Фс УрФУ 5 сент 2013 / Тексты к семинарам up / 13 Ницше up
.docФридрих Ницше (1844-1900).
Так говорил Заратустра.
Предисловие Заратустры. О сверхчеловеке и последнем человеке.
<…>
3.
Придя в ближайший город, что располагался за лесом, Заратустра увидел толпу людей, собравшихся на базарной площади, ибо было им обещано зрелище – канатный плясун. И обратился Заратустра к народу с такими словами:
«Я учу вас о Сверхчеловеке. Человек есть нечто, что дОлжно превзойти. Что сделали вы, дабы преодолеть его?
Доныне все существа создавали нечто, что выше их; вы же хотите стать отливом этой великой волны и скорее вернуться к зверям, чем преодолеть человека?
Что такое обезьяна по сравнению с человеком? Посмешище либо мучительный позор. И тем же самым должен быть человек для Сверхчеловека – посмешищем либо мучительным позором.
Вы совершили путь от червя до человека, но многое ещё в вас – от червя. Когда-то были вы обезьянами, и даже теперь человек – больше обезьяна, нежели иная из обезьян.
Даже мудрейший из вас есть нечто двусмысленное и неопределённо-двуполое, нечто среднее между тем, что растёт из земли, и обманчивым призраком. Но разве велю я вам быть тем либо другим?
Слушайте, я учу вас о Сверхчеловеке!
Сверхчеловек – смысл земли. Пусть же и воля ваша скажет: Да будет Сверхчеловек смыслом земли!
Заклинаю вас, братья мои, оставайтесь верны земле и не верьте тем, кто говорит вам о неземных надеждах! Они – отравители; неважно, знают ли они сами об этом.
Они презирают жизнь; это умирающие и сами себя отравившие, это те, от которых устала земля: да погибнут они!
Прежде величайшим преступлением была хула на Бога, но Бог умер, и эти преступления умерли вместе с ним. Теперь же самое ужасное преступление – хулить землю и чтить непостижимое выше смысла земли!
Некогда душа с презрением смотрела на тело: и тогда чем-то высшим считалось презрение это. Душа жаждала видеть тело тощим, отвратительным и голодным – так надеялась она освободиться от него и от земли.
О, та душа сама была тощей, отвратительной и голодной, и жестокость была наивысшим наслаждением для неё.
Но скажите мне, братья мои, что говорит ваше тело о вашей душе? Не есть ли ваша душа – бедность, и грязь, и жалкое самодовольство?
Поистине, человек – это грязный поток. Надо быть морем, чтобы принять его и не стать нечистым.
И вот – я учу вас о Сверхчеловеке: он – это море, где потонет великое презрение ваше.
В чём то высокое, что можете вы пережить? Это – час великого презрения: час, когда счастье ваше становится для вас таким же отвратительным, как разум ваш и добродетель.
Час, когда вы говорите: «Что есть счастье моё? Оно – бедность, и грязь, и жалкое самодовольство. Но оно должно быть таким, чтобы служить оправданием и самому бытию!»
Час, когда вы говорите: «В чём мой разум? Добивается ли он знания, как лев пищи своей? Мой разум – бедность, и грязь, и жалкое самодовольство!»
Час, когда вы говорите: «В чём добродетель моя? Она ещё не заставила меня безумствовать. Как устал я от добра и зла своего! Всё это – бедность, и грязь, и жалкое самодовольство!»
Час, когда вы говорите: «В чём справедливость моя? Ибо я не пламя и не уголь. А справедливый – это пламя и уголь!»
Час, когда вы говорите: «В чем сострадание моё? Разве оно не крест, к которому пригвождают того, кто любит людей? Но моё сострадание – не распятие!»
Говорили вы так? Кричали так? О, если бы я уже слышал всё это от вас!
Не грехи ваши – то самодовольство ваше вопиет к небу, ничтожество грехов ваших вопиет к небу!
Где же та молния, что лизнет вас языком своим? Где то безумие, которое дОлжно внушить вам?
Внемлите, я учу вас о Сверхчеловеке: он – та молния, он – то безумие!»
Когда Заратустра закончил речи свои, кто-то крикнул из толпы: «Довольно мы уже слышали о канатном плясуне; пусть теперь нам покажут его!». И весь народ смеялся над Заратустрой. А канатный плясун, думая, что речь шла о нём, принялся за своё дело.
4.
Заратустра смотрел на толпу и удивлялся. Потом говорил он так:
«Человек – это канат, протянутый между животным и Сверхчеловеком, это канат над пропастью.
Опасно прохождение, опасна остановка в пути, опасен взгляд, обращенный назад, опасен страх.
Величие человека в том, что он мост, а не цель; и любви в нём достойно лишь то, что он – переход и уничтожение.
Я люблю того, кто не умеет жить иначе, кроме как во имя собственной гибели, ибо идет он по мосту.
Я люблю того, кто несёт в себе великое презрение, ибо он – великий почитатель и стрела, томящаяся по другому берегу».
(Ницше Ф. Так говорил Заратустра. – М.: Интербук, 1990. СС. 9 –11).
Фридрих Ницше (1844-1900)
О трёх превращениях духа
Я говорю вам о трёх превращениях духа: о том, как дух стал верблюдом, верблюд – львом и, наконец, лев – ребенком.
Много трудного существует для духа, для духа сильного и выносливого, способного к почитанию: всего самого трудного и тяжёлого жаждет сила его.
«Что такое тяжесть?» – вопрошает выносливый дух, становится как верблюд на колени и хочет, чтобы его хорошенько навьючили.
«Герои, в чём наибольшая тяжесть? – вопрошает выносливый дух. – В том, чтобы я мог взять всё это на себя и возрадовался силе своей».
Не значит ли это: унизиться, чтобы причинить боль высокомерию своему? Или заставить блистать безумие своё, чтобы осмеять мудрость свою?
Или это значит: расстаться с нашим делом, когда празднует оно победу? Или подняться на высокую гору, чтобы искусить искусителя?
Или это значит: питаться желудями и травой познания и во имя истины терпеть голод души?
Или это значит: быть больным, и отослать утешителей, и свести дружбу с глухими, которые никогда не слышат, чего хочешь ты?
Или это значит: войти в грязную воду, если это – вода истины, и не гнать от себя холодных лягушек и теплых жаб?
Или это значит: любить тех, кто нас презирает, и протянуть руку призраку, который стремится запугать нас?
Всё это, всё самое трудное берет на себя выносливый дух: подобно навьюченному тяжёлой поклажей верблюду, спешащему в пустыню, торопится в свою пустыню и он.
Но там, в безлюдной пустыне, свершается второе превращение: там львом становится дух, добыть себе свободу желает он и сделаться господином пустыни своей.
Там ищет он своего последнего владыку: врагом хочет он стать ему, последнему господину и Господу своему, до победного конца хочет бороться с великим драконом.
Кто же он, великий дракон, которого дух отныне не хочет признавать господином и владыкой? Имя того дракона – «Ты должен». Но дух льва говорит «Я хочу».
Зверь «Ты должен» лежит на пути его, переливаясь золотой чешуёй, и на каждой чешуйке блестит золотом «Ты должен!».
Блеск тысячелетних ценностей на чешуе этой, и так говорит величайший из драконов: «Ценности всех вещей переливаются на мне блеском своим».
«Созданы уже все ценности, и все они – это я. Поистине, не должно больше быть «Я хочу!» – так говорит дракон.
Братья мои, зачем нужен лев в человеческом духе? Почему бы не довольствоваться вьючным животным, покорным и почтительным?
Создавать новые ценности – этого ещё не может и лев: но создать свободу для нового творчества может сила его.
Завоевать свободу и поставить священное «Нет» выше долга: вот для чего нужен лев, братья мои.
Завоевать себе право создавать новые ценности – вот чего больше всего боится выносливый и почтительный дух. Поистине, грабежом, достойным хищного зверя, кажется ему все это.
«Ты должен» некогда было для него высшей святыней, и он любил её; теперь же ему дОлжно увидеть в ней заблуждение и произвол, чтобы смог он отвоевать себе свободу от любви своей: вот для чего нужен лев.
Но скажите мне, братья мои, что может сделать ребёнок такого, что не удаётся и льву? Зачем хищному зверю становиться ещё и ребёнком?
Дитя – это невинность и забвение, новое начинание и игра, колесо, катящееся само собою, первое движение, священное «Да».
Ибо священное «Да» необходимо для игры созидания, братья мои: своей воли желает теперь человеческий дух, свой мир обретает потерянный для мира.
Я назвал вам три превращения духа: сначала дух стал верблюдом, потом сделался львом, и наконец, лев стал ребенком.
Так говорил Заратустра. В то время он остановился в городке, который назывался «Пёстрая корова».
(Ницше Фридрих. Так говорил Заратустра. – М.: Интербук, 1990. СС. 21 –23).
Фридрих Ницше (1844 - 1900). Из книги «Так говорил Заратустра».
О СТАРЫХ И МОЛОДЫХ ЖЕНЩИНАХ
«Отчего так опасливо крадёшься ты в сумерках, Заратустра? И что так бережно скрываешь под плащом своим?
Не сокровище ли это, подаренное тебе? Или новорожденное дитя твое? Или ты стал другом злых и ходишь теперь путями крадущих?»
«Поистине, брат мой, – отвечал Заратустра, – то, что несу я это – сокровище, подаренное мне: одна маленькая истина.
Однако она своенравна и капризна, как дитя; и не зажимай я ей рот, она кричала бы, не переставая.
Когда сегодня, в час захода солнца, шёл я один дорогой своей, повстречалась мне старушка, и так обратилась она к душе моей:
«О многом сказал Заратустра и нам, женщинам, но ничего не поведал о женщине».
И я возразил ей: «Говорить о женщине следует только с мужчинами».
«Расскажи об этом и мне, – попросила она, – я так стара, что тотчас всё позабуду».
И снизошел я к просьбе её и говорил так:
«Всё в женщине – загадка, и на всё это есть одна разгадка: беременностью зовётся она.
Мужчина для женщины – средство: цель же всегда – ребенок. Но что же такое женщина для мужчины?
Двух вещей желает настоящий мужчина – опасности и игры. И потому нужна ему женщина, как самая опасная из всех игрушек.
Мужчина должен быть воспитан для войны, а женщина – для отдохновения воина: всё остальное – безумие.
Слишком сладких плодов не любит воин. Поэтому и любит он женщину: горька для него и сладчайшая из них.
Женщина понимает детей лучше мужчины, но в мужчине детского больше, чем в женщине.
В настоящем мужчине всегда сокрыто дитя, которое хочет играть. Найдите же в нём дитя, женщины!
Да будет женщина игрушкой, чистой и изящной, словно драгоценный камень, блистающей добродетелями ещё не созданного мира.
Пусть звёздный луч сияет в любви ее! Пусть надеждой её будет: «О, если б мне родить Сверхчеловека!».
Пусть отвага будет в любви её! Ею она победит того, кто внушает ей страх.
Да будет честь в любви её! Впрочем, женщина мало что смысл в чести. Пусть же станет честью её – любить всегда сильнее, чем любят её, и в любви никогда не быть второй.
Мужчине следует остерегаться женщины, когда она любит: ибо тогда готова она на любую жертву, и всё остальное не имеет никакой ценности в глазах её.
Мужчине следует остерегаться женщины, когда она ненавидит: ибо он в глубине души своей только зол, она же – скверна.
Кого ненавидит женщина больше всех? – Железо так говорило магниту: «Больше всего я тебя ненавижу за то, что ты притягиваешь, не имея достаточно сил, чтобы тащить за собой».
Счастье мужчины зовется «Я хочу». Счастье женщины – «Он хочет».
«Вот, только теперь стал мир совершенным!» – так думает каждая женщина, когда повинуется в полноте любви своей.
Повиноваться должна женщина и обрести глубину для поверхности своей. Ибо неглубока она – беспокойно бурлящая пена на мелководье.
Напротив, мужчина глубок, в подземных пещерах бушует бурный поток его: женщина лишь смутно чувствует, но не постигает силу его».
И тут возразила мне старушка: «Много лестного сказал нам Заратустра, в особенности молодым.
Странно, Заратустра мало знает женщин, однако же прав насчёт них! Не оттого ли это, что для женщины нет ничего невозможного?
А теперь прими от меня в благодарность одну маленькую истину! Я уже слишком стара для неё!
Укутай её и зажми ей рот: а то она кричит чересчур громко».
«Дай же мне твою маленькую истину!» – сказал я. И молвила старушка: «Идёшь к женщинам? Не забудь плетку!».
Так говорил Заратустра.
(Ницше Фридрих. Так говорил Заратустра. – М: Интербук, 1990. СС. 53 –55).