пособие_тмо / ch4

Глава четвертая

Современные теории международных отношений

Несмотря на богатство рассмотренных нами интеллектуальных традиций в изучении международных отношений, работы, появившиеся до конца XIX в., нельзя отнести к разряду систематического теоретического исследования. Как правило, эти изыскания не выходили за рамки дипломатической истории, которая ориентировала исследователя на детальное и точное описание наиболее важных событий прошлого. "Организующими концепциями" в таких исследованиях были время и место, а обобщениям о причинно-следственных связях, сущностных характеристиках различных событий или построению гипотез внимания практически не уделялось. По словам Дж.Йохари, "методология дипломатической истории была сходна с пылесосом: для описания того, что, где, когда и при каких обстоятельствах случилось, собирались все доступные факты" [1]. Такой подход неизбежно акцентировал детали, подчеркивал уникальное в том или ином историческом событии, оставляя очень незначительное пространство для поисков регулярностей или "общего знаменателя", позволяющего проводить сравнения. Это было свойственно как чисто историческим и историко-философским исследованиям, так и исследованиям международного права, в значительной степени обремененного нормативными компонентами.

Однако на рубеже XIX-XX вв. оформляются первые концепции, базирующиеся на поиске глубинных причин тех событий, которые происходили на международной арене. Естественной точкой притяжения для исследователей, как и прежде, были проблемы войны. Одной из первых попыток найти ей объяснение и предложить возможные средства для ее искоренения стала разработка различных концепций империализма.

Английский экономист Джон Гобсон (1858-1940) был одним из первых исследователей, кто предложил свое объяснение явления империализма. Выпускник Оксфорда, журналист, эссеист и университетский преподаватель, он испытал значительное влияние идей либерализма Джона Стюарта Милля и социолога Герберта Спенсера. Во время англо-бурской войны он был корреспондентом "Манчестер Гардиан" в Южной Африке [2]. Наблюдение этого конфликта "изнутри" послужило стимулом для оформления Дж.Гобсоном своей теории.

Под "империализмом" Дж.Гобсон подразумевает политику ведущих капиталистических держав рубежа веков, направленную на внешнюю экспансию и борьбу за колониальные владения и отражающую чаяния "капитанов" индустрии. "Империализм, – пишет Дж.Гобсон, – это стремление тех, кто контролирует индустрию, расширить выход для их избыточного богатства путем поисков внешних рынков и внешних инвестиций для тех товаров и капитала, которые они не могут продать или использовать дома" [3]. Пытаясь найти экономическую "движущую силу" этой политики, Дж.Гобсон указывает на то, что при современном ему уровне развития промышленности уровень накопления и возможности производства обгоняют уровень потребления в обществе. Эта посылка, отмечает Дж.Гобсон, является точкой отсчета и для поборников политики империализма. Главным аргументом для последних является необходимость инвестировать капитал: не находя для него прибыльного приложения внутри страны, для них нет иного выбора, как обратиться к политической аннексии колоний как средству создания поля приложения избыточного капитала.

"Есть значительные накопления, которые не могут найти прибыльного инвестирования в нашей стране, – приводит аргументацию "империалистов" Дж.Гобсон, – они должны найти приложение где-либо, и это выгодно для нации, чтобы они нашли приложение как можно в большем объеме на землях, где они могут быть использованы для открытия рынков для британской торговли и британского предпринимательства" [4]. Иными словами, для "империалистов" эта политика неизбежна. В своей книге "Империализм", вышедшей в 1902 г., Дж.Гобсон прослеживает подобные тенденции экономического развития как в европейских странах, так и в США – "наиболее производительной индустрии, какую когда-либо видел мир" [5]. Однако выводы, которые делает из приведенного анализа сам Дж.Гобсон, прямо противоположны тем, на которых настаивают "империалисты".

"Нам могут сказать, что процесс неизбежен, – пишет он, – так оно и кажется после поверхностного изучения. Везде проявляется избыточные возможности производства, избыточный капитал в поисках инвестирования. Всеми бизнесменами признается, что рост производственных мощностей в их стране превышает рост потребления, что больше товаров может быть произведено, чем может быть продано с прибылью, и существует больше капитала, чем может найти прибыльное инвестирование. Именно эти экономические условия формируют стержень Империализма" [6]. С точки зрения самого Дж.Гобсона, на проблему следует смотреть более широко, а именно, как на проблему перераспределения богатства. "Если бы действовала тенденция распределения богатства и возможностей потребления в соответствии с потребностями, очевидно, что потребление росло бы с каждым повышением возможностей производства, ибо человеческие потребности неограничены, и избытка в накопления не было бы" [7]. Иными словами, Дж.Гобсон считает вывод о неизбежности политики империализма ошибочным. "Отнюдь не промышленный прогресс требует открытия новых рынков и сфер приложения капитала, а неверное распределение возможностей потребления, которое ограничивает абсорбцию товаров и капитала внутри страны. Анализ сверхнакопления, которое является стержнем Империализма, показывает, что оно складывается из ренты, монопольных прибылей и других незаработанных и избыточных элементов дохода, который не имеет легитимного raison d'etre", так как не достается тем, кто его создает "головой и руками" [8].

Единственным "лекарством от" империализма Дж.Гобсон считает "социальную реформу", направленную на увеличение "стандартов частного и общественного потребления нации, с тем чтобы дать ей возможность жить в соответствии с ее самыми высокими стандартами производства" [9]. Программа социального реформирования как средство излечения болезни неверного перераспределения богатства внутри общества, с точки зрения Дж.Гобсона, должна включать повышение уровня заработной платы или перераспределение посредством налогообложения и государственных расходов [10].

На результаты экономического анализа Дж.Гобсона, а также исследования Р.Гильфердинга и К.Каутского опирался в разработке своей марксистской теории империализма и В.И.Ленин. Однако его политические выводы были иными. В.И.Ленин рассматривает империализм как закономерную и объективно достигнутую высшую монополистическую стадию в развитии капитализма с присущими ей характерными признаками [11]. Исходя из неотвратимости этой новой стадии капитализма, неизбежной, с точки зрения В.И.Ленина, является империалистическая, т.е. захватническая, грабительская, разбойническая война "из-за дележа мира, из-за раздела и передела колоний и сфер влияния финансового капитала" [12]. Рецепт социального реформирования империализма для Ленина неприемлем, ибо "паразитический и загнивающий" капитализм не подлежит реформированию и адаптации. Вывод В.И.Ленина однозначен: единственным лекарством против язв империализма может стать только социалистическая революция, призванная кардинальным образом уничтожить его первооснову – частную собственность.

Вступая в явную полемику с Дж.Гобсоном, В.И.Ленин пишет: "Разумеется, если бы капитализм мог развить земледелие, которое теперь повсюду страшно отстало от промышленности, если бы он мог поднять жизненный уровень масс населения, которое повсюду остается, несмотря на головокружительный технический прогресс, полуголодным и нищенским, – тогда об избытке капитала не могло бы быть и речи... Но тогда капитализм не был бы капитализмом, ибо и неравномерность развития и полуголодный уровень жизни масс есть коренные, неизбежные условия и предпосылки этого способа производства. Пока капитализм остается капитализмом, избыток капитала обращается не на повышение уровня жизни масс в данной стране, ибо это было бы понижением прибыли капиталистов, а на повышение прибыли путем вывоза капитала за границу, в отсталые страны. В этих отсталых странах прибыль обычно высока, ибо капиталов мало, цена земли сравнительно невелика, заработная плата низка, сырые материалы дешевы" [13].

Оставив в стороне идеологию, следует обратить внимание на те черты ленинской теории империализма, которые заложили основу современных радикальных неомарксистских концепций, часто объединяемых названием "глобализм" или "структурализм". Последнее определение применимо в силу того, что мир представляется этими исследователями как единая система, базисом которой является мировое капиталистическое хозяйство. "Капитализм давно создал всемирный рынок", – отмечал В.И.Ленин. "Мы видим, как быстро вырастает густая сеть каналов, охватывающих всю страну, централизующих все капиталы и денежные доходы, превращающих тысячи и тысячи раздробленных хозяйств в единое общенациональное хозяйство, а затем и всемирно-капиталистическое хозяйство". "... [Ф]инансовый капитал в буквальном, можно сказать, смысле слова раскидывает свои сети на все страны мира". "Возможность вывоза капитала создается тем, что ряд отсталых стран втянут уже в оборот мирового капитализма..." [14].

Марксисткое представление об эксплуататорской сущности капитализма переносится в теории В.И.Ленина на всемирное хозяйство. "...[К]апитализм выделил теперь горстку (менее одной десятой доли населения земли, при самом "щедром" и преувеличенном подсчете менее одной пятой) особенно богатых и могущественных государств, которые грабят – простой "стрижкой купонов" – весь мир", – отмечает он. "На пороге ХХ века мы видим образование иного рода монополий: …монополистического положения немногих богатейших стран, в которых накопление капитала достигло гигантских размеров". "...[Г]игантского развития вывоз капитала достиг только в начале ХХ века. Перед войной вложенный за границей капитал трех главных стран достигал 175-200 миллиардов франков. Доход с этой суммы, по скромной норме в 5%, должен достигать 8-10 миллиардов франков в год. Солидная основа империалистического угнетения и эксплуатации большинства наций и стран мира, капиталистического паразитизма горстки богатейших государств!" "Капиталисты делят мир не по своей особой злобности, а потому, что достигнутая ступень концентрации заставляет становиться на этот путь для получения прибыли; при этом делят они его "по капиталу", "по силе", – иного способа дележа не может быть в системе товарного производства и капитализма". "Чем выше развитие капитализма, чем сильнее чувствуется недостаток сырья, чем острее конкуренция и погоня за источниками сырья во всем мире, тем отчаяннее борьба за приобретение колоний" [15].

Следует обратить внимание на то, что ленинский анализ мирового хозяйства как единой капиталистической системы содержит в себе элементы системного подхода. Эти положения сыграли весьма важную роль в становлении последнего в науке о международных отношениях (напомним, что он оформился и укоренился в ТМО в середине ХХ в.). Не менее значимыми для науки стали и исследования В.И.Ленина относительно природы войны. Ее причины объясняются исходя из марксистского понимания сущности исторического процесса. Важное значение имеет его заключение том, что война является продолжением внутренней политики (следует помнить, что в основе этих размышлений лежит классовый подход).

Также на рубеже XIX-XX вв. возникают геополитические теории. Оформление геополитики в тот период времени было обусловлено рядом факторов, в первую очередь, как закономерный ответ на "втягивание" всей территории земного шара в сферу международных отношений (К.С.Гаджиев вводит термин "закрытие мирового пространства" [16]) и завершение фактического раздела мира между великими державами. Сам термин "геополитика" однозначно указывает на связь международной политики государства и его географического положения, иными словами, "мощь государства прочно коренится в природе самой земли" [17]. Любое государство – актор международной политики – предстает как особый географический организм, "обладающий особыми физико-географическими, природными, ресурсными, людскими и иными параметрами, собственным неповторимым обликом и руководствующийся исключительно собственной волей и интересами" [18].

Идеи о влиянии географической среды на политику можно найти еще у древнегреческих мыслителей, но основателем доктрины, связывающей природу политики с воздействием географических факторов, можно считать французского мыслителя Жана Бодена (1530-1596). В своем труде "Метод легкого изучения истории" (1566) он сформулировал идею влияния климата на политическое поведение людей. Идея географического детерминизма (с различным "наполнением" того, какие факторы понимались географическими) развивалась на протяжении всего периода Нового времени. При всем разнообразии взглядов суть оставалась одной: политические процессы неизменно оказывались "величиной, зависимой от географической среды в целом или ее отдельных компонентов" [19]. Формировавшаяся в конце XIX - начале XX вв. геополитика, нацеленная на изучение зависимости конкретных политических действий государств от географических факторов, представляла собой прикладной вариант географической "парадигмы". В современном понимании геополитика главное внимание уделяет изучению возможностей активного использования политикой факторов физической среды и воздействия на нее в целях обеспечения безопасности государства [20].

Первые шаги геополитики связывают с именем германского этнографа и географа Фридриха Ратцеля (1844-1904). В ряде своих трудов он уподобляет государство живому организму, которое занимает определенное место в пространстве и которое растет, сжимается и умирает [21]. Государство, по Ф.Ратцелю, – продукт органической эволюции, и его процветание "зависит от того, насколько успешно оно приспосабливается к условиям среды" [22]. Термин "геополитика" был введен в оборот шведским географом Рудольфом Челленом (1864-1922). Он понимал под геополитикой географические основания национальной мощи. Р.Челлен так же как и Ф.Ратцель был приверженцем "органицизма", считая, что государства, подобно животным в дарвиновской эволюционной теории, вовлечены в непрерывную борьбу за выживание [23].

Главными адептами "классической" геополитики рубежа веков считаются Альфред Мэхэн и Хальфорд Макиндер.

Американский адмирал Альфред Мэхэн (1840-1914), изучая историю морской стратегии и возрастания мощи Великобритании до глобального уровня, пришел к выводу о том, что статус великой державы может быть обеспечен только при контроле над морями и особенно над стратегически важными морскими коммуникациями. В своем труде "Влияние морской силы на историю (1660-1783)", опубликованном в 1890 г., А.Мэхэн писал: "Должное использование морей и контроль над ними составляет лишь одно звено в цепи обмена, с помощью которого (страны) аккумулируют богатства,.. но это центральное звено" [24]. Следует подчеркнуть, что А.Мэхэн писал во время последнего периода значительной экспансии Европы и роста Соединенных Штатов до статуса мировой державы. Идеи А.Мэхэна оказали большое влияние на Теодора Рузвельта, который, сначала как помощник морского министра, а позже как президент США, внес значительный вклад к становление страны как морской державы [25]; сам же А.Мэхэн снискал себе славу "певца морской мощи" [26].

Как и А.Мэхэн сэр Хэлфорд Макиндер (1861-1947) усматривал тесную связь между географией и технологией (следует отметить, что в геополитических исследованиях "пространство" всегда предполагает не только географию, но и развитие технологии, как фактора, способного изменить значение пространства). Если ранее технология обеспечила преимущество "морской мобильности" над сухопутной, то технологическое развитие начала ХХ в. обеспечивало "континенту" доминирующее положение. Железные дороги, двигатель внутреннего сгорания, строительство дорожной сети сделали возможным быстрое передвижение по суше на просторах Евразии (до этого времени внутренние районы Евразии были "закрыты"). Объединительной осью исторического развития Х.Макиндер видел противостояние морских и континентальных держав: от первого цикла, когда Средиземноморье было "закрыто" Александром Македонским, от победы "континентального" Рима над "морским" Карфагеном и до ситуации начала ХХ в., когда Великобритании стало очень сложно, если не невозможно, противостоять давлению континентальных держав. Технология, когда-то давшая преимущество морской силе, в начале ХХ в. склоняла весы в сторону силы континентальной [27].

Сначала в 1904 г., выступая перед Королевским географическим обществом с докладом "Географическая ось истории", и позже в своей книге "Демократические идеи и реальность" Х.Макиндер формулирует идею о срединной земле, или Хартленде, как об оси международной политики. Хартленд – это средоточие континентальных масс Евразии, это гигантская естественная крепость, непроницаемая для морских империй и богатая природными ресурсами. Далее идет "внутренний полумесяц", внешний круг составляет "внешний или островной полумесяц". Знаменитая максима Х.Макиндера гласит: "Кто правит Восточной Европой – контролирует хартленд; кто правит хартлендом – контролирует мировой остров; кто правит мировым островом – контролирует мир" [28]. Х.Макиндера с полным правом можно назвать первым ученым, который сформулировал глобальную геополитическую модель. В 1943 г., анализируя новые реалии мира, он пересматривает определение границ хартленда, хотя это не приводит к пересмотру основ его модели.

Идеи геополитики переживают в первые десятилетия ХХ в. бурное развитие (следует вспомнить, например, создание концепции "поссибилизма" французским географом и основателем французской геополитической школы Полем Видаль де ла Бланшем (1845-1918), активную разработку геополитической проблематики в Германии, в первую очередь, Карлом Хаусхофером (1869-1946)). С началом "холодной войны" геополитика вновь переживает подъем в Европе и США. Оживление геополитических исследований в последнее десятилетие связано, прежде всего, с фундаментальным изменением геополитической карты мира, последовавшим вслед за окончанием "холодной войны" [29].

Что же касается исследований конца XIX - начала XX вв., на которых мы остановились, и их значения для развития науки о международных отношениях, то следует обратить внимание, что ученые в рамках каждого из этих подходов стремились "определить и обосновать некий особый, решающий, даже исключительный фактор или группу факторов, которые исчерпывающе и одновременно как на исторической, так и на реальной шкалах времени объясняли бы международные отношения: их природу и характер, их движущие силы, причины и направление их эволюции и развития" [30].

На рубеже XIX-XX вв. наряду с названными выше концепциями складываются благоприятные условия для становления либерально-идеалистической исследовательской и политической программы. Обстановка в мире оценивалась многими достаточно оптимистично. Отсутствие крупных войн на европейском континенте на протяжении почти столетия, укрепление международного права как института регулирования межгосударственных отношений, проведение Гаагских мирных конференций 1899 и 1907 гг. вселяли надежды на то, что мир, благосостояние и контроль над вооружениями смогут "укорениться" в международной повестке дня. Тогда же значительное распространение получают и идеи так называемого "коммерческого либерализма", исходившего из того, что успехи индустриализации и становление мирохозяйственных связей создадут благодатную почву для сотрудничества, ибо "цена" разрыва коммерческих связей будет настолько велика, что будет восприниматься как неприемлемая [31].

Ужасы и жертвы разразившейся Первой мировой войны оказались отрезвляющими. Эта катастрофа стимулировала поиски причин войны и прочных оснований для сохранения мира. Доминирующее положение в исследованиях занял политический идеализм, предлагающий свой "рецепт" установления прочного мира. Идейные истоки политического идеализма следует искать в универсалистской традиции, утверждающей моральное единство человеческого рода, наличие универсальных, общечеловеческих ценностей и идеалов и необходимость достижения "вечного мира", а также в гроцианской традиции с ее идеями о необходимости и возможности правового регулирования межгосударственных отношений.

Представления идеалистов о мире были достаточно разнообразными, но, если попытаться выделить общие основания этой концепции, то их можно определить следующим образом. Идеалисты настаивали на альтруистичной природе человека, его способности и стремлении к взаимопомощи и сотрудничеству. Они исходили из того, что "дурное" поведение человека – не результат проявления его "дурной" природы, а продукт тех институтов, которые подталкивают человека к эгоистичным действиям и заставляют человека наносить вред окружающим (ведение войн – крайнее проявление этого). Войны, с точки зрения идеализма, отнюдь не являются неизбежными, а частота их возникновения может быть значительно снижена, если искоренить те институты, которые войну поощряют. Иными словами, международное сообщество должно реорганизовать себя с тем, чтобы уничтожить те институты, которые делают войну возможной. Так как война – проблема международная, идеалисты призывали к коллективным действиям по ее искоренению [32].

Когда речь идет о доминировании политического идеализма в межвоенный период, то подразумевается не только влияние этих идей в исследованиях, но и значительное распространение их как политической программы "реформизма" основ международных отношений. Политические идеалисты делали особый акцент на международных институтах как механизме устранения войны. Они видели в их создании возможность заменить систему баланса сил, которая и привела в конечном итоге к Первой мировой войне. С их точки зрения, необходима была новая система коллективной безопасности, сдерживающая амбициозные устремления к доминированию любой державы. Лига Наций, созданная в соответствии с решениями Парижской мирной конференции, стала первым воплощением этого принципа. Кроме этого, политический идеализм делал акцент на международно-правовом регулировании международных споров. Реализацией этого принципа стало создание Постоянного международного суда и ратификация Пакта Бриана-Келлога (1928), в котором война как инструмент национальной политики ставилась вне закона. Существенное место в повестке политического идеализма занимали также меры по контролю над вооружениями [33]. Таким образом, главными регуляторами международных отношений для политических идеалистов выступают универсальные нравственные нормы и базирующиеся на них правовые императивы.

Пожалуй, наиболее ярким политическим выражением принципов идеализма стали "Четырнадцать пунктов Президента Вудро Вильсона" – его послание конгрессу США в январе 1918 г. "Программа всеобщего мира", предложенная В.Вильсоном и послужившая впоследствии основанием для работы Парижской мирной конференции, включала отказ от тайной дипломатии и замену ее открытыми мирными договорами, свободу судоходства и свободу торговли, закрепление права на самоопределение, создание объединения наций для коллективных действий по обеспечению безопасности [34].

Обращает на себя внимание значительный вес нормативного компонента политического идеализма. В своих размышлениях и практической деятельности, создавая и стремясь к реализации идеальной теоретико-политической модели, его сторонники исходят из того, что должно быть. Для характеристики настроений политических идеалистов весьма показателен следующий пример. По пути на Парижскую мирную конференцию в 1919 г. президента США В.Вильсона спросили, сработает ли его план сохранения мира путем создания универсальной международной организации (Лиги Наций). На что американский президент ответил, что, если не сработает, нужно заставить его сработать.

Хотя идеалистическая риторика наполняла академические дискуссии, выступления и действия ряда политиков, реально достигнуто из их программы было немного. По мере того, как в 1930-е гг. "накалялась" обстановка в Европе и на Дальнем Востоке, влияние идеализма быстро падало. Нормативистский подход политического идеализма оказался подорванным самой политической действительностью. В конце 1930-х – 1940-х гг. оформляется иное направление в исследованиях международных отношений, построенное на критике постулатов политического идеализма, – политический реализм. В рамках этой школы работали Рейнхольд Нибур (1892-1971), Николас Спайкман (1893-1943), Ганс Моргентау (1904-1980), Джордж Кеннан (род.1904), Арнольд Уолферс (1892-1962), Раймон Арон (1904-1983), Генри Киссинджер (род.1923), Збигнев Бжезинский (род.1928) и др.

Само название этой "школы" политической мысли недвусмысленно указывает на то, что реалисты, в противовес идеалистам, считают неприемлемым выстраивать свои исследования на абстрактных идеалах и принципах абсолютного добра. Они четко обозначают свой исследовательский интерес "к реальному положению вещей, реальной человеческой природе..." [35]. Своеобразным манифестом теоретической "школы" политического реализма стала вышедшая в 1948 г. работа Ганса Моргентау "Политические отношения между нациями. Борьба за власть и мир" (в материалы для чтения включен перевод первой главы из этой книги). Часто не называя "идеализм", автор строит свои постулаты на его критике: уже в первой главе, определяя основные принципы политического реализма, Г.Моргентау отмечает, что политика и общество подчинены объективным законам, и здесь явно недостаточно веры в "моральный политический порядок, основанный на универсальных и абстрактных принципах" [36]. Г.Моргентау призывает изучать реально происходящие процессы, и только познание объективных законов общества, с его точки зрения, дает возможность целенаправленно и успешно воздействовать на действительность. В качестве центральной исследовательской цели Г.Моргентау ставит создание рациональной теории международной политики.

С точки зрения политического реализма, объективные законы общества коренятся в человеческой природе, и она представляется политическим реалистам совсем не так, как идеалистам. Весь смысл их рассуждений по этом вопросу можно свести к тому, что люди по природе своей грешны и коварны. Из всех пороков человека ни один не является столь явным, неистребимым и опасным как инстинктивное вожделение власти. Борьба за власть – это "борьба всех против всех". Подобное понимание природы человека экстраполируется политическими реалистами и на общество в целом и взаимоотношения на международной арене: в такую же борьбу в международной политике вовлечены все государства.

В центре внимания политических реалистов находится государство. Оно рассматривается как главный и часто единственный актор в международных отношениях. А.Уолферс уподоблял государства в их взаимоотношениях друг с другом бильярдным шарам, поскольку каждое из них представляет собой "замкнутую, непроницаемую и суверенную величину" [37]. Интересно также заметить, что для политических реалистов подобный бильярдный шар не имеет "цвета" [38] – они не принимают во внимание различия во внутреннем устройстве тех или иных государств, так как каждое из них преследует свои объективно существующие национальные (а точнее национально-государственные) интересы.