Хрестоматия часть 1 / Риккерт

1.логика исторической науки

В той области философии истории, к обзору которой мы те­перь приступаем, в области логики исторической науки — наше время может еще более чем где-либо притязать на известную оригинальность. В философии немецкого идеализма мы нахо­дим лишь несколько, правда ценных, но разобщенных и несисте­матизированных замечаний по вопросу о логическом формули­ровании и трактовании проблем. В докантовской же философии прошлого и настоящего для выяснения этих вопросов не сдела­но решительно ничего Несмотря на то, что связь между логи­кой истории и философией истории в широком смысле ярко бросается в глаза, более или менее серьезные попытки понять логическую сущность исторических наук во всем ее своеобразии восходят не далее как к Паулю, Навилю, Зиммелю и в особеннос­ти к Виндельбанду. Относительно самых элементарных вопро­сов в этой области еще до сих пор господствует ожесточенней­шая борьба мнений, так что логика истории, действительно зас­луживающая этого имени, должна даже еще бороться за свое право на существование. Наряду с уверенностью о том, что философско-исторические проблемы возможно трактовать без вся­кой логической подготовки (например, Линднер), мы даже встре­чаемся с прямым отрицанием возможности выставления чисто логического понятия истории и исторического метода.

И не только лишь отсутствие необходимой логической подго­товки у многих участников спора явилось причиной такого поло­жения вещей. Трудности, здесь встречающиеся, также не могут служить причиной этого, ибо, при правильной постановке вопроса, понять сущность истории отнюдь не труднее, чем познать харак­тер других наук. Но странным образом именно в постановке вопроса не наблюдается совсем согласия. Казалось бы, это само собой понятно: тот, кто хочет добиться ясного решения вопроса, прежде всего руководится при этом всеми признанными трудами великих историков, устанавливая сначала те особенности, которыми историческое мышление отличается от мышления других наук. Казалось бы далее, что сначала следовало бы понять логи­ческую структуру уже имеющихся налицо исторических наук, а уж затем лишь высказывать суждения об их научной ценности. Но то, что понятно само собой, не является в данном случае общепринятым. Необходимость руководствоваться трудами вели­ких историков до сих пор отвергается многими ввиду якобы ненаучности последних (например, Лампрехт и Теннисе): то, что содержат в себе их произведения, говорят они, не есть настоящая наука. В данном случае они приступают к логическому исследо­ванию такой опытной науки, какой является история, с уже пред­взятым, заранее установленным и до сих пор еще не осуществ­ленным понятием об этой науке. Их не смущает то, что в действи­тельности не находится историков, удовлетворяющих их идеалу это означает лишь, по их мнению, что историю необходимо под­нять на ступень науки. И так поступают в особенности те, кото­рые неустанно твердят, что опыт является единственной основой всякого знания! Эта мысль о противоположности науки и исто­рии прочно засела в головах многих. И странным образом именно эти мыслители считают себя призванными указывать истории на ее истинные цели.

Нет ничего удивительного в том, что большинство историков не хотят даже и слышать о рассуждениях подобного рода, столь чуждых духу истории. История и философия удаляются друг от друга вследствие взаимного непонимания, и это дурно отзывает­ся на обеих науках. Антиисторичная философия истории, осо­бенно популярными теоретиками (не практиками) которой были прежде Тэн и Бокль, обновляется ныне вновь, например Лампрехтом, правда с большим рвением, нежели ясностью. Со стороны эмпирической исторической науки она получила достаточную отпо­ведь в лице Дройзена, Бернгейма, Белова, Эд. Мейера и др. С философской точки зрения, несмотря на много весьма ценных результатов, многое также осталось еще невыясненным в этом методологическом споре историков между собой, — в споре, в котором к чисто логическим вопросам примешался целый ряд других вопросов, вроде вопроса о свободе и необходимости, о закономерности и случайности, о телеологии и механизме. Этим и объясняется подчас весьма беспомощное положение тех исто­риков, которые, следуя философской «черте века», обращаются от своих специальных научных исследований к вопросам более общего характера. Но еще более страдает от всего этого фило­софия. Вследствие недостаточного понимания исторического мышления, именно в наше время приобретшего громадное зна­чение, она надолго утратила свое прежнее, некогда могущественное влияние. Насколько эта потеря влияния связана с отсутстви­ем у нее чутья к истории, это особенно ясно видно из того факта, что, если у иных представителей так называемых наук о духе (Geisteswissenschaften) и появляется подчас интерес к фи­лософии, ему почти всегда предшествуют исследования по мето­дологии истории.

Непонимание сущности исторической науки яснее всего, ко­нечно, проявляется в наше время у предcтавителей натуралис­тических догм, которые ныне снова стали модой дня. При этом совершенно безразлично, в какой форме выступает этот натура­лизм: в форме материализма или психологизма. В обоих случаях признание за историей научного характера означало бы потря­сение основных натуралистических понятий. Ибо, при последова­тельности в мышлении, там, где действительность отождествляет­ся с природой, для истории нет места. Отчужденность нашей философии от истории имеет еще более глубокие основания. Если в принципе натурализм, как мировоззрение, и был оконча­тельно побежден Кантом, то это преодоление натурализма шло у него, вообще говоря, помимо исторического мышления. Кант был все-таки учеником Ньютона: в лучшем случае лишь отдель­ное замечания изобличают в нем некоторое понимание истори­ческого мышления. Вообще же говоря, методология Канта, и имен­но в том виде, в каком она вылилась в его главном теоретичес­кое труде, почти всецело определена интересом к математике и естествознанию (Naturwissenschaft). Это действительно и дает, по-видимому, некоторое право, отрицая научный характер исто­рии, ссылаться при этом на Канта, как это и делает М. Адлер. Наконец, сюда еще привходит то обстоятельство, что между естес­твенными науками (Naturwissenschaften), поскольку они являют­ся науками систематическими, и философией, которая точно так же ищет системы, имеется гораздо больше чисто внешнего сходства, нежели между философией и историей, которая никогда не может стать систематической наукой. Более того: можно даже говорить об известного рода антагонизме между историческим и философским мышлением, антагонизме, весьма плодотворном и желательном: ибо одной из задач философии безусловно явля­ется борьба с историзмом, как мировоззрением. Все это в еще большей степени увеличивает значение логики истории. Ввиду односторонности обеих, философия должна одинаково бороться как с натурализмом, так и с историзмом, а для того, чтобы борьба эта увенчалась успехом, ей необходимо понять сущность и значение исторического мышления. Этим ставится логике но­вая задача: она должна окончательно преодолеть методологи­ческий натурализм, который еще и ныне защищается даже выдающимися кантианцами, например Рилем, видящим в нем «един­ство научного метода», — окончательно преодолеть его во всей его односторонности и таким образом подойти к пониманию всей научной работы, не исключая и исторической.

Утверждая, что для разрешения этой задачи до сих пор сде­лано еще очень мало, мы, может быть, наткнемся на сильное сопротивление — ввиду множества исследований о сущности «на­ук о духе», предпринятых со времени Миля. Мы, конечно, и не думаем отрицать ценности всех этих трудов. Мы хотим лишь сказать, что у Дильтея, Вундта, Мюнстерберга и других авторов, труды которых во многих отношениях весьма ценны, либо, как у Вундта и Мюнстерберга, совсем не задет тот основной централь­ный пункт вопроса, уяснение которого есть необходимое условие действительно логического понимания истории, либо, как у Дильтея, — недостаточно резко оттенен и не настолько выдвинут вперед, чтобы стать действительно плодотворным в логике исто­рии. Это видно уже из обычной для всех этих трудов термино­логии, противопоставляющей наукам о природе (Naturwissen­schaften) науки о духе. В настоящее время вряд ли найдется что-нибудь менее однозначное, чем противоположность природы и духа (Geist). Каждый из авторов, писавших о сущности наук о духе, по-своему определяет также и основное понятие «духа»;общее же у них всех собственно лишь то одно, что все они вообще признают существование двух различных групп эмпири­ческих наук. Вряд ли, исходи из понятия духа, можно вообще прийти к согласию относительно сущности исторического мыш­ления. В основе всех этих попыток заключается слишком много предпосылок, большей частью метафизических, которые предос­тавляют лишь антиисторичному натурализму много удобных пун­ктов для нападения. Единственное понятие духа, не требующее ныне более подробного обоснования, — это понятие психичес­кого в своей противоположности к понятию физического, ибо, конечно, все авторы, более или менее принимаемые во внимание наукой, согласны в том, что то, что мы называем радостью, или воспоминанием, или волей, не есть тело. Точно так же никто не станет отрицать, что объекты истории, если вообще только иметь в виду отличие физического и психического, подпадают под по­нятие психического, и что, следовательно, история действительно является наукой о духе постольку, поскольку она трактует глав­ным образом о психическом бытии.

Но это единственное, не требующее дальнейших разъяснений, однозначное понятие духа решительно ничего не дает для логического разграничения отдельных наук и для понимания логи­ческой сущности истории. Натурализм вполне справедливо будет утверждать, что, если духовное в вышеприведенном смысле и не есть, конечно, тело, оно все же всецело относится к природе и потому в одинаковой степени со всеми другими объектами при­роды должно стать предметом единого и однообразного науч­ного рассмотрения. И это не простая лишь теория: практика современной психологии усиливает достоверность этого утверж­дения и ставит его выше борьбы различных методологических воззрений. Защитники логической противоположности природы и духа бессильны против утверждений подобного рода, бессиль­ны постольку, поскольку их основное понятие определяется ими недостаточно безукоризненно, что же касается понятия духа, то дать логическое определение его лиги совершенно невозможно, либо во всяком случае возможно лишь тогда, когда предвари­тельно уже имеется логическое понятие истории.

Учение о методе и не должно начинать с рассмотрения всех этих спорных вопросов; его целью является ведь уяснение мето­да. Метод же заключается в тех формах, которыми пользуется наука при обработке данного ей материала и прежде всего именно в формах. Конечно, и сам метод часто обусловливается особен­ностями материала, Совершенно неправильно, нападая на логи­ческое трактование научных методов, указывать при этом на то, что оно, игнорируя предметные различия, необходимо лишается всякого значения Выставляя в начале формально-логические точки зрения, мы не игнорируем вообще научного материала. Исследование, принимающее во внимание различия в содержа­нии отдельных наук, может; конечно, привести иногда к результа­там, весьма ценным в логическом отношении Но это, вообще говоря, дело случая, и потому логик, желающим наиболее верным и кратчайшим путем достичь своей цели, должен отвлечься от всех различий в содержании отдельных наук. чтобы тем лучше понять чисто формальные методологические pазличия,

Прежде всею он должен только иметь виду что, во-первых, во всех эмпирических науках объектам противостоит познающий субъект, который — все равно, являются ли эти объекты духов­ными или телесными явлениями, естественными процессами (Naturvorgange) или продуктами культуры — принимает их прос­то, как «данные» ему, и что, во-вторых, субъект этот ставит себе целью познание какой-нибудь части нпи даже всего данного ему мира. Далее нетрудно показать что познание это не может быть воспроизведением или отображением объектов, что оно есть скорее преображающее их понима­ние. Чтобы доказать это, независимо от других оснований, впол­не достаточно простого соображения, что данная действитель­ность, которая является исходным пунктом всякой эмпирической науки, представляет из себя, как в целом, так и в каждой своей части, совершенно необозримое многообразие, не поддающееся никакому изображению. По содержанию своему всякое сужде­ние, высказывающее что-нибудь о действительности, необходимо является уже значительным упрощением этой действительности. Воззрительно (anschaulich) данный материал наука перерабатывает в абстрактные построения мысли, которым лучше всего в отличие от воззрения, подходит название понятия, В этом абстрактном (begrifflich) процессе переработки и заключается та сторона научного метода, которая, с точки зрения логических различий, является наиболее важной.

Далее однако — и это особенно важно отметить — своеоб­разные особенности различных форм научной работы, поскольку ' формы эти являются средствами для достижения научной цели, должны всецело зависеть от формальных особенностей тех це­лей, которые преследует познающий субъект Логика, следова­тельно, должна установить те формально различные задачи, ко­торые различные науки ставят себе, и попытаться понять научные методы т. е. в данном случае виды образования понятий (Begriffsbildung), во всем их различии, смотря на них, как на необходимо различные средства для достижения этих различных целей или как на необходимо различные способы преобразова­ния и абстрактной обработки данного в воззрении материала. Само собой понятно, что обнаруживающиеся при этом отличия в методах и целях чисто формальны; но именно вследствие свое­го чисто формального характера они должны иметь основное, решающее значение для понимания логической сущности науч­ного метода. Как учение о методе, логика и имеет сначала дело лишь с формами мышления, и, только по выяснении этих форм, она может приступить к вопросу о применении их к различному материалу отдельных наук.

Если от этого общего определения логики отдельных наук мы обратимся к особым задачам логики исторической науки, то нам прежде всего необходимо будет уяснить себе основное фор­мальное противоречие в нашем понимании эмпирической дейст­вительности; нам нужно спросить себя, каково логическое значе­ние этого противоречия, и затем указать, какой из элементов это­го противоречия имеет решающее значение для исторического изображения (Darstellung) действительности.

Что существуют два принципиально различных вида понима­ния действительности, это, пожалуй, лучше всего можно видеть на примере тех донаучных знаний, которые мы составляем себе о той или иной части окружающего нас мира. Ошибочно было бы утверждать, что знания эти являются отображением действительности, такой, какой она есть на самом деле. Еще до того, как наука приступает к своей работе, уже повсюду находит она само собой возникшее до нее образование понятий, и продукты этого донаучного образования понятий, ж не свободная от всякого понимания действительность, являются, собственно, материалом на­уки. Внутри этого донаучного образования понятий имеются весь­ма существенные формальные различия. Основное различие зак­лючается в следующем.

Без сомнения, большая часть вещей и процессов представляют для нас интерес лишь постольку, поскольку они имеют что-ни­будь общее с другими вещами и процессами; поэтому лишь это общее и принимается нами во внимание, хотя фактически каждая часть действительности во всей своей индивидуальности безус­ловно отличается от другой ее части и в мире ничто в точности не повторяется. Ввиду того, что индивидуальность большей час­ти объектов нас совершенно не интересует, мы и не знаем их во всей их индивидуальности; объекты эти являются для нас лишь экземплярами общего родового понятия, которые всегда могут быть заменены другими экземплярами того же понятия; иными словами, мы рассматриваем их, как будто бы они были равными, хотя в действительности они никогда на равны, и потому мы обозначаем их общими родовыми именами. Это каждому .знако­мое ограничение интереса нашего общим, тем, что обще извест­ной группе предметов, иначе говоря — это генерализирующее понимание действительности, ко­торое заставляет нас совершенно неправильно предполагать, будто в мире действительно существует равенство и повторение - этого рода понимание действительности обладает вместе с тем для нас большой практической ценностью. Оно расчленяет для нас и вносит известный порядок в необразимое многообразие и пестроту действительности, оно дает нем возможность в ней ори­ентироваться.

С другой стороны, генерализирующее понимание действитель­ности отнюдь не исчерпывает нашего интереса к окружающему нас миру и, следовательно, наших знании о нем. Тот или иной предмет часто интересует нас лишь постольку, поскольку он име­ет что-либо особенное, ему только присущее (eigentumlich), что отличает его от всех других объектов. Наш интерес, следователь­но, и наше знание о нем направлены всецело на его индивиду­альность, на то, что делает его незаменимым; и если мы также знаем, что и его, подобно всем другим объектам, можно рассмат­ривать как экземпляр какого-нибудь родового понятия, то мы все же не желаем приравнивать его к другим вещам, стремимся выделить его из группы; на языке это отражается в том, что мы предмет в таком случае обозначаем не родовым, а собственным именем.

Также и этот род расчленения и упорядочения действитель­ности или, иначе говоря, индивидуализирующее понимание действительности (indtvidualisierende Auffassung) знакомо каждо­му; оно и не требует поэтому дальнейшего разъяснения. Одно только важное обстоятельство следовало бы особенно отме­тить: знание индивидуальности какого-нибудь объекта отнюдь не является отражением его в смысле познания всего многооб­разия его содержания; наоборот, здесь также имеют место извес­тного рода выбор и преобразование первоначального материа­ла из всей необозримой массы элементов выбирается определённый комплекс их, который в известной связи принадлежит лишь одному определенному объекту. Существуют вооб­ще лишь индивидуальные, а никоим образов не общие объекты, существует лишь единичное (Einmaliges) и никогда не существу­ет ничего, что бы в действительности повторялось — ввиду того, что истина эта, по-видимому, все еще часто забывается, ее не мешает вновь и вновь повторять. Мы должны поэтому различать два вида индивидуальности: индивидуальность, присущую любой вещи и любому процессу, содержание которой совпадает с ее действительностью и познание которой столь же недостижимо, сколь и не нужно, и индивидуальность, полную для нас значения, состоящую из совершенно определенных элементов; мы долж­ны раз и навсегда уяснить себе, что индивидуальность в последнем, более узком и более обычном смысле, подобно общему родово­му понятию, не есть действительность, но лишь продукт нашего понимания действительности, нашего донаучного образования по­нятий.

Различие, которое мы выше пытались обрисовать, имеет для логики громадное значение. Во-первых, всякая научная работа при­мыкает к донаучным процессам и их результатам; мало того, на нее можно даже смотреть, как на планомерное продолжение и развитие уже раньше бессознательно начатого умственного про­цесса. Далее, особенное значение это различие имеет потому, что оно чисто формально, ибо любой объект может быть рассматри­ваем с точки зрения обоих методов: генерализирующего или инди­видуализирующего. К тому же, основываясь на противоположнос­ти общего и частного, различие это представляет из себя наи­большее различие, которое только вообще мыслимо с логичес­кой точки зрения; между двумя крайними полюсами, его составля­ющими, должны поместиться все виды образования понятий так, чтобы каждый из них занимал известное место в ряду, который таким образом получится. Обладает ли это различие каким-нибудь значением для методов отдельных наук? Если да, то именно из него должна исходить логика в своих методологических иссле­дованиях.

Прежде всего, что касается генерализирующего рассмотрения объектов, то не только его практическое, но и его теоретическое значение для науки не подлежит никакому сом­нению. Метод многих наук состоит именно в подведении частного под общее, в образовании общих родовых понятий, по отношению к которым объекты являются экземплярами. По­нятия, возникающие таким образом, обладают, конечно, самы­ми различными степенями общности, смотря по тому, для какой области (менее или более обширной) они образованы. Но как бы даже ни был мал их объем и как бы ни было специально их содержание, — познавать в таком случае всегда означает понимать неизвестное как частный случай известно­го; наука при этом отвлекается от всего индивидуального и своеобразного, останавливаясь исключительно на общем. Выс­шая цель этого рода познания заключается в том, чтобы всю данную действительность подвести под общие понятия, зак­лючить ее в единую цельную систему взаимно подчиненных, все более и более общих понятий, во (лаве которой должны стоять понятия с безусловно общим содержанием, имеющим значение для всех объектов, подлежащих исследованию. Где цель эта достигнута, там найдено то, что мы называем зако­нами действительности.

Мы не забываем при этом, что в течение долгого своего раз­вития наука выделила много видов генерализирующего метода, которые с логической точки зрения различаются между собой в способе построения слому, общих понятий. Так, например, общее понятие закона (allgemeiner Gesetzeabeflnff) современного естес­твознания отличается, конечно, в этом отношении от родового понятия античной натурфилософии, и поэтому Риль вполне пра­вильно указывает на различия, существующие между анализом отдельного факта и абстракцией, являющейся результатом срав­нения многих фактов между собою. Но как бы то ни было: является ли, как в первом случае, обобщение следствием познания или, наоборот, как во втором, познание следствием обобщения, — в обоих случаях для нас важно сначала лишь обобщение вооб­ще, как таковое. Мы отвлекаемся здесь от различий, имеющих, быть может, большое значение для других логических проблем, ибо нас интересует теперь лишь то, что составляет отличитель­ную черту всякого генерализирующего метода в противопо­ложность индивидуализирующему методу, для которого обобще­ние ни в коем случае не является целью. К тому же для нас здесь более всего важен не путь, при помощи которого находят­ся общие понятия, но лишь логическая структура уже найденных, готовых понятий и их отношение к эмпирической действитель­ности, для которой эти понятия образованы. Как анализ, так и абстракция одинаково имеют своим продуктом понятие, примени­мое к известному множеству объектов и содержащее в себе то, что обще всем этим объектам, между тем как индивидуальные различия объектов игнорируются. В этом отношении совершен­но безразлично, будем ли мы говорить о современном понятии закона или об античном родовом понятии. Только это и нужно нам теперь иметь в виду для того, чтобы охарактеризовать сущ­ность генерализирующего метода в его наиболее общей форме, а также выяснить все то громадное значение, которое он имеет для целого ряда наук.

Если, понимая таким образом генерализирующий метод, мы будем смотреть на понятие закона, как на безусловно общее понятие и, следовательно, лишь как на наиболее совершенную форму общего понятия вообще, то мы вполне должны будем признать правомерность стремления применить этот метод пони­мания явлений ко всем областям действительности: во всех облас­тях жизни — в духовной или телесной, в жизни природы или в культурной жизни, — повсюду мы можем пытаться находить за­коны. В одной области это, конечно, может быть труднее, чем в другой; возможно даже, что в некоторых областях познание та­ких безусловно общих понятий недостижимо для человека, и что, в таком случае, стало быть придется довольствоваться чисто эмпи­рическими и нумерически общими понятиями. В принципе, одна­ко, генерализирующий метод применим всюду. Из этого, по-види­мому, вытекает одно важное в методологическом отношении след­ствие. Отсюда можно вывести то заключение, что научное мыш­ление вообще совпадает с построением общих понятий, т. е. с объединением в одно того, что обще известному множеству объек­тов, причем все равно, каким образом это общее найдено: путем абстракции или путем анализа, и что, следовательно, с чисто фор­мальной точки зрения существует лишь один научный метод. Противоположность генерализирующего и индивидуализирую­щего понимания действительности имела бы, в таком случае, для логики значение лишь постольку, поскольку наука вообще устра­няет все индивидуальное при посредстве общих понятий; а имен­но потому, что, исследуя вопрос этот, мы совершенно отвлеклись от особенностей материала различных наук, обычное разделение наук на науки о природе и науки о духе лишается, по-видимому, всякого смысла, во всяком случае оно утрачивает свое формаль­но методологическое значение. Духовную жизнь следует так же, как и телесный мир, рассматривать при посредстве генерализиру­ющего метода, а потому, конечно, и историческая наука должна тоже применять именно этот метод.

На таких доводах основывается часто провозглашение уни­версального метода (Universalmethode), и надо сказать, что, в силу своего чисто формального характера, это лучшие доводы из всех возможных; это вместе с тем наилучшая основа для методологического натурализма, ибо именно в естественных науках генерализирующий метод празднует ныне блестящую по­беду. Та логика, однако, которая хочет понять действительно су­ществующие науки, никогда не удовлетворится одним этим ме­тодом. Из того, что вся действительность может быть подчине­на генерализирующему методу, — положения безусловно пра­вильного, она никогда не будет делать того заключения, что пос­троение общих понятий тождественно с научной работой вооб­ще, Скорее наоборот: она задаст себе вопрос, действительно ли все науки применяют этот метод; и стоит ей только взглянуть на научную работу, о которой свидетельствуют труды всех исто­риков, чтобы отрицательно ответить на этот вопрос.

Это не значит, конечно, что метод истории во всех своих частях и во всех отношениях отличается от метода естественных наук. Для нас важно здесь лишь отношение конечных результа­тов исторической науки к действительности, о которой она трак­тует, т. е. способ обработки и изображения последней. В особен­ности мы должны опять-таки при этом отвлечься от пути, при помощи которого историческая наука постепенно достигает сво­ей цели; лишь в таком случае нам удастся достаточно ясно отте­нить противоречие ее к естествознанию Пусть Риль до извест­ной степени прав. возражая против того, что метод ведения науч­ного доказательства в так называемых науках о духе совер­шенно иной, нежели в естественных науках, хотя в исторических трудах вряд ли легко можно будет найти пример доказательства, покоящегося на анализе и эксперименте в смысле метода Галилея. Но как бы там ни было, в этой связи соображение это нас не касается. Факт остается фактом: историческое изложение в своем окончательном виде или, употребляя слово «понятие» в более широком и менее обычном смысле слова, историческое понятие относится к объектам, для которых оно образовано и которых оно подразумевает, совершенно, с логической точки зре­ния — принципиально иначе, чем это имеет место у продуктов всякого генерализирующего образования понятий. В конце кон­цов, факт существования научной исторической работы до того очевиден, что даже приверженцы генерализирующего универ­сального метода, или методологического натурализма не могут отрицать его. Желая помочь делу, они говорят, что историческая наука ныне весьма еще несовершенна и что лишь потому она не подходит под общее правило; но дальнейший прогресс ее нераз­рывно связан с тем, что она все больше и больше будет приме­нять единственно научный, генерализирующий метод. Этот взгляд, однако, совершенно несостоятелен и, — это следует всегда осо­бенно сильно подчеркивать, — несостоятелен отнюдь не пото­му, что ту действительность, которую рассматривает история, нельзя подводить под общие понятия, ибо этого логика, в силу своего формального характера, никогда не сможет доказать; несостоя­телен он просто потому, что по логической сущности своей историческая наука, поскольку она себя сознает, совсем и не хочет обрабатывать действительность с точки зрения общего, а не хочет она этого делать потому, что на этом пути для нее невоз­можно достижение тех целей, которые она, как история, себе ставит. В самом деле, в чем заключаются эти ее цели, с чисто формальной точки зрения? Всегда и всюду историк стремится понять исторический предмет, — будь это какая-нибудь личность, народ, эпоха, экономическое или политическое, религиозное или художественное движение, — понять его, как единое целое, в его единственности (Einmaligkeit) и никогда не повторяющейся индивидуальности и изобразить его таким, каким никакая дру­гая действительность не сможет заменить его. Поэтому история, поскольку конечной целью ее является изображение объекта во всей его целостности не может пользоваться генерали­зирующим методом, ибо последний, игнорируя единичное, как таковое, и отвлекаясь от всего индивидуального, ведет к прямой логической противоположности того, к чему стремится история. При этом опять-таки пока еще решительно все равно, принадле­жит ли исторический объект к миру духовного или телесного, является ли он продуктом культуры или естественным процессом, важно лишь одно: если какая-нибудь часть действительности воз­буждает вообще к себе исторический интерес, то значит требует­ся изображение какого-нибудь единичного объекта, обладающе­го индивидуальным содержанием, ибо только такого рода изоб­ражение в состоянии разрешить данную историческую задачу. Этим мы отнюдь не хотим сказать, что история стремится дать отображение своего единичного объекта во всей его индивиду­альности, ибо это — принципиально недостижимая задача: ведь и донаучные наши познания не дают нам отображений объектов, которые мы обозначаем собственными именами. Это не значит также, что, изображая свой предмет во всей его индивидуальнос­ти, история изображает его таким во всех его частях; наоборот, ее интересует лишь индивидуальность целого, а последняя, если мы отвлечемся от мысли об отображении, отнюдь не совпадает с суммой индивидуальностей его частей. Мы не отрицаем, наконец, того факта, что на пути к своей цели, например, доказывая или опровергая фактичность какого-нибудь лишь по преданию извес­тного нам события, история нуждается в общих понятиях и, стало быть, прибегает к услугам генерализирующего метода, точно так же, как и генерализирующие науки не могут обойтись без изоб­ражения индивидуального, служащего исходным пунктом при пос­троении общих понятий. Пока мы хотим лишь выяснить логичес­кую сущность конечной цели исторической науки и необходимо вытекающую из этой цели логическую структуру результатов исто­рического исследования. Результаты же этого исследования, явля­ясь пригодным средством для достижения цели, могут состоять из одних лишь понятий с индивидуальным содержанием