Два замечания179

I. Братья Маркс 180

Первый фильм братьев Маркс, который мы здесь виде­ли, «Animal Crackers» ¹⁸¹, показался мне и всеми был вос­принят как что-то необыкновенное, как высвобождение на экране особой магии, которую привычные связи слов и образов зачастую не обнажают. Если действительно су­ществует такое характерное состояние, такая поэтиче­ская настроенность духа, которую можно назвать сюрре­ализмом, то «Animal Crackers» целиком в нее укладыва­ется.

Трудно сказать, в чем заключается подобная магия, во всяком случае ее, видимо, нельзя отнести к специфике кинематографа, но она не является и принадлежностью театра; только удачные сюрреалистические поэмы, если бы они существовали, могли бы дать о ней какое-то пред­ставление.

Поэтику фильма «Animal Crackers» можно свести к понятию юмора, если бы это слово давно не утратило значение полной свободы и сознательного осмеяния вся­кой реальности.

Чтобы понять могучую, тотальную, безусловную, аб­солютную оригинальность такого фильма, как «Animal

[229]

Crackers» (я не преувеличиваю, я только пытаюсь найти определение, и тем хуже, если восторг захлестывает меня), а также некоторых сцен, хотя бы последней части «Monkey Business»¹⁸², надо добавить к юмору осознание чего-то тревожного и трагического, той предопределенно­сти (ни счастливой, ни несчастной, ей трудно подобрать определение), которая сквозит в нем, как тень страшной болезни на абсолютно прекрасном лице.

Мы снова встречаем братьев Маркс в «Monkey Business», каждого со своим характером, уверенных в себе и, чувствуется,готовых драться с обстоятельства­ми, но в «Animal Crackers» уже в первых сценах каждый персонаж меняет лик, здесь же на протяжении трех чет­вертей фильма смотришь на забавы клоунов, которые веселятся и дурачатся, иногда весьма удачно, и только в самом конце события нарастают: предметы, животные, звуки, хозяин со своими слугами, трактирщик и его гос­ти — все ожесточаются, брыкаются и рвутся к бунту под блестящие восторженные комментарии одного из брать­ев Маркс, воодушевленного тем духом, который ему удалось, наконец, выпустить на волю, оставаясь при нем случайным изумленным комментатором. Нет ничего более гипнотического и ужасного, чем эта охота на чело­века, эта схватка соперников, это преследование в потем­ках скотного двора, этот сарай в паутине, где вдруг мужчины, женщины и животные начинают свой хоро­вод и оказываются среди сбившихся в кучу разномаст­ных предметов, причем движение и звучание каждого из них тоже, в свою очередь, получают определенный смысл.

В «Animal Crackers» женщина вдруг опрокидывается на спину, ногами вверх, на диване и на какой-то миг пока­зывает все, что мы хотели бы увидеть; потом мужчина в гостиной грубо набрасывается на нее, совершает с ней несколько танцевальных па, а потом шлепает ее в такт по ягодицам — все это похоже на упражнение в интел­лектуальной свободе, когда бессознательное каждого

[230]

персонажа, подавленное нормой и приличиями, мстит за себя и в то же время за нас. Но когда в «Monkey Business» мужчина, за которым гонятся, бросается на первую попавшуюся ему красивую женщину и начинает танцевать с ней, пытаясь в поэтическом духе изобразить шарм и грацию движений, здесь духовное возмездие ка­жется двусмысленным и выявляет все, что есть поэтиче­ского и даже революционного в несуразностях братьев Маркс.

То, что эта пара — преследуемый мужчина и красивая женщина,— танцует под музыку ностальгии и бегства от реальной жизни, под музыку избавления, говорит о до­вольно опасной стороне всех этих юмористических глу­постей, говорит о том, что поэтический дух, испытывая себя, постоянно тяготеет к буйной анархии, к полному распаду реальности в поэзии.

Если американцы, которым фильмы такого рода близ­ки по духу, хотят воспринимать их только юмористичес­ки, а в понимании юмора всегда останавливаются на са­мой легкой и комической стороне значения этого слова, тем хуже для них, но это не помешает нам считать конец фильма «Monkey Business» гимном анархии и всеобщему бунту. Финал фильма ставит мычание коровы на тот же уровень по шкале интеллекта, что и крик испуганной женщины, и приписывает ему то же качество осознанной боли. В последних сценах, в темноте грязного сарая, двое слуг тискают в свое удовольствие дочь хозяина, совсем потерявшего голову, не проявляя ни малейшего почтения к нему самому,— все это в пьянящей атмосфере интел­лектуальных пируэтов братьев Маркс. Триумф фильма объясняется особой экзальтацией, подчиняющей себе зрение и слух зрителя одновременно. В сумеречном свете все события фильма жадно вбирают ее в себя, доходя до высочайшей степени напряжения, почти до вибрации, и, скапливаясь, проецируют в сознание зрителя состоя­ние чудовищного беспокойства.

[231]