книги из ГПНТБ / Дорошевский, В. Элементы лексикологии и семиотики

числа 3 и угла. Этому содержанию, как показывают рассмотренные нами примеры, соподчинены формальные элементы названий треуголъ - ника в разных языках. Название треугольника, каким бы ни была его формальная структура, является условным раздражителем, спо­ собным разбудить в нас абстрактный мысленный стереотип, оно является знаком этого стереотипа; в то же время оно выступает как доказательство того, что этот стереотип представляет собой фрагмент мышления как общественного процесса, т. е. что предмет, состоящий из трех сторон и трех углов, выделен из общего фона действительности в качестве десигната названия с определенным понятийным содержанием. Как же мы должны, следовательно, отве­ тить на вопрос (см. стр. 117): существует ли реально геометрическая фигура, называемая треугольником? К положительному ответу на этот вопрос нас склоняет факт, что, во-первых, существуют конкретные предметы треугольной формы, во-вторых, определенное соотношение сторон и углов в фигуре, называемой треугольником, является предметом мысли, соответствующим в качестве десигната названию треугольника. Иными словами: реальность существования обеспечивает треугольнику как геометрической фигуре то, что треугольники-предметы бывают объектами перцепции, треуголь­ ник-понятие является объектом мысли, одной из форм деятель­ ности человеческого мозга. Слово треугольник мы понимаем и в плане представлений и в плане понятий; элементы представления могут еще содержаться в слове пятиугольник, но слово тысячеугольник мы уже понимаем только понятийно как знак фигуры, состоящей из тысячи сторон и тысячи углов. Мыслить такую фигуру нам позво­ ляет язык: без языка мышление геометрическими и вообще мате­ матическими понятиями было бы невозможно (это может относиться и к понятиям числовых структур, см. стр. 102). Анализируя содер­ жание понятия «треугольник», мы констатируем, что составными частями этого содержания являются понятия сторон и углов, а этим понятиям соответствуют элементы разных конкретных пред­ метов, например угол, образуемый пересечением двух стен, сторона улицы, сторона монеты, сторона света. Общим признаком геометри­ ческих фигур есть то, что это фигуры, элементы которых находятся в определенных пространственных взаимоотношениях, и это гаран­ тирует реальность понятий, соответствующих этим фигурам. О чис­ лах можно думать вне связи с конкретными предметами и опериро­ вать ими в математических формулах, но с их помощью можно также считать предметы, соотносить их с предметами. Понятие «кентавр» состоит из некоторой комбинации пространственных элементов: существуют люди и существуют кони, но нет существа, которое было бы соединением человека и коня. Поэтому можно констатиро­ вать, что представление о кентавре существует постольку, поскольку кто-то представляет себе кентавра, но нет соответствующего этому представлению реального существа, поэтому это фиктивное пред­

119

ставление. К классу понятийных гипостазисов, фиктивных субстан­ ций, мыслей, у которых в пространственной действительности нет соответствий, относится понятие языка как субстанции, отделенной от людей, являющейся чем-то иным, чем речевые действия людей, чем определенные формы их деятельности. Языковые действия людей можно классифицировать в категориях определенных типов деятельности, т. е. типов активных языковых реакций человека на любые действующие на него раздражители. Лингвистика — одна из наук, предметом которой является человек, и это объединяет ее с такими науками, как антропология, социология, история, неврология, физиология, биология, философия. Общий предмет изучения этих наук — человек, благу которого и должны служить эти науки. Роль и общественную значимость языкознания как науки определяет предмет его исследования — языковые действия человека, принадлежащие к высшим формам его деятельности, его связей с жизнью среды.

Эту главу мы начали с замечания, что суть научного мышления заключается в стремлении вскрывать законы, управляющие' той областью действительности, которую исследует данная наука. В последующих рассуждениях мы пытались объяснить механизм мышления, или той функции мозга, которая объективизирует содер­ жание мыслей благодаря существованию слов и констатирует их как предметы мышления.

Когда мы задумываемся над тем, в какой области действитель­ ности следует лингвистике искать свои законы, мы должны прежде всего начать с уточнения того, что мы хотим найти, т. е. с выясне­ ния понятийного содержания слова закон. Закон обычно объясняется в словарях как принцип, управляющий процессами в природе и обществе; его можно определить также как основание, причину регулярности, которую можно наблюдать в появлении определенных явлений. Это приблизительные определения, но они могут быть обоснованы постольку, поскольку единственный путь, ведущий к открытию действия каких-либо законов,— это наблюдение явле­ ний, подвергающихся этому воздействию, вызываемых этим воздей­ ствием. Общим физическим законом считается закон всемирного тяготения. Физическое тело, лишенное точки опоры, падает вниз, т. е. движется с возрастающей скоростью по вертикали в направле­ нии, перпендикулярном к поверхности земли. На вопрос: почему тело падает, почему планеты, вращающиеся по орбитам, остаются на определенном расстоянии от центрального светила? — форму­ лируется ответ: потому, что существует закон всемирного тяготе­ ния. В этой формулировке на язык слов переведены взаимозави­ симости явлений, происходящих в окружающем нас мире, которые должны находить в словах свое неискаженное отражение. В предло­ жении «По закону всемирного тяготения тела, лишенные точки опоры, падают вниз, закон всемирного тяготения определяет падение

120

тел на землю» определенные сказуемые соединяются с определен­ ными подлежащими, т. е. что-то кем-то утверждается об определен­ ных подлежащих. Какого типа отношение имеет место в этих слу­ чаях между подлежащим и сказуемым, а точнее говоря, с каким типом отношений между десигнатом подлежащего и сказуемым мы имеем дело в таких случаях? Когда натуралист говорит о дей­ ствии законов по отношению к определенным фактам, он раздвигает границы своего восприятия материальных элементов действитель­ ности. Отдельность, своеобразие этих элементов дана ему в опыте. Он предполагает в некоторой степени априорно, что материя суще­ ствует, что она является внешней по отношению к нему и что суще­ ствуют также внешние по отношению к нему материальные пред­ меты, и на этом принципе (даже если он не формулирует его в сло­ вах) он основывает весь метод своего научного поведения (слова Ленина «материя — философская категория» значат собственно, чтоматерия может быть предметом мысли, что человек обладает способ­ ностью задумываться над своим отношением к внешнему миру). Законы природы — это суждения о единообразии (регулярностях), которое можно наблюдать в природе, и о границах этого едино­ образия. Когда мы говорим, что тела падают потому, что существует закон тяготения, то мы ставим в причинную связь падение тел и существование закона тяготения. Мы имеем право задать себе вопрос, что значит предложение, в содержании которого мы видим причину падения тел, т. е. предложение «существует закон тяготе­ ния». Подумав, мы должны отбросить интерпретацию, которая отождествляла бы причину определенного поведения физических, тел с семантическим содержанием определенных слов, тем, что мы соединили некоторое сказуемое с некоторым подлежащим, хотя в разговорном языке мы именно так это и формулируем: тела падают потому (по той причине), что существует закон тяготения. В сущ­ ности же причина в этом случае однозначна с всеобщностью явления, точно так же как в случае закона инерции, сформулированного' Ньютоном в словах: «огппе corpus persverare in statu suo mövendi vel quiescendi» —«всякое тело стремится продолжать свое состоя­ ние движения или покоя». Закон состоит в том, что «опте corpus...»—

И в этом случае знание является памятью опыта (ср. стр. 87). Понятие закона всегда обладает потенциально пространственным содержанием. Это и составляет, в' частности, причину того, ч т содержание предложения, говорящего о существовании закона тяготения, не может отождествляться с причиной падения тел: содержание предложения — это чья-то мысль, т. е. мысль, локали­ зованная в чьем-то мозгу, которая тем самым не может вызвать падения тела, лишенного точки опоры. Понимать содержание поня­ тия закона — это знать, к каким явлениям, каким образом и в каком

121

объеме он относится, и на основе этого знания уметь предвидеть последствия определенного соотношения фактов и того, что про­ изойдет вследствие изменений в этом соотношении. Знать, что существует закон тяготения, означает знать, что, если тело будет лишено точки опоры, изменится его положение, оно упадет или наклонится, чтобы найти новую опору. Это происходит всегда и с любым материальным телом. Эту связь необходимой последо­ вательности во времени между явлениями А и В мы называем причинной связью; чем более общий характер имеют эти явления, тем более всеобщим является закон, устанавливающий зависимость между ними. Связи этой зависимости всегда обнаруживаются в про­ странстве и во времени. Глагол существовать имеет статический характер и вследствие этого положение «существует закон тяготе­ ния» так трудно интерпретировать, то есть трудно ответить на воп­ рос: что значит «существует закон»? Если натуралист хочет объяс­ нить явление дождя, он изучает атмосферные явления, тучи, их обра­ зование при испарении воды, их высоту, формы, факторы, вызы­ вающие их конденсацию, и возникающие вследствие действия всех этих факторов атмосферные осадки. Семантическое содержание слова дождь натуралиста не интересует. Но оно представляет инте­ рес для лингвиста; предметом его исследования является отношение, которое образуется между дождем как атмосферным явлением и тем, как воспринимается это явление языковым мышлением говорящих людей, или, точнее говоря: предметом исследования лингвиста является то, как человеческий мозг, обладающий способностью преобразовывать нервную энергию, передаваемую анализаторами под влиянием внешних раздражителей, в энергию, возбуждающую речевые центры и образующую слова, реагирует на раздражители, связанные с дождем, испытывая их непосредственно или нее при воспоминании об этих ощущениях, хранящихся в памяти и ассо­ циирующихся со словом дождь, оживающих под действием этого слова как раздражителя.

По словарному определению дождь — это «атмосферные осадки в виде капель воды, падающих из тучи». Определение должно обра­ тить внимание на явление, которое сигнализируется словом дождь, т. е. на объективное явление, внешнее по отношению к говорящему, иначе говоря, на дождь как элемент первой сигнальной системы. Но отношение слова дождь, элемента второй сигнальной системы, к атмосферным осадкам, входящим в область первой сигнальной •системы, совсем не просто, ибо, говоря об атмосферных осадках, мы строим предложение, в котором сказуемое идет относится не к реальным компонентам осадков, т. е. к каплям воды, падаю­ щим из туч, а к общему понятию, ассоциирующемуся со словом ■дождь. Точно так же выделил подлежащее снег в одном из своих

стихотворений поэт Галчинский: «Snieg za sniezynkq sniezynk§ JSypie na kazd^ clioinkg»—«Снег за снежинкой снежинку | Сыплет

122

на каждую елочку»; реально падающие снежинки сигнализируются как своеобразная эманация, результат действия подлежащего «снег». Мы воспринимаем это как метафору, хотя это выражение не более метафорично, чем предложение «Идет дождь». В отношении содер­ жания этого понятия к отдельным дождевым каплям можно видеть определенную аналогию с отношением между понятием закона тяго­ тения и отдельными телами, подвергающимися действию этого закона. Видя капли воды, ударяющие снаружи в оконные стекла, я могу подумать: вероятно, идет дождь, или: капли стучат в стекло потому, что идет дождь. Выделение понятия дождя из отдельных падающих капель не слишком отличается от выделения понятия закона из наблюдаемых отдельных падающих тел. В обоих случаях мы имеем дело с интерпретацией данных эмпирического опыта в кате­ гориях обобщающих понятий. Объязыченный человеческий мозг — это adtnirabilis fabrica *, удивительный механизм, при помощи которого человек расчленяет действительность и в непрерывных реакциях на раздражители среды формирует свое отношение к ней, а так как он обладает способностью ассоциировать со своими реак­ циями определенные слова, он может закреплять в памяти воспо­ минания о своих реакциях и воскрешать их в ней благодаря словам.

Элементы обеих сигнальных систем воздействуют друг на друга. Словом дождь мы можем реагировать на вид капель или потоков воды, падающих, струящихся из туч, с другой стороны, слово дождь действует на нас как раздражитель, возбуждающий в нас ощущения контакта с дождем, физическим явлением. В двусто­ ронних реакциях возможно переплетение самых различных элемен­ тов восприятий и понятий. Сумма нашего опыта, приобретенного в любых формах контактов с дождем-осадками и с дождем-словом, составляет семантическое содержание этого слова, а это краткое выражение включает все потенциально содержащиеся в клетках нашей памяти рефлекторные реакции на это слово.

Натуралист, который говорит «существует закон тяготения», и тот, кто произносит обычное в разговорном языке предложение дождь идет, или несколько отличное от него предложение по-польски deszcz pada, или подобное польскому сербохорватское kisa pada, по сути дела, аналогично выражают мысленное содержание при

к непосредственному и прагматическому знанию: для материального мира это физические науки, для интеллектуального мира — фило­ логия». Оба эти мира находят свое отражение в языке, в котором материал всех ощущений, восприятий, мысленных содержаний

* Выражение Цицерона о живом существе: «adm irabilis fabrica membrorum animantium ».

123 '

в ходе работы мозга преобразуется в слова. Эти слова являются для нас источниками информации как о продуктах реактивной, афферентной или мыслительной, эфферентной работы мозга, так и о внешнем мире, на раздражители которого мозг реагирует своей работой. Ограничиваться в изучении языка анализом слов как элементов второй сигнальной системы и сопоставлением этих эле­ ментов в их взаимных корреляциях — значит закрывать себе путь к пониманию механизма этой системы и игнорировать причинные факторы ее функционирования. Если, как мы уже несколько раз подчеркивали, из самого определения живого организма, следова­ тельно, а fortiori из определения мозга, нельзя исключить элементы внешней среды, то очевидно, что для того, чтобы продвигаться вперед в изучении языка, следует, помня о требовании «постепен­ ности анализа», помнить одновременно о неразрывности связей пер­ вой и второй сигнальных систем, не позволяя мысли блуждать в поисках психических законов, исходными пунктами которых должны были бы быть спонтанные импульсы, заключенные в душах, понимаемых как монады Лейбница.

На первое место в современной лингвистике все больше выдви­ гается проблема познавательной функции языка. Изучать эту про­ блему не значит задумываться только над тем, как люди думают при помощи слов и форм слов, но это значит задумываться над тем, желать познать и понять, как, что и о чем люди думают, поль­ зуясь словами и формами слов. Понятия «как, что и о чем»— это синтаксические по природе понятия: как — это модальность, что и о чем — дополнения. Думать что-то о чем-то — это что-то о чем-то предицировать, т. е. присоединять к подлежащему сказуемое. Когда я говорю: «дождь идет», я соединяю определенное сказуемое с определенным подлежащим: констатируя это, я констатирую отношения, возникающие между словами как элементами второй сигнальной системы. Достаточно сравнить русское предложение «дождь идет» с французским «іі pleut», чтобы констатировать, что идентичности реального содержания этих предложений не соответ­ ствует идентичность структур, а это значит, что способ реакции говорящих на разных языках на одно и то же явление неодинаков. Сравнительный анализ предложений, сообщающих об одном и том же факте на разных языках, мы можем провести, только проеци­ руя различие структур этих предложений на общий фон их семанти­ ческого тождества, а это означает, что в анализе предложений, состоящих из подлежащего и сказуемого, мы должны рассматривать отношения элементов второй сигнальной системы в связи с элемен­ тами первой сигнальной системы. Это положение элементарно просто, но одновременно оно является прочной основой многих следующих из него методологических требований очень широкого охвата. Одно из этих следствий касается способа понимания синтак­ сиса как науки. В соответствии со сформулированным положением

124

VIII. О ФОРМАХ И ТИПАХ ПРЕДИКАЦИИ

К затронутой в гл. I (стр. 14) проблеме отношения предмета мысли к мысли о предмете можно было бы, транспонируя эту фор­ мулировку на категории синтаксических понятий, подойти таким образом, что предметы мысли — это реальное (онтологическое) соот­ ветствие подлежащего предложения, а мысль о предмете — соот­ ветствие сказуемого. Достоинством такой формулировки была бы ее лаконичность; хотя она и не точна, определенная существенная черта отношения, связывающего подлежащее и сказуемое, заклю­ чена в этом определении. Высказывая что-либо о чем-либо, соеди­

т. е. то, о чем мы в эту минуту думаем, с субъективных позиций; субъективность такого, а не иного суждения о подлежащем состоит в том, что среди неограниченного множества всевозможных отно­ шений десигната подлежащего к другим элементам действительности

явыбираю одно и приписываю этот признак подлежащему: о листе

ямогу, например, сказать, что он зеленый, что он является листом клена ит. д. (стр. 13—14); от меня зависит назвать тот или иной при­ знак листа, рассмотреть данный лист в определенных отношениях

включаю его в класс зеленых предметов и отделяю от незеленых;, говоря, что это лист клена, я рассматриваю его в отношении к классу кленов и выделяю его среди листьев других деревьев. Ни одна из моих предикаций не имеет последствий для конкретного десиг­

126

зует подлежащее в каком-нибудь его отношении к чему-нибудь, то нам придется рассмотреть проблему, в каком отношении харак­ теризуется подлежащее предложения, если кто-то утверждает о нем в этом предложении, что оно есть (существует).

Начнем с рассмотрения нескольких примеров употребления форм глагола Ьус «быть» (из «Словаря польского языка» под ред. В. Дорошевского). «Stadka golgbi kolujg ро niebie wilgotnym i glgbokim, chwilami wsi^kajq w niebieskosc i jakby przestajq byc, potem znow

и как бы перестают быть (существовать), потом вновь из нее появ­ ляются, блестящие и белые». «Stadka golgbi przestajq byc»—«Стайки голубей перестают быть» означает, что перестают быть предметом восприятия того, кто о них утверждал, что они были. «Na dworze byla slota»—«На дворе стояла непогода»—царило состояние, которое в говорящем пробуждает воспоминание ощущений, вызванных в нем когда-то атмосферным явлением, определяемым словом slota «ненастье, непогода», «Ву1 sierpien czy wrzesien 1934 roku»—«Был август или сентябрь 1934 года». Слова byl sierpien информируют нас о времени года и одновременно о том, что передающий нам эту информацию делает это при помощи слов польского языка. «Wigilia byla, zastawiono stol z postem»—«Был сочельник, накрыли стол с постным». Когда мы слышим или читаем, что был сочельник, мы понимаем объективное содержание этих слов, а одновременно узнаем, что этот факт относится к чьим-то воспоминаниям. «W jego

были только деревянные избы. Эти избы все стояли и стояли. Никто не ставил новых». Существование изб не зависело от того, что кто-то утверждал об их существовании, но уже само повторение слов byly i byly свидетельствует о том, что в элементы семантического' содержания подлежащего, к которому относятся эти формы, входит сохранение этих изб в человеческой памяти.

Во всех случаях, когда глагол Ьус «быть» употребляется в экзи­ стенциальном значении, в его содержании как сказуемого содер­ жится субъективный элемент, выражающийся в отношении подле­ жащего, которому приписывается сказуемое, к тому, кто соединяет сказуемое с подлежащим. Когда мы говорим «nie bylo nas, byl las,, nie bgdzie nas, b?dzie las»—«не было нас, был лес; не будет нас,, будет лес», мы интуитивно понимаем, что лесу приписывается признак бытия, не зависящий от того, высказывается он или нет,, но именно мы приписываем этот признак предмету: это мы думаем о лесе в прошедшем или будущем времени; в предложении «byl las»— «был лес» подлежащим является лес как предмет мысли того, кто его относит к прошедшему времени. Этот элемент субъективного' отношения к говорящему еще сильнее чувствуется в предложения

127

действительности при участии мысли и воображения говорящего,

зуемого как части предложения, реализующей в высказывании одно из потенциальных отношений десигната подлежащего к другим элементам среды, остается в силе в случаях, когда в функции сказуемого употребляется одна из форм глагола Ьус «быть» и каждая из этих форм, кроме своего интуитивно понимаемого онтологического содержания, имплицирует отношение подлежащего предложения к сознанию того, кто высказывает это предложение. Если мы отда­ дим себе отчет в том, что форма Ьус, понятная поляку, но непонятная неславянину, является потенциальным раздражителем, выполняю­ щим свою функцию при условии, что тот,-кто реагирует на этот раздражитель, знает этот словесный сигнал, то мы можем сказать: Ьус — знак субъективного отношения передающего этот знак к объек­ тивной реальности, отношения, выражающегося в признании этой реальности. Мы не определяем онтологического содержания гла­ гола Ьус, исходя из того, что оно понимается интуитивно. В содер­ жание интуиции в этом случае может входить сознание существова­ ния собственного «я» и его отличия от «не-я»: уверенность в суще­ ствовании «не-я» является результатом своего рода «обратной связи». Ср. стр. 85: «cogito, ergo aliquid est». Сфера воздействия этого сочетания звуков (букв) ограничена польской языковой средой, как esse — латинской средой. Тезис «esse est регсірі» содержит нелепость, если его понимать как отождествление объективной онто­ логической реальности с фактом, что что-то кем-то воспринимается: думаю я или нет о данном лесе, вижу я или нет данный лес, лес существует. Но этого нельзя сказать о слове Ьус как о знаке, это слово является знаком постольку, поскольку оно понятно. Его существование как знака, его функция знака не только не являются независимыми от его понимания или непонимания, но как раз заключаются в способах его понимания. Польское слово Ьус или латинское слово esse являются знаками постольку, поскольку они

а их функцию знака, то у нас есть достаточное основание, чтобы сказать «esse est регсірі»: быть в качестве «быть знаком» значит «быть понятым», состоять в определенном, раскрытом выше отно­ шении к сознанию того, кто реагирует на это слово как на знак или оперирует им как знаком.

128