книги2 / 272

Принцип взаимодействия между консервативными протестанта: ми и властью многие десятилетия был предельно прост: церковь ни: когда не вмешивалась в дела государства, всегда поддерживала его по: литику и не занималась общественной деятельностью, а взамен вла: сти не вмешивалась во внутренние дела церкви, позволив ведущим корейским церквям обрести большие материальные богатства и идей: ное влияние. Таким образом они за десятилетия правления прозапад: ных консерваторов сумели добиться для себя исключительных приви: легий в материальном плане, сумев переродиться в современные ме: га:церкви, наподобие церкви Полного Евангелия Ёыйдо [Korean Church..., p. 134—135].

Однако после демократизации страны в конце 80:х годов XX в. консервативные протестанты, с одной стороны, лишились матери: альной поддержки властей, а с другой — стали объектом суровой кри: тики СМИ и корейского общества за равнодушие к острым социаль: ным и общественным проблемам, за факты коррупции, злоупотреб: лений и скандалов.

Всё это закономерно привело к уменьшение популярности про: тестантизма в среде простых корейцев. С конца 1980:х годов рост протестантских церквей резко замедлился, а с середины 1990:х вооб: ще прекратился [Kim, 2021].

Именно корейские протестанты в лице крайне правых, а вовсе не корейские власти первыми прибегли к мерам насильственного харак: тера в период пандемии, активно выступая против распоряжений де: мократической власти в лице президента Мун Чжэ Ина по соблюде: нию правил карантина [Kim, 2021]. Наиболее ярким примером по: добного протеста стала демонстрация численностью около 10 тыс. человек, организованная протестантской церковью Саранг Джейл («Любовь превыше всего» — кор. яз.) на площади Кванхвамун в Сеуле 15 августа 2020 г. во главе с пастором Чон Гван Хуном, отличавшимся своей непримиримой позицией по отношению к политике президен: та Мун Чжэ Ина. Пастор заявил участникам демонстрации, что ны: нешние власти страны, по его мнению, и вовсе являются прислужни: ками самого дьявола, поэтому нелегитимны и их необходимо как можно скорее свергнуть [Варивода].

Одной из причин осознанного нарушения санитарных правил по: служило то, что как крупные, так и мелкие церкви очень зависят от еженедельных пожертвований мирян, за счёт которых они, собствен: но говоря, и существуют [Kim, 2021].

Конечно, эпидемия нанесла большой ущерб всем трём наиболее крупным религиям в Корее: буддизму, католицизму и протестантиз: му. Но католики и буддисты, хотя и понесли финансовые и числен: ные потери, сохранили главное — своё доброе имя и имидж.

Сама жизнь продемонстрировала, что в «авторитарной и не впол: не демократичной» по западным меркам Южной Корее, где практиче: ски все граждане с самого начала поддержали законные меры прави: тельства по ограждению своих граждан от последствий пандемии, в конечном итоге погибло гораздо меньше людей, чем в «просвещённых США и мультикультурной толерантной Европе».

Корейские религиозные конфессии по:разному пережили это не: простое время: кто:то заботился о страждущих и нуждающихся и, по: теряв на время в пастве и финансах, сохранил своё доброе имя; другие же во имя мнимых религиозных идеалов утратили доверие со стороны своих граждан. Каким будет реальное место корейской протестант: ской церкви в новой постковидной эпохе, покажет будущее.

Библиографический список

Варивода С. Как «бешеный» проповедник спровоцировал в Южной Корее но: вую волну COVID:19 // ТАСС. 28.08.2020. URL: https://tass.ru/opinions/9312627 (дата обращения: 07.03.2022).

Вахрушева Ю.А. Южная Корея в эпоху COVID — 19 // Корееведение в России: направление и развитие. Казань, 2021. Т. 2. С. 75.

Губайловский В. Мёртвое, живое. Как начиналась пандемия COVID:19 // По: пулярная механика. 30.12.2020. URL: https://www.popmech.ru/science/658543:mertv oe:zhivoe:kak:nachinalas:pandemiya:covid:19/ (дата обращения: 07.03.2022).

Пак А.В. Роль церкви в формировании современного корейского государст: ва» // Корейский полуостров: история и современность. М.: ИДВ РАН, 2020. С. 268—278.

Burke, Ciaran. Is Religious Intolerance Good for Your Health? Reflection on Korea and COVID:19 // Journal of Law, Religion and State. 2020, No. 8. P. 207—226.

COVID:19 cluster cases and Protestant churches in South Korea. СISJD, 2021. P. 8.

Kim D.W. Public Trust Lost and a sign of Retroflection: the Socio:Political Ecology of the Korean Church during the COVID:19 Pandemic // Journal of Church and State. Vol. 64, Issue 2. Spring 2022. P. 193—214.

Kim Minah. The Relationship between Religion and Society in the COVID:19 Era: the Case of Protestantism in South Korea // Religions. 12(12). 2021. P. 1102. URL: https://www.mdpi.com/2077:1444/12/12/1102 (дата обращения: 01.01.2022).

Kim Nam Soon. Present and its Tasks of Coronavirus 19 // Health and Social Welfare Issue & Focus. 373. March 2020. P. 4—13.

Kim Tong5Hyung. 500 of Korea’s 1,000 Coronavirus Cases Tied to Shincheonji Church” // Christianity Today. 25.02.2020. URL: https://www.christianitytoday.com/ news/2020/february/korea:coronavirus:shincheonji:church:daegu:covid19.html (дата обращения: 08.03.2022).

Korean Church God’s Mission Global Christianity. Oregon, 2015. P. 134—135.

Lee Saehwan, Oh Seil. Religion and Public conflict in the Post:COVID Era: The Case of Protestant Churches in South Korea // Religions. 12(10), 2021. P. 851. URL: https://www.mdpi.com/2077:1444/12/10/851 (дата обращения: 01.01.2022).

Park Cheonghwan, Kim Kyungrae. COVID:19 and Korean Buddhism: Assessing the Impact of South Korea’s Coronavirus Epidemic on the Future of its Buddhist Communi: ty // MDPI. 24.02.2021. URL: https://www.mdpi.com/2077:1444/12/3/147/pdf (дата обращения: 07.02.2022).

Park Ji5won. Koreans losing faith in Protestant churches over COVID:19 // Korea Times. 31.01.2021. URL: https://www.koreatimes.co.kr/www/culture/2021/02/703_303 364.html (дата обращения: 01.01.2022).

References

Burke, Ciaran. Is Religious Intolerance Good for Your Health? Reflection on Korea and COVID:19 // Journal of Law, Religion and State. 2020. No.8: 207—226.

COVID:19 cluster cases and Protestant churches in South Korea. СISJD, 2021: 8.

Kim D.W. Public Trust Lost and a sign of Retroflection: the Socio:Political Ecology of the Korean Church during the COVID:19 Pandemic. Journal of Church and State. Vol. 64, Issue 2. Spring 2022: 193—214. URL: https://academic.oup.com/jcs/advan ce:article/doi/10.1093/jcs/csab006/6283523 (accessed 1 January, 2022).

Kim Nam Soon. Present and its Tasks of Coronavirus 19 // Health and Social Welfare Issue & Focus. 373. March 2020: 4—13.

Kim Tong5Hyung. 500 of Korea’s 1,000 Coronavirus Cases Tied to Shincheonji Church”. Christianity Today. February 25, 2020. URL: https://www.christianitytoday. com/news/2020/february/korea:coronavirus:shincheonji:church:daegu:covid19.html (accessed 8 March, 2022).

Korean Church God’s Mission Global Christianity. Oregon, 2015: 134—135.

Gubailovskiy V. Myortvoe, zhivoe. Kak nachinalas' pandemiya COVID:19 [Dead, alive. How did the COVID:19 pandemic start?]. Popularnaya Mekhanika [Popular Mechanics]. December 30, 2020. URL: https://www.popmech.ru/science/658543:mertv oe:zhivoe:kak:nachinalas:pandemiya:covid:19/ (accessed 3 July, 2022) (In Russian).

Lee Saehwan, Oh Seil. Religion and Public conflict in the Post:COVID Era: The Case of Protestant Churches in South Korea. Religions. 12(10), 2021: 851.

Pak A.V. Rol' cerkvi v formirovanii sovremennogo korejskogo gosudarstva» [The role of the church in the formation of the modern Korean state]. Korejskij poluostrov: istoriya i sovremennost' [Korean Peninsula: history and modernity]. M.: IFES RAS, 2020: 268—278. (In Russian).

Park Cheonghwan, Kim Kyungrae. COVID:19 and Korean Buddhism: Assessing the Impact of South Korea’s Coronavirus Epidemic on the Future of its Buddhist Community. MDPI. February 24, 2021. URL: https://www.mdpi.com/2077:1444/12/3/ 147/pdf (accessed 7 February, 2022).

Park Ji5won. Koreans losing faith in Protestant churches over COVID:19. Korea Times. January 31, 2021. URL: https://www.koreatimes.co.kr/www/culture/2021/02/ 703_303364.html (accessed 1 January, 2022).

Kim Minah. The Relationship between Religion and Society in the COVID:19 Era: the Case of Protestantism in South Korea. Religions. 12(12). 2021: 1102. URL: https:// www.mdpi.com/2077:1444/12/12/1102 (accessed: 1 January, 2022).

Vahrusheva Y.A. Yuzhnaya Koreya v epohu COVID — 19 [ South Korea in the era of COVID:19]. Koreevedenie v Rossii: napravlenie i razvitie. Kazan' [Korean studies in Russia: direction and development]. Kazan, 2021. Vol. 2: 75. (In Russian).

Varivoda S. Kak «beshenyj» propovednik sprovociroval v Yuzhnoj Koree novuyu volnu COVID:19 [How a “mad” preacher provoked a new wave of COVID:19 in South Korea]. TASS. August 28, 2020. URL: https://tass.ru/opinions/9312627 (accessed 3 July, 2022) (In Russian).

DOI: 10.48647/IFES.2022.50.49.019

И.В. Дьячков

ЮЖНОКОРЕЙСКАЯ «ПОЛИТИКА ПАМЯТИ» В ОТНОШЕНИИ ЯПОНИИ:

ЦЕЛИ, ЗАДАЧИ, ИНСТРУМЕНТЫ

Аннотация. Двусторонние отношения Сеула и Токио отягощены прошлым: свежи в памяти дипломатические кризисы из:за проблем вианбу, принадлежности о. Токто, принудительного труда корейцев на японских фабриках и т. д. Однако это не бессистемные вспышки, а часть общей южнокорейской «политики памяти» в отношении Япо: нии. Её общей целью является осмысление и преодоление колони: ального наследия, а практическими функциями — оказание дипло: матического давления на Токио и националистическая мобилизация внутри страны.

«Политика памяти» — важный инструмент строительства иден: тичности в любой стране. Однако корейские государства во многом до сих пор воспринимают себя как постколониальные, и память о ко: лониализме становится одной из несущих конструкций националь: ной идентичности. Этот компонент самовосприятия оказывается способен «перевешивать» прочие факторы, в частности обществен: но:экономическую типологическую близость к Японии, пребывание в одном с Токио региональном «лагере», развитое экономическое со: трудничество и т. д.

Характерными чертами южнокорейской «политики памяти» яв: ляется её «прикладной» характер и внешняя ориентация. Конструи: рование определённого исторического нарратива и выделение тех или иных сюжетов предназначено не только для внутренней, но и для зарубежной аудитории. Так, от Японии требуется, во5первых, при: знать правильность южнокорейской трактовки событий; во5вторых,

ентация. Конструирование определённого исторического нарратива и выделение тех или иных сюжетов предназначено не только для внут: ренней, но и для зарубежной аудитории. Примечательно, что для юж: нокорейской «политики памяти» ключевую роль играет содержание не только и не столько своих учебников, сколько — японских. Обще: ственность регулярно возмущается освещением общей истории в японском образовании по крайней мере с начала 1980:х годов [Lee], причём проблемой нередко объявляется не только то, что в них напи: сано, но и то, что опущено [Hundt, Bleiker, p. 72].

Главным «внешнеполитическим направлением» оказывается бывшая метрополия, Япония. Современные корейские государства во многом до сих пор воспринимают себя как постколониальные, и па: мять о колониализме становится одной из несущих конструкций на: циональной идентичности. При этом от Японии требуется, во5первых, признать правильность южнокорейской трактовки событий, во5вто5 рых, принести извинения и компенсации (искренность и достаточ: ность которых при необходимости подвергается сомнению). Подра: зумевается, что региональные соседи Сеула, также пострадавшие от японской агрессии, могут поддержать критику Токио и разделить «дивиденды» (порой это действительно происходит: Китай, Тайвань, Филиппины включались в полемику по вианбу [Современная Ко: рея..., с. 140]). Другие страны должны по крайней мере сделать вывод

одопустимости сотрудничества с Японией.

Сточки зрения реализации «политика памяти» состоит из двух взаимосвязанных компонентов: «запоминания» (и «напоминания») и «забывания». Первый подразумевает сохранение, документирование, мемориализацию и воспроизводство своей трактовки прошлого. Практика «забывания» может означать как корректировку трактовок (запрет на положительные оценки колониализма, негативные оценки признанных героев и жертв), так и демонтаж объектов, способных на: помнить об унизительных страницах истории или выглядящих как японский мемориал на корейской земле.

Подход Сеула к роли памяти в отношениях с Токио менялся с те: чением времени. Во времена Ли Сын Мана (1948—1960) и «второй республики» (1960—1961) консультации по нормализации двусторон: них отношений сопровождались мощными антияпонскими протеста: ми. Неприязнь к Японии (основанную на личной человеческой, ещё не «исторической», «коллективной» памяти) разделяло и руководство Республики Корея. Ситуацию смог переломить только Пак Чжон Хи, который, невзирая на протесты, из прагматических соображений (и,

возможно, благодаря особенностям биографии) добился нормализа: ции южнокорейско:японских отношений в 1965 г. Однако и он, объ: ясняя этот шаг, ссылался исключительно на политические соображе: ния. Несмотря на нормализацию, власти, понимая общественные на: строения, не стали смягчать критический по отношению к Японии исторический нарратив [Hundt, Bleiker, p. 68—69].

В 1980:е годы, несмотря на мощные внутренние протесты, южно: корейские власти также занимали в целом примирительную позицию при возникновении конфликтов (например, в ходе скандала вокруг японских учебников истории в 1982 г.) [Lee, p. 75]. В 1990:х государ: ство по:прежнему старалось дистанцироваться от вопросов историче: ской памяти, и выразителями претензий южнокорейского общества становились общественные организации [Дьячков, 2019, с. 76—77]. Впрочем, уже тогда южнокорейское правительство ссылалось на об: щественное недовольство, чтобы проводить «централизованные» ак: ции в рамках политики памяти. В этом смысле особенно примечате: лен снос здания японского генерал:губернаторства в Сеуле в 1995 г. [Чеснокова, 2015, с. 195].

Ким Дэ Чжун (1998—2003) занимал достаточно примирительную позицию и пытался преодолеть наследие прошлого. Так, при нём были сняты запреты на японскую культурную продукцию. [Hundt, Bleiker, p. 73—74]. Тем не менее в 2001 г. вновь развернулась полеми: ка вокруг японских учебников истории, где действия Токио в средние века и новое время подавались без негативной окраски [Hundt, Bleiker, p. 76]. Сеул пытался совместно с Китаем и Японией подгото: вить «общерегиональный» учебник истории в рамках проекта «Исто: рия открывает будущее», хотя проблемы и противоречия не позволи: ли сохранять такой конструктивный тон в дальнейшем общении по историческим проблемам [Hundt, Bleiker, p. 83—86]. Интересно, что среди достижений Ким Дэ Чжуна, за которые президент получил Но: белевскую премию мира, упоминается и примирение с Японией [The Nobel Peace Prize...].

Хотя президент Но Му Хён (2003—2008) позиционировал себя как преемник Ким Дэ Чжуна, он отказался от политики примирения с Японией. При новом лидере сформировалась современная «полити: ка памяти» в отношении Токио, подразумевающая мощное государ: ственное давление на бывшую метрополию по различным «околоис: торическим» сюжетам (учебники, принадлежность о. Токто, посеще: ние японским руководством святилища Ясукуни и пр.). По словам

Но Му Хёна, целью такого курса было не допустить возвращения японской региональной гегемонии [Hundt, Bleiker, p. 77].

Последовавшие администрации, несмотря на переход власти в руки консерваторов и обратно, продолжали выбранный в начале 2000:х годов подход. Так, Ли Мён Бак, несмотря на заявленный праг: матичный подход к общению с Японией, продолжил давление по проблеме Токто и спорным учебникам [Ku, p. 89—90]. При нём же в 2011 г. Конституционный суд Республики Корея принял решение по «женщинам для комфорта», предписывающее властям страны более деятельно добиваться компенсаций от японского правительства [Дьячков, 2019, с. 77]. Сеул развил исторический спор по вианбу в годы президентства Пак Кын Хе (2013—2017). Президент Мун Чжэ Ин (2017—2022) продолжил этот курс и сходным образом актуализи: ровал вопрос о принудительном труде корейцев на японских пред: приятиях в колониальную эпоху [Проблемы..., с. 93—97].

Исследователи порой выражают недоумение, почему столь похо: жие в культурном и социально:экономическом плане страны из «од: ного лагеря» конфликтуют по на первый взгляд второстепенным во: просам [Hundt, Bleiker, p. 61—62]. В рамках традиционных теорий международных отношений действия Сеула «иррациональны»; пред: ставляется, что основная мотивация южнокорейской «политики па: мяти» — эмоции [Ku, p. 80]. Действительно, события последних лет показывают, что Республика Корея готова оказывать давление на Японию несмотря на издержки — дипломатические, экономические и иные.

Чисто «рационалистическое» представление о международных отношениях долгое время ограничивало возможности исследователей делать верные прогнозы. Когда вопросы памяти стали актуальными в 1990:е — начале 2000:х годов, мало кто ожидал их дальнейшего обост: рения и превращения в доминирующую тему южнокорейско:япон: ской двусторонней повестки. Однако выяснилось, что время не ле: чит. Кроме того, «политика памяти» сейчас применяется не для лече: ния ран прошлого, а для формирования будущего [Gong, p. 45—48].

Склонность Республики Корея к политизации исторических спо: ров — следствие столкновения её нескольких идентичностей. Южно: корейская политика памяти иллюстрирует, насколько непросто со: вместить идентичность союзника США и члена американоцентрич: ной региональной подсистемы с идентичностью чисто корейской, националистической, идентичностью постколониальной державы. Первая всё же не может полностью подавить вторую.