Хрестоматия часть 1 / Эйнштейн Мах

III. МАХ, ЭЙНШТЕЙН И ПОИСК РЕАЛЬНОСТИ

В истории идей нашего века есть глава, которую можно было бы назвать «Философ­ское паломничество А. Эйнштейна», паломничество от философии науки, центром которой являются сенсуализм: и эмпиризм, к философий пауки, построенной на основе рационалистического реализма. Эта статья является частью более обширного исследования, которое касается постепенной философской переориентации Эйнштейна, в особенности хорошо видной при изучении его научной переписки, большей частью не опубликованной.

Самое первое известное нам письмо Эйнштейна сразу вводит нас в центр проблемы. Оно датировано 19 марта 1901 г. и адресовано Вильгельму Оствальду. Непосред­ственным поводом для письма Эйнштейна была его не­удавшаяся попытка получить место ассистента в том са­мом институте, который он только что окончил, — в Цю­рихском политехникуме; теперь он обращается к Оствальду с просьбой о месте в его лаборатории — в надежде иметь возможность для «дальнейшего образования». Эйнштейн приложил к письму оттиск своей первой пуб­ликации — «Folgerungen aus den Cappillaritaetserscheinungen» (1901), которая, по его словам, была инициирова-на работами Оствальда, и в действительности «Allgemeine Chemie» Оствальда — первая книга, упоминаемая Эйнштейном в его публикациях.

Не получив ответа, Эйнштейн снова пишет Оствальду апреля 1901 г. А 13 апреля 1901 г. его отец Герман Эйнштейн шлет Оствальду, очевидно без ведома сына, прочувствованное послание. Герман Эйнштейн говорит, что его сын ставит Оствальда «чрезвычайно высоко среди ученых, работающих в настоящее время в физике».

То, что Эйнштейн обратился к Оствальду, является весьма показательным. 13 период 1890—1900-х годов — смутное время и для физики, и для философии — Оствальд представлял собой не только выдающегося химика, но также и деятельного «ученого-философа». В ото время в полный голос выступали противники кинетических, меха­нистических, а также материалистических взглядов па яв­ления природы. Они отрицали атомную теорию и добились большого авторитета благодаря успехам термодинамики — области, где не нужно было что-то знать или делать ка­кие-либо предположения относительно детальной природы материальных субстанции (например, для понимания ра­боты тепловых машин).

Оствальд был главным критиком механистической интерпретации физических явлений, так же как и Хельм, Шталло и Мах. Их позитивизм — в противоположность современному логическому позитивизму Карнапа и Айера — развивал гносеологию новой, феноменологически обоснованной науки связанных между собой наблюдений, которая тесно соприкасалась с энергетикой и сенсуализ­мом. Во втором (1893) издании своего солидного учебни­ка по химии Оствальд отказался от механистического объяснения явлений, которое присутствовало в первом, в пользу «энергетического», выдвинутого Хельмом. «Гипо­тетические» величины, такие, как атомные объекты (ато­мы), отсутствовали; вместо этого авторы были вполне удовлетворены, как писал Мерц около 1904 г., «измерени­ем таких величин, которые доступны наблюдению, т. е. энергии, массы, давления, электрического потенциала, объема, температуры, теплоты и т. д., без сведения их к воображаемым механизмам или кинетическим величи­нам». Они отвергали понятия, аналогичные понятию эфи­ра, свойства которого были недоступны прямому наблю­дению, и выдвинули лозунг — «пересмотреть заново основ­ные принципы физических рассуждений, в особенности область применения и действенность ньютоновских зако­нов движения, понятий силы и действия, абсолютного и относительного движения».

Все эти требования, за исключением антиатомизма, должны были быть симпатичны молодому Эйнштейну, который, по словам его коллеги Йозефа Саутера, любил называть себя «еретиком». Таким образом, мы можем с полным основанием предполагать, что Эйнштейн чувство­вал симпатию к Оствальду, который в своей «Allgemeine Chemie» выступал против того, что «предположение о су­ществовании промежуточной среды, эфира, является неиз­бежным. Мне кажется, что этого быть не должно... Нет необходимости в поисках ее [энергии] переносчика, если мы обнаруживаем ее повсюду. Это дает нам право рас­сматривать энергию излучения как существующую неза­висимо в пространстве». Такая точка зрения полностью совпадает с той, которая выявилась позднее в статьях Эйнштейна 1905 г. по фотонной теории и теории .относи­тельности.

Добавим, что тот факт, что Эйнштейн, добиваясь места в лаборатории Оствальда, по-видимому, намеревался ра­ботать экспериментатором, ничего не означает. Из много­численных источником нам известно, что в студенческие годы в Цюрихе интерес Эйнштейна к математике, харак­терный для сто детских лет, значительно уменьшился. В «Автобиографических заметках» Эйнштейн говорит: «Я в действительности мог бы получить солидное матема­тическое образование. Однако я работал большей частью в физической лаборатории, очарованный непосредствен­ным соприкосновением с опытом». К этому один из не­многих заслуживающих доверия его биографов добавляет: «Никто не мог его заставить посещать математические семинары... Он даже не подозревал, что в математике содержатся огромные созидательные возможности, благода­ря чему впоследствии математика стала руководящим принципом в его работе... Он хотел идти вперед чисто эмпирическим путем в соответствии с его тогдашней науч­ной интуицией... Как естествоиспытатель он был чистым эмпириком».

Главным союзником Оствальда был плодовитый и раз­носторонне одаренный австрийский физик и философ Эрнст Мах (1838—1916), чьи основные работы Эйнштейн с жадностью проглотил в свои студенческие годы. Впоследствии Эйнштейну пришлось много раз сталкиваться Махом, и настоящая статья касается главным образом этих столкновений. Наиболее замечательная книга Маха — «Механика». — опубликованная впервые в 1883 г., известна более всего, по-видимому, благодаря содержащемуся в ней обсуждению ньютоновых «Начал» и, в частности, благодаря сокрушительной критике того, что Мах назвал «уродливостью понятия абсолютного пространства». Эта уродливость объяснялась тем, что была «целиком выду­манной вещью, которая не могла быть подтверждена опытом». Начав с анализа ньютоновских предпосылок, Мах переходит затем к провозглашению своей собственной программы, состоящей в исключении из науки всех мета­физических понятии.

Было бы полезно кратко остановиться па главных мо­ментах философии Маха. Для этого мы можем восполь­зоваться добротным, хотя, по-видимому, и малоизвестным, обзором, с деланным его верный последователем Морицем Шликом и работе «Ernst Mach, der Philosoph».

«Мах был физиком, физиологом, а также психологом, и его философия... проистекала из желания найти принципиальную точку зрения, с которой он мог бы подойти к любому исследованию так, чтобы ему не нужно было ее изменять, переходя от области физики к физиологии или психологии. Такую ясную точку зрения он приобрел, возвращаясь к тому, что дано прежде всяких научных изысканий, а именно к миру ощущений... Поскольку все наши свидетельства, касающиеся так называемого внеш­него мира, основываются только на ощущениях, Мах при­держивался точки зрения, что мы можем и должны рассматривать эти ощущения и комплексы ощущений в качестве единственного содержания (Gegenstände) этих свидетельств, и, следовательно, нет необходимости допол­нительно предполагать существование неизвестной реаль­ности, стоящей за спиной ощущений...

В этом мире не существует ничего, кроме ощущений и связей между ними. Вместо слова «ощущения» Мах предпочитал употреблять несколько более нейтральное слово «элементы»... [Как, в частности, ясно из книги Маха «Erkenntnis und Irrtum»], научное познаний мира состоит, согласно Маху, всего-навсего наипростейшего возмож­ного описания связей между злементами,7и это интеллек­туальное овладение фактами с помощью минимального усилия мысли и является единственной целью. Она достигается посредством все более полного «согласова­ния одних мыслей с другими». Это и есть формули­ровка Маха его знаменитого «принципа экономии мышления».

Влияние воззрений Маха было огромным, в особенно­сти в странах, говорящих по-немецки; оно распространя­лось на физику, физиологию, психологию, а также на ис­торию и философию науки (не говоря уже о влиянии на таких деятелей культуры, как Гофмансталь, Музиль и другие — за пределами естествознания). Мах, будучи фи­гурой, до странности пренебрегаемой современными уче­ными (нет даже его хорошей биографии), в последние два или три года вдруг стал предметом ряда многообещающих исследований. Еще сам Мах любил говорить, что им пре­небрегают и на него нападают из-за того, что у него нет никакой философской системы, но все же его философ­ские идеи и представления широко вошли в интеллекту­альный обиход с 1880-х годов, и Эйнштейн был совершен­но прав, говоря впоследствии, что «даже те, кто считал себя противниками Маха, вряд ли осознавали, как много они восприняли от воззрении Маха, ото было, как если бы они впитали их с молоком матери».

В то время сами физические проблемы служили под­держкой призыву к полому философскому подходу, па ко­тором настаивал Мах. Великая программа физики девят­надцатого столетия — примирение понятий эфира, мате­рии и электричества с помощью механистических представлений и гипотез — приводила к чудовищным не­лепостям, например к предположению Лармора, что элек­трон представляет собой постоянное, способное пере­мещаться состояние скрученности или напряжения в эфи­ре, которое и образует дискретные частицы электричества, а возможно, и всю весомую материю. А многим молодым физикам того времени, которые пытались разрешить фи­зические проблемы, основываясь па представлениях, уна­следованных от классической физики девятнадцатого века, вовсе не казалось, что такой путь никуда не ведет. И здесь если не детали философии Маха, то его антитрадиционность и заразительная мужественная критика производили сильнейшее впечатление на его читателей.

'••*:•!

ВЛИЯНИЕ МАХА НА МОЛОДОГО ЭЙНШТЕЙНА

Как показывает переписка Эйнштейна, находящаяся в ого архиве в Принстоне, одним па молодых ученых, глу­боко захваченных идеями Маха, был Мишельанж (Ми­шель) Бессо — старейший и ближайший друг Эйнштейна, его соученик и коллега по Патентному бюро в Берне, единственный человек, которому Эйнштейн публично воз­дал должное за помощь (manche wertvolle Anregung) в своей основной статье 1905 г. по теории относительности. Именно Бессо был тем человеком, который познакомил Эйнштейна с работами Маха. В письме Карлу Зеллигу от 8 апреля 1952 г. Эйнштейн писал: «Мое внимание к «Ме­ханике» Маха было привлечено около 1897 г. моим другом Бессо, в ту пору студентом. Книга произвела на меня глубокое н неизгладимое впечатление... благодаря своей физической направленности на фундаментальные поня­тия и фундаментальные законы». Как говорил Эйнштейн в своих «Автобиографических заметках», написанных в 1946., «Механика» Эрнста Маха «поколебала эту догма­тическую веру» в «механику как окончательную основу всей физической мысли... В этом отношении книга оказала на мен», в ту нору студента, глубокое влияние. Я видел величие Маха в его неподкупном скептицизме и незави­симости: в мои юные годы, однако, гносеологическая по­зиция Маха также оказала на меня чрезвычайно большое влияние».

Как показывает долгая переписка между двумя стары­ми друзьями, Бессо оставался правоверным махистом до конца жизни. Так, в письме Эйнштейну от 8 декабря 1947 г. он говорит: «Что касается истории науки, мне ка­жется, что Мах стоит в центре развития последних 50 или 70 лет». Не правда ли, также спрашивает Бессо, «что это знакомство [с Махом] определило некий этап роста мо­лодого физика [Эйнштейна], когда махистский стиль мыш­ления прямо указывал на данные наблюдений — косвен­но, возможно даже, на часы и линейки?»

Вернемся теперь к центральной статье Эйнштейна по теории относительности, написанной в 1905 г. Мы можем усмотреть в ней влияние многих, частью противоположных точек зрения, что не удивительно для работы столь ори­гинальной и к тому же принадлежащей перу молодого ученого. В другой работе я детально изучил влияние (или отсутствие влияния) трех современных ему физиков: Г. А. Лоренца, Анри Пуанкаре и Августа Фёппля — на создание этой статьи. Здесь же мы можем спросить, в каком смысле н насколько глубоко первая статья Эйн­штейна по теории относительности 1905 г. определялась стилем мышления, характерным для Эрнста Маха и его последователей, не говоря уже о ясности н независимо­сти — двух чертах Маха, которыми Эйнштейн всегда вос­хищался.

Вкратце ответ таков: махистская компонента является довольно сильной, хотя н не полностью определяющей. Наиболее отчетливо она проявляется в двух отношениях: во-первых, с самого начала своей статьи по теории отно­сительности Эйнштейн настаивает на том, что фундамен­тальные проблемы физики не могут быть поняты, пока не проведен гносеологический анализ, в особенности анализ смысла понятий пространства и времени; во-вторых, Эйнштейн идентифицирует реальность с тем, что дается ощущениями, с «событиями», вместо того чтобы поместить реальность на плоскость, находящуюся за пределами непосредственных данных чувственного опыта или же где-то позади них.

С этих позиций явно видна инструменталистская и по­тому сенсуалистская точка зрения на измерение, а также на понятия пространства и времени. Ключевая идея в на­чале статьи 1905 г. совершенно отчетливо изложена на третьей странице. Абсолютно справедливо Леопольд Инфельд в своей биографии Эйнштейна говорит об этом от­рывке как о «самых простых утверждениях, которые я когда-либо встречал в научной статье». Эйнштейн пишет: «Мы должны принять во внимание, что все наши суждения, в которые входит время, всегда являются сужде­ниями относительно одновременных событий. Если, на­пример, я говорю, что поезд прибывает в семь часов, то я подразумеваю приблизительно следующее: указание ча­совой стрелки моих часов на цифру семь и прибытие поез­да являются одновременными событиями».

Основное понятие, присутствующее здесь, которое пере­крывается почти целиком с понятием основных «элемен­тов» Маха, есть эйнштейновское понятие события (Ereignisse) — слово, повторяющееся десятки раз сразу после этой цитаты. В более поздней формулировке Минковского эйнштейновские «события» являются пересечением «мировых линий», в данном случае — поезда и часов. Само по себе время события (координата t) не имеет операциональ­ного смысла. Как говорит Эйнштейн: «„Время" события есть время, которое показывается одновременно с данным собы­тием часами, находящимися в месте, где это событие происходит». Мы можем сказать, что подобно тому, как время события имеет смысл только тогда, когда оно вхо­дит в контакт с нашим сознанием с помощью ощущений (т. е. когда оно может быть подвергнуто измерению в принципе с помощью часов, находящихся в том же самом месте), так точно и место, или пространственная коор­дината, имеет смысл только в том случае, если она реги­стрируется нашими органами чувств, будучи подвергнута измерению в принципе (т. е. с помощью масштабной линейки, имеющейся для этого налицо в это самое время). Операционалистскйй подход такого рода заслонил для большинства читателей другие философские аспекты статьи Эйнштейна. Его работа с энтузиазмом приветство­валась теми, кто считал себя философскими наследниками Маха — философами Венского кружка неопозитивистов, их предшественниками и последователями, поскольку она создавала потрясающую рекламу для взрастившей их философии. Типичное восприятие теории относительности как «победы над метафизикой абсолютного в понятиях пространства и времени... мощного импульса для развития философии в наше время» было пространно изложено Йозефом Петцольдом на открытии Gesellschaft für positivistische Philosophie в Берлине 11 ноября 1912 г. Ми­шель Бессо, который услышал о таком подходе раньше других от самого Эйнштейна, воскликнул: «Во введении системы координат пространства-времени Минковского впервые открывается возможность утвердить мысль, кото­рую уже осознавал великий математик Бернгард Риман: «Сама система координат пространства-времени образует­ся событиями, в ней происходящими».

Конечно, перечитывая эйнштейновскую статью ретро­спективно, с позиции сегодняшнего знания — как это мы и делаем сейчас, мы также можем в ней обнаружить и самые различные тенденции, например осознание возмож­ности того, что «реальность» в конце концов не должна оставаться идентичной «событиям». В позднейших рабо­тах Эйнштейна существуют предостережения относитель­но того, что данные чувственного опыта не должны рассматриваться как основные строительные блоки мирозда­ния, что сами законы физики, по-видимому, встроены в мир событий как скрытая структура, управляющая ходом событий.

Подобные мысли появляются даже раньше, в одном из первых писем Эйнштейна, находящемся в архиве. Адресо­ванное его другу Марселю Гроссману, оно датировано 14 апреля 1901 г. — временем, когда Эйнштейн думал, что он нашел связь между ньютоновскими силами и си­лами притяжения между молекулами: «Удивительное чувство — осознавать единство комплекса проявлений, ко­торые согласно непосредственному чувственному опыту кажутся различными вещами». Уже здесь содержится намек на то, какое большое значение имеет интуитивное единство, и на ограниченную роль, отводимую очевидным данным чувственного опыта.

Всего этого, конечно, недостаточно, чтобы составить цельную точку зрения, даже для самого автора. Рассмат­ривая ранние статьи, вместо взятые и в контексте физики тех лет, мы обнаруживаем, что философское паломни­чество Эйнштейна началось на исторической почве пози­тивизма. Более того, так думал сам Эйнштейн и много раз признавался в этом в письмах к Маху.

ПЕРЕПИСКА ЭЙНШТЕЙНА С МАХОМ

В истории современной науки отношения между Эйн­штейном и Махом являются важным вопросом, который заинтересовал сейчас многих ученых. На самом деле это была настоящая драма, и здесь мы можем кратко обри­совать ее четыре этапа: первоначальное принятие Эйн­штейном основных положений доктрины Маха; переписка между Эйнштейном и Махом и их встреча; публикация в 1921 г. после смерти Маха его неожиданных и энергичных нападок на теорию относительности Эйнштейна и дальней­шее развитие самим Эйнштейном философии познания, в процессе которого он отказался от многих, если не от всех, своих прежних махистских убеждений.

К счастью, переписка, по крайней мере частично, со­хранилась. Было найдено несколько писем — все от Эйн­штейна к Маху. Те, что имеют отношение к рассматри­ваемому вопросу, составляют часть переписки между 1909 и 1913 годами, и они подтверждают тот факт, что Эйнштейн чувствовал глубокую приязнь ко взглядам Маха точно так же, как и сам великий Мах, который был на 40 лет старше Эйнштейна, чьи работы только что приобре­ли широкую известность, публично признал теорию относительности, написав во втором издании «Со­хранения энергии»: «Итак, я разделяю принцип относи­тельности, который также ясно высказывается в моей «Механике» и в «Wärmelehre». Свое первое письмо Эйн­штейн пишет из Берна 9 августа 1909 г. Поблагодарив Маха за присылку ему книги о законе сохранения энергии, он добавляет: «Конечно, я очень хорошо знаю все Ваши основные публикации, из которых «Механикой» восхища­юсь более всего. Вы имели столь сильное влияние на гно­сеологические представления младшего поколения физи­ков, что даже Ваши оппоненты, такие, как Планк, без всякого сомнения, считались бы последователями Маха с точки зрения, которая была типична для физиков несколь­ко десятилетий тому назад».

Для нашего анализа важно помнить, что Планк был одним из самых первых защитников Эйнштейна в науч­ных кругах. Именно Планк, будучи редактором «Annalen der Physik», принял в 1905 г. первую статью Эйнштейна по теории относительности, а вслед за этим провел обсуж­дение этой статьи на семинаре в Берлине. С самого начала Плате защищал работу Эйнштейна по теории относитель­ности в публичных выступлениях, а в 1913 добился того, чтобы его немецкие коллеги приняли Эйнштейна в Keiser-Wilhem-Gesellschaft в Берлине. Свое отношение к Маху Планк ясно высказал в полемической статье «Против повой энергетики» в 1896 г., а к 1909 г. он был одним из немногих противников Маха, причем наиболее авторитетным с научной точки зрения. Планк только что закончил свою знаменитую работу «Die Einheit des physikalischen Weltbilt». В то время как Мах считал, что «ничто не является реальным, за исключением ощущения, а вся наша наука есть, в конце концов, лишь экономное приспособление наших понятий к нашим ощущениям», Планк придерживался прямо противоположного взгляда на то, что является основной задачей науки. Это, по его мнению, «нахождение фиксированной картины мира, не­зависимой от времени и людей», или, более точно, «полное освобождение физической картины от индивидуальных черт, присущих отдельным интеллектам».

Замечания Эйнштейна в письме к Маху показывают, что Эйнштейн не разделял точку зрения Планка—так по крайней мере можно судить по подтексту. Здесь также уместно упомянуть о том, что в это же самое время Эйн­штейн, который с 1906 г. выступал против несоответствий в квантовой теории Планка, впервые готовил пленарный доклад на 81-й конференции Naturforscherversammlung, назначенной на сентябрь 1909 г. в Зальцбурге. В этом до­кладе Эйнштейн призывал к пересмотру максвелловской теории для того, чтобы привести ее в согласие с вероят­ностным характером испускания фотонов — что было бы для Планка абсолютно неприемлемо, — и заключал: «По-моему, принять теорию Планка — это значит выбросить фундамент нашей [1905] теории излучения».

Ответ Маха на первое письмо Эйнштейна потерян, но, должно быть, он не заставил себя ждать, поскольку восемь дней спустя Эйнштейн рассыпается в благодарностях:

«Берн, 17 августа 1909 г. Бате дружеское письмо до­ставило мне огромное удовольствие... Я очень рад, что Бы согласны с теорией относительности... Еще раз благодарю Вас за дружеское письмо, остаюсь Ваш ученик (в ориги­нале: Ihr Sie verehrender Schüler) А. Эйнштейн».

Свое следующее письмо Эйнштейн пишет, уже будучи профессором физики в Праге, где перед ним Мах занимал этот пост в течение 28 лет. Пост был предложен Эйнштей­ну на основе рекомендации группы ученых (Лампа, Пик), которые считали себя верными учениками Маха. Это пись­мо было отослано где-то около Нового года в 1911 — 1912 гг., возможно сразу после единственной (и, согласно книге Филиппа Франка «Эйнштейн, его жизнь и его вре­мя», не вполне удачной) поездки к Маху и сразу после первых успехов в деле создания общей теории относи­тельности:

«...Я совершенно не могу понять, как Планк может до такой степени не понимать (смысла) Ваших усилий. Его отношение к моей теории (общей теории относительности) также отрицательно. Но я не могу обижаться, поскольку один-единственный гносеологический аргумент — единст­венная вещь, которую я могу привести в пользу моей теории».

Здесь содержится тонкий намек па принцип Маха, ко­торый Эйнштейн сделал центральным пунктом своей раз­вивающейся теории. В ответ на это письмо Мах послал Эйнштейну одну из своих книг, вероятно «Анализ ощущений».

В последнем из этих писем к Маху (которому было тогда 75 лет, и он уже несколько лет бил парализован) Эйнштейн писал из Цюриха 25 июня 1018 г.:

«Теперь Вы, вероятно, уже получили мою новую пуб­ликацию по теории относительности и тяготении), которую я только что завершил после бесконечного труда и мучительных сомнений. (Должно быть, это была «Entwurf einer verallgemeinerten Relativitatstheorie und einer Theorie der Gravitation», написанная в соавторстве с Марселем Гроссманом). В следующем году при солнечном затме­нии выяснится, отклоняются ли световые лучи солнцем или нет, другими слонами, справедливо ли на самом деле главное и фундаментальное предположение об эквивалентности ускорения системы отсчета и поля тяготения. Если да, то Ваши творческие исследования оснований механи­ки — несмотря на несправедливую критику Планка — по­лучат замечательное подтверждение. Ибо необходимым выводом является то, что инерция своим происхождением обязана некоторому виду взаимодействий между телами— и точности в духе Вашей критики ньютоновского экспери­мента с ведром».

ПУТИ РАСХОДЯТСЯ

Переписка здесь, по существу, кончается, однако еще в течение нескольких лет Эйнштейн продолжает высказы­вать — публично и в частных беседах — свою привержен­ность к идеям Маха, например в прочувствованном хва­лебном очерке о Махе, который был опубликован в 1916 г. и хорошо известен. В августе 1918 г. Эйнштейн весьма сурово пишет Бессо о частной — и совершенно случай­но — ошибке в позитивистской гносеологии Бессо; это письмо заслуживает того, чтобы привести его целиком:

«28 августа 1918 г.

Дорогой Мишель,

перечитывая твое последнее письмо, я нашел нечто та-I кое, что меня рассердило: доказывается, что теория может быть выше, чем эмпирика. Здесь ты имеешь в виду создание теории относительности. Я нахожу, однако, что это; событие учит нас чему-то совершенно противоположно­му, а именно тому, что теория, которая претендует на достоверность, должна быть построена на обобщенных; фактах.

Старые примеры: Главные постулаты термодинамики (основаны) на невозможности вечного двигателя. Механика (основана) на осознанном (ertasteten) законе инерции. Кинетическая теория газа (основана) на эквивалент­ности тепла и механической энергии (также и историче­ски). Специальная теория относительности — на постоян­стве скорости света и уравнениях Максвелла для вакуума, которые в свою очередь основываются на эмпирических данных. Относительность по отношению к равномерно­му [?] прямолинейному движению есть опытный факт.

Общая теория относительности: эквивалентность инерт­ной и гравитационной массы. Никогда действительно по­лезная и глубокая теория не основывается исключительно на рассуждении; ближайший пример — гипотеза Максвел­ла о токе смещения; проблема, которая состояла в том, чтобы отдать должное факту распространения света... С сердечным приветом, твой Альберт».

Внимательное чтение этого письма показывает нам, что здесь уже существует отчетливая разница в том, как концепция «факта» понимается Эйнштейном и настоящими махистами. Невозможность вечного двигателя, постоянство скорости света, справедливость максвелловских уравнений, эквивалентность инертной и гравитационной масс — ни­что из этого набора не могло быть названо Махом «опыт­ным фактом». Конечно, Мах мог бы настаивать на том, что рассматривать всё эти понятийные конструкции как не нуждающиеся в постоянной перепроверке было бы — используя его любимое полемическое словцо — признаком «догматизма»; так, он писал:

«...Материя, время и пространство все еще остаются для меня проблемами, к которым, между прочим, физики (Лоренц, Эйнштейн, Минковский) также медленно при­ближаются».

Подобное свидетельство постепенного отхода Эйн­штейна от прежних позиций содержится в письме Паулю Эренфесту от 4 декабря 1919 г. Эйнштейн пишет:

«Я понимаю Ваши трудности, связанные с разработ­кой теории относительности. Они возникают просто пото­му, что Вы хотите обосновать нововведения 1905 года с помощью гносеологических причин (отсутствия существования косного эфира), а не с помощью эмпирических причин (эквивалентность всех инерциальных систем по отно­шению к свету)».