7. Художественный мир м. А. Булгакова.

Биография. 3 мая 1891 года в семье преподавателя Киевской Духовной Академии профессора Афанасия Ивановича Булгакова и его жены Варвары Михайловны (в девичестве – Покровской) в Киеве родился первый ребенок – сын, Михаил Афанасьевич Булгаков. Философ и священник о. Сергий Булгаков – двоюродный дядя М.А. Булгакова. Мед. фак. Киевского университета. Сентябрь 1916 года – работа врачом Никольской земской больницы Сычевского уезда Смоленской губернии. Конец октября – первые лит. опыты Булгакова. Любимые авторы с детства – Гоголь и Салтыков-Щедрин. Лето 1917 года – начало употребления Б. морфия. Наркотическая зависимость. Перевод Б. в Вяземскую городскую земскую больницу зав. инфекционным и венерическим отделением. Осенью 1917 года Б. работает над циклом автобиографических рассказов о медицинской практике в Никольской больнице. В феврале 1918 Б. освобождают от службы по болезни и он возвращается в Киев с женой. Весной Б. избавляется от зависимости от морфия и открывает практику как венеролог. 14 декабря 1918 года в Киев вошли войска Украинской директории во главе с Петлюрой, а Б. в составе офицерской дружины безуспешно попытался защитить правительство гетмана Скоропадского. (В роман Б. гв. Киев войдет как Город). 1919 год – мобилизация Б. как военного врача в армию УНР. 26 ноября 1919 года – первая публикация Булгакова – фельетон «Грядущие перспективы» в газете «Грозный». В конце декабря 1919 Б. оставляет занятия медициной и начинает работать журналистом в местных газетах. В Москве работает в газете «Гудок» (делает знаменитую 4 полосу с Катаевым, Ильфом и Петровым, Бабелем, Олешей). В январе 1923 года публикация 2 ч. «Записок на манжетах» в московском журнале «Россия». 20 апреля 1923 года вступление Б. во Всероссийский Союз писателей. Многочисленные публикации очерков в столичных газетах. В январе 1924 года Б. знакомится с Любовью Евгеньевной Белозерской, своей будущей второй женой. (Белозерская оставила посвященные Б. мемуары «О, мед воспоминаний» 1969 г. Белую гвардию, С. сердце были посвящены ей). Пьесы если и ставились (28 октября премьера «Зойкиной квартиры» у Вахтангова), то вскоре изымались из театрального репертуара. 10 марта 1940 года в 16.39. Булгаков умирает. Урна с прахом Булгакова захоронена на Новодевичьем кладбище.

Своей главной темой в лит-ре Б. считал «изображение русской интеллигенции как лучшего слоя в нашей.стране» («Письмо правительству», 1930). В этом он шел за Щедриным, которого считал своим учителем: -5Интеллигенция наша... ниоткуда не защищена»; «не будь интеллигенции, мы не имели бы понятия о чести, ни веры в убежде¬ния, ни даже представления о человеческом образе» (Салтыков-Щедрин М. Е. Собр. соч.: В 20 т. М., 1974. Т. 16. Кн. 2. С. 12-13). При этом Б. имел в виду рядовую массу врачей, преподавателей, студентов, средний армейский состав и др. людей, отвечающих за состояние «образа человеческого» на деле.

Свое место в меняющемся мире он определял так: «Связавшись слишком крепкими корнями со строящейся Советской Россией, не представляю себе, как бы я мог сушествовать в качестве писателя вне ее» (цит. по: Независимая газета. 1993. 17 нояб.). То же подтвердил он в телефонном разговоре с И. Сталиным: «Я очень много думал в последнее время,- может ли русский писатель жить вне родины. И мне кажется, что не может» (цит. по: Октябрь. 1987. „4° 6. С. 189). Вместе с тем он не только не старался приспособиться к «новым условиям», но открыто предлагал самим этим условиям посчитаться с накопленным рус. интеллигенцией запасом ценностей и понятий. Он считал себя свободным в критике нелепостей, ошибок или прямых преступлений революции, полагая в этом долг сатирика, а обвинения в «пасквиле» отводил тем, что «пасквиль на революцию, вследствие чрезвычайной грандиозности ее, написать невозможно» («Письмо правительству»). Непостижимая с т. зр. противоборствующих сил позиция поставила его в крайне тяжелое положение.

Первыми произв., написанными Б. в Москве, были фельетоны, которые он печатал в газ. «Накануне» (Берлин), «Труд» и «Гудок» и невысоко ценил. «Записки юного врача» (начал в 1917; опубл. в 1925-26, отд. изд. 1963) были традиционным для рус. лит-ры отчетом о его «долитературной» деятельности. Но нов. «Дьяволнада» (1924) и «Роковые яйца» (1925) уже обнаружили типичную для Б. скрытую в непринужденных шутках глубину. Хотя их пророческие идеи прошли незамеченными (угрозы будущей «генной инженерии», «преобразования природы», сильный антиутопический заряд), их приняли как веселую сатиру на новые нравы, написанную «остроумно и ловко» (Горький М. Лит. наследство. Т. 70. С. 195).

К своей главной теме Б. подошел в ром. «Белая гвардия» (1925; начат в 1923). Это было произв. о центральном духовном пути интеллигенции среди взаимоисключающих требований времени. Книга предваряла осн. проблемой шолоховский «Тихий Дон», начатый в те же годы. Герои ее с пониманием относились к стремлению большевиков сменить изживший себя строй и ни в какой мере не пытались его удержать; но пренебрежение вечными устоями жизни воспринималось ими как катастрофа с тяжелейшими последствиями для страны. В конце книги об этом прямо напоминали «незамечаемые» звезды: «Так почему же мы не хотим обратить свой взгляд на них? Почему?». Получить широкую поддержку роман не мог. Не защищенный своей «социальной средой» (белое офицерство), он был открыт для заглушающей критики; к тому же он печатался в «сменовеховском» издании (ж. «Россия». 1925), которое вскоре было закрыто, организаторы высланы, а у участников произведен обыск (у Б. изъяли его дневник и пов. «Собачье сердце», 1925). Для читателей внутри страны произв. было практически утрачено, и часть его рукописи, употребленная одним из редакторов для расклейки газ. вырезок, отыскалась лишь в 1991.

Однако Б. нашел выход своей идее, переведя се на сцену. Моск. художественный театр, державшийся той же задачи – провести несломленными сквозь революцию осн. ценности России и доказать их преобразующую роль, – угадал в нем родственный талант. Созданный на основе романа спектакль (премьера 5 окт. 1926 под назв. «Дни Турбиных») стал событием культурной жизни Москвы. В нем были заняты исключительно молодые актеры (Н. П. Хмелев, Б. Г. Добронравов, М. М. Яншин и др.), что подчеркивало рождение нового явления. Пьеса неожиданно приобрела сильное общественное звучание. Смятение, которое она внесла в предельно идеологизированную атмосферу времени, передает письмо Вс. Иванова, также будущего драматурга МХАТа («Бронепоезд 14-69», 1927), М. Горькому в Сорренто (25 нояб. 1926): «"Белую гвардию" разрешили. Я полагаю, пройдет она месяца три, а потом ее снимут. Пьеса бередит совесть, а это жестоко. И хорошо ли, не знаю. Естественно, что коммунисты Булгакова не любят. Да и то сказать,- если я на войне убил отца, а мне будут каждый день твердить этом, приятно ли это?»

Этот рубеж обозначил в жизни Б. своего рода обвал. Отодвинутым в прошлое оказалось все, созданное им в 20-е гг. Помимо «Бега» и «Дней Турбиных» сюда вошли: «Зойкина квартира» (1926), которая шла в Вахтанговском театре,- комедия о денежных хапугах, переродившихся партийных «хозяйственниках», уголовниках и «бывших», сплетшихся в единый клубок; критика негодовала на этот «притон, где ответственные советские люди проводят свои пьяные ночи»

Впечатление это решительно меняется с появлением -в 1966 в ж. «Москва* (Х° 11; 1967. № 1) ром. «Мастер н Маргарита» (с купюрами). Роман поразил своих новых современников худож. совершенством, ясностью духа и трезвым, дружелюбно-насмешливым пониманием бедствий эпохи, обычно трактуемых в крайнем полит, ожесточении.

Роман М. А. Булгакова «Белая гвардия» посвящен событиям Гражданской войны. «Велик был год и страшен по Рождестве Христовом 1918, от начала же революции второй...» -- так начинается роман, в котором рассказывается о судьбе семьи Турбиных. Они живут в Киеве, на Алексеевском спуске. Молодежь -- Алексей, Елена, Николка – остались без родителей. Но у них есть Дом, который содержит не просто вещи – изразцовая печь, часы, играющие гавот, кровати с блестящими шишечками, лампа под абажуром, -- а строй жизни, традиции, включенность в общенациональное бытие. Дом Турбиных был возведен не на песке, а на «камне веры» в Россию, православие, царя, культуру. И вот Дом и революция стали врагами. Революция вступила в конфликт со старым Домом, чтобы оставить детей без веры, без крыши, без культуры и обездолить. Как поведут себя Турбины, Мышлаевский, Таль-берг, Шервинский, Лариосик – все, кто причастен к Дому на Алексеевском спуске? Над Городом нависла серьезная опасность. (Булгаков не называет его Киевом, он – модель всей страны и зеркало раскола.) Где-то далеко, за Днепром, Москва, а в ней – большевики. Украина объявила независимость, провозгласив гетмана, в связи с чем обострились националистические настроения, и рядовые украинцы сразу «разучились говорить по-русски, а гетман запретил формирование добровольной армии из русских офицеров». Петлюра сыграл на мужицких инстинктах собственности и самостийности и пошел войной на Киев (стихия, противостоящая культуре).

Русское офицерство оказалось преданным Главным командованием России, присягавшим на верность императору. В Город стекается разнородная шушера, убежавшая от большевиков, и вносит в него разврат: открылись лавки, паштетные, рестораны, ночные притоны. И в этом крикливом, судорожном мире разворачивается драма.

Завязкой основного действия можно считать два «явления» в доме Турбиных: ночью пришел замерзший, полумертвый, кишащий вшами Мышлаев-ский, рассказавший об ужасах окопной жизни на подступах к Городу и предательстве штаба. В ту же ночь объявился и муж Елены, Тальберг, чтобы, переодевшись, трусливо покинуть жену и Дом, предать честь русского офицера и сбежать в салон-вагоне на Дон через Румынию и Крым к Деникину. Ключевой проблемой романа станет отношение героев к России. Булгаков оправдывает тех, кто был частью единой нации и воевал за идеалы офицерской чести, выступал против разрушения Отечества. Он дает понять читателю, что в братоубийственной войне нет правых и виноватых, все несут ответственность за кровь брата. Писатель объединил понятием «белая гвардия» тех, кто защитил честь русского офицера и человека, и изменил наши представления о тех, кого до недавнего времени зло и уничижительно именовали «белогвардейцами», «контрой».

Булгаков написал не исторический роман, а социально-психологическое полотно с выходом в философскую проблематику: что есть Отечество, Бог, человек, жизнь, подвиг, добро, истина. За драматической кульминацией следует развитие действия, очень важное для сюжета в целом: оправятся ли герои от потрясения; сохранится ли Дом на Алексеевском спуске?

Алексей Турбин, убегавший от петлюровца, получил ранение и, оказавшись в родном доме, долго пребывал в состоянии пограничном, в галлюцинациях или теряя память. Но не физический недуг «добивал» Алексея, а нравственный: «Неприятно... ох, неприятно... напрасно я застрелил его... Я, конечно, беру вину на себя... я убийца!» (вспомним героев Толстого, тоже берущих вину на себя). Мучило и другое: «Был мир, и вот этот мир убит». Не о жизни, остался жив, а о мире думает Турбин, ибо тур-бинская порода всегда несла в себе соборное сознание. Что будет после конца Петлюры? Придут красные... Мысль остается незаконченной.

Дом Турбиных выдержал испытания, посланные революцией, и тому свидетельство – непопранные идеалы Добра и Красоты, Чести и Долга в их душах. Судьба посылает им Лариосика из Житомира, милого, доброго, незащищенного большого младенца, и Дом их становится его Домом. Примет ли он то новое, что называлось бронепоездом «Пролетарий» с истомившимися от ратного труда часовыми? Примет, потому что они тоже братья, они не виноваты. Красный часовой тоже видел в полудреме «непонятного всадника в кольчуге» – Жилина из сна Алексея, для него, односельчанина из деревни Малые Чугуры, интеллигент Турбин в 1916-м перевязывал рану Жилину как брату и через него же, по мысли автора, уже «побратался» с часовым с красного «Пролетария». Все – белые и красные – братья, и в войне все оказались виноваты друг перед другом. И голубоглазый библиотекарь Русаков (в конце романа) как бы от автора произносит слова только что прочитанного Евангелия: «...И увидел я новое небо и новую землю, ибо прежнее небо и прежняя земля миновали...»; «Мир становился в душе, и в мире он дошел до слов:...слезу с очей, и смерти не будет, уже ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет, ибо прежнее прошло...»

Торжественны последние слова романа, выразившего нестерпимую муку писателя – свидетеля революции и по-своему «отпевшего» всех – и белых и красных.

«Последняя ночь расцвела. Во второй половине ее вся тяжелая синева - - занавес Бога, облекающий мир, покрылась звездами. Похоже было, что в неизмеримой высоте за этим синим пологом у царских врат служили всенощную. Над Днепром с грешной и окровавленной и снежной земли поднимался в черную, мрачную высь полночный крест Владимира».

Роман М. А. Булгакова «Белая гвардия» посвящен событиям Гражданской войны. «Велик был год и страшен по Рождестве Христовом 1918, от начала же революции второй...» -- так начинается роман, в котором рассказывается о судьбе семьи Турбиных. Они живут в Киеве, на Алексеевском спуске. Молодежь - Алексей, Елена, Николка – остались без родителей. Но у них есть Дом, который содержит не просто вещи – изразцовая печь, часы, играющие гавот, кровати с блестящими шишечками, лампа под абажуром, -- а строй жизни, традиции, включенность в общенациональное бытие. Дом Турбиных был возведен не на песке, а на «камне веры» в Россию, православие, царя, культуру. И вот Дом и революция стали врагами. Революция вступила в конфликт со старым Домом, чтобы оставить детей без веры, без крыши, без культуры и обездолить. Как поведут себя Турбины, Мышлаевский, Тальберг, Шервинский, Лариосик – все, кто причастен к Дому на Алексеевском спуске? Над Городом нависла серьезная опасность. (Булгаков не называемого Киевом, он – модель всей страны и зеркало раскола.) Где-то далеко, за Днепром, Москва, а в ней – большевики. Украина объявила независимость, провозгласив гетмана, в связи, с чем обострились националистические настроения, и рядовые украинцы сразу «разучились говорить по-русски, а гетман запретил формирование добровольной армии из русских офицеров». Петлюра сыграл на мужицких инстинктах собственности и самостийности и пошел войной на Киев (стихия, противостоящая культуре). Русское офицерство оказалось преданным Главным командованием России, присягавшим на верность императору. В Город стекается разнородная шушера, убежавшая от большевиков, и вносит в него разврат: открылись лавки, паштетные, рестораны, ночные притоны. И в этом крикливом, судорожном мире разворачивается драма. Завязкой основного действия можно считать два «явления» в доме Турбиных: ночью пришел замерзший, полумертвый, кишащий вшами Мышлаевский, рассказавший об ужасах окопной жизни на подступах к Городу и предательстве штаба. В ту же ночь объявился и муж Елены, Тальберг, чтобы, переодевшись, трусливо покинуть жену и Дом, предать честь русского офицера и сбежать в салон-вагоне на Дон через Румынию и Крым к Деникину. Ключевой проблемой романа станет отношение героев к России. Булгаков оправдывает тех, кто был частью единой нации и воевал за идеалы офицерской чести, выступал против разрушения Отечества. Он дает понять читателю, что в братоубийственной войне нет правых и виноватых, все несут ответственность за кровь брата. Писатель объединил понятием «белая гвардия» тех, кто защитил честь русского офицера и человека, и изменил наши представления о тех, кого до недавнего времени зло и уничижительно именовали «белогвардейцами», «контрой». Булгаков написал не исторический роман, а социально-психологическое полотно с выходом в философскую проблематику: что есть Отечество, Бог, человек, жизнь, подвиг, добро, истина. За драматической кульминацией следует развитие действия, очень важное для сюжета в целом: оправятся ли герои от потрясения; сохранится ли Дом на Алексеевском спуске? Алексей Турбин, убегавший от петлюровца, получил ранение и, оказавшись в родном доме, долго пребывал в состоянии пограничном, в галлюцинациях или теряя память. Но не физический недуг «добивал» Алексея, а нравственный: «Неприятно... ох, неприятно... напрасно я застрелил его... Я, конечно, беру вину на себя... я убийца!» (вспомним героев Толстого, тоже берущих вину на себя). Мучило и другое: «Был мир, и вот этот мир убит». Не о жизни, остался жив, а о мире думает Турбин, ибо турбинская порода всегда несла в себе соборное сознание. Что будет после конца Петлюры? Придут красные... Мысль остается незаконченной. Дом Турбиных выдержал испытания, посланные революцией, и тому свидетельство – непопранные идеалы Добра и Красоты, Чести и Долга в их душах. Судьба посылает им Лариосика из Житомира, милого, доброго, незащищенного большого младенца, и Дом их становится его Домом. Примет ли он то новое, что называлось бронепоездом «Пролетарий» с истомившимися от ратного труда часовыми? Примет, потому что они тоже братья, они не виноваты. Красный часовой тоже видел в полудреме «непонятного всадника в кольчуге» – Жилина из сна Алексея, для него, односельчанина из деревни Малые Чугуры, интеллигент Турбин в 1916-м перевязывал рану Жилину как брату и через него же, по мысли автора, уже «побратался» с часовым с красного «Пролетария». Все – белые и красные – братья, и в войне все оказались виноваты друг перед другом. И голубоглазый библиотекарь Русаков (в конце романа) как бы от автора произносит слова только что прочитанного Евангелия: «...И увидел я новое небо и новую землю, ибо прежнее небо и прежняя земля миновали...»; «Мир становился в душе, и в мире он дошел до слов:...слезу с очей, и смерти не будет, уже ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет, ибо прежнее прошло... «Торжественны последние слова романа, выразившего нестерпимую муку писателя – свидетеля революции и по-своему «отпевшего» всех – и белых и красных.«Последняя ночь расцвела. Во второй половине ее вся тяжелая синева - занавес Бога, облекающий мир, покрылась звездами. Похоже, было, что в неизмеримой высоте за этим синим пологом у царских врат служили всенощную. Над Днепром с грешной и окровавленной и снежной земли поднимался в черную, мрачную высь полночный крест Владимира»

Повесть М. Булгакова «Собачье сердце» объединяет в себе три жанрово-художественных формы: фантастика, социальная антиутопия и сатирический памфлет.

Сложнейшая операция, произведенная профессором Преображенским, ее ошеломляющие результаты – это, конечно, фантастика. Но для Булгакова она послужила лишь сюжетной основой для раскрытия социальных проблем. «Очеловеченный» бродячий пес Шарик, ставший Полиграфом Полиграфовичем Шариковым, фактически «оживил» в себе того человека, мозг которого послужил донорским материалом при операции. От пьяницы и хулигана Клима Чугункина Шариков унаследовал и сознание своего «пролетарского» происхождения со всеми соответствующими социальными правами, и полную бездуховность. Возникает проблема воспитания этого существа. Филипп Филиппович – человек высокой культуры, строгих нравственных правил. Возникает конфликт этого высокообразованного интеллигента с представителем новой жизни – Щвондером. Абсурдность убогих понятий представителей новой власти особенно ярко выражается в монологе Преображенского, в котором подытоживаются основные принципы социалистического образа жизни: «В спальне принимать пищу... в смотровой читать, в приемной одеваться, оперировать в комнате прислуги, а в столовой осматривать...» Конфликт Преображенского и Швондера вступает в свою высшую фазу, когда речь заходит о проживании в квартире профессора «нового» человека – Шарикова. Мелкие бытовые штрихи воссоздают ту обстановку, в которой будет осуществляться воспитание человекообразного существа. На природную основу Шарикова наложилось влияние Швондера. Его воспитание оказалось намного результативнее, чем наивное желание профессора и его ассистента как-то облагородить созданное ими чудовище. Именно недоразвитое умственное и нравственное чувство простого народа, который «был ничем и стал всем», является, по глубокому убеждению профессора, источником той разрухи, которая царит вокруг. «Но я спрашиваю: почему, когда началась вся эта история, все стали ходить в грязных калошах и валенках по мраморной лестнице?» Принципы социализма настолько близки звериной сущности Шарикова и его качествам, унаследованным от донора, что он довольно быстро находит свое место в советской стране.

Сам «новый» социально-бытовой миропорядок изображается в стиле сатирического памфлета. Булгаков использует прием гротеска (поведение Шарикова, образы членов домкома), комической буффонады (сцена ловли кота). При всей невероятности, фантастичности повести, она отличается удивительным правдоподобием. Это не только узнаваемые конкретные приметы времени. Это – сам городской пейзаж, место действия: Обуховский переулок, дом, квартира, её быт, облик и поведение персонажей и т. п. В результате нереальная история с Шариковым воспринимается читателем вполне реально.

Роман «Мастер и Маргарита» – вершинное произведение М. А. Булгакова, над которым он работал с 1928 года до конца жизни. Сначала Булгаков назвал его «Инженер с копытом», но в 1937 году он дает книге новое название – «Мастер и Маргарита». Роман этот – творение необыкновенное, исторически и психологически достоверная книга о том времени. Это соединение сатиры Гоголя и поэзии Данте, сплав высокого и низкого, смешного и лирического. В романе царят счастливая свобода творческой фантазии и одновременно строгость композиционного замысла. Основа сюжета романа – противопоставление истинной свободы и несвободы во всех ее проявлениях. Сатана правит бал, а вдохновенный Мастер, современник Булгакова, пишет свой бессмертный роман. Там прокуратор Иудеи отправляет на казнь мессию, а рядом, суетясь, подличают, приспосабливаются, предательствуют вполне земные граждане, населяющие Садовые и Бронные улицы 20—30-х годов нашего века. Смех и печаль, радость и боль перемешаны воедино, как в жизни, но в той высокой степени концентрации, которая доступна лишь литературе. «Мастер и Маргарита» – лирико-философская поэма в прозе о любви и нравственном долге, о бесчеловечности зла, об истинном творчестве.

2. Несмотря на комизм и сатиру, это роман философский, в котором одной из главных тем является тема выбора. Эта тема позволяет раскрыть многие философские вопросы, показать на конкретных примерах их решение. Выбор – это тот стержень, на котором держится весь роман. Любой герой проходит через возможность выбирать. Но у всех героев разные мотивы выбора. Одни делают выбор после долгих раздумий, другие – не раздумывая и не могут переложить ответственность за свои поступки на кого-нибудь другого. В основе выбора Мастера и Понтия Пилата лежат их отрицательные человеческие качества; они приносят страдания не только себе, но и другим людям. Оба героя выбирают сторону зла. Пилат оказался перед трагической дилеммой: выполнить долг, заглушив в себе пробудившуюся совесть, или поступить по совести, но потерять власть, богатство, а может быть, и жизнь. Его мучительные раздумья приводят к тому, что прокуратор делает выбор в пользу долга, пренебрегая той истиной, которую несет Иешуа. За это высшие силы обрекают его на вечные муки: он обретает славу предателя. Мастером также движут малодушие и слабость, неверие в любовь Маргариты. Он притворяется сумасшедшим и добровольно приходит в психиатрическую больницу. Мотивом к такому поступку послужил провал романа о Пилате. Сжигая рукопись. Мастер отрекается не только от своего творения, но и от любви, от жизни, от самого себя. Думая, что его выбор наилучший и для Маргариты, он невольно обрекает ее на страдание. Вместо того чтобы бороться, он убегает от жизни. И несмотря на то что и Пилат и Мастер принимают сторону зла, один творит его сознательно, от страха, а другой – бессознательно, из-за слабости. Но не всегда герои выбирают зло, руководствуясь отрицательными качествами или эмоциями. Пример этому – Маргарита. Она сознательно стала ведьмой, чтобы вернуть Мастера. У Маргариты нет веры, но веру ей заменяет сильная любовь. Любовь служит ей опорой в ее решении. И ее выбор верен потому, что он не приносит горя и страдания.

3. Только один герой романа выбирает не зло, а добро. Это Иешуа Га-Ноцри. Его единственное предназначение в книге – высказать ту идею, которая будет подвергаться в дальнейшем всяческим испытаниям, идею, данную ему свыше: все люди добры, поэтому настанет время, когда «человек перейдет в царство истины и справедливости, где вообще не будет надобна никакая власть». Иешуа не просто выбирает добро, но и сам является носителем добра. Даже ради спасения своей жизни он не отрекается от своих убеждений. Он догадывается, что его казнят, но все равно не пытается солгать или что-то скрыть, так как для него говорить правду «легко и приятно». Можно сказать, что только Иешуа и Маргарита сделали действительно правильный выбор; только они способны полностью нести ответственность за свои действия.

4. Тему выбора и ответственности за свой выбор Булгаков развивает и в «московских» главах романа. Воланд и его свита (Азазелло, Коровьев, Бегемот, Гелла) являются своего рода карающим мечом правосудия, обличающим и называющим разные проявления зла. Воланд прибывает со своеобразной ревизией в страну, которая объявлена страной победившего добра, счастья. И на поверку оказывается, что люди какими были, такими и остались. На представлении в варьете Воланд испытывает людей, а люди просто кидаются на деньги и вещи. Люди сами сделали этот выбор. И многие из них оказываются справедливо наказанными, когда у них исчезает одежда, а червонцы превращаются в наклейки от нарзана. Выбор человека – это внутренняя борьба между добром и злом. Свой выбор человек делает сам: кем быть, каким быть и на чьей стороне. В любом случае у человека есть внутренний неумолимый судья – совесть. Людей, у кого совесть нечиста, кто виноват и не хочет признавать это, карает Воланд со свитой. Но наказывает он не всех, а лишь тех, кто это заслужил. Воланд возвращает Мастеру его роман о Понтии Пилате, который он сжег в приступе страха и малодушия. Атеист и догматик Берлиоз погибает, а верящие в силу любви и слова Кант, Пушкин, Достоевский, Мастер и Маргарита переносятся в высшую реальность, ибо «рукописи не горят», творения человеческого духа нетленны.

Истинное понимание «московских» глав романа невозможно без глубокого проникновения в историю Иешуа. История Иешуа и Понтия Пилата, воссозданная в книге Мастера, утверждает мысль о том, что противоборство добра со злом – вечно, оно кроется в самих обстоятельствах жизни, в душе человека, способной на возвышенные порывы и порабощенной ложными, преходящими интересами сегодняшнего дня.

5. Булгаковская версия библейских событий чрезвычайно оригинальна. Автор изобразил не смерть и воскресение сына Божьего, а гибель безвестного странника, объявленного к тому же преступником. Да, Иешуа был преступником в том смысле, что он преступил казавшиеся незыблемыми законы этого мира – и обрел бессмертие.

Эти два временных и пространственных пласта связывает между собой и другое грандиозное явление – гроза и тьма, силы природы, охватывающие землю в момент «мировых катастроф», когда Иешуа покидает Ершалаим, а Мастер со своей спутницей – Москву. Каждый читатель романа, закрывая последнюю страницу, задается вопросом о том, так ли уж однозначно определен конец всякой жизни, неизбежна ли смерть духовная и как ее можно избежать.

8. Творческий путь А. М. Горького

Молодость Горького. Воры и убийцы окружали его колыбель, и не их вина, если он не пошел их путем. Крест, как орудие убийства, – с этой Голгофой познакомился Горький, когда ему еще не было восьми лет. Горький еще в детстве снискивал себе воровством пропитание. Нет, не похоже «Детство» Горького на «Детство» Толстого. Строптивость была главной чертой Горького. Он чуть не с колыбели буян. В битве – счастье. Он защитник обиженных. Его девиз – противление злу. Не желает ни прощать, ни примиряться.

Хотя в «Детстве» изображается столько убийств и мерзостей, это, в сущности, веселая книга. Горький впоследствии верит уже не в бунтаря, но в работника. Доработается человечество до счастья. Работой спасется мир. Что бы ты ни создавал для себя, ты создаешь для меня и для всех. В своей статье «Две души» Горький клеймит восточную азиатскую душу за то, что ей чуждо счастье строительства и творчества, и какие он расточает хвалы западной европейской душе за то, что она – душа-хлопотунья, душа-созидательница. Самому участвовать в этой работе – для Горького незабываемая радость. Горький первый из русский писателей так религиозно уверовал в труд. До него лишь поэзия неделания была в наших книгах и душах. Он единственный художник в России, раньше всех обрадовался при мысли о том, что человечество многомиллионной артелью перестраивает свое пекло в рай. Горький не богоискатель, не правдоискатель, он только искатель счастья. Жалко людей: люди живут плохо; надо, чтобы они жили лучше, – такое единственный незамысловатый мотив всех рассказов, романов, стихотворений и пьес Горького. Прежде Горький был писатель безжалостный. Но перед революцией он стал проповедовать жалость. Его герои жалеют весь мир. В простонародьи это очень редкое чувство – сострадание к миру, ко всему человечеству; жалость простолюдина конкретна; к тому или к этому сострадающему – страдающему сейчас, у него перед глазами. Но герои Горького повторяют один за другим, что им жалко всех, всю вселенную.

Все творчество Горького питается этим вдруг, этой внезапной экстатической жалостью. Горький требует, чтобы мы были жалостливы, так как ему кажется, что в жестоких условиях мучительной русской жизни жалость необходима, как воздух. Горький только и твердит в своих книгах, что нужно ломать эту дурацки-жестокую жизнь и устроить себе новую, помягче. Это чувство и сделало Горького задолго до революции – революционным писателем, потому что всякая революция есть воплощение этого чувства. Он знает: человек – это боль, которую надо утишить. Род человеческий болен, весь в язвах и струпьях, – нужно вылечить людей. Все люди – красавцы, таланты, святые, и, если бы уничтожить нарывы и прыщи, покрывающие атлетическое тело народа, вы увидели бы, как оно дивно и прекрасно. Все мировоззрение Горького держится на этом единственном догмате. Многократно изображая Россию, как некую огромную больницу, Горький чувствует себя в этой больнице врачом или, скажем скромнее, фельдшером, и прописывает больным разные лекарства. Каждая его книга – рецепт: как вылечить русский людей от русских болячек. Для него нет неизлечимых болезней, он доктор-оптимист: Все отлично, вы выздоровеете, только глотайте пилюли, которые он вам прописал. Отсюда всегдашний мажорный, утешительный тон его книг. Горький в своей статье заявил, что русская душа больна жестокостью, что наш быт палачески-свиреп. Эти заявления казались бредовой клеветой, но повесть Горького подкрепляет их фактами. «Люди, брат, могут с ума свести, могут! Мучители! Они злее клопов!» По-азиатски свирепы эти лютые русские люди, о которых принято стихами и прозой твердить, как о кротчайших смиренниках. И самое страшно – то, что эти люди действительно добры, действительно жалостливы и любвеобильны. Но в чем же кроме песен сказалась их жалостливость? Вот главная болезнь России, открытая Горьким: жестокость. Никто из русских писателей до сих пор этой болезни не замечал. Россию лечили от всяких болезней, только не от этой. Диагноз Горького изумил и обидел всех, даже иностранцев. Горький открыл в наших душах и другую азиатскую болезнь – рабью покорность судьбе, дряблое непротивление року. Ничто не уродует человека так страшно, как терпение. Терпение – это добродетель скота. Азия в нашей крови,

Азия в нашем быту – вот единственная наша болезнь, породившая все остальные. Все, что ему в теперешней России отвратительно, оказывается у него азиатское. Да, мы лирики, таланты, артисты, песни поем удивительные, о Боге говорим виртуозно, но в нашем житейском быту почему же все так сумасшедшее бессмысленно? Горькому не надоело доказывать в десятках рассказов, статей, повестей, из году в год, что, если мы пьяницы, то в этом виновата Азия, если мы лентяи, виновата она же; если мы странники, лишние люди, Обломовы, Онегины, Рудины, опять-таки виновата она; если мы скопцы, изуверы – за все отвечает Азия! И, конечно, если наша болезнь – Азия, то наше универсальное лекарство – Европа. «Утешеньишко людишкам» только там. Итальянские сказки. Стыдись же, Восток! Подражай же, Восток! Вот какая на Западе уютная, нешершавая жизнь! Мысли Горького всегда знают только черную и белую краски, разделяют весь мир пополам. В этом их главная сила. У хозяйственной, деловитой Руси еще не было поэта. Эпоха практики, индустрии, техники, внешней цивилизации, всякой неметафизической житейщины, всяческого накопления чисто физических благ, – Горький есть ее пророк и предтеча. Все это Азия, – вдохновенно отстаивающая свои права на болячки, на вонь, на помои, во имя широкости русской души, которой будто бы мало хрустальных дворцов, которая жаждет чего-то зазвездного и сытостью насытиться не может. Против этого буддийского соблазна и была направлена в последние предреволюционные годы беллетристическая публицистика Горького.

О неспособности Горького к философии. «Слишком разнузданное воображение». Он оказался непригодным к наукам, имеющим дело с абстракциями. Его творчество инстинктивно. Его сила – в богатом, неукротимом цветении образов. Распределять их по рубрикам, подчинять их системе – ему не под силу. Тем поразительнее проявляемая им в течение всей его жизни упрямая воля к подчинению своих поэтических сил чисто логическим формулам. Нет, кажется, второго такого писателя, у которого творчество было бы в таком разладе с сознанием. В каждой его книге две души – одна подлинная, другая – придуманная. Сам Горький приводит нам прекрасный пример такого раздвоения личности в своей книге о Льве Толстом. Книга эта вышла в 1919 году. Эти воспоминания самое смелое, правдивое, поэтичное, нежное, что сказано до сих пор о Толстом. Эта книга научает любить человека. Все жестокие и злые слова, которые есть в этой книге, относятся к толстовству Толстого. Боготворя Толстого, Горький ненавидит толстовство. Оно кажется ему фальшивым, надуманным и враждебным. И сам он тоже человек двойной, – рядом с его живописью вся его проповедь тоже кажется надуманной фальшью, и в нем, как и в Толстом, две души, одна – тайная, другая – для всех, и одна отрицает другую.

Горький не любит или не умеет слишком долго останавливаться на каком-нибудь одном человеке. Ему нужна пестрая вереница людей. Он моменталист-портретист: изобразить во мгновение ока чье-нибудь мелькнувшее лицо удается ему превосходно. Это его специальность. Но изобразит – и готово. Через несколько строк – долой. Проходи, не задерживай. Закружившись в этой ярмарочной сутолоке, Горький чувствует себя как дома, тут ему легко и уютно, он забывает все свои угрюмые мысли об азиатской дрянности русских людей и говорит свое благодушное широкое слово: «Прощается вам, людишки, земная тварь, все прощается, живите бойко». Это в Горьком важнее всего, это пробивается в нем сквозь все его теории и догматы. Оттого-то, когда он пишет об этом, он становится отличным художником. Умиленная, хмельная любовь к русской – пусть и безобразной – Азии живет в нем вопреки его теориям, и часто, когда он хочет осудить азиатчину, он против воли благословляет ее. Его живопись бунтует против его публицистики. Его краски изменяют его мыслям. Не замечательно ли, что Горький, такой ярый поклонник Европы, проповедник западной культуры, не умеет написать ни строки из быта образованных, культурных людей! Его рассказы об Италии напыщенны и вялы. Стоит в его произведениях – хотя бы случайно – появиться образованным людям и заговорить культурным языком, – его творческая, поэтическая энергия падает. Ибо вся его сила – в простонародном (азиатском!) языке, пестром, раззолоченном, цветистом, обильно украшенном архаическими и церковными речениями. Все истоки его творчества – Азия; все, что в нем прекрасно, – от Азии. Его склонность к унылой тоске, внезапно переходящей в лихое веселье, его экстазы жалости, его песни, его прибауточный, волжский, нарядный язык, все самое пленительное в нем – чуждо той буднично-трезвой Европе, к которой он так ревностно стремится приобщить и нас и себя. И сказать ли? – даже его любовь к Европе есть несомненно любовь азиата. Чуть он начинает писать о культуре, о культурном строительстве, он становится неузнаваемо слаб. Самое худшее изо всего, что написано им, есть его «Несвоевременные мысли» – книжка, вышедшая в годы войны и составленная из газетных фельетонов. Нам следует, мы должны. И все это так уныло, монотонно и скучно, что при самой нежной любви к его творчеству, нет сил дочитать до конца. Где ни откроешь – серо. Ни одной горячей, или нежной, или вдохновенной страницы. Его идеологии отмирают одна за другой, а образы остаются незыблемы. В этом, по-моему, самое главное. Детство. Публицистическая роль этой книги – обличить «свинцовые мерзости» нашего жестокого азиатского быта. Свинцовых мерзостей нагромождено множество, но наперекор всем несчастьям в этой книге бабушка говорит: «Хорошо все у Бога и на небе и на земле». И эти слова вполне выражают те чувства, которые, против воли писателя, навевает эта повесть на нас. Такое толстовское непротивление злу Горькому, как публицисту, омерзительно; но, как художнику, оно мило и близко ему. Народные массы, по Горькому, тупы. Только интеллигенция, слепо любя эти массы, может дать им свет и свободу. Несмотря на то, что сам Горький уже больше 35 лет живет интеллигентской жизнью – среди книг, журналов, музеев, картин, образованнейших русских людей – и за границей и дома, – он все же, повторяю, внутренне, всем творчеством, всем своим подлинным я так и не умеет прилепиться к обожаемой им интеллигенции. Весь художественный аппарат Горького приспособлен исключительно для изображения дикой, некультурной России. В этой области он – уверенный мастер. Но для того, чтобы изобразить интеллигента, в его аппарате не хватает каких-то зубцов. Поскольку он интеллигент – он бездарен, поскольку он неинтеллигент, он – огромный талант. Тем патетичнее его любовь к интеллигенции.

Рядом с деревней – город кажется Горькому средоточием красоты и силы. Но как художник, Горький говорит иное. Он, поэт моря и степи, поэт большой дороги, всю жизнь изображал город, как гроб. Очутившись в 1906 году в Нью-Йорке, он проклял его небоскребы, его трамваи, мосты, его биржу, его рынки и лавки – и гул железа, и вой электричества, и шум работ – то есть именно все то, что делает город – городом. Нью-Йорк ненавистен ему не потому, что это Нью-Йорк, а потому что это наивысшее воплощение города. Очутившись среди небоскребов, Горький по-деревенски, по-русски затосковал о поле, о луне, о тихом воздухе. Это было в нем подлинное. Не только Нью-Йорк, но всякий город органически враждебен ему. Сам Горький во всем своем творчестве – между деревней и городом. От деревни отстал, к городу не пристал, – ни к какому месту неприкаянный, не мещанин, не мужик. Оттого-то он так любит бродяг и шатунов, оторванных от определенного быта, чуждых и деревне и городу. Оттого-то у него вед души. Все его инстинкты, бессознательные тяготения, симпатии, вкусы принадлежат одному миру, все его сознание – другому. Оттого-то Горький-публицист так не похож на Горького-художника. Сам он ни к чему не прилеплен. Оттолкнулся от Азии, но европейцем не сделался.

Иллюстрация: воспоминания о Льве Толстом. Горький всячески противится обаянию Толстого и говорит о нем жестокие слова. Но как поэт, как внук Акулины Ивановны, он любит его нежно и набожно и по-детски льнет к нему всей своей очень русской, очень азиатской душой. Отсюда та очаровательная двойственность, которой проникнуты его записки: и осуждая Толстого, он восхищается им, и, отталкивая, – тянется к нему. Он уверяет себя, что Толстой ему чужд е пишет о нем, как о самом родном, и чувствует себя без него сиротой.

Горький поступил в подмастерья к Лескову и Бунину – и многому у них научился. Бунин научил его суровой экономии поэтических средств, а Лесков внушил ему пристрастие к нарядному русскому слову. Горький впервые стал относиться к своему творчеству, как к мастерству. Единственное, что смущает меня в его последних произведениях, это – огромное число персонажей. Вначале такое многолюдство возбуждает и радует, но вскоре начинает раздражать. Каждого из этих людишек Горький изображает по-гоголевски: две-три черты и готово! И дело не в том, что этих людей слишком много, а в том, что они ничем не связаны между собою – движутся в порядке живой очереди, почти не соприкасаясь друг с другом. Судьбы их не сплетены в один узел. В повестях и романах Горького нет никакой центральной главной фабулы, которая подчинила бы себе всех этих людей и людишек. Событие идет за событием и каждое проходит бесследно: вы можете читать книгу с начала, с середины, с конца, это все равно, в ее фабуле нет ни развития, ни роста. В этом величайшая слабость Горького. Для него все герои – посторонние. Полюбуется, посмотрит, и – дальше. Он проповедует жалость, но сам жалеет мимоходом: пожалеет, приласкает – и дальше! На длительную любовь он неспособен. Вследствие этого неумения всмотреться в человека до конца, он, при всех своих художественных силах, так и не создал ни одного характера, ни одного типа. Странно, что Горький, певец Человека, только и умеет создать, что забываемые тени прохожих, которые исчезают, как сон. Изобразить человека Горький может отлично, а чтобы человек жил перед нами, чтобы мы ощущали его жизнь своею – для этого ему не хватает души. Нарисованы люди отлично, но только нарисованы, а душевная их жизнь лишь бегло намечена. Оттого я и назвал Горького панорамистом. Не картины он создает, а только панорамы. Душевного внимания к тому или иному человеку у Горького хватает лишь на короткий рассказ. Оттого его короткие рассказы лучше его повестей и романов. Все попытки Горького изобразить динамику души неизбежно кончаются крахом. Горький изображает лишь статику душ. Душа блеснула на минуту – и погасла. Мы полюбили ее – и забыли. Горькому вечно нужен какой-то новый объект для любви, со старыми ему нечего делать. Вечный прохожий без долгих привязанностей. Любить для него значит любоваться. Стоит ему только забыть о том, что он – доктор, судья, моралист, призванный исцелять Россию от скорбей и пороков, он обретает неотразимую власть над сердцами, ибо под всеми личинами в нем таится ненасытный жизнелюбец, который по секрету от себя самого любит жизнь раньше смысла ее. В «Ералаше» Горький отпускает все грехи своей милой и грешной Азии. Внушает нам, что Азия прекрасна. Жизнь может быть вздором, жестокостью, но и тогда она будет благословенна. Такова была бы проповедь Горького, если бы ее не заглушала проповедь его двойника. (1924)

Ранняя биография Горького замечательно описана в автобиографической трилогии «Детство», «В людях», «Мои университеты». Максим Горький (настоящее имя Алексей Максимович Пешков) родился 14-16 марта 1868 года в Нижнем Новгороде. Его отец Максим Савватиевич, мастер краснодеревец, умер от холеры. Мать, Варвара Васильевна Каширина умерла от чахотки. Детство Горького прошло в доме деда, Василия Васильевича Каширина. Он учил мальчика читать по Псалтири и Часослову, а бабушка приобщала к народным песням и сказкам, заменила мать. Горький не получил настоящего образования, закончив только ремесленное училище Кунавинской слободы Нижнего Новгорода. Жажда знаний утолялась самостоятельно, он принадлежал к типу русских самоучек. В 1889-1890 гг. он знакомится с Короленко и приносит ему на суд свою поэму «Песнь старого дуба». Короленко ее жестко критикует. «Мы в мир пришли, чтобы не соглашаться» (строки из его сожженной первой поэмы «Песнь старого дуба»). Книжное, незаметно заслоняя жизнь, постепенно становилось мерилом его отношений к людям и как бы пожирало в нем чувство единства со средой, в которой он жил. В 1892 году в газете «Кавказ» напечатан рассказ «Макар Чудра» с подписью М. Горький. В августе 1894 года по совету Короленко Горький пишет для журнала «Русское богатство» рассказ «Челкаш». В 1895 году печатается «Старуха Изергиль». Ранние произведения Горького романтические. Многих возмущал тот факт, что автор заставлял своих героев говорить несвойственным им языком. (Замечание Л.Н.) В 90 гг. отношение Горького к различным общественным и эстетическим течениям еще не определилось. «Я вижу, что никуда не принадлежу пока, ни к одной из наших «партий». Рад этому, ибо это – свобода. А человеку очень нужна свобода, и в свободе думать по-своему он нуждается больше, чем в свободе передвижения». Книга «Очерки и рассказы» вышла в 1898. Посылает Чехову, знакомится с ним. Суть рассказов: правым оказывается сильнейший, потому что он больше требует от жизни, а виноват слабый, потому что он постоять за себя не умеет. Его герои люди действия, а не размышления. Самая символическая вещь молодого Горького – «Песнь о Соколе» с рефреном: «Безумству храбрых поем мы песню!» А заканчивается грустно. В 1900 году 13 января знакомится с Львом Толстым. В пьесе «На дне» (первая постановка в МХТ 18 декабря 1902) возникает спор между бунтарем Сатиным и Лукой, пытающимися примирить человеческое и божественное. Это драма идей. Автор изображает пустоту, в которую постепенно падает человечество. Каждый персонаж носит какую-нибудь маску. Он пытается спрятать свою внутреннюю пустоту за воспоминаниями прошлого. Пока есть прошлое, есть и видимость человека. В пьесе развиваются параллельно два действия. Первое на сцене. А второе – это обнажение масок, выявление сущности Человека. Кульминация – встреча Луки и Сатина. Лука жалеет человека и тешит его мечтой. Сатина «ложь» Луки не устраивает. Горький выделяет две правды: правду-истину и правду-мечту. Они изначально враждебны. «Фома Гордеев». Был задуман как титан, сокрушающий несправедливость жизни. Он должен бы найти своего Бога, который, как считал писатель, есть часть сердца и разума Человека. Такая позиция восходит к ветхозаветной традиции: к книге Иова. «Любимая книга моя – книга Иова, – писал Горький Розанову в 1912 году, – всегда читаю ее с величайшим волнением, а особенно 40 главу, где Бог поучает человека, как ему быть богоравным, и как спокойно встать рядом с Богом». Но Горький понял, что Фоме не под силу выполнить возложенную на него задачу. «Мать». Далее Горький пришел к идее коллективного разума. Торжество его он нашел в идее социализма. Замечание Т. Манна, что творческая эволюция Горького есть нечто, подобное мосту между Ницше и социализмом. Социализм Горького был тесно связан с его романтической философией Человека. Новый этап – повесть «Мать». Бог – это коллектив, или – шире – народ, проникнутые разумной волей и верой в дальнее торжество Человека. В повести мать возникает тема «истинного христианства». Эти романы, а также романы «Городок Окуров» (1910), «Жизнь Матвея Кожемякина» (1911) ставят перед собой задачу показать широкие картины русской провинциальной жизни, ее бессмысленной жестокости, грязи и тьмы, в которой просветы возникают только благодаря усилиям отдельных людей познать «смысл жизни», вырваться из омута провинциального застоя. Фома Гордеев испорчен отсутствием архитектуры и бесконечными разговорами. После поражения русской революции 1905-1907 гг. главной темой горьковского творчества становится тема России. В творчестве Горького этого периода особую роль играет влияние Лескова. Национальный элемент в прозе писателя на это время становится важнее всечеловеческого. Тема России заботит его больше темы Человека. Но в целом идеология творчества остается прежней: русские характеры волнуют горького не только и не столько сами по себе, но как выражение одной из граней всечеловеческого единства. Как большинство писателей своего времени, Горький с восторгом отнесся к февральской революции и настороженно к октябрьской. Свое неприятие революционного террора он выразил в цикле статей, позже связанных воедино и названных «Несвоевременные мысли». Несвоевр. мысли. «О революции». Революция все углубляется во славу людей, производящих опыт над живым телом рабочего народа. Рабочие пишут: боюсь, недалек тот день, когда массы разочаруются в лучше будущем, навсегда потеряют веру в социализм. Я думаю это будет. Ибо большевизм не осуществит всех чаяний некультурных масс, и я не знаю, что нам делать. «Пролетариат победил!» Радоваться мне нечему, пролетариат ничего и никого не победил. Идеи не побеждают приемами физического насилия. Победители обычно великодушны и справедливы, а пролетариат не великодушен и не справедлив. Во всей стране идет междоусобная бойня. Банки захватили? Хорошо это, если бы в банках лежал хлеб, которым можно досыта накормить детей. Но хлеба в банках нет, и дети голодают. Но всего больше меня поражает и пугает то, что революция не несет в себе признаков духовного возрождения человека, не делает людей честнее, не повышает их самооценки, моральной оценки их труда. Человек оценивается так же дешево, как и раньше. Навыки старого быта не исчезают. Новое начальство также грубо, как старое, только еще менее внешне благовоспитанно. Это плохой признак: совершилось только перемещение физической силы, но это перемещение не ускоряет роста сил духовных. Нет яда более подлого, чем власть над людьми, мы должны помнить это. О судах и самосуде. Уничтожив именем пролетариата старые суды, г.г. народные комиссары этим самым укрепили в сознании улицы ее право на самосуд – звериное право. И раньше наша улица любила бить. Нигде человека не бьют так часто, как на Руси. И вот теперь этим людям, воспитанным истязаниями, как бы дано право свободно истязать друг друга. Они пользуются этим правом с явным сладострастием, с невероятной жестокостью. Самое страшное и подлое в том, что растет жестокость улицы, а вина за это будет возложена на голову рабочего класса. Я не знаю, что можно предпринять. Но что-то решительное нужно. Сознательный рабочий должен с особенной силой бороться против самосуда улицы над людьми. О поэте. «Я понимаю культуру как всякое стеснение человека. Поэт должен беречь себя, никому не поддаваться, а черпать вдохновение из своей души. Для поэта всякое чужое – вредно, он должен жить только своим. Учиться, – значит быть как все? Не гожусь я для этого, я хочу жить сам по себе. Я как-нибудь сам добьюсь». Через 5 лет он приткнется к сытному делу и будет делать его неглупо, не очень охотно, будет жить с великой обидой на людей вообще и с презрением ко всем. Ощущение жизни у нас становится острее, а понимание ее смысла и целей – тупеет. Отсюда вытекает необходимость культурно-просветительской работы. Воспоминания Горького «Лев Толстой» впервые частично напечатаны в газете «Жизнь искусства» в 1919 году. Затем полный текст отдельной книгой в 1923 году. Работа над очерком была необычной для Горького. Воспоминания составлялись из отдельных кусочков, записанных на листах бумаги. По мнению некоторых мемуаристов, цельного текста «Льва Толстого» не существовало. Шкловский считал очерк одной из лучших книг М. Горького. Говорил: книга из отдельных кусочков, сделана крепко. Воспоминания о Толстом вызвали широкий резонанс в России и на Западе. Крупнейшие европейские писатели (Т. Манн, Р. Роллан, С. Цвейг, А. Камю) восхищались художественным мастерством, с каким сделан очерк. Этот очерк и «На дне» из всего творчества Горького наиболее читаемы в мире. *Мысль, которая чаще других точит его сердце, – мысль о Боге. Он говорит об этом меньше, чем хотел бы, но думает – всегда. Будучи Львом Толстым оскорбительно подчинить свою волю. *Он похож на бога, не на Саваофа или олимпийца, а на этакого русского бога, который сидит на кленовом престоле, под золотой липой, и хотя не очень величествен, но, может быть, хитрей всех других богов. *Чехова любит отечески, в этой любви чувствуется гордость создателя. *О свободе: в конечном смысле свобода – пустота, безграничие. Христос был свободен. Будда – тоже, и оба приняли на себя грехи мира, добровольно пошли в плен земной жизни. И дальше этого – никто не ушел, никто. Мы все ищем свободы от обязанностей к ближнему, тогда как чувствование именно этих обязанностей сделало нас людьми, и не будь этих чувствований – жили бы мы, как звери…свобода – это когда все и все согласны со мной, но тогда я не существую, потому что все мы ощущаем себя только в столкновениях, противоречиях. *Меньшинство нуждается в Боге потому, что все остальное у него есть, а большинство потому – что ничего не имеет. *Думаю, что он считает Христа наивным, достойным сожаления, и хотя – иногда – любуется им, но – едва ли любит. *Великие люди всегда страшно противоречивы. Это им прощается вместе со всякой другой глупостью. *Молчит он внушительно и умело, как настоящий отшельник мира сего. *О творчестве Горького: мужики говорят у вас очень умно. В жизни они говорят глупо, несуразно, – не сразу поймешь, что он хочет сказать. Это делается нарочно, – под глупостью слов у них всегда спрятано желание дать выговориться другому. Хороший мужик никогда сразу не покажет своего ума, это ему невыгодно. *В тетрадке дневника Толстого: Бог есть мое желание. Комментарий Горького: с Богом у него очень неопределенные отношения, но иногда они напоминают мне отношения «двух медведей в одной берлоге». *Соленое мужицкое слово произносил так просто, как будто не знал достойного, чтобы заменить его. И все подобные слова, исходя из его мохнатых уст, звучат просто, обыкновенно, теряя где-то свою солдатскую грубость и грязь. *Каждая мысль впивается в душу его, точно клещ; он или сразу отрывает ее, или же дает ей напиться крови вдоволь, и, назрев, она незаметно отпадает сама. *Больше всего он говорит о Боге, о мужике и о женщине. О литературе – редко и скудно, как будто литература чужое ему дело. К женщине он относится непримиримо враждебно и любит наказывать ее. *«Я знаю одно: душа хочет близости к Богу. А что такое – Бог? То, частица чего есть моя душа. Вот и все. Кто научился размышлять, тому трудно веровать, а жить в Боге можно только верой. Тертуллиан сказал: мысль есть зло. *В сущности – он не спрашивает, а допрашивает. Как собиратель редкостей, он берет только то, что не может нарушить гармонию его коллекции. Нет человека более достойного имени гения, более сложного, противор-го и во всем прекрасного, да, да, во всем. Но меня всегда отталкивало от него это упорное, деспотическое стремление превратить жизнь графа Льва Николаевича Толстого в «житие иже во святых отца нашего блаженного болярина Льва». Оно давно уже собирался «пострадать». Он хотел сделать проповедь свою неотразимой, заставить принять ее, заставить! Это всегда отбрасывало меня в сторону от него, ибо я не могу не чувствовать здесь попытки насилия надо мной. Он весьма расхваливал бессмертие по ту сторону жизни, но больше оно нравится ему – по эту сторону. Люди хотят жить, а он убеждает их: это – пустяки, земная наша жизнь! Российского человека очень просто убедить в этом: он – лентяй и ничего так не любит, как отдохнуть от безделья. Его (Л.Н.) непомерно разросшаяся личность – явление чудовищное, почти уродливое, есть в нем что-то от Святогора-богатыря, которого земля не держит. Он часто казался мне человеком непоколебимо – в глубинке души своей – равнодушным к людям. Он есть настолько выше, мощнее их, что они все кажутся ему подобными мошкам, а суета их – смешной и жалкой. Он слишком далеко ушел от них в некую пустыню и там, с величайшим напряжением всех сил духа своего, одиноко всматривается в самое главное – в смерть. Всю жизнь он боялся и ненавидел ее. Ему ли, Толстому, умирать? Почему бы природе не сделать исключения из закона своего и не дать одному из людей физическое бессмертие, – почему? Иногда казалось, что старый колдун этот играет со смертью, кокетничает с ней и старается как-то обмануть ее: я тебя не боюсь, я тебя люблю, я жду тебя. А сам остренькими глазками заглядывает: а какая ты? А что за тобой там, дальше? Совсем ты уничтожишь меня, или что-то останется жить? Он отдавал людям, как нищим, лишнее свое. Ему нравилось заставлять их, вообще – «заставлять» читать, гулять, есть только овощи, любить мужика и верить в непогрешимость рассудочно-религиозных домыслов Льва Николаевича Толстого. Вот пришли газеты, и уже ясно: у вас там начинают творить легенду. Жили-были лентяи да бездельники, а нажили – святого. И будут создавать как раз то, что он хотел, но чего не нужно, житие блаженного и святого. Несомненно, что евангелие Толстого легче приемлемо, ибо оно более «по недугу» русского народа. Я не хочу видеть Толстого святым; да пребудет грешником, близким сердцу насквозь грешного мира, навсегда близким сердцу каждого из нас. Это пошлость – жалеть людей таких, как он. Их следует беречь и лелеять. О Достоевском он говорил неохотно, натужно, что-то обходя, что-то преодолевая. «Он был человек буйной плоти. Рассердится – на лысине у него шишки вскакивают и ушами двигает. Чувствовал многое, а думал – плохо. В крови у него было что-то еврейское. Мнителен был, самолюбив, тяжел и несчастен. Странно, что его так много читают, не понимаю – почему! Ведь тяжело и бесполезно». Л.Н. не очень любил говорить о литературе, но живо интересовался личностью литератора. Неожиданно спросил меня, – точно ударил: «вы почему не веруете в Бога?» «Веры нет, Л.Н.» «Это неправда. Вы по натуре верующий, и без Бога вам нельзя. Не веруете вы из упрямства, от обиды: не так создан мир, как вам надо. Вот вы многое любите, а вера – это и есть усиленная любовь, надо полюбить еще больше – тогда любовь превратится в веру. Вы родились верующим, и нечего ломать себя». Раньше он почти никогда не говорил со мной на эту тему, и ее важность, неожиданность как-то смяла, опрокинула меня. Я молчал. Он сказал, грозя пальцем: «От этого – не отмолчитесь, нет!» С 1921 года Горький находился в вынужденной эмиграции. Там написаны рассказы 22-24 гг., повесть Дело Артамоновых. «Жизнь Клима Самгина». Над этой четырехтомной эпопеей Горький работал последние 11 лет жизни. А в этом произведении писатель вернулся ко многим идеям и образам предшествующего периода. Жизнь Клима Самгина показывает судьбы почти всех слоев русского дореволюционного общества на протяжении сорока лет. В центре внимания здесь – история пустой души (черновое название произведения) центрального персонажа эпопеи – Клима Самгина. Ходынка, Кровавое воскресенье, массовые демонстрации рабочих, – весь этот пестрый поток предреволюционной русской жизни показан таким образом, что возникает мысль о неизбежности социальных потрясений в России. Фигура Клима в центре, к ней стягиваются все связующие нити произведения. Горький впервые здесь затронул вопросы о роли и значении интеллигенции в истории своего народа. Рассказывая о замысле своего произведения, возникшем после первой русской революции, Горький заметил: «Этот тип индивидуалиста, человека непременно средних интеллектуальных способностей, лишенного каких-либо ярких качеств, проходит в литературе на протяжении всего 19 века. Мне хотелось изобразить в лице Самгина такого интеллигента, который проходит сквозь целый ряд настроений, ища для себя наиболее независимого места в жизни, где ему было бы удобно и материально, и внутренно». Главное в Самгине – самость. У него голова несколько приподнята вверх с чувством собственного достоинства, у него есть в чем-то – в воротничках, в галстуке, в прическе – нечто, претендующее на собственный стиль и как бы сдержанную артистичность. Фигура небольшая, невысокая, но как бы постоянно в обществе приподнятая желанием казаться выше. Речь не только сухая по форме, но и по звуку. Самгин действительно претендует на ведущее положение в обществе, на оригинальность, неповторимость, на лидерство. Он говорит об идеалах, но в эти идеалы не верит. Он зовет на борьбу, но сам бороться не собирается. На самом деле его цель – комфортное существование, и все. Знаменитый тезис его: «Человек – это система фраз». «Да был ли мальчик-то, может, мальчика-то и не было?» – этот рефрен не случайно сопровождает Самгина на всем протяжении произведения. Беспринципность наложила тяжелый отпечаток на его личность. Главное в книге – нравственные коллизии, а не политические. Заметки Горького из дневника. Эксперименты в области короткой художественной формы. В 1928 году Горький приезжал в Советский Союз, а в 1933 году вернулся в Советский Союз навсегда. В 1936 он умер, урна с его прахом замурована в Кремлевской стене.