70. И наоборот

Вам также не следует заранее предполагать, что вы известны тем людям, которые сидят перед вами в зале. Ширли Повичу, ведущему рубрики The Washington Post, лауреату многих премий и отцу работающей на телевидении Мори Пович, пришлось убедиться в этом на собственном опыте.

Ширли, ортодоксальный еврей и тем не менее один из известнейших людей Вашингтона, был приглашен выступить на собрании еврейской организации B'nai B'rith. Начал он с того, что, будучи евреем, заявил в аудитории, заполненной одними евреями, следующее:

— Я рад быть здесь сегодня вечером, поскольку так или иначе среди моих лучших друзей есть евреи…

Аудитория застыла в напряженном молчании, оскорбленная этим бестактным штампом. Ширли сразу же осознал причину: никто не объяснил слушателям, что он тоже еврей. И он поспешил добавить:

— …и в их числе все мои родственники.

На следующий день он рассказывал своим коллегам в Post:

— Это был миг божественного озарения. После этого я мог делать с ними что хотел.

71. Против шерсти

Иногда успеха можно добиться, сказав аудитории нечто такое, чего она никак не ожидает услышать.

Однажды я выступал перед аудиторией, состоящей из прокуроров и начальников полицейских подразделений. Все началось с того, что мне позвонил покойный Дик Герштейн, который много лет занимал в Майами должность городского прокурора, и сказал:

— Ларри, у меня большая проблема. У нас в городе одновременно проходят два больших съезда служащих правоохранительных органов — Ассоциации городских прокуроров и Международной ассоциации полицейских командиров. Оба съезда заканчиваются в один и тот же воскресный вечер, и решено отметить это событие общим ужином в «Фонтенбло».

— Ив чем же твоя проблема? — спросил я. Он ответил:

— Моя проблема в том, что мне нужно сгладить впечатление от речи оратора, который на этом ужине произнесет заключительное слово нашего съезда. Это Фрэнк Салливан, председатель комиссии по преступности штата Флорида, а он худший оратор в мире. Ты не сможешь выступить после него?

Я попытался возразить, сказав, что никто не знает, кто я такой. Но Дик на это ответил:

— Мне нужно, чтобы кто-нибудь разбудил собравшихся после того, как Салливан их усыпит. Не беспокойся, я тебя представлю в самом лучшем свете.

Придя на ужин, я обнаруживаю, что Дик не преувеличивал. Салливан что-то монотонно бубнит, и от всех его слайдов, таблиц и графиков нет никакого проку. От его выступления весь зал, все две тысячи присутствующих клонит в сон, в том числе и его собственную жену.

Я, впервые в жизни облачившийся в смокинг, сижу за первым столом и наблюдаю, как все эти прокуроры и полицейское начальство в мундирах клюют носом. Выступление Сал-ливана длится полчаса. Когда он заканчивает, все встают и собираются уходить.

Видя это, Дик впадает в панику. Он подскакивает к микрофону на трибуне в середине первого стола и поспешно заявляет:

— Прежде чем вы разойдетесь, послушайте моего хорошего друга Ларри Кинга.

Вот тебе и «в самом лучшем свете»!

Теперь паника охватывает уже меня. Публика никогда обо мне не слышала. Две тысячи людей только что выслушали самое бездарное публичное выступление в истории англоязычного мира, они устали и хотят поскорее отсюда смыться.

Я подхожу к микрофону и говорю нечто такое, чего никогда не сказал бы сегодня, когда преступность стала такой грозной проблемой, вызывающей всеобщую тревогу. Но это было тридцать лет назад. С большим чувством я произнес:

— Леди и джентльмены, я радиожурналист. Мы на радио придерживаемся принципа справедливости. Это называется «кодекс равного времени», и я всем сердцем убежден в правильности этого принципа. Мы только что слышали выступление Фрэнка Салливана против преступности. В соответствии с принципом справедливости я сейчас выступлю в защиту преступности.

Все замирают. Тишина такая, что слышно, как падает шерифская бляха. Внимание приковано ко мне, только теперь мне нужно придумать, что говорить дальше. И я спрашиваю:

— Кто из присутствующих желает жить в Бьютте, штат Монтана?

Никто не поднял руки. Я продолжил:

— Город Бьютт, штат Монтана, имеет самый низкий уровень преступности в западном мире. В прошлом году в этом городе не было совершено ни одного преступления. Но никто не хочет туда ехать.

Затем я задал еще два риторических вопроса:

— Какие города в Америке привлекают больше всего туристов? Нью-Йорк, Чикаго, Лос-Анджелес, Лас-Вегас и Майами. В каких городах Америки самая тяжелая криминогенная ситуация? В Нью-Йорке, Чикаго, Лос-Анджелесе, Лас-Вегасе и Майами. Отсюда можно сделать однозначный вывод: преступления — это туристический аттракцион. Люди едут туда, где больше преступность.

Жена Салливана просыпается, а я продолжаю:

— Если подумать, у преступности есть и еще одно большое достоинство: она увеличивает приток денег в местные увеселительные заведения. Преступники не платят налогов федеральному правительству. Букмекер, живущий в городе, идет в ресторан в этом же городе, и его деньги никуда не уходят.

Я уже сам начинал верить в то, что говорю. А потом я наношу завершающий удар:

— И вот еще что. Если мы послушаем мистера Салливана и обратим внимание на его таблицы и графики и воплотим его идеи в жизнь, то искореним в Америке преступность. И к чему это приведет? Все присутствующие в этом зале останутся без работы.

Начальник полиции Луисвилля, штат Кентукки, по всей видимости обладающий, несмотря на свою профессию, чувством юмора, вскакивает на ноги и спрашивает:

— И чем же мы можем этому горю помочь?

Моя речь не была шедевром риторики, но я сумел расшевелить сонную публику, сказав нечто диаметрально противоположное тому, что мои слушатели ожидали услышать. И опять-таки мне помогло чувство юмора.

А если вспомнить более серьезный случай, я однажды видел, как губернатор Марио Куомо заставил переменить мнение своих слушателей — также работников правоохранительных органов, но на сей раз ему помог не юмор, а красноречие.

Несколько лет назад я председательствовал на торжественном обеде для шерифов Нью-Йорка, где выступал губернатор Куомо. Во время обеда я обратился к нему с вопросом:

— О чем ты собираешься сегодня говорить, Марио? Мне нужно это знать, чтобы сказать присутствующим, когда я буду тебя представлять.

Куомо отвечает:

— Я буду выступать против смертной казни. Я ему на это говорю:

— Отлично придумано, Марио! В этом зале тысяча шерифов, все они за смертную казнь, а ты хочешь сказать им, что ты против. Они от тебя будут просто без ума!

И самое интересное — они действительно были от него без ума. Когда он сказал этой тысяче шерифов, сидевших в зале, что он против смертной казни, и потом объяснил почему, ему удалось склонить их на свою сторону — исключительно благодаря своему дару красноречия, эмоциональному накалу выступления и исчерпывающему знанию аргументов как своих единомышленников, так и их противников.

Куомо отличается завидным красноречием, и любой оратор может извлечь из его тогдашнего выступления два урока.

Первый — это важность подготовки. Куомо знал свою аудиторию и сумел показать ей, что его позиция по вопросу о смертной казни глубоко продумана и опирается на исчерпывающее знание вопроса.

Второй урок — значение эмоциональности выступления. Куомо вполне мог подстраховаться и выбрать не такую острую тему; именно так поступили бы на его месте многие политики. Вместо этого он выбрал предмет, который его глубоко волновал, а эмоциональность придала силы его доводам…