книги / Пережитое земля и жизнь

с битумом? Или решил ехать спьяну по запруду, а дорога там не ахти? Смотрю, все-таки развернул вправо и остановился напротив милиции. Кабину обступили четыре или пять молодых парней, отчаянно уговаривали – отвези до Бутыша. Иван спросив: все ли, мол, вышли из кузова, и получив ответ, нажал на газ. Когда отъехали на значительноерасстояние, выругался в моюсторону и крикнул: «Не размахивайденьгами!»

Потом, успокоившись, объяснил мне ситуацию. Зал в тарасовской столовой небольшой – столиков на шесть. Когда я у буфета хвалился деньгами, Иван подслушал разговоры за соседним столиком с упоминанием слова «куски». Иван, оказывается, знал значение этого слова. На воровском жаргоне это – большие деньги. Приметил этих людей среди забравшихся в нашу машину на переправе. Сообразил, когда стали проситься по нужде, что у них иная цель. И остановился около милиции, чтобы освободиться от непрошеных пассажиров в безопасном месте. Только тогда я понял, в каком положении был я, держатель денег. Не исключаю: Ваня Суханов спас меня от смерти. Церемониться бы те люди со мной не стали. Хорошо, если бы выволокли из кабины, придавили да вывернули карманы. А если пустили бы в ход холодное оружие? Итак, я в третий раз заочно был приговорен к смерти. Однако даже если бы деньги отняли силой, то за них мне все равно бы пришлось отвечать перед бухгалтером Токаревым. Он бы не простил. Не простили бы и колхозники.

Вернувшиеся «торговцы» и особенно портной растрезвонили по Балакам: мол, водитель пьянствовал под руководством зоотехника. Вскоре после того состоялось общеколхозное собрание. Так появился компрометирующий материал, носивший пока внутриколхозный характер. Потом он стал использоваться широко. И я уехал из Балок с ярлыком пьяницы.

В зимнем рационе 1955–1956 годов гречишной соломы было немного, и весной шерсть на овцах не полезла. Мы опять остригли овец, снимая шерсть руном. Сдали ее хорошим сортом. Одновременно сдали грязную шерсть от стрижки прошлого года. В итоге у нас получился настриг шерсти на овце впечатляю-

381

elib.pstu.ru

щий, лучший не только по Камбарскому району. Не снизили мы и удоев, но овцы меня подвели.

Овцеферма выросла численно, поэтому для руководства ею Смирнов изъял ее у Ивана Бузилова и поставил заведующей фермой Тоню. Тоня-овчарка, так ее потом стали называть. Солидная женщина, работала раньше продавцом в магазине, имела властный характер, с Бузиловым не считалась. Заведующей она была не освобожденной, точнее, была старшей овчаркой, с нею работали еще две девочки. Со мной она тоже обращалась независимо, но мои указания исполняла беспрекословно в противоположность Бузилову. Тот все мои указания воспринимал критически и часто спорил.

Не припомню, до поездки на летнюю сессию или после возвращения с нее, начали болеть ягнята. Причина непонятная. Происходил падеж. Поскольку я, как зоотехник, формально не имел права на вскрытие трупов, то во избежание спорных вопросов со стороны ветеринаров Камбарки трупы отправлял туда. Обычно Сережа крепил труп ягненка на багажник и уезжал. Там то ли не вскрывали, то ли тоже не могли понять причины. Время шло, болезнь не прекращалась. Через два-три дня опять труп. Число погибших подходило к десятку. Смирнов на эту тревожную тему со мной речи не вел.

Однажды под вечер в Балаки приехал первый секретарь райкома Чернов. Конечно, пришел на ферму. Вроде бы интересовался, но я почувствовал что-то неладное. Он заинтересовался овцами и начал возмущаться гибелью большого числа ягнят. К тому времени вдруг появился ветфельдшер лечебницы Щеткин. Я не сразу сообразил: какая надобность ехать не с утра, а к ночи? Чернов что-то ему выговорил. Кончилось это тем, что Чернов Щеткина отправил обратно, а меня прихватил к себе в машину, поехали в контору колхоза. Здесь он по телефону назначил внеочередное заседание бюро райкома. При этом не назвал в числе вызванных на бюро члена бюро Николая Сергеевича Балабанова. Потом грубо велел мне садиться в его автомашину: на бюро, мол, разберемся.

Не припомню, был ли на бюро Смирнов. Скорее, не был, иначе я бы запомнил. Не припомню, как назвали повестку дня

382

elib.pstu.ru

заседания, но речь сразу пошла о недостойном поведении и ненормальных отношениях председателя колхоза и зоотехника Трубицина. В результате допущен падеж скота. На мои объяснения о неизвестном заболевании – ноль внимания. И задает мне вопрос, перебивая меня, директор лесхоза (член бюро): «Думаешь ли ты дальше работать в колхозе?» И тут я впервые обманул партию, и, пожалуй, это был единственный раз за все пребывание в компартии. Я сказал, что не думаю о таком.

Дело в том, что мобилизованные сентябрьским Пленумом к середине 1956 года в других местах уже убежали, и это не могло не тревожить руководство страны и Камбарского района в частности. Они, члены бюро, об этом знали. Я же счел нужным соврать потому, что могут тут же исключить из партии и отдать под суд. По настрою присутствующих я это чувствовал. Однако сжалился надо мной тот же Чернов. В заключение он сказал, что Трубицин, наверное, понял все и исправится, а сейчас мы строго его накажем: вынести ему строгий выговор с занесением в личное дело. Проголосовали единогласно.

Вышел я, и впервые в жизни явилась мысль о самоубийстве. Думаю: пойду сейчас и брошусь в пруд. Постепенно успокоился. Не помню, как и когда вернулся в Балаки. Но с твердой мыслью – здесь мне места нет!

Мама видела, как меня увезли, но глубины опасности не поняла. Встретила меня несколько даже насмешливо. Со Смирновым и Менькиными я стал себя вести, как будто ничего и не было. А сам строил планы: как «удрать»? Пойти опять к Чернову, как я это делал в 1953 году, не имело смысла. Из Балак отпустит, но из района – едва ли. Отправит в какой-либо отстающий колхоз. Оставалось ждать подходящего случая.

Однако материальное положение у меня сложилось тяжелое. Ни на ноги, ни на себя приличного нечего было надеть. За зимнюю сессию нечем будет платить. И случай подвернулся. Осенью Чернова отправили учиться в Москву. За него остался исполнять обязанности первого секретаря Николай Балабанов. Он, конечно, не стал меня удерживать.

383

elib.pstu.ru

Но куда податься? Только не в деревню! Решил попытать счастья в Свердловске. Тем более что там уже имелась возможность пережить, пока найдется работа.

Прощай, Камбарка

Брат Николай вскоре после ухода к теще был поставлен кладовщиком центральных складов завода имени Ленина. Жизнь его складывалась неплохо. Вслед за рождением первого ребенка, дочери Галины, родился Валерий, за ним – Владимир. Теща баловалась самогоноварением. Ее «накрыли», судили, дали несколько лет принудительных работ. Отправили в город Ревду – рядом со Свердловском. Ей повезло. В Ревде жила ее замужняя сестра. Они имели свой дом и огород. Так, она не только осталась в Ревде после окончания срока, но даже с помощью Васильича, так его все величали, начала строить себе дом.

Однако в зиму 1950 года в колхозе заморозили семена картофеля. Причина – не подготовленное вовремя картофелехранилище. Правление, точнее ревизионная комиссия, обвинила кладовщика. Оформили дело в суд. Началось следствие, потом два или три заседания суда.

Летом того года Николай появился у нас в Балаках: выручай, брат! Нужны деньги возместить иск, присужденный последним судом. Помнится, у нас оказалось 400 рублей, он их увез. До сих пор не знаю, действительно ли деньги были внесены им в кассу колхоза и таким образом дело было закрыто. Думается, из-за 400 рублей едва ли стали возбуждать уголовное дело. Могли удержать эту сумму из оклада. Отсюда делаю вывод: Николай дал взятку. Кому? Несколько раз думал разрешить эту задачу. Все как-то не решался.

Перед октябрьскими праздниками я поехал в Ревду, объяснил: в гости к брату. В Ревде оказались еще родственники моей сватьи, в том числе Николай, сын Бориса. Водки тогда за праздничным столом не было, но вволю было бражки. Николай устроился на работу, в семье появился достаток. Кстати, дома у меня Римма с матерью были хозяйственные. Я на спиртное был не

384

elib.pstu.ru

падок. Захмелел не более всех, когда Николай и Римма вернулись после обеда с демонстрации и состоялось застолье. Вечером лег уснуть. Слышу: меня будят. В доме милиционер. Говорит: одевайтесь, пойдем в отделение. Все – гости, Николай, Римма, сватья и другие – в недоумении. Я тоже. Там узнаешь!

В отделении начальник мне вопрос: «Какие у тебя деньги?» Говорю: столько-то. Какие купюры? Я выложил. «Документы!» Подал паспорт, военный билет (офицер!), партийный билет. Просмотрели, извинились – можете идти. Вышел, а в приемной – все наши гости. В чем дело, что случилось? Оказалось, что хотя у Николая дом еще был без сеней, у него снимала угол квартирантка. К квартирантке приходил ее ухажер. Вечером она обнаружила исчезновение денег. Подозрение пало на меня. Милиция прижала этого ухажера после того, как разобралась со мной. Он в хищении признался. Николай после праздника выгнал ее

сквартиры.

УВасильича была дочь Александра. Она окончила медицинское училище. По распределению работала где-то в селе, в Свердловской же области. Вышла замуж. Имела ребенка. Не повезло, развелась. Теперь жила у родителей, устроилась на работу в медсанчасти какого-то завода в Свердловске, но так как из Ревды в Свердловск было ездить сложно, то жила у сестры мужа.

После праздников я поехал с нею в поисках работы. Шура, видимо, рассчитывала на меня, холостяка. Всюду меня водила: в кино, музей и т.п. На ночь я оставался у них в Свердловске. Сестра ее мужа была замужем, они меня приглашали как потенциального жениха Шуры, были со мной предупредительны.

Поскольку у меня сельская специальность, то об устройстве на работу в городе не могло быть и речи. Но Николай где-то через знакомых разведал: мол, в областной ветлечебнице есть место. Оказалось, неверно. Пошел в областное управление сельского хозяйства. Встретили хорошо, но предложили несколько мест в области. Я признался, что хочется поближе к Свердловску, так как я заочно учусь. Тогда мне предложили в пригород-

385

elib.pstu.ru

ный совхоз, но требовались документы об образовании, а они находились в моем личном деле в Молотовском сельхозинституте. Из Свердловска я поехал в Молотов, точнее, в Пермь. Где остановиться в Перми? Я знал лишь одного знакомого, проживающего в Перми, Александра Ивановича Епиева. Пошел к нему на работу. Он работал в Мясорыбтресте. Попросился ночевать. Он охотно принял. Вечером я объяснил ему причину своего приезда. Он мне говорит: может поискать работу в Перми? Он позвонил городскому ветврачу Воронову. Тот говорит, что в Мотовилихинском подсобном хозяйстве нужен ветработник. Я поехал туда.

Не помню, с кем я встретился в конторе хозяйства: то ли

светврачом Борисом Николаевичем Лосяновым, то ли с главным зоотехником Фаиной Ивановной Сысоевой, или принял меня сам директор Михаил Михайлович Морозов. Охотно пригласили меня, пообещав с устройством жилья. Советовали познакомиться

сместом работы: Висимское отделение совхоза, две фермы. Крупная ферма где-то в лесу, ферма № 3 поменьше – при управлении отделением, на окраине пруда. Должность моя – ветфельдшер отделения и техник искусственного осеменения коров на этих фермах. Оклад 600 рублей. Встретился с управляющим отделения Гладышевым. Он приветствовал мое назначение. Меня условия устраивали.

Здесь, в Перми, произошло мое неожиданное, но окончательное решение о женитьбе. Повлияли на него две совершенно посторонние женщины. Обычно в последние годы, знакомясь

скем-либо, если речь заходила о моем семейном положении и я признавался: холост, то собеседники удивлялись и как-то загадочно на это реагировали. Мол, печально, но что же?

Когда я ночевал у И.И. Епиева, со мной на эту тему завела речь проживающая с ним его сестра Мария. Она уже в годах, старая дева. Мне она почти бесцеремонно сказала: коль до сих пор – почти 34 года – не женат, то значит у тебя «машинка не работает». И на Висиме интересовались моим семейным положением. Среди них оказалась женщина, старшая в овцеводческой бригаде отделе-

386

elib.pstu.ru

ния, по национальности – татарка, она то же самое сказала, что и Мария. Мнедаже стало неудобно отее слов. Эти два высказывания окончательно сломали мои мечты о «принцессе сердца». Возвращаясь в Балаки, решил: обязательно женюсь на Валентине. Если она, конечно, даст согласие.

За три года я окончательно присмотрелся к этой доярке. Отметил: она ни с кем из мужчин не заводила отношений. Была аккуратна в одежде. Среди балакинцев пользовалась уважением, ни разу ни от кого не слышал о ней ни одного плохого слова. Жила с уже довольно пожилыми отцом и матерью. Мать, домохозяйка, воспитывала внучку, дочь от тайного брака Валентины с неким Трошей. Отец мало принимал участие в колхозе, обычно был сторожем. Жили они небогато, на заработки Валентины. Ей приходилось тяжело. Труд доярки, нелегкий сам по себе, был осложнен для нее еще и тем, что их дом находился на противоположном конце села, т.е. почти за версту от фермы. Доение тогда требовалось трехкратное. А это значило, что ей (другие доярки жили не дальше половины села) приходилось ходить не менее шести верст ежедневно, т.е. проводить в пути не менее часа. При этом она никогда не опаздывала.

Кроме того, на ней лежали коммерческие обязанности. По меньшей мере один раз в неделю она была вынуждена ходить

вКамбарку на базар, продать что-либо с огорода. Так, осенью 1953 года я покупал у нее яйца, собираясь на Кубань. У Валентины были лучшие показатели по надоям. Правда, ее группа

всравнении с другими состояла из молодых коров, но одного этого мало. Валентина была заботлива по отношению к ним.

За трудолюбие ее уважал Смирнов. Он знал ее еще по ферме в Подгорном, когда был там заведующим. Первое место Валентины заметно радовало его. Летом 1955 года нам выделили путевку на ВДНХ, я предложил ее дать Валентине, Смирнов воспринял мое предложение не только охотно, но даже с удовольствием. Так моя будущая супруга повидала Москву.

Летом 1955 года я начал ухаживать за Валей, несколько вечеров мы провели вместе. До большего не дошло, но мои уха-

387

elib.pstu.ru

живания она не отвергала. Уже тогда у меня возникло намерение: женюсь. Не помню, предлагал ли я, даже не напрямую, а окольно, сватовство, но однажды Лушка меня приревновала. Заявила, что «твоя» собирается замуж за тебя, уже готовится к свадьбе, уже продали корову. Действительно, Велентине в качестве премии была выдана телочка и они ее растили. Летом 1955 года она уже была стельной. Что заставило их продать эту нетель, до сих пор стесняюсь ее спросить (уже жену-старушку): не предполагаемая ли свадьба со мной? Могли быть и другие причины, а Лушка сочинила.

***

Кашминых было две семьи, находились они в дальнем родстве. В Подгорном жил пчеловод Семен Ермолаевич с сыном.

У Григория-пасечника кроме Трофима, отца Вали, были дети: дочь Мария и сын Анисим. Анисим погиб на германском фронте, а Маня была выдана замуж. Муж ее умер, и она потом жила в семье Трофима. Трофим тоже был на фронте, но вернулся жив, невредим.

Летом 1929 года молодые ребята-комсомольцы вернулись с собрания из Камбарки и сообщили, что семья Григория Кашмина подлежит раскулачиванию, но Григория уже в живых не было. Они подсказали: спешите. Можно еще выехать в Сибирь, всем желающим выдают документы. Оказалось, что получить документы непросто. Пришлось дать взятку: кадушку меда ведра на два-три, мясо от забитой скотины. Срочно продали дом и разное имущество. На эти деньги приобрели совместно с другими отъезжающими в Сибирь телячий вагон, и пять семей выехали. В исторической литературе срочный отъезд подлежащих раскулачиванию получил название «самораскулачивание». Вместе с тем в то же время ехали в Сибирь в поисках лучшей жизни лишь не подлежащие раскулачиванию.

Валя помнит эту дорогу, хотя ей было всего только три года. Семья Трофима состояла из пяти человек: жены Марии Игнатьевны и троих детей – Клементия, Секлетиньи и Валентины.

388

elib.pstu.ru

Мария Григорьевна имела 10 беременностей, но дети умирали рано. До взросления дожили только четверо, кроме названных была еще дочь Арина. Арина вышла замуж за камбаряка Никиту. Никита с Ариной и малышкой Ниной присоединились к семье Трофима.

В каких сибирских местах остановились приехавшие из Балак, Валя не знает. От конечной железнодорожной станции добирались пешком. Отец нес Валю на шее.

Разъехались по разным населенным пунктам. Вместе поселились Трофим, Спиридон и Никита. Вскоре Никита с семьей перебрался в другую деревню. А семьи Трофима и Спиридона жили вместе года полтора.

Трофим в колхоз не вступал года три, но потом вступил. Жизнь в Сибири ему нравилась. Однако другие не прижились. Постепенно все вернулись обратно. Кашмины вернулись последними. Из Сибири ушел в армию Клим. Он заявил, что из армии в Сибирь не вернется. У Вали впечатлений о жизни в Сибири и том времени осталось много. Домой вернулись в 1937 году. Пока там жили, уехал Никита с семьей. Арина заболела, скоропостижно умерла, оставив Нину сиротой. Вернувшись, они приобрели дом в Подгорном. Отец Вали стал пасти скот колхозников. Валя была подпаском. Случилась беда. Волки задрали корову. Дело дошло до суда, но их оправдали. Волков тогда водилось немало. Был случай, когда Валя встретилась с таким зверем, что называется, лоб в лоб. Перепугалась, говорит, но зверь на нее не набросился.

Клим вернулся из армии и через некоторое время женился. Привел без спроса девицу с именем Секлетинья. В доме стало две Секлетиньи. Так прожили до 1941 года. Клима отправили на войну, Секлетинья родила ему двух дочерей: Дусю и Анну. Ваню с сестрой в июне отправили в Сарапул на строительство аэродрома. Там их застала война. Парней одного за другим забрали в армию.

Войну балаканцы-подгорцы прожили легче, нежели моя мама и ее соседки-солдатки. Лес заготавливали здесь для Кам-

389

elib.pstu.ru

барки. Валя с подругами работала в лесу, а сестру Секу председатель Токарев поставил бригадиром.

После войны стали возвращаться солдаты. Среди них был

иСергей Семенович Прохоров. Он женился на Секе. Появился Трофим Пименович, который соблазнил Валентину. С замужеством тянул, а Валя родила семимесячную дочь Анну. Старик Кашмин очень любил Валю, но появление пригульной внучки надолго оттолкнуло его от дочери. Со временем все уладилось.

Валя стала работать на ферме дояркой. Потом родители переехали в Балаки, наскоро построили дом. Валя снова стала работать дояркой. Весной 1953 года появился здесь я. Из других. Заканчивая эту тему, расскажу о самых близких родственниках.

Сергей Прохоров из армии вернулся не по демобилизации, а из госпиталя, калекой: потерял палец на руке. В мою бытность в Балаках он работал заместителем Смирнова. Сека, брюнетка, с тонкими чертами лица, унаследованными от матери, видимо, была очень красива, но огромная семья и пристрастие мужа к спиртному сказались на ней. В колхозе она не работала, хватало работы по дому.

Невестка Секлетинья после получения извещения о гибели Клима (пропал без вести) вышла замуж за вдовца. Ее я видел еще не постаревшей. Мне она показалась очень красивой. Ее новый муж работал кузнецом в кузнице.

На Барке, близ Сарапула, проживали члены семьи сестры моей будущей тещи – Евдокии Игнатьевны. Она была выдана за богатого вдовца, жителя деревни близ Сарапула, имела родных

инеродных детей. Семья ее подлежала раскулачиванию, но тоже самораскулачилась. Уезжали всей семьей в Сибирь. Вернулись.

ВКамбарке жил брат Марии Игнатьевны Киприян Зайцев. Я его знал, еще работая в ветлечебнице. Лечил у него какую-то животину. Запомнилось его гостеприимство. Уже будучи супругом Вали, я вместе с ней однажды гостил у ее дяди. Однако дружбы хорошей между семьями брата и сестры не было. Валя говорила: очень гордые ее двоюродные сестры.

390

elib.pstu.ru