4-й семестр / Занятие 10

Занятие 10

Шепелев Л.Е. Царизм и буржуазия во второй половине XIX века.

С.98-99

а) По положению от 1 января 1863 года «О пошлинах за право торговли и других промыслов торгово-промышленные сборы разделялись на патентные и билетные

б) Торговые патенты устанавливались трёх разрядов в зависимости от рода торговли: оптовой, розничной и мелочной. За патенты 1-го разряда взималось повсеместно 265 рублей в год. За патенты 2-го разряда пошлина взималась в различных размерах, в зависимости от пяти установленных классов местностей, в пределах от 25 до 65 рублей. За патенты 3-го разряда пошлина устанавливалась аналогичным образом в размере от 8 до 20 рублей.

в) В тексте упоминается система обложения промышленности, которая называется "прежняя система торгово-промышленного обложения исключительно по внешним признакам". Целью этой системы было взимание налога за право заниматься торгово-промышленной деятельностью, что фактически означало продажу разрешения на такую деятельность. Государство сохраняло за собой прерогативу взимать налоги, и это обложение осуществлялось исходя из внешних признаков, не всегда учитывая реальные финансовые возможности предприятий. Эта система была критикуема за недостаточную пропорциональность и затруднения в обеспечении справедливого налогообложения.

с.71-89

Фамилии министров финансов до 1881 года и их характеристика

1)Михаил Христофорович Рейтерн. 23 января 1862 года назначается управляющим Министерством финансов, а в декабре того же года утверждается в должности министра. К моменту его назначения главой финансового ведомства Рейтерн пользовался репутацией хорошего финансиста.

2)С.А.Грейг

3)А.А.Абаза

с.135-139

а) После отставки абазы с поста министра финансов в мае 1881 года на эту должность был назначен видный ученый экономист Николай Христианович Бунге.

б) В теоретическом отношении Бунге не разделял вполне ни одной из концепций классической буржуазной политической экономиии,не считая их подходящими к конкретным условиям России и эпохи.

в) Николай Христианович Бунге относился к принципу сословности критически. Он понимал роль сельской общины и круговой поруки, но не поддерживал искусственную поддержку общины. Бунге считал необходимым облегчение условий для образования частной собственности и выступал против искусственной поддержки общины. Таким образом, его взгляды на экономическую политику не соответствовали принципам сословности, а скорее выражали стремление к развитию частной собственности и улучшению финансовой системы на основе общезаконодательных мер.

г) Узкий „финансизм“ —исключительная забота о государственных финансах в тесном смысле —должен быть заменен „экономизмом** —широкой экономической политикой, направленной на развитие народного труда и производительных сил страны».

д) Понижение выкупных платежей (1881); Отмена подушной подати (1882–1886); Увеличение налогов на сахар, табак и спирт; поднятие таможенных пошлин (1881–1886); Создание Крестьянского банка (1882); Разработка проекта об отмене круговой поруки у крестьян; Повышение государственного земельного налога (1883); Создание акцизных частных банков (1883).

Деятельность Бунге была направлена на то, чтобы бюджет стал сбалансированным. Однако реализовать это не удалось. Против реформ выступили правые, что привело к его отставке.

с.143

Исходя из текста, можно сделать вывод, что М. Н. Катков и Бунге имели различные взгляды на экономическое развитие России. Катков выступал идеологом националистического курса, проповедуя создание независимого национального хозяйства при государственном руководстве. С другой стороны, Бунге предлагал разрешить учреждение акционерных коммерческих банков, что могло привести к снижению зависимости страны от иностранных капиталистов. Таким образом, можно сказать, что отношение М. Н. Каткова к Бунге было вероятно критическим из-за различий во взглядах на экономическую политику.

Имевшиеся программные расхождения, недостаточно быстрое устранение Министерством финансов экономических трудностей и постоянные дефициты государственного бюджета — все это вместе вызвало ожесточенные нападки на Бунге со стороны Каткова и его сторонников, особенно усилившиеся в 1885— 1886 гг.

Кагарлицкий Б.Ю. Периферийная империя: циклы русской истории. Гл.11.

Поражение в Крымской войне было воспринято русским обществом — включая сами правящие круги — как  доказательство безнадежной отсталости страны. Армия всегда была для русского государства не только  средством, но и своего рода целью. Ни в одной области отсталость не воспринималась самим  правительством так болезненно, как в военной. Народ готов был воспринимать существующие в государстве  порядки при всей их очевидной несправедливости как необходимые и неизбежные до тех пор, пока этот  строй мог обеспечить боеспособность войска. В свою очередь, правящие верхи постоянно искали  оправдания своему господству в подлинных или мнимых военных успехах. Поражение на поле битвы в  России всегда было идеологической катастрофой. Государство теряло в глазах низов, да и в глазах самого  правящего слоя свое главное оправдание, смысл своего существования. 

ВТОРАЯ ИНДУСТРИАЛЬНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ

Мировой экономический кризис, отсроченный Крымской войной, разразился сразу после ее окончания,  причем начался он на сей раз в Америке, распространившись оттуда на Западную Европу и Россию. Именно  в период кризисов Россия особенно остро обнаруживала неудобства своего периферийного положения в  миросистеме. Английский историк Вилли Томпсон называет 50-е годы XIX века временем «второй  индустриальной революции». В отличие от первой индустриальной революции, начавшейся в Англии и  сделавшей эту страну «мастерской мира», новая индустриальная революция охватила и в той или иной  форме затронула всю мировую экономическую систему, не только породив новые технологии, но и  радикально изменив политическую географию планеты. Потребность в сырье и ресурсах для растущей и  меняющейся промышленности предопределяет новые международные конфликты. Индустриализация  превращается в глобальный процесс. Одновременно все более глубокими становятся и кризисы  перепроизводства. Крымская война показала, что России не удастся завоевать внешние рынки. Нужно было  расширять внутренний рынок. Отмена крепостничества в России воспринималась «просвещенным  обществом» как шаг, без которого невозможно было преодолеть техническую и социальную отсталость. К  60-м годам XIX века ни рабство в Америке, ни крепостничество в России нельзя назвать  производственными системами, находившимися в упадке. В 1860-е годы вслед за изменениями в мировой  экономике начинается и реструктурирование международного политического пространства. О себе  заявляют новые державы. Повсеместно начинаются социальные и политические реформы. Мировая система  меняется. Часть периферии интегрируется, поглощается центром, другие ее части, напротив, подвергаются  все более жестокой колониальной эксплуатации. 

РОССИЯ В МИРОВОЙ РЕКОНСТРУКЦИИ

Сравнивая Россию с Германией и США, легко заметить, что в 60—70-е годы XIX века «отсталые»,  «периферийные» регионы обеих стран успешно интегрировались в единое политическое и экономическое  пространство, становясь частью «центра». В России, напротив, отсталая «глубинка» тормозила  модернизацию. И в Германии и в США к началу модернизации уже имелась «критическая масса»  промышленного капитала, который и был главной движущей силой преобразований. Именно в его  интересах формировалась модель развития. Колониальная и промышленная экспансия обеспечивали  продвижение системы к новой границе, «центр» осваивал новую «периферию» взамен интегрируемой, и  именно это давало необходимые ресурсы для интеграции. Россия, напротив, не имела развитого  промышленного капитализма. Двухвековое господство торгового капитала не было поколеблено  революциями. По мнению Покровского, главными предпосылками крестьянской реформы 1861 года стал  бурный рост цен на мировом рынке зерна, сопровождавшийся неуклонным ростом русского зернового  экспорта. Эта тенденция наметилась еще до начала Крымской войны и сохранилась после ее окончания.  Рост цен продолжался даже на фоне промышленного кризиса, охватившего Европу. Если раньше средства  шли на потребление, на поддержание «достойного дворян образа жизни», то теперь деньги начинают  вкладываться в хозяйство. 

АГРАРНЫЙ КАПИТАЛИЗМ

В результате Крымской войны не только англо-французские армии победили русскую, но и отечественный  аграрный капитализм победил промышленный. Для российского промышленного капитала новый  таможенный тариф был безусловным поражением, лишь отчасти компенсировавшимся новыми  возможностями, связанными с освобождением крестьян и строительством железных дорог. Промышленный  спад 1857 года затронул Россию даже более, чем западные страны. Освобождение крестьян в 1861 году не  оказало на промышленность оживляющего воздействия. «В «освобожденной» России индустрия  развивалась хуже, чем в разгар николаевского крепостничества», — констатирует Покровский. Именно  николаевская «эпоха застоя» была временем бурного развития промышленности и культуры (достаточно  вспомнить Пушкина, Белинского, Гоголя, Герцена), тогда как последующая «эпоха великих реформ»  обернулась чрезвычайно медленным ростом промышленности, правлением политических  посредственностей и куда менее впечатляющими результатами для отечественной культуры. Единственная  промышленная отрасль, которая развивалась в 60-е годы успешно, — это строительство железных дорог.  Для этой деятельности «фритредерский» тариф, безусловно, был благом, ибо облегчал импорт машин и  металла из-за границы. Значительная часть машин вообще ввозилась по казенным и частным заказам  беспошлинно. В строительстве железных дорог принимали участие не только иностранные финансисты, но  и русские аристократы. Поскольку железные дороги не дали ожидаемой прибыли, они стали постепенно  переходить в руки государства. 

КРЕСТЬЯНСКИЙ ВОПРОС

Главный вопрос, волновавший петербургское правительство и, благодаря «гласности», остро  дебатировавшийся в прессе, состоял не в том, освобождать ли крестьян, а в том, как освобождать: с землей  или без земли. Позднее В.И. Ленин сформулировал альтернативу, возникшую перед русским обществом, как  выбор между «прусским» и «американским» путями развития капитализма в сельском хозяйстве. «Прусская  модель» предусматривала существование свободного, но безземельного крестьянства. Поскольку вся земля  оставалась в руках помещиков, то зажиточные крестьяне превращались в арендаторов, а бедные — в  наемных работников, становясь батраками или уходя в город и пополняя ряды промышленного  пролетариата. Таким образом, страна получала огромное количество рабочих рук для капиталистического  производства как в городе, так и в деревне. Помещики-юнкеры превращали свои владения в крупные  аграрные предприятия, производившие товары на рынок и становившиеся естественным продолжением  стремительно растущих городских фабрик. Подобная модель развития обеспечила бурный рост  экономического потенциала Германии в 80-е годы XIX века. «Американская модель», напротив,  предполагала полную ликвидацию помещичьего землевладения (в самой Северной Америке, впрочем,  ликвидировать ничего не пришлось, поскольку феодальных отношений там просто никогда не было).  Крестьянские хозяйства на свободной земле должны были превратиться в высокопроизводительные  семейные фермы, конкурировать между собой и создать основы для развития капитализма в деревне.  Постепенное разорение мелких ферм обеспечивало приток рабочих рук в город одновременно с ростом  производительности в аграрном секторе экономики, а обогащение деревенской верхушки создавало  устойчивый спрос на промышленные товары. С точки зрения Ленина, Россия избрала «прусский путь», но в  действительности царское правительство не сумело или не захотело по-настоящему последовать примеру  Германии. Крестьяне получили землю, но наделы их оказались совершенно ничтожными, «кошачьими».  Реализация «прусской модели» предполагала наличие достаточно сильной городской буржуазии, способной  быстро использовать массу высвобождающихся рабочих рук, содействовать модернизации помещичьих  хозяйств. Ничего подобного в России не было. «Прусский путь» в русских условиях не мог привести ни к  чему иному, кроме массовой безработицы и стремительному росту социальной напряженности,  многочисленным бунтам в городе и деревне, что вовсе не входило в планы реформаторов. В свою очередь,  «американский путь» подрывал позиции помещиков, то есть того самого класса, на который традиционно  опиралось российское государство. Либеральные и радикальные мыслители могли сколько угодно спорить о  преимуществах различных западных моделей, не задумываясь о возможных последствиях их внедрения.  Напротив, петербургские бюрократы, мало интересовавшиеся теориями и «моделями», инстинктивно  выбирали самое безболезненное и, по-своему, самое мудрое решение. В результате страна совершила  очередной рывок вперед, двигаясь, однако, не по «прусскому» или «американскому», а по своему  собственному, русскому пути. Однако русский капитализм, сложившийся в подобных условиях, разительно  отличался от западноевропейского. Его опорой в деревне был не фермер и не помещик-предприниматель  английского или прусского типа. Аграрный капитализм русского образца опирался на общинного  крестьянина и помещика, не слишком сильно ушедшего вперед со времен крепостного права. Крестьянин не  мог оставаться вне рынка, но его тип взаимодействия с рынком был в значительной степени небуржуазным.  Во-первых, крестьянские хозяйства, неспособные развернуть товарное производство в широких масштабах,  ориентировались преимущественно на обеспечение собственных потребностей. А во-вторых, эксплуатация  зависимых малоземельных крестьян для помещиков-землевладельцев была очевидно выгоднее, чем  развитие аграрного капитализма. В результате, как отмечает Чаянов, капиталистическое производство в  деревне на протяжении периода 1861— 1917 годов не только не вытесняло другие уклады, но напротив,  само разрушалось. Государство, заинтересованное в исправной уплате налогов, способствовало сохранению  сельской общины, связывавшей крестьян «круговой порукой», своего рода принудительной солидарностью.  В конце XIX столетия либеральные экономисты, а в начале XX века «ортодоксальные» марксисты,  проецируя на отечественную историю опыт Западной Европы, ждали, что из мелкого крестьянского  хозяйства разовьется сельское предпринимательство. При этом весьма ограниченным было не только их  знание происходящих в деревне процессов, но и понимание самой западной истории. 

РЫНОЧНАЯ ДЕПРЕССИЯ И ПОЛИТИЧЕСКАЯ РЕАКЦИЯ

Бурный рост мировой хлебной торговли к 60-м годам XIX века замедляется, а уже в 80-е годы европейский  рынок зерна оказывается перенасыщен. Колебания мировой экономической конъюнктуры непосредственно  отражались на состоянии русского общества. Продавая за бесценок или вовсе лишаясь возможности сбыть  из-за мировых кризисов значительную долю своей товарной продукции, русская деревня, в свою очередь,  сокращала свой спрос на ситцы, сахар, керосин, железо — продукты отечественной индустрии и т.п. Одним  из ключевых последствий крестьянской реформы был рост производства ржи. В начале десятилетия  «крестьянский хлеб», казалось, показал свое преимущество над «барским хлебом» — пшеницей. Поскольку  цены на пшеницу, более подверженные колебаниям мирового рынка, падали быстрее, чем на рожь, первая  фаза аграрного кризиса оказалась временем, когда соотношение сил в деревне начало меняться. Больше  того, «крестьянский хлеб» реагирует на сигналы мирового рынка с запозданием, но не может игнорировать  их. Уже в середине XIX века рост мировой торговли зерном сопровождался обострением конкуренции, но  спрос в Европе был столь велик, что места на рынке хватало всем. Конкурентом на рынке зерна для России  оказалась и Британская Индия. Русские экономисты в 70-е годы XIX века сетовали, что дешевый индийский  экспорт «забивает на главных рынках не только нас, но и американцев». И все же именно Соединенные  Штаты оказались главной угрозой для российских поставщиков. Американцы выигрывали не только за счет  цены. К 1898—1902 годам Россия уже поставляет на мировой рынок в 3—4 раза меньше зерна, чем  Соединенные Штаты. Менее технически развитое сельское хозяйство России больше страдает от неурожаев.  Мало того, что аграрные штаты Америки лежат в зонах, куда более благодатных для земледелия, нежели  конкурировавшие с ними российские губернии, но в Америке еще и массово распахивали целину. К  середине 80-х денежные ресурсы крестьянского хозяйства оказываются исчерпаны. Кризис затронул рожь  даже больше, нежели пшеницу. Сильнее всего пострадала именно та часть крестьян, что «окрепла» в  предыдущие годы. Она стала более зависима от рынка, но так и не перешла к коммерческому земледелию  «фермерского типа». 80-е годы XIX века заканчиваются мерами по восстановлению сословного строя,  дворянских привилегий. Застой в зерновой торговле естественным образом совпадает с политической  реакцией. В деревне начинается своего рода контрреформа. Крестьян нельзя лишить личной свободы, но  можно постараться по возможности вернуть старые порядки на экономическом уровне. Свободное  крестьянство оказалось тесно привязано к помещикам. Дворянское землевладение опиралось после  реформы на систему отработок, фактически — на видоизмененную форму феодальной зависимости  крестьян, которые должны были компенсировать своим бывшим хозяевам потерю ими части земельных  владений в ходе «освободительной реформы». Удержать свои позиции на мировом рынке русский  производитель мог, лишь систематически снижая цену. Именно в эту эпоху страна начала жить под  лозунгом «Недоедим, а вывезем!». Помещик еще как-то мог это выдержать. Но для крестьянина наступила  настоящая беда. Внутренний рынок в очередной раз приносился в жертву мировому, крестьянское хозяйство  — в жертву интересам торгового капитала. Торговую прибыль приходилось поддерживать за счет  производителей зерна. Чем беднее была деревня в начале кризиса, тем более она оказалась разорена к его  концу. 

НАРОДНИКИ И МАРКСИСТЫ

Чем хуже шли дела на мировом хлебном рынке, тем менее либеральными были настроения помещиков.  Однако реакция, торжествующая в деревне, наталкивается на сопротивление города, модернизировавшегося  и привыкшего жить по новым правилам. Освобождение крестьян сопровождалось неожиданным  распространением социалистических настроений среди интеллигенции. В 1876 году была создана первая  народническая организация — «Земля и воля». Спустя три года она раскололась на радикальную партию  «Народная воля», которая пошла по пути антиправительственного террора, и более умеренную группу  «Черный передел». Столь внезапная популярность социализма в стране, где еще почти не было  индустриального пролетариата, ставила в тупик марксистских мыслителей последующего поколения.  Отечественная буржуазия не только не проявляла (в отличие от западной) стремления к демократическим  переменам, она не была склонна даже к либеральной оппозиционности. Поскольку между властью и  радикалами не было естественного «буфера» в лице умеренных либералов, демократическая оппозиция  неизбежно должна была стать революционной, а затем и террористической. В свою очередь, правительство  могло бороться со своими противниками с помощью полицейских, а не политических мер. В подобной  ситуации демократическая идеология не могла не стать одновременно антибуржуазной. А позитивную  программу антибуржуазный протест мог найти, только обратившись к европейскому социализму. Между  тем ортодоксальными марксистами рубежа XIX и XX веков народнический социализм воспринимался как  своеобразная политическая иллюзия, идеологический мирок, возникший из-за того, что интерес к  передовым западным идеям соединился в сознании интеллигентов-народников со стремлением к  антимонархической революции. Основоположник русского марксизма Г.В. Плеханов был твердо убежден,  что после крестьянской реформы торжество капитализма в сельском хозяйстве было неотвратимо. По  Плеханову, проникновение рыночных отношений в деревню неизбежно ведет к разложению и  исчезновению всех докапиталистических форм социальной организации. Разложение традиционных форм  жизни в России конца XIX века было очевидным фактом. Но отсюда было бы преждевременно делать вывод  о том, что на смену этим «отжившим формам» приходит новая, европейская организация. Совершенно иных  взглядов придерживался Карл Маркс. С середины 70-х годов XIX века Россия занимает все большее место в  его работе. Маркс не только преодолевает русофобские настроения, которые, надо в этом признаться, были  свойственны ему в 50-х годах, но и начинает рассматривать Россию как страну, не поняв которую,  невозможно и понять современный мир в его целостности. В 50-е годы русское общество представлялось  Марксу какой-то однородной реакционной массой, и даже живший в Лондоне Александр Герцен —  эмигрант, диссидент и социалист — казался ему из-за своих панславистских симпатий частью того же  агрессивного имперского и провинциального мира. Совершенно иначе видит Маркс Россию в 70-е годы.  Парижская Коммуна потерпела поражение, и Запад отнюдь не похож в это время на место, где торжествуют  прогрессивные принципы. Маркс начинает внимательно читать работы русских народников и находит в них  не только мысли, созвучные его собственным, но и вопросы, на которые он как исследователь  общественного развития просто обязан ответить. Осмысливая прошлое России, народники бросили вызов  обоим господствовавшим направлениям отечественной мысли — славянофилам и западникам. Они отвергли  идеи западников, видевших будущее страны в повторении «европейского пути», но точно так же отвергли и  славянофильской миф об исключительности России. Народники полагали, что Россия сможет избежать  повторения пути европейского капитализма. Как отмечает Шанин, их антикапитализм не имел ничего  общего с антизападничеством. По существу, народники были первыми, кто почувствовал специфику  периферийного капитализма. Во-первых, они обнаружили, что не «национальная» буржуазия, а  самодержавное государство, вовлеченное в миросистему, является главным агентом капиталистического  развития. Во-вторых, Россия выглядела в рамках миросистемы эксплуатируемой нацией. Не только  пролетариат, но все трудящиеся классы страны подвергаются эксплуатации, хотя и в различной форме.  Мировая система извлекает выгоды из такого положения дел, но главным орудием эксплуатации все же  остается не иностранный капитал, а собственная власть. Таким образом назревал союз русского  революционного движения, пытающегося опереться на интеллигенцию и крестьянские массы, с  пролетарскими движениями Запада. В-третьих, благодаря периферийному положению страны в  миросистеме, здесь сохранились докапиталистические структуры — прежде всего крестьянская община. Эта  община подвергалась эксплуатации со стороны государства, использовавшего ее как инструмент  выколачивания налогов и со стороны помещиков, и финансового капитала, связанного с правительством. В  центре теоретической дискуссии оказался вопрос о крестьянской общине, которая для бывших умеренных  народников, превратившихся в ортодоксальных марксистов, выглядела пережитком прошлого. Между тем  взгляды самого Маркса развивались в противоположном направлении. Как и революционные народники,  автор «Капитала» не отрицал архаического происхождения общины. Однако его диалектический подход  заставлял его в одном и том же явлении видеть и пережиток прошлого, и возможный прообраз будущего.  Чем глубже автор «Капитала» погружался в вопросы русской истории и экономики, тем более очевидно  становилось ему, что вопрос не сводится к будущему общины. Речь идет о том, насколько мир за пределами  Европы и Северной Америки обречен повторить «западный» путь развития. Вовлечение России в мировой  рынок и даже развитие там буржуазных отношений вовсе не обязательно должны привести к формированию  такого же капитализма, как и на Западе. Острие полемики здесь столь явно направленно против  формирующегося ортодоксального марксизма, почему Плеханов и его единомышленники так и не  опубликовали порусски оба письма Маркса, хотя тексты у них были. Не помогло даже то, что Ф. Энгельс,  занимавшийся делами Маркса во время его болезни и после смерти, рекомендовал эти тексты печатать. На  самом деле, как справедливо отмечает Шанин, в полемике с «ортодоксальными марксистами» сам Маркс  явно выступил с «неомарксистских» позиций. Впоследние годы жизни он задается именно теми вопросами,  которые оказались в центре марксистских дискуссий XX века. Вопрос о периферийном развитии оказался в  центре дискуссий социологов и экономистов в последней трети XX столетия. Между тем для Маркса  именно Россия оказалась страной, на материале которой ему стала понятна неравномерность развития  капитализма как миросистемы. Параллельно с русским опытом он изучает историю других периферийных  стран, даже учит восточные языки и подталкивает к этому Энгельса. Народники называли передачу земли  крестьянам «Черным переделом». С точки зрения ортодоксальных марксистов, в таком аграрном движении  не было ничего антикапиталистического. Русский капитализм уже не мог развиваться без помещичьей  эксплуатации крестьянства. Потому и аграрная революция неизбежно должна была обернуться  антикапитадиетическим переворотом. А попытка радикально улучшить положение крестьянства  оказывалась неотделима от вопроса об изменении характера всего российского государства. 

РОССИЙСКИЙ КОЛОНИАЛИЗМ

Начиная с 70-х годов XIX века, Российская империя, оправившись после неудачи в Крыму и укрепив себя  реформами, вновь встает на путь геополитической экспансии. Русская промышленность постепенно  начинала оживать. Показательно, что «фритредерский» таможенный тариф был отменен в 1877 году— в то  самое время, когда вновь активизировалась российская внешняя политика на Балканах и в Средней Азии.  Отличительная черта периферийного общества — узость внутреннего рынка. Ленин был уверен, что Россия  страдала одновременно от капитализма и от недостаточного его развития. Однако, если посмотреть на  размеры российского внутреннего рынка, обнаруживается, что по сравнению с ними развитие капитализма  не только не было недостаточным, но, напротив, оказывалось избыточным, непропорциональным, по  сравнению с внутренними потребностями — чрезмерным. Развитие русского капитализма диктовалось не  только внутренними потребностями, но и логикой мирового рынка. Находиться на «современном» уровне  для капитала значило быть частью мировой системы. Победа аграрного капитализма над промышленным,  последовавшая за поражением страны в Крымской войне, на первых порах вернула русскую внешнюю  политику в привычное проанглийское русло. Однако прежние отношения сотрудничества восстановить  было уже нельзя. С одной стороны, на Россию все большее влияние оказывала Германия, объединившаяся в  1870 году под властью Пруссии. С другой стороны, Российская империя продолжала движение в Туркестан.  Тем не менее тип экспансии меняется. Ранее московская и петербургская власть стремилась любую  завоеванную территорию сделать Россией. Теперь же Туркестан превращается в колонию, организованную  в значительной мере по образцу Британской Индии, со своими «туземными элитами», четким разделением  на европейское и мусульманское общества, сосуществующие параллельно друг с другом. Для британских  предпринимателей, начинавших проникновение в Бухару и Хиву, это были плохие новости, ибо вслед за  русскими войсками приходили русские таможенные тарифы. Но еще большую нервозность вызвало  изменение геополитической ситуации. Развернувшуюся борьбу принято называть «Большой игрой», но по  большому счету, в масштабе глобальной политики, это и была не более чем игра. В Лондоне прекрасно  понимали, что для петербургского правительства «реальной целью была не Калькутта, а Константинополь»  1 . А подлинная проблема Британской империи состояла не в сосредоточении русских армий в Туркестане, а  в росте германской промышленности. Также и на русском рынке Британия теряла свои позиции, прежде  всего под давлением немецкой конкуренции и лишь отчасти — из-за роста отечественной промышленности.