2131

торической науки, которая признала неизбежность и необходимость новых подходов. То, что публицисты первыми ударили в «перестроечные исторические колокола» – их заслуга, но они же замутили «очистительную волну», покрыли ее «грязной пеной» нетребовательности, погони за сенсацией, торопливости, неряшливости и прямой фальсификации.

Когда началась «перестройка», положение в «департаменте» музы истории Клио менялось не сразу. Весной 1985 г. наступил период, когда в обществе и в науке лишь накапливались «перестроечные» идеи. Затем последовало медленное движение, вслед за которым наступило ураганное разрушение господствовавшей ранее идеологии, в том числе основных исторических концепций. Иными словами, познание прошлого походило на «закрытый котел», нагревание которого было незаметно постороннему глазу. Но «котел» все же нагревался и для многих неожиданно выявилось, что температура уже весьма высока.

Конец 1980-х гг. ознаменовался высшим подъемом общественного интереса к истории. Она стала болевой точкой общественного сознания. Страна все решительнее вставала на путь преобразований, а для успешного движения вперед надо было отрешиться от всего негативного, что оставалось в прошлом. Общественное сознание было смущено, растревожено, взволновано тем, что скрывали минувшие годы. Обществу был нужен информационный шок, который бы встряхнул всех; он включал в себя удары по прошлому и по настоящему. Шок, естественно, оказался болезненным, при этом удар по прошлому был неадекватен, с явными перекосами. Слишком много публицистов, да и ученых стремились «бежать впереди прогресса».

Быть может, именно в годы «перестройки» настал звездный час исторического знания. Никогда прежде дыхание вчерашнего дня так не опаляло день текущий. Еще совсем недавно величавая, орденоносная, но несколько отстраненная от жизненных реалий и высокомерная – история вошла в повседневную жизнь каждого. Мысль о том, что история тесно связана с современностью, более чем банальна. «Перестройка» показала конкретно, наглядно, как день вчерашний встречается с днем нынешним, показала точки их соприкосновения. Встреча минувшего и настоящего оказалась не элементарным геометрическим пересечением прямых линий, а нелегкой и болезненной.

На рубеже 1980–1990-х гг. историки оказались среди развалин старой методологии, старой идеологии, старого мировоззрения. Поникла львиная голова К.Маркса, опустилась призывная рука В.И.Ленина. Разрушенность старого и несозданность нового – вот характерная черта этого этапа. Историков захлестывали волны воинствующего дилетантизма, новой политизации, новой тенденциозности, что неизбежно вело к новой фальсификации и новой лжи. За внешней активностью и кажущейся новизной явственно были ощутимы «старые вирусы», прекрасно адаптировавшиеся в новойобстановкеибыстроразмножавшиесявновойпитательной среде.

В принципе правильно, что не надо «сыпать соль на рану», но делать вид, что раны вообще не было и нет – бессмысленно и вредно. «Фигура умолчания» стала слишком заметной фигурой в трудах историков. Масштабная и неоднократная переоценка ценностей, смена лавровых венков на терновые венцы и наоборот, превращение лидеров партии и красных полководцев во «врагов народа», затем в героев-мучеников, а затем в палачей и мучителей – вот характерные черты российской «перестроечной» историографии применительно к событиям и персонажам XX в. В политике и исторической науке стало массовым отречение от своих взглядов – не просто отречение, а сладострастное затаптывание старых святынь. В 1990-х гг. одни историки оказались под знаком полного отрицания марксизма, другие продолжали защищать марксизм, а в основном у большинства в головах были каша и сумятица.

Старую Россию стали бездумно изображать как страну, где правители были мудры и бескорыстны, где все предприниматели состояли сплошь из Третьяковых, Щукиных, Бахрушиных, Морозовых, а народ – из обаятельных поручиков Голицыных и корнетов Оболенских, мчавшихся на тройках к Яру, и румяных гимназисток, катавшихся на лебедино изогнутых саночках и пьянеющих от экологически чистого воздуха.

Требование исторической правды стало обязательным рефреном «перестройки». Правду ждали, как обязательную спутницу здорового общества, но на деле правда не смогла праздновать победу. Многие историки занимались преимущественно копанием в «грязном белье» прошлого, иные катапультировались из марксизма так умело и быстро, как будто всю жизнь готовились к этому. Неразумные сенсации стали привлекать внимание куда больше, чем попытки разумного объяснения событий. Историческая правда в годы «перестройки» снова оказалась «Золушкой»; ей обещали, но не подарили «хрустальные башмачки», не превратили в «принцессу», а заставили бродить в густом тумане ложных стереотипов и новых фальсификаций.

Сначалом «перестройки» компартию стали обвинять во многих ошибках и просчетах,

азатем возник и закрепился синдром «первородного греха», то есть идея о том, что сами исходные теоретические и политические позиции партии были в корне ошибочны, и все последующее стало неизбежным следствием вредоносных первичных идей. Начавшееся разрушение марксистских исторических концепций, как основы исследовательской работы, к сожалению, не привело к созданию новых концепций, к развертыванию позитивной работы на основе плюрализма. Плюрализм плюрализмом, но нужны зрелость суждений и четкость взглядов. Зыбкие, расплывчатые, неустойчивые концепции, слабость теоретической мысли – плохие помощники в подъеме науки.

Во время «перестройки» митинговый период в исторической науке был неизбежен, но этап наукообразной митинговости затянулся, переход от «круглых столов» к письменным, прямоугольным произошел не сразу. С началом «перестройки» историческая наука неуклонно дрейфовала в направлении разрушения старых схем и концепций. Статьи, книги, сборники этих лет отмечены печатью переходного периода и потому носят промежуточный характер. Изменения были перманентны, что делало основную массу литературы зыбкой и неустойчивой в концепционном плане. Эти изменения были неизбежными, отражая отказ общества от коммунистического мировоззрения.

В конце 1980-х – начале 1990-х гг. под влиянием кризиса, неудач и потерь критика недавнего прошлого стала обвальной. В прошлом стали искать причины всех провалов и поражений. Был задействован синдром, весьма часто возникавший при смене правительств, персон, режимов, который можно назвать синдромом «Авгиевых конюшен». Новые фигуранты заявляли: до нас все было, как в этих пресловутых конюшнях, расчистим – значит, совершим подвиг Геракла, не расчистим – вина в чрезмерном изобилии скопившегося навоза.

«Развод» большинства историков с марксизмом состоялся, не слишком цивилизованно, но состоялся. Историческая наука потеряла строгого, педантичного, не терпевшего и намека на измену, «супруга»; она оказалась в смятении и растерянности. Неуклюжие, торопливые попытки привить к «поломанному древу» концепции исторического развития России «черенки», взятые из «чужих питомников», не принесли результатов. Концепции не прививаются сверху, а вырастают снизу – из творческого осмысления комплекса фактов.

В ходе «перестройки» в средствах массовой информации преобладала политикоисторическая тенденциозность и односторонность. Эта тенденциозность приняла массовый характер, влияя на большинство населения. Массовость, последовательность, постоянство теле-, радиопропаганды создали определенную целенаправленную убежденность в обществе, а общественное мнение влияло и влияет на тех, кто формулирует исторические оценки. Создался замкнутый круг, весьма устойчивый, но отнюдь не заколдованный.

Часто в ходе революций и возникновения новых режимов говорят о неизбежности возникновения «пены». Часто все и вся списывается на «детские болезни». Это ошибочно, так как понятие «пены» слишком широко и неоднозначно. Пена на гребне прозрачной морской волны, родникового ручья, бегущего с горной вершины, отлична от пены в потоке сточных вод городской канализации. Поэтому важно отделять то, что действительно преходяще, являясь неизбежными издержками, от того, что становится каждодневным и постоянным.

Переход от шепота на громкий крик, подмена раскованности развязностью, недостаточная аргументированность при выдвижении новых проблем, легковесность

заманчивых гипотез при слабой фактической подпитке, агрессивная запальчивость вместо разумной полемики, публикации, где мысль не подкреплена новыми фактами, или где новые факты не просвечены «рентгеном мысли» – все это может быть «детскими болезнями» при крушении старых и возникновении новых концепций. Однако не забудем, что одни «детские болезни» уходят легко и навсегда, другие оставляют следы, а третьи перерастают в хронические недуги.

Политизация науки порождает догматизм и конъюнктурщину. Но при общей матери этих двух явлений, при очевидном родстве, между ними есть несомненные различия. Догматизм, порожденный политикой, начинает жить самостоятельной жизнью, приобретает инерционную силу, становится «долгоиграющей пластинкой». Конъюнктурщина заставляет вертеться подобно флюгеру в соответствии с изменением политических веяний, действуя в целом в рамках общего догматизма, однако она отличается, вместе с тем, не окостенением и застыванием, а беспринципной подвижностью.

Политика – старый и неумолимый бич исторической науки, хотя исторические мелодии всегда имели политическую и идеологическую оркестровку. От этого не убережет никакая «башня из слоновой кости». Исторические труды ценны тогда, когда автор, независимо от политических симпатий или антипатий, стремится к объективному изложению событий, основываясь на документах и достоверных фактах.

Историк должен обладать общественным достоинством, не превращаться в «мальчика для битья», однако не следует преувеличивать свою значимость и выступать в роли «первого парня на селе». Нужно идти в ногу со временем, но не быть рабом времени; чувствовать запросы общества, изменения в его настроениях, но не менять своих суждений, руководствуясь только конъюнктурой, откликаться на его запросы, не имея научной основы.

История часто служила ластиком, которым политика стирала нежелательные для нее страницы прошлого, или малярной кистью, которой те же страницы закрашивали или перекрашивали из белого цвета в черный и наоборот.

Огульный подход ко всему старому, стремление все отвергать и опровергать только за то, что оно старое – далек от подлинной науки. Только подключение новых фактов, новое прочтение старых, новое осмысление известного в сопоставлении с ранее неизвестным – принесут свои плоды в преодолении догматизма. Если ученый докажет, что прежняя концепция имеет право на существование, что новые факты ей не противоречат – пусть эта концепция продолжает жить.

Особенности политической жизни России XX в., ее удивительные зигзаги, невероятные виражи, крутые переломы наложили отпечаток на историческую науку, сделали ее во многом заложницей политики, бросая от монастырско-строгой задогматизированности к беспринципной конъюнктурщине, породили в большинстве случаев научно необоснованную смену взглядов и оценок, идеологические повороты на 180 градусов. Освещение иных исторических проблем XX в., изображенное графически, походит на рельеф горного хребта или на кардиограмму – оно зигзагообразно, с резкими перепадами.

История хорошо знает, что от имени народа часто выступают не самые разумные и искренние, а обладатели самых мощных голосовых связок. Есть историки, подобные фокуснику, умеющему в нужный момент вытащить нужную карту из рукава. С исторической наукой случается эффект «персидской княжны». Она бессильна защитить себя, когда хмельной Степан Разин бросает ее в «набежавшую волну». Так и науку бросают в волны политики. Как ни печально, но история перекраивается по новым лекалам чуть ли не каждое десятилетие.

Историк – сын своего времени. Он, как и его сограждане, испытывает бытовые тяготы, терзается сомнениями, верит и теряет веру, он подвержен «ветрам эпохи». Но историку положено лучше, чем согражданам, осознавать связь времен, ощущать поступь истории, понимать положительное или отрицательное значение происходящего, видеть за деревьями настоящий лес.

Люди, писавшие историю, прежде всего стремились прославить деяния тех, от кого зависели, опорочить и ославить противников своих работодателей. Со временем менялись формы, но суть оставалась неизменной. Есть «стреноженные кони», а есть «вольные ска-

куны», но и скакунам нужен овес, а он нынче дорог. Социально-политическая ангажированность нанесла серьезный урон престижу исторической науки России, ее общественному достоинству. Зависимость истории от политики пока остается неизменной.

Наука пока не смогла открыть тайну возникновения человека, определить, как, когда и от чего произошли неведомые мутации, позволившие некоему четвероногому существу встать на две конечности, освободив руки, научиться использовать дубину и камень. К ученым нельзя предъявить претензии, ибо слишком мало следов сохранили ушедшие сотни тысяч лет, занеся немногое, что осталось, илом древних рек и песками пустынь. Парадоксально, но в век проникновения в тайны Вселенной и земной материи, сознание сотен миллионов людей не поднимается выше легенд о сотворении мира за семь дней и непорочном зачатии. Удивительно, но уровень массового сознания во многом остался таким же, каким был две тысячи лет назад.

Историческая наука не стала мудрым наставником при неразумном правителе, хотя в принципе могла бы им стать, не стала «пророчицей Кассандрой», хотя во многом и могла бы. Она осталась «бабушкой», рассказывающей детям сказки на ночь; «учителем», заканчивающим преподавание истории в четвертом классе; мокрым от пота «добытчиком руды», из которой писатели среднего таланта творят увлекательные романы; «ярмарочным медведем» с кольцом в ноздре, пляшущим под дудку хозяина.

История не проявила себя наукой, способной предостеречь, тем более, предотвратить ошибки и трагедии. Ей пока оказалось не под силу раскрыть мотивации и причины повторяющихся явлений – экономических кризисов, революций, войн, – механизмы их возникновения и распространения.

То обстоятельство, что исторический опыт не использовался и не используется в должной мере – факт несомненный. Но кто же в этом виноват? Сама учительница жизни или ее бездарные ученики? Историческая наука, призванная объяснить явные и найти скрытые пружины и механизмы, создающие в разных странах и в разное время схожие ситуации? Вожди, владыки, правители, лидеры, мешающие этой науке стать настоящей наставницей человечества и высокомерно пренебрегающие ее советами? Думается, виноваты обе стороны.

Критика в адрес исторической науки, ее методологии и оценок не может и не должна прекратиться. Критика не бывает порционной по количеству или дозированной по временам года. Без постоянного критического взгляда на себя наука не может развиваться. Историзм – это не только достоверность фактов, событий, имен, точность освещения обстоятельств места и времени, не только показ явлений, действий в их взаимосвязи и развитии, не только умение увидеть главное, определяющее исторический процесс, отделяя второстепенное. Главное же – это глубокое проникновение в эпоху, постижение менталитета того времени в сочетании с неизменными чертами человеческого характера и высоты нынешнего знания.

Правда истории иногда приветствуется власть имущими, если направлена против прошлых, настоящих или потенциальных противников, а чаще рассматривается как «горькая пилюля» с подозрением на отравленность. Хорошо, если необходимость принятия «пилюли» признается, а то выбросят в окно или запрячут в дальний угол. Магистральный путь науки – творческий, направленный на углубленное понимание исторического развития, отбрасывающий обветшавшие догмы, старое двухцветное видение прошлого, – процесс, стремящийся на основе объективного, всестороннего изучения документов познать всю многоцветность, все многообразие прошлого, приблизиться к его адекватному изображению. Одно искажение факта влечет за собой другое, второе притягивает третье – так возникает магнитное поле неправды. Без фактов история подобна «водопроводу без воды», а без концепционного осмысления история, как наука, «обесточена». Достоверность фактов – «страховой полис» историка.

Историческая наука призвана показать человека в прошлом таким, каким он был – сложным, противоречивым, с трудолюбием и леностью, добротой и жестокостью, щедростью и скупостью, любовью и ненавистью, а главное – изучать столкновения и переплетения этих свойств во время войн и революций, в повседневности, на работе, в часы досуга, во взаимоотношении полов и поколений, в непрерывно меняющихся историческихусловиях.