книги из ГПНТБ / Дорошевский, В. Элементы лексикологии и семиотики

выше в связи с функциями слов zamröz и szadz, свидетельствует опыт, описанный Жинкиным в его книге «Механизмы речи»: «Если,— пишет автор,— был образован рефлекс на слово доктор или дорожка, то он проявляется и при словах врач, тропинка (...)■ Совершенно очевидно, что самая сущность второго сигнала состоит в том, что он связан с первосигнальным впечатлением»*. Если слово тро­ пинка вызывает тот же самый условный рефлекс, что слово дорожка, значит, он определяется не самим звучанием слов, а связанным с ними содержанием: акустические впечатления различны, но слу­ ховая нервная энергия в обоих случаях трансформируется в один и тот же рефлекс. Здесь мы имеем дело со случаем, когда представ­ ление о десигнате стоит над восприятиями тех или иных слов, в опре­ деленном смысле так же, как функция красного света на перекрестке улиц является функцией высшего порядка по отношению к словам, на которые могло бы быть транспонировано содержание этого опти­ ческого знака («стоп», «остановиться», «не ехать дальше», «ждать, пока не изменится свет», и т. п.). То же самое относится к реакции на иней на стене или на дереве, для которых употребляется то одно, то другое слово. Объяснение этого простое: контакты говорящих с вещами при посредстве слов и со словами при посредстве вещей происходят посредством одних и тех же нервных путей, которые сходятся в мозговом центре, а по пути к нему или от него часто перекрещиваются. Первосигнальные значения, передаваемые второй системе, подвергаются преобразованию в категориях нормативного словесного кода, общего для передающего и воспринимающего сигнал. Реакции на внешние раздражители получают словесные названия; процесс формирования отдельностей, становящихся пред­ метами мысли в качестве десигнатов слов, представляет собой один из центральных предметов, интересующих лингвиста. Логика же десигнат интересует как то, о чем может быть предицировано название. Формулировки «единичное название имеет только один десигнат» и «десигнат любого названия — это то, о чем данное название может быть истинно предицировано» представляются простыми, но простота эта кажущаяся. Опуская замечания, которые были изложены выше в связи с этими определениями, рассмотрим еще один аспект того, что должно значить предложение: десигнатом слова дерево является каждое дерево, о котором можно истинно утверждать, что оно дерево. Это можно утверждать о л ю б о м дереве, следовательно, о клене, дубе, липе. Любой клен, любой дуб, любая липа — десигнат слова дерево, а одновременно — десигнат слова клен, слова дуб, слова липа. Возникает вопрос: десигнатом скольких названий может быть один и тот же материальный предмет? (То, сколько десигнатов соответствует каждому названию, т. е. сколько имеется кленов, дубов, лип, неважно.) Если одно

* Н. И. Ж и н к и н, Механизмы речи, М ., 1958, стр. 32, 33.

и том же дереве утверждать и то, что это дерево, и то, что это клен, то в чем состоит тождество десигната? В нашем понимании в том, что один и тот же единичный материальный предмет — данный клен или дуб — мы рассматриваем в различных отношениях, назы­ вая его деревом и кленом или дубом (jest drzewem значит «называется деревом в польском языковом коде»). Слово дерево, как каждый языковой знак, содержит информацию не только о том, к чему относится этот знак, но и о том, что кто-то нам сообщает эту инфор­ мацию. Называя дерево деревом, я делаю факт природы обществен­ ным фактом. Дерево состоит из корней, ствола, коры, ветвей, листьев. Когда мы говорим «ветви дерева», то при помощи формы родительного падежа дерева мы обозначаем понятие, которому подчинено понятие ветвей: в этом выражении мы можем понимать дерево как ствол, от которого отходят ветви. Но когда мы говорим «ствол дерева», то форма родительного падежа дерева, выражающая понятийный высший порядок дерева по отношению к стволу, не нахо­ дит опоры в реальном отношении дерева к стволу: может быть дерево без листьев, дерево с обломанными ветвями, но не может быть дерева без ствола, как и человека без туловища. В семанти­ ческом содержании слова дерево заключено понятие дерева как целого. Единичное дерево является десигнатом этого слова как взятое в определенных понятийных категориях, как представляющее деревья в целом. Существование понятия тесно связано с существо­ ванием слова. Единичный клен не идентичен другому единичному клену, но каждый из единичных кленов может быть десигнатом слова клен: тождество десигната определяет в этом случае тождество понятийной категории «дерево», в которой рассматривается данное дерево. Понятие дерева как целого — это та «надстройка», которой семантическое содержание слова дерево отличается от любого еди­ ничного дерева. В этом довеске выражается наша мысленная реак­ ция на дерево-растение, факт природы; дерево как предмет мысли — это надстройка, относящаяся к intelligibilia и воздвигнутая над perceptibilia. Так же как серп луны мы можем понимать в качестве знака, сигнализирующего луну как целое, единичное дерево может быть для нас знаком, напоминанием о существовании в природе деревьев. Структуры семантического содержания слова, относяще­ гося к единичному предмету (как луна), и слова общего содержания, которое может относиться ко многим единичным предметам, схожи. Как единичный десигнат луны, так и каждый из многих единичных десигнатов дерева относятся к сфере первой сигнальной системы, а их названия — ко второй. В обоих случаях суть проблемы состоит во взаимоотношениях двух сигнальных систем. Закрепление назва­ ния за выделенным элементом действительности, становящимся десигнатом определенного слова,— первый шаг в освоении челове­

180

ком этого десигната. От того, что некоторые растения носят в раз­ ных языках определенные названия, польск. drzewo, франц. arbre, англ, tree, нем. Baum и т. д., ничто не изменяется в единичных деревьях, но то, что человек располагает этим словом и соответ­ ствующим ему понятием, делает возможным человеческое вмеша­ тельство в судьбу деревьев, планирование лесонасаждений, про­ рубку лесных просек и т. п. Познавательная функция языка, состоя­ щая в расчленении действительности на все новые элементы и свя­ зывании этих элементов в комплексы отношений, неустанно расши­ ряет границы деятельности, посредством которой человек созна­ тельно формирует свою жизнь. С этой стороны интересует лекси­ колога история языка. В польской фразеологии, связанной с лесом, отражаются, в частности, исторические условия, в которых форми­ ровалась «континентальная» психика поляков. «Widzisz tarn, jak niby las w jesieni pelno bezlistnych zerdzi sterczy do gory (...)? To okr§ty w porcie» — «Видишь там, как будто лес осенью, торчит много безлистных жердей (...)? Это корабли в порту»,— пишет Т. Т. Еж. Подобное же сравнение у Трембецкого: «Leci ogromna flota ро morskiej przestrzeni, las masztöw rznie powietrze, wioslo nurty pieni»—«Летит огромный флот по морскому простору, лес мачт режет воздух, весло пенит волны» (ассоциация образа мачт летящего флота с пенящим волны веслом — целиком «эндо­ генна»). Язык — живое звено, связывающее мир чувственного опыта с миром мысли, область, в которой элементы впечатлений и понятий неустанно переплетаются и взаимодействуют.

Если мы говорим, что десигнатом слова дерево является каждое единичное дерево, как представитель класса предметов, именуемых деревьями, то тем самым в семантическое содержание слова десигнат

дерево, которое мы признаем принадлежащим к классу деревьев, т. е. таким, глядя на которое мы отождествляем содержание данного акта перцепции с содержанием предшествующих актов перцепции, объектами которых были какие-либо деревья. Критерий истинности суждения, в котором утверждалось бы, что данный предмет — дере­ во, в нашем понимании не имеет значения. Противоречат ли суж­ дения, утверждающие, что данный предмет есть дерево, есть drzewo, есть arbre, есть tree, есть Baum, закону тождества или нет? Эти предложения не противоречат друг другу при условии, что мы понимаем «есть» как слово, которое означает «в данном языке носит название», что означает: в польской языковой среде слово drzewo, во французской языковой среде слово arbre и т. д. является раздражителем, вызывающим условный рефлекс в виде мысли о дереве-предмете, и обратно — восприятие дерева-растения воз­ буждает в том, кто видит дерево, условный рефлекс, напоминающий

181

знак как относящийся к «объекту перцепции, который вызывает в данной языковой среде условный рефлекс определенного типа». Этому определению соответствует и дерево-растение как элемент первой сигнальной системы, и дерево-слово — элемент второй систе­ мы. Оба элемента пребывают в отношении обратной связи. Задача лексиколога — исследовать в языке историю таких обратных связей, или взаимозависимостей элементов обеих сигнальных систем. Воз­ действие второй системы на первую находит выражение в том, что название вещи создает особые условия апперцепции в реакциях на внешний мир и в способах его расчленения на отдельности. Проблема отношений, устанавливающихся между представлениями, которые ассоциируются с данным словом, т. е. отношений между элементами, составляющими его семантическое содержание, нераз­ решима до тех пор, пока мы не сопоставим эти субъективные элементы с объективными признаками десигната, как мы это пытались сделать выше в связи с анализом значений слова szron. Трудность состоит, как мы видели, в том, что в самом подходе к десигнату как к отдель­ ности, в самом определении его границ (иней на стене, иней на дереве) имеются субъективные моменты. Поэтому, рассматривая проблемы семантики, раздумывая над тем, на какие рубрики можно разделить значения слов, мы должны искать критерии высшего порядка по отношению к обеим сигнальным системам, критерии, по которым мы могли бы классифицировать не одни только комплексы семанти­ ческих содержаний слов и не одни только десигнаты, а элементы семантических содержаний слов в их отношениях к объективным признакам десигнатов.

Мы упомянули выше, что тождество луны с ней самой опреде­ ляется ее материальностью. Языковым выражением тождества луны с самой собой было бы предложение «луна есть луна». В этом пред­ ложении форма есть в своей связочной функции утверждает тож­ дество подлежащего и предикатива. Объективное содержание пред­ ложения не изменилось бы, если бы предикатив не был в нем назван, форма есть выполняла бы тогда экзистенциальную функцию: «луна есть». Поэтому слово tozsamosc «тождество» в «Словаре» под ред. В. Дорошевского определено как «бытие самим собой, идентичность». Понятие тождества уже благодаря тому, что оно является понятием, содержит субъективный элемент. Предложение «луна есть» — это vox humana, раздающийся в космосе, служащий доказательством того, что кто-то думает о луне и умеет высказать свою мысль. Лаланд определяет identité «тождество» как «caractère de се qui est identi- que»—«признак того, что является идентичным»; признак — это одна из форм отношений того, чему он приписывается, к какому-то другому элементу действительности (см. стр. 169—170); в случае

182

тождества речь идет об отношении предмета к самому себе, взя­ том во времени. В примере, который приводит Лаланд: «Тождество битвы под Кёнигрецем и сражения при Садовой» *, говорится об отношении двух разных названий к одному и тому же десигнату. Подчиняя элементы семантического содержания слова объектив­ ным признакам десигната, мы должны пользоваться понятием тож­ дества как одним из основных понятий, опираясь на интуитивное понимание семантического тождества предложений: «А есть» и «А есть А». Коррелятом понятия тождества предмета является понятие признака, однозначное с понятием отношения. Рассмотрим на допол­ нительных примерах проблему тождества предмета и его признаков, или отношений к другим предметам, а также присваиваемых ему названий; вопрос этот очень важен и требует тщательного и все­ стороннего анализа. Граница между тем, что определяет тождество предмета с самим собой, и его относительными признаками не является, как мы уже упоминали, отчетливой; часто бывает трудно провести ее. По мере углубления анализа все больше при­ знаков, которые производили впечатление отождествляющих, мы относим к релятивным. Стол, около которого я стою в лекционной аудитории, деревянный, у него четыре ножки, он желтого цвета, он служит для того, чтобы класть на него книги, папки, листы бумаги и чтобы писать на этих лежащих на нем листах бумаги. Какой из названных признаков мы определим как отождествляющий, т. е. детерминирующий, что этот стол есть этот стол, такой, без которого этот стол утратил бы свою тождественность, перестал бы быть этим столом («самим собой»)? К признакам этого стола отно­ сится то, что он деревянный, у него четыре ножки, определенная форма, цвет, размеры, определенный вес, твердость. Ни один из этих признаков не является исключительным признаком данного стола — «таких же самых» столов может быть много в серийном производ­ стве,— но совокупность этих признаков определяет то, что данный ■стол является материальным предметом, отличным от других. Подпилив ножки стола, мы изменили бы его размеры, он стал бы ниже, перекрасив его, мы изменили бы его цвет. Несомненно, что к его относительным и факультативным признакам относится его положение в пространстве, т. е. тот факт, что он находится в таком-то месте такой-то комнаты. О характере относительности признака цвета см. стр. 18. Вопрос: что должно было бы измениться в при­ знаках данного стола, чтобы он перестал быть тем же самым пред­ метом, утратил свою тождественность? — похож по своему харак­ теру на вопрос: сколько волос должен потерять человек, чтобы стать лысым? Формулирование таких вопросов в области семан­

* Koenigraetz — немецкая полукалька чешского названия города Гра-

дец-Кралове (Hradec K râlové), близ которого лежит деревня Садова (Sado-

■vâ).— Прим. ред.

183

тики — бесплодное занятие. Так же как в случае с единичным деревом, лексиколог не может отождествлять данный стол с десигна­ том слова стол. Единичный стол как объект восприятия может вызвать у кого-то условный рефлекс в форме реакции на восприя­ тие этого объекта словом стол, что было бы проявлением существо­ вания у говорящего динамического двустороннего стереотипа Stimulus] — Rleactio], связанного со столом-предметом и столом- словом. Если, видя стол, я называю его столом, это значит, что данную предметную отдельность я отношу к классу предметов, носящих это название. То, каким образом происходит это отнесение, зависит от многих факторов: их можно в общем определить как условия опыта, в которых в данной языковой среде связи конкрет­ ных предметов с названием стол закреплялись в памяти и влияли на формирование апперцепции, или же двустороннего (предмет — название, название — предмет) динамического стереотипа. Первое, а следовательно, основное, меньше всего связанное с разделением общества на специальные группы значение слова stöl «стол» имеет следующее определение: «предмет мебели, чаще всего деревянный, состоящий из доски, опирающейся на ножки, и служащий для приема пищи, письма, расстановки различных предметов». Состав­ ные части этого определения охватывают следующие относительные признаки стола-предмета: его принадлежность к классу мебели, его применение. Относительные признаки данного единичного стола являются факультативными; применение стола может быть различ­ ным. Постоянный признак данного единичного стола — его суб­ станция (материал), из которой он сделан, а также форма доски (прямоугольная, круглая, овальная). Единичный стол может быть дубовым, ясеневым, липовым, сосновым, деревянным, каменным, мраморным. К релятивным признакам стола-предмета, кроме пере­ численных в определении, могут относиться такие признаки, как jadalny «обеденный» (в том применении этого определения, которое не соответствует точно его структуре, т. е. не в значении «съедоб­ ный»), kancelaryjny «канцелярский», kuchenny «кухонный», biesiadпу «пиршественный», weselny «свадебный», wielkanocny «пасхаль­ ный», wigilijny «рождественский». Каждое из этих определений может входить в историю стола-предмета. Все они (за исключением формы jadalny) образованы при помощи адъективного форманта -пу. Этот формант в каждом определении сигнализирует отношение столэ-предмета, или десигната определяемого существительного stöt «стол», к десигнату названия, лежащего в основе определяющего прилагательного, т. е. к канцелярии, кухне, пиру, свадьбе, пасхе,, рождественскому сочельнику. Все названные прилагательные обра­ зованы от существительных. Для нужд канцелярии или кухни столы-предметы могут приобретать определенные признаки, необ­ ходимые для того, чтобы стоять в этих помещениях. Эта сторона истории стола интересует специалиста в области техники. Лекси-

184

колога интересует предмет стол как десигнат соответствующего слова и отношение семантического содержания этого слова к десиг­ нату, а кроме того — способы выражения в языковых формах отношений десигната данного слова к десигнатам других слов. Эта проблема относится к области второй сигнальной системы, но и в этом случае очевидна связь элементов второй системы с эле­ ментами первой. К фактам второй сигнальной системы относится тот факт, что перечисленные выше прилагательные kancelaryjny, kuchenny и др. образованы от существительных. Эта метаязыковая формулировка, скрывающая под общеграмматической терминоло­ гией очень сложное и невидимое за терминами содержание. Когда мы говорим, что в выражении stoi kuchenny «кухонный стол» опре­ деляемое слово — существительное stöJ, а определяющее — при­ лагательное kuchenny, то мы сообщаем только о том, что прилага­ тельное согласуется в падеже, числе и грамматическом роде с суще­ ствительным, но общий характер этого сообщения очень обедняет его содержание; мы не знаем почему, если речь идет об отношении стола к кухне, прилагательное образовано от существительного kuchnia при помощи форманта -пу, так же, как в случае отношения стола к камню (stöi kamienny «каменный стол»), но иначе, чем в случае отношения стола к дереву (stol drewniany «деревянный стол») или к мрамору (marmurowy stol «мраморный стол»). Чем объясняется, что от слова drewno «дерево» образуется прилагатель­ ное drewniany, а от слова marmur «мрамор» — marmurowy (в рус­ ском языке в этом случае выступает формант -н-: мраморный)? Мы не можем не обратить внимания на то, что отношение мрамор­ ного стола к мрамору иное, чем кухонного стола к кухне, поэтому стремление уточнить различия между функциями адъективных формантов -owy и -пу должно состоять в сведении их к различиям отношений между десигнатами стола и кухни, стола и мрамора. Stöl marmurowy — это стол, сделанный из мрамора. Stöi kuchenny— это стол, находящийся в помещении кухни. Оба признака — отно­ сительные; характер отношения — довольно отчетливо разный: «сде­ ланный из чего-то»—«находящийся где-то», однако проблема этим не исчерпывается, ибо отношение мраморного стола к мрамору такое же, как деревянного стола к дереву, однако форманты при­ лагательных различны. В зависимости от того, насколько отчетливо в семантическом содержании прилагательного выступает отношение между десигнатом определяемого прилагательным существительного и десигнатом основы прилагательного, к определению прилагатель­ ного в словарной статье можно подойти с реально-смысловой или структурной стороны. Прилагательное drewniany «деревянный» совершенно ясно значит «zrobiony z drewna» («сделанный из дерева»), это и есть его словарное определение, опирающееся на примеры таких словосочетаний: drewniane domki «деревянные домики», drewniane podeszwy «деревянные подметки», drewniany bruk «дере­

185

вянная мостовая», «Drewniany, drobny, w cyfr§ powiqzany plotek»— •«Деревянный, маленький, узорчатый заборчик (Мицкевич). В этих примерах обозначены отношения определенных предметов к дереву, из которого они сделаны. Как субъекты отношений, так и отно­ шения между ними относятся целиком к фактам первой сигнальной ■системы, т. е. к фактам, непосредственно воспринимаемым чув­ ствами. Впечатления, которые вызывают у нас деревянные пред­ меты, могут пробудить эхо различных воспоминаний. Слово drew­ niany, будучи знаком зрительно воспринимаемого признака, резуль­ татом зрительного «узнавания» десигната, в результате пересечения нервных путей, по которым передаются оптические впечатления, с путями, передающими слуховые впечатления, может приобрести значение «исходящий от деревянного предмета, такой, который можно не видеть, а слышать как что-то деревянное» (ср. выше •о синестезии, стр. 155— 156), например «drewniany stuk sabotöw ро лѵуboistej drodze»—«деревянный стук сабо по ухабистой дороге» (Зарембина) — это звук, который вызывают деревянные сабо (в кото­ рых кто-то идет); в общем комплексе ощущений, стука и осознания ■его источников, в воспоминании происходят сдвиги, в которых

признак предмета, являющегося источником звука. В чисто син­ таксических терминах следовало бы сказать, что конструкция «дере­ вянный стук сабо» является модификацией конструкции «стук деревянных сабо», состоящей в том, что определение, относящееся к дополнению: стук чего? — деревянных сабо, отнесено к подле­ жащему: какой стук? — деревянный. В предложении: «Z drewnianym, klekoc^cym loskotem zatrzaskujq wszystkie okiennice»—«С дере­ вянным, клекочущим грохотом захлопываются все ставни» (Стафф)— к впечатлению грохота, сопровождающего закрывание деревянных ■ставен, присоединяется признак, свойственный тому, что является материальным источником впечатления. Это напоминает такие употребления, например, прилагательного smutny «грустный», в ко­ торых оно относится не к человеку, а к чему-то, что выражает грусть этого человека: smutny glos «грустный голос», smutne spojrzenie «грустный взгляд». Обозначение прилагательным не признака ■субъекта, являющегося каким-то, а чего-то, что опосредствованно свидетельствует о том, каков субъект (взгляд грустный, потому что грустен смотрящий),— одна из часто встречающихся функций при­ лагательных, как правило, отмечаемая в определениях соответ­ ствующих словарных статей прилагательных.

Характерным примером синестетической реакции на чувствен­ ные раздражители может служить отрывок из описания луга у Паустовского («Собрание сочинений», т. 4., М., 1958, стр. 548): «Сладкий конский щавель хлестал нас по груди. Медунка пахла так сильно, что солнечный свет, затопивший рязанские дали,

186

казался жидким медом. Тусклым серебром шумели над головой листья столетних ив». В переводе на словесный код общая картина луга в солнечный день расчленена на впечатления, относящиеся ко всем чувствам: вкуса («сладкий»), осязания («хлестал»), обоняния («пахло так сильно»), зрения («солнечный свет», «тусклым серебром»), слуха («шумели»), которые пересекаются и создают своеобразный, впечатляющий синтез. Интересный пример осознания процессов синестезии мы находим у Пшибося: «Эти хорошо знакомые мне стихи [«Крымские сонеты» А. Мицкевича] сами вспоминаются моему слуху, и я произношу их, по мере того как они всплывают в моей памяти. И странная вещь: я произношу их и как будто их касаюсь (...), я ощущаю эти четверостишия и терцины, как полотнища тка­ ней, и, произнося их, я внутренне вижу не только то, что они описы­ вают, но у меня впечатление [может ли впечатление или намек на впечатление быть внутренним?], что эти строфы развертываются,

как рулоны все новых тканей» (Bachczysaraj, «Zycie Warszawy»,

№220, 1969).

Интерпретация описания — это исследование того, каким обра­

зом строится словесный синтез из элементов ощущений. Теорети­ ческая интерпретация, являющаяся также переложением на слова элементов определенных содержаний, должна опираться на соответ­ ствующий понятийный аппарат. Приведенные отрывки из Паустов­ ского и Пшибося — выразительное свидетельство реакции худож­ ника на мир. Комплекс словесно-перцепционных ассоциаций специ­ фичен для каждого языка. Но общим для всех языков является основной механизм, состоящий в пересечении элементов двух сиг­ нальных систем, в синестетической и синкретической (см. стр. 155 и сл.) реакции анализаторов и мозговых центров на раздражи­ тели.

Элементы второй сигнальной системы часто разрывают узы, генетически связывающие их с первой системой, становятся в опре­ деленном смысле автономными, но на этой автономности нельзя базировать метод исследования, главным предметом которого являются (о чем мы упомянули на стр. 182) «обратные связи», возни­ кающие между двумя сигнальными системами.

Оперируя понятиями отождествляющих признаков и относитель­ ных признаков, мы тем самым облегчаем себе сравнительную харак­ теристику комплексов представлений, образующих семантическое содержание слов и соответствующих словам десигнатов (ср. выше). Рассмотрим отношения, которые могут возникать между семанти­ ческим содержанием слова и его десигнатом.

Juhas в соответствии со словарным определением— это «млад­ ший пастух овец в Татрах и Карпатах». Какие элементы семанти­ ческого содержания заглавного слова названы в этой дефиниции? Она является определением лица (пастух), исполняющего опре­ деленную функцию по отношению к овцам (пасущего овец), в испол­

187

нении этой функции занимающего подчиненное положение по отно­ шению к другому человеку' (младший) и связанного с определенной территорией (Татрами и Карпатами).

В синтаксических терминах: в дефиниции названо подлежащее, определение {младший), сказуемое (входящее в содержание слова

пастух), дополнение (овца), обстоятельство (е Татрах и Карпатах).

(Проблема синтаксических элементов дефиниции заслуживает моно­ графического исследования.)

«Na Zielone Swi^tki ci^gné} [gorale] na szalasy letnie, zwolawszy wprzödy wielkq gromad§ u jednego z soltysöw, na ktorej wybierajq juhasöw i przeiozonego nad nimi bacg»—«На Троицу [горцы] отправ­ ляются на летние пастбища, собравшись вначале на большую сходку у одного из солтысов, на которой они выбирают «югасов» и старшего над ними — «бацу»» ( Поль). Это предложение показывает, что «югасом» молодой горец становится тогда, когда он назначается для выполнения соответствующей функции, которая, конечно, отно­ сится к релятивным признакам исполняющего ее человека. Отож­ дествляющие (индивидуальные) признаки этого человека (рост, цвет глаз, возраст) по отношению к его функции безразличны. С инди­ видуальной точки зрения горца его бытие «югасом» — черта не только относительная, но и потенциальная.

Комплекс элементов семантического содержания слова juhas относится к сфере психических фактов и в качестве такового не может быть десигнатом этого слова: не может быть десигната без субъекта этого комплекса признаков. Предложения «ten czlowiek jest juhasem» («этот человек — югао>) и «ten cztowiek jest desygnatem wyrazu juhas» («этот человек — десигнат слова «югас») различаются тем, что их подлежащие несколько иначе соотнесены. Ни в одном из них форма jest не выполняет отождествляющей функции. В предложении «ten czlowiek jest juhasem» ten czlowiek соотнесен с овцами и Тат­ рами посредством своей функции — пастьбы овец в Татрах. Глагол, производный от juhas,— juhasié значит «быть югасом, т. е. пасти овец в Татрах». В предложении «ten czlowiek jest desygnatem wyrazu juhas» ten czlowiek соотнесен не только с функцией югаса, но и со сло­ вом juhas. «Быть десигнатом названия» значит «быть отдельностью, для которой в данном языковом коде существует название», т. е. называться при помощи определенного названия. Предложение «вода — бесцветная жидкость с химическим составом Н20» истинно в том смысле, что оно истинно информирует того, кто понимает слово вода, о том, каков химический состав соответствующего вещества. Предложение «бесцветная жидкость с химическим соста­ вом Н20 — вода» можно также считать истинным, но только в том значении, что вместо предикатива вода можно вставить слово любого языка с тем же значением (eau, water и т. д.) в качестве названия той же самой жидкой субстанции. Предложение «Геаи — бесцветная жидкость с химическим составом Н20» разноязычно: определяемое

188