поле для наблюдений, он многому научается, и прежде всего - отличать хорошую шутку от дурной. Дорант. При дворе тоже есть смешные люди, я с этим согласен, и, как видите, первый готов их осуждать. Но, честное слово, их немало и среди присяжных остряков, и если можно выводить на сцену маркизов, то почему бы не вывести сочинителей? Как бы это было забавно - показать все их ученые ужимки, все их смехотворные ухищрения, их преступное обыкновение убивать своих героев, их жажду похвал, их попытки громкими фразами прикрыть свое скудоумие, торговлю репутациями, наступательные и оборонительные союзы, умственные войны, сражения в стихах и в прозе! Лизидас. Счастлив Мольер, что у него такой яростный защитник! Но к делу! Речь идет о том, хороша ли пьеса? Я могу указать в ней сотню явных погрешностей. Урания. Странное дело! Почему это вы, господа сочинители, вечно хулите пьесы, на которые народ так и валит, а хорошо отзываетесь только о тех, на которые никто не ходит? К одним у вас непобедимая ненависть, к другим непостижимая нежность. Дорант. Они из великодушия принимают сторону потерпевших. Урания. Так укажите же нам эти недостатки, господин Лизидас! Я их что-то не заметила. Лизидас. Прежде всего, кто знаком с Аристотелем и Горацием, сударыня, тот не может не видеть, что эта комедия нарушает все правила искусства. Урания. Признаюсь, с этими господами у меня ничего общего нет, а правила искусства я не знаю. Дорант. Чудаки вы, однако! Носитесь с вашими правилами, ставите в тупик неучей, а нам только забиваете голову. Можно подумать, что они заключают в себе величайшие тайны, а между тем это всего лишь непосредственные наблюдения здравомыслящих людей, которые учат тому, как не испортить себе удовольствие, получаемое от такого рода произведений. И тот же самый здравый смысл, который делал эти наблюдения в древние времена, без труда делает их и теперь, не прибегая к помощи Горация и Аристотеля. На мой взгляд, самое важное правило - нравиться. Пьеса, которая достигла этой цели, - хорошая пьеса. Вся публика не может ошибаться, - каждый человек отдает себе отчет, получил он удовольствие или не получил. Урания. Я подметила одно совпадение: те господа, которые так много говорят о правилах и знают их лучше всех, сочиняют комедии, которые не нравятся никому. Дорант. Отсюда следствие, сударыня, что к их путаным словопрениям прислушиваться не стоит, ибо если пьесы, написанные по всем правилам, никому не нравятся, а нравятся именно такие, которые написаны не по правилам, значит, эти правила неладно составлены. Не будем обращать внимание на это крючкотворство, которое навязывают нашей публике, - давайте считаться только с тем впечатлением, которое производит на нас комедия! Доверимся тому, что задевает нас за живое, и не будем отравлять себе удовольствие всякими умствованиями! Урания. Когда я смотрю комедию, мне важно одно: захватила она меня или нет. Если я увлечена, я не спрашиваю себя, права я или не права, разрешают правила Аристотеля мне тут смеяться или нет. Дорант. Это все равно что, отведав чудесного соуса, начать сейчас же доискиваться, в точности ли приготовлен он по рецепту _Французского повара_. Урания. Совершенно верно. Я поражаюсь, почему некоторые пускаются в рассуждение там, где нужно только чувствовать. Дорант. Вы правы, сударыня, все эти хитросплетения до того нелепы! Если обращать на них внимание, так мы сами себе перестанем верить, наши ощущения будут скованы, - этак мы скоро будем бояться без позволения господ знатоков сказать, что вкусно, а что невкусно. Лизидас. Итак, сударь, единственный ваш довод - это что Школа жен имела успех. Вам дела нет до того, насколько она соответствует правилам, лишь бы... Дорант. Э, нет, позвольте, господин Лизидас! Я говорю, что нравиться публике - это великое искусство и что если эта комедия понравилась тем, для кого она была написана, то этого достаточно, об остальном можно не заботиться. Но вместе с тем я утверждаю, что она не грешит ни против одного из тех правил, о которых вы говорите. Я их, слава богу, знаю не хуже других и могу вас уверить, что более _правильной_, чем эта пьеса, у нас на театре, пожалуй, и не бывало. Элиза. Смелей, господин Лизидас! Если вы сдадитесь, то все пропало! Лизидас. Что вы, милостивый государь! А протазис, эпитазис и перипетия? Дорант. Ах, господин Лизидас, не глушите вы нас громкими словами! Не напускайте вы на себя столько учености, умоляю вас! Говорите по-человечески, так, чтобы вас можно было понять. Неужели, по-вашему, греческие названия придают вашим суждениям вес? Почему вы думаете, что нельзя сказать "изложение событий" вместо "протазиса", "завязка" вместо "эпитазиса" и, наконец, "развязка" вместо "перипетия"? Лизидас. Это научные обозначения, употреблять их дозволено. Но если эти слова столь оскорбительны для вашего слуха, то я подойду с другого конца и попрошу вас точно ответить мне на три-четыре вопроса. Терпима ли пьеса, которая противоречит самому наименованию драматического произведения? Ведь название "драматическая поэма" происходит от греческого слова, каковое означает "действовать", а это показывает, что самая сущность драматического произведения заключается в действии. В этой же комедии никакого действия нет, все сводится к рассказам Агнесы и Ораса. Маркиз. Ага, шевалье! Климена. Тонко подмечено! Это называется схватить самую суть. Лизидас. До чего неостроумны, или, вернее сказать, до чего пошлы иные выражения, над которыми все смеются, в особенности насчет "детей из уха"! Климена. Еще бы! Элиза. О да! Лизидас. А сцена между слугой и служанкой в доме? Она ужасно растянута и совершенно нелепа. Маркиз. Вот именно! Климена. Безусловно! Элиза. Он прав. Лизидас. И как легковерен этот Арнольф, который отдает свои деньги Орасу! И потом, если это лицо комическое, зачем же он совершает поступок, приличествующий человеку порядочному? Маркиз. Браво! Тоже верное замечание. Климена. Восхитительно! Элиза. Чудесно! Лизидас. А разве проповедь и _правила_ не нелепы, разве они не оскорбительны для наших догматов? Маркиз. Отлично сказано! Климена. Совершенно верно! Элиза. Лучше не скажешь! Лизидас. И, наконец, этот господин Ла Суш! Его нам выдают за человека умного, он так здраво рассуждает, и вдруг в пятом действии, когда он стремится выразить Агнесе всю силу своей страсти, он дико вращает глазами, смешно вздыхает, проливает слезы, так что все покатываются со смеху, и сразу становится лицом преувеличенно, неправдоподобно комическим! Маркиз. Блестяще, черт возьми! Климена. Чудно! Элиза. Браво, господин Лизидас! Лизидас. Из боязни наскучить я оставляю в стороне все прочее. Маркиз. Черт возьми, шевалье, плохи твои дела! Дорант. Это мы еще посмотрим! Маркиз. Нашла коса на камень! Дорант. Возможно. Маркиз. Ну-ка, ну-ка, ответь! Дорант. С удовольствием. Надо сказать... Маркиз. Сделай милость, ответь! Дорант. Ну, так дай же мне ответить! Если... Маркиз. Ручаюсь, черт возьми, что ты ничего не ответишь! Дорант. Конечно, если ты мне будешь мешать. Климена. Так и быть, выслушаем его возражения! Дорант. Во-первых, не верно, что в пьесе нет ничего, кроме рассказов. В ней много действия, происходящего на сцене, а самые рассказы - это тоже действия, вытекающие из развития сюжета, ибо они простодушно обращены к заинтересованному лицу, а заинтересованное лицо к удовольствию зрителей внезапно приходит от них в смущение и при каждом новом известии принимает меры, чтобы отвратить грозящую ему беду. Урания. На мой взгляд, вся прелесть сюжета _Школы жен_ заключается именно в беспрерывных признаниях. Особенно забавным мне кажется, что сам по себе неглупый человек, к тому же предупреждаемый и простодушною возлюбленною и опрометчивым соперником, все-таки не может избежать того, что с ним должно произойти. Маркиз. Пустое, пустое! Климена. Слабый ответ! Элиза. Неубедительные доводы! Дорант. Что касается "детей из уха", то это забавно лишь в той мере, в какой это характеризует Арнольфа. Автор не считает это за остроту - для него это только средство обрисовать человека, подчеркнуть его чудачество: глупость, сказанную Агнесой, он принимает за некое откровение и радуется неизвестно чему. Маркиз. Невразумительный ответ! Климена. Неудовлетворительный! Элиза. Все равно что ничего не сказать! Дорант. Разве он так легко отдает деньги? Разве письмо лучшего друга - это для него не ручательство? И разве один и тот же человек не бывает смешон в одних обстоятельствах, а в других - благороден? Наконец происходящая в доме сцена между Аленом и Жоржеттой. Иным она показалась скучной и тягучей, но она, конечно, не лишена смысла: во время путешествия Арнольф попал впросак из-за наивности своей возлюбленной, а по возвращении ему приходится ждать у ворот своего дома из-за бестолковости слуг - таким образом, он во всех случаях сам себя наказывает. Маркиз. Неосновательные доводы! Климена. Попытка с негодными средствами. Элиза. Как это беспомощно! Дорант. Теперь о нравоучении, которое вы называете проповедью. Люди истинно благочестивые, выслушав его, разумеется, не найдут в нем ничего оскорбительного. Слова об аде и котлах всецело оправданы чудачеством Арнольфа и невинностью той, к кому они обращены. Наконец любовный порыв в пятом действии: его находят преувеличенно, неправдоподобно комическим, но разве это не сатира на влюбленных? И разве порядочные и даже самые серьезные люди не поступают в подобных обстоятельствах... Маркиз. Молчал бы уж лучше, шевалье! Дорант. Хорошо. Однако попробуй поглядеть на себя со стороны, когда ты влюблен... Маркиз. И слушать не хочу! Дорант. Нет, послушай! Разве в пылу страсти... Маркиз (поет). Ла-ла-ла-ла-ла-ре, ла-ла-ла-ла-ла-ла! Дорант. Что? Маркиз. Ла-ла-ла-ла-ре, ла-ла-ла-ла-ла-ла! Дорант. Я не понимаю, как... Маркиз. Ла-ла-ла-ла-ла-ре, ла-ла-ла-ла-ла-ла! Урания. Мне кажется, что... Маркиз. Ла-ла-ла-ла-ре, ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла! Урания. В нашем споре много забавного. Мне кажется, что из этого могла бы выйти небольшая комедия, - она была бы недурным довеском к _Школе жен_. Дорант. Вы правы. Маркиз. Черт возьми, шевалье, не слишком благодарная будет у тебя там роль! Дорант. Твоя правда, маркиз! Климена. Мне бы тоже хотелось, чтобы такая пьеса была написана, но чтобы все в ней было воспроизведено в точности. Элиза. Я бы с удовольствием сыграла в ней свою роль. Лизидас. И я от своей не откажусь. Урания. Раз этого хотят все, то запишите наш разговор, шевалье, и передайте Мольеру, ведь вы с ним знакомы, а уж он из этого сделает комедию. Климена. Вряд ли он на это пойдет - здесь ему не больно много расточали похвал. Урания. О нет, нет, я знаю его нрав! Он критику своих пьес ни во что не ставит, лишь бы их смотрели. Дорант. Да, но какую же он придумает развязку? Тут не может быть ни свадьбы, ни узнавания, ума не приложу, чем может кончиться подобный спор! Урания. Тут надо что-нибудь совершенно неожиданное.