Хрестоматия часть 1 / гуссерль Начало геометрии

Эдмунд Гуссерль

Начало геометрии

Вопрос об истоке геометрии как интенционально-историческая проблема.

Интерес, движущий нами в этом тексте, И) дает нас пуститься сперва в размышления, от к< йлилей наверняка был далек. Мы можем остановить свой взгляд не только на том готовом виде, в каком до нас дошла геометрия, и на том способе существования, которым обладал ее смысл в мышлении П»;«»1 впрочем, не одного его, но и всех позднейших источников старой геометрической мудрости, – будь тые геометры или те, кто геометрию практически меняет. Следует также, и даже прежде всего. встречный вопрос [гигйск2шга§еп] об изначальном: "той самой" [Де], остающейся действительной, но с тем и далее развивающейся, геометрии. Нин» мышления необходимо приведут к самым |;1)' смысловым проблемам, проблемам науки и ж науки вообще, а в конце концов и всемирной науки вообще; так что наши проблемы, касающиеся 1й I вой геометрии, приобретут значение примера.

Следует заранее обратить внимание на то, что среди наших исторических размышлений о философии

Этот текст, написанный в 1936 г., был впервые издан в 1У N | ком в журнале Кеуие 1п1ета1юпа1е <1е РШоаорЫе, 1 Уо1., N0. 2. |» Заголовок принадлежит издателю. Переиздан в качестве III приложения к Кризису (к его § 9а) в НиааегИапа, ВА VI, 8.365 - ЗХ(>.

Нового времени впервые здесь, с Галилеем, через обна­ружение глубинных проблем смыслового истока гео­метрии и основанного в нем истока его новой физики бросается ясный свет на все наше предприятие, а именно: осуществить в форме исторических медитаций самоос­мысление нашего собственного современного фило­софского состояния, причем надеясь в ходе этого об­рести, в конце концов, смысл, метод и начало филосо­фии, той одной философии, которой хочет и мо­жет посвятить себя наша жизнь. Наши исследования, поэтому, как здесь и будет показано на одном примере, являются историческими в необычном смысле, а именно в том тематическом направлении, которое открывает совершенно чуждые обычной исторической науке глу­бинные проблемы, на свой лад, бесспорно, тоже исто­рические. Куда приведет последовательное рассмотре­ние этих глубинных проблем, – этого, конечно, нельзя предвидеть с самого начала.

Пусть вопрос об истоке геометрии (именем которой мы обозначаем ради кра^иии^еГ дисциплины, занимающиеся формами, математически существую­щими в чистом пространстве-временности) не будет здесь понят как филологически-исторический вопрос, а значит, не как поиск первых геометров, в самом деле первыми высказавших чистые геометрические теорёмы, доказательства, теории, или поиск определенных тео­рем,, ими открытых и т.п. Нас будет интересовать, ско­рее, встречное вопрошание [Киск&а^е] об изначальнейшем смысле, в котором геометрия некогда возникла и с тех пор существовала в своей тысячелетней традиции, еще существует и для нас и находится в айой дальнейшей переработке¹⁹⁴; мы спрашиваем о том смысле, в котором она впервые вступила в историю, – должна была вступить, хотя мы и ничего не знаем о первых ее – так же и для Галилея и для всех следующих за Возрождением эта она была одновременно и в живой дальнейшей работе, и в традиции –

Этот редко применяемый термин традиционной логики употребляется Гуссерлем и в ФСН, но оставляется переводчиками в трансли­терации. Он обозначает способ видо-родового соотнесения частного и общего.

творцах, да вовсе и не задаемся вопросом об этом из-за того, что мы знаем, исходя из нашей геометрии – из донесенных традицией старых форм (таких, евклидова геометрия), задается встречный вопрос гребенных самых первых началах геометрии, они в качестве "учреждающих" необходимо должны были быть. Это встречное вопрошание неизбежно жится самых общих ^^ёсТГнбТ^сак скоро окажется, что общие места поддаются продуктивному истолкованию и в них заложены возможности добраться до ч.' вопросов и получить в качестве ответа на них <п ные утверждения. Так называемая готовая п-ом из которой исходит встречное вопрошание, ее п. ция. В бессчетных традициях протекает наше человеческое существование. Весь совокупный культурш во всех его формах прйшёлшз традиций. 'Утч '! , возникают не только каузалНйго; ведь мы уже знаем, что традиция есть как раз традиция, возникающая в нашем человеческом пространстве из человеческой тивности, а значит, духовно, – даже если нам и о происхождении и о фактически сопровожданш духовности ничего или почти ничего не известно же в этом незнании везде и по существу заложено эмплицитное, а значит, подлежащее экспликации ч знание, обладающее неоспоримой очевидностью – оно начинается с поверхностных само собой разумеющихся истин о том, как все традиционное возникло путем человеческого деяния, как затем существовали ушедшие теперь в прошлое люди и сообщества, среди которых были и первые изобретатели, создававшие новое из ручных, сырых, но уже духовно обработанных материалов и т.д. Но от поверхностного путь ведет нас к I ны^ традиция предоставляет себя неотступному г шанию об этих своих общих местах, и если пос.г тельно держать направление вопрошания, то оич бесконечность вопросов, ведущих по своему см» определенным ответам. Их форма всеобщности и как признано, безусловной общезначимости [А11§етет-8й1ь§ке11] позволяет, разумеется, их применение к опре­деленным индивидуальным случаям, однако определяя в индивидуальном только то, что схватывается суб-сумпцией'¹⁹⁵.

Итак, мы начинаем, что касается геометрии, с са­мых близко лежащих, само собой разумеющихся истин, которые мы уже сформулировали выше, чтобы наме­тить смысл нашего встречного вопрошания. Нынеш­нюю, по традиции дошедшую до нас геометрию (мы ее выучили, и наши учителя тоже) мы понимаем, исходя из совокупного достояния духовных результа­тов, которое пополняется за счет дальнейшей работы, в новых духовных актах, новыми достижениями. Мы знаем о ее прежних донесенных традицией формах как о таких, из которых они возникли, но в каждой форме повторяется отсылка к прежней, – очевидно, геометрия должна была возникнуть из первого достижения, из первой творческой активности. Мы понимаем ее непреходящий способ существования: не только стреми­тельную поступь от достижения к достижению, но и постоянный синтез, в котором все достижения сохраняют значение и образуют целостность, так что в каж­дый данный момент совокупное достижение выступает совокупной предпосылкой для достижений новой ступени. Геометрия необходимо обладает этой подвижно­стью и соответствующим горизонтом геометрического будущего; такой она выступает для каждого геометра, наделенного сознанием (устойчивым, имплицитным знанием) ее как поступи и познавательного процесса, встраивающегося в этот горизонт. То же справедливо и для любой другой науки; и именно таким образом, что каждая из них I^акл1^нена^^.(Скрытой цепи пока сотрудничающих друг с другом и друг для друга видов, известных или безвестных исследователей бы к единой производительной субъективности, 11 щейся для совокупной живой науки. Наука, и 1нч'< геометрия с этим ее бытийным смыслом, должна иметь историческое начало, а сам этот смысл ' йй^тшеть исток в некотором производящем и сперва. Так замысел, а затем в последовательное осуществления.

Очевидно, то же происходит при каждом открытии. Всякое духовное достижение, идущее от замысла к осуществлению, впервые является в очевидности им не удавшегося. Однако если учесть, что способ математики – это кривой ход от достижения как посылки к новому достижению, в которое включен бытийный смысл достижения-предпосылки, тогда станет ясно, что совокупный смысл, геометрии развитой науки и как науки вообще не мог Ьн I уже с самого начала как замысел и затем ~явиты я I вижном осуществлении. Ему необходимо предшествовало в качестве подготовительного этапа некое примитивное смыслообразование, и, бесспорно, таким образом, что оно впервые выступило в очсию' удавшегося осуществления. Такой способ выражения однако, вообще-то избыточен. Очевидность и не дает ничего другого, как только схватывание сущего в сознании его исходной наличной 111. Спешное осуществление определенного замысла для деятельного субъекта очевидность; в ней наличествует реализованное оп§шаП1ег как таковое. Но здесь встают вопросы. Это намеченное и ^шееся осуществление происходит исключительно внутри с у.бл.^ин-а изобретателя, и исключительно в духовном пространстве, так сказать, лс»' [ тем и наличный ог^шаНЮг смысл со всем своим \жанием. Но ведь геометрическое существование сихично, это ведь не существование частного в частной сфере сознания, это существование объективно су­щего для "каждого" (для действительного или возмож­ного геометра или понимающего геометрию). До и от, (самого своего учреждения оно обладает во всех своих особенных формах своеобразным, сверхвременным – в чем мы уверены – для всех людей, прежде всего, для действительных и возможных математиков всех народов и времен, доступным бытием. И любые, кем бы то ни было на основе этих форм произведенные новые формы, тут же принимают такую же объективность. Это, заметим, объективность, идеальная. Она присуща целому классу духовных образований культурного мира, (к которым принадлежат все научные построения и сами науки, а также произведения художественной литературы¹⁹⁶. Произведения этого рода не обладают, в отличие от инструментов (молотка, клещей) или архитектурных и других подобных изделий, повторяемостью во многих сходных друг с другом экземплярах. Теорема Пифагора, вся геометрия существует лишь один раз, как бы часто и даже на каких бы языках ее ни выражали. 0на точно такая же на евклидовом "языке оригинала" и во всех "переводах"; и на всех языках та же самая, как бы часто ее чувственно ни выражали, начиная от первоначального произнесения и записи до бесчислен­ных устных выражений и занесений в письменные и иные записи. Чувственные выражения, как и все телес­ные процессы или все, что воплощено в телах, имеют в мире пространственно-временную индивидуацию; но самое широкое понятие литературы обнимает их все, так как к их объективному бытию относится быть выраженным в языке и быть вновь и вновь выразимым, точнее, иметь объективность, для-всех-бытие только как значение, как смысл речи; что касается объективных наук, так даже и особенно, так как для них различие между оригиналь­ным языком произведения и переводом на иностранные языки не от-v, -т одинаковой доступности или лишь делает ее несобственной, косвенной.

не такова сама духовная форма, которая и называется "идеальной предметностью". При всем том, что деленным образом [она] в мире существует все же активно, но только благодаря этим двуслойным чгрениям и, в конечном итоге, благодаря тому, что г '; ственно воплощает. Ибо сам язык во всех своих > I 1 фических отличиях по словам, фразам, типам рсч I' '\ легко видно в грамматической установке, постриг -сквозь из идеальных предметностей; например, слв» "Ьб^е" встречается в немецком языке только один (г оно образует то, в чем идентичны бесчисленные п • . оказывания какими угодно лицами. Но идеа.п.1 геометрических терминов и теорем, теории, - рж«««• ренные как чисто языковые образования, - суп. •» идеальности, которые высказываются в геометрии выставляются в качестве истины, – но идеальные геометрические предметы, положения дел и т.д. 1см р ское, то, о чем сказано (его смысл), где бы оно ни было высказано, отличается от высказывания, которое ц« во время высказывания никогда не бывает и не может быть темой. И здесь являются темой как раз идеи предметности, а вовсе не те, которые подпадают под понятие языка. Именно идеальных предметностей, •тических в геометрии, и касается теперь наша проблема как геометрическая, равно как и всех прочая идеальность из своего изначального внутриличного тока, в котором она представляет собой обратои пространстве сознания души первого изобретения достигает своей идеальной объективности? Нам ранее ясно: посредством языка, в котором она <х |так сказать, свою языковую плоть. Но как языковое воплощение из лишь внутрисубъективного делает о6| 1 ние объективным, таким, что, скажем, ге<, ческое понятие или положение дел действительно ставится для всех понятным и значимым в своем идеальном геометрическом смысле, уже в языковом выражении геометрический дискурс, как геометрическое полол| обнаруживающуюся тут общую проблему происхож­дения языка в его идеальном существовании, обосно­ванном в реальном мире посредством выражения, за­писи, мы здесь, конечно, не углубляемся; но мы долж­ны сказать несколько слов об отношении между языком как функцией человека в человечестве и миром как горизонтом человеческого существования.

Когда мы живем в мире бодрствуя, мы постоянно, замечаем мы это или нет, сознаем мир, сознаем его как горизонт нашей жизни, как горизонт "вещей" (реаль­ных объектов), наших действительных и возможных интересов и занятий. Всегда выделяется на мировом горизонте горизонт совместно живущих с нами людей М11теп8сЬеп, присутствуют они или нет. Еще до того, сак мы обращаем на это внимание, мы сознаем открытый горизонт нашего со-человечества [М11юеп8сЬЬе11] с ограниченным ядром наших близких, вообще наших знакомых. При этом сознаются [пи1Ье\уи61] и люди на­шего внешнего горизонта, соответственно, как "дру­гие"; всякий раз "я" их осознаю как "моих" других, как тех, с которыми я вступаю в актуальный и потенциаль­ный, непосредственный и опосредованный чувствующийся контакт [Етп]Ыип§8Коппех], во взаимное пони­мание с другими и на основе этого контакта в общение с ними, в какого-нибудь рода, общность с ними и затем также обычно в знание об этом совместном бытии. Так же, как и я, всякий другой человек, – и именно как та­ковой он будет мне и другим понятен, – обладает своим со-человечеством и, всегда учитывая и самого себя, че­ловечеством вообще, живя в котором, он себя сознает. Именно к этому горизонту человечества принадле­жит общий язык. Человечество предполагается заранее как непосредственное и опосредованное языковое сообщество. Очевидно, что только через языки его далеко простирающиеся фиксацйС как озмояа сообщения горизонт человечества является открыто бесконечным, каковым он всегда и есть для людей. Предпочтительным и в качестве горизонта человечества, и в качестве языкового сообщества является, сообразно со' нию, зрелое здоровое человечество (из которого исключаются ненормальные и дети). В этом смысле для каждого человека, для которого человечество является Мы-горизонтом, оно выступает сообществом взаимонормальных и полностью понимающих друг друга способностей выражения, и в этом сообществе каждый может обсуждать как объективно сущее то, что нали'и окружении его человеческого ищ>а.^ Все им свои имена или называемо в каком-то более широком смысле, то есть может быть выражено в языке. Объекивный мир с самого начала это мир для всех, мир который "каждый" имеет в качестве горизонта. Его "" ективное бытие предполагает людей как людей их общего языка. Язык, со своей стороны, есть функ' упражняемая способность, коррелятивно связанная с миром, с универсумом объектов как в своем быт определенности выразимых в языке. Таким о6разом, люди как люди, человечество окружающих людей, о котором мы вообще говорим и можем говорить, с другой стороны язык нераздельно переплетены и I гда уже осознаны в своей неразделимой связан нг горизонтно, хотя обычно лишь имплицитно.

Если предположить все это, то и геометр-учреди I тоже вполне естественно мог выразить свой внутренний образ. Но вновь встает вопрос: как он в си "идеальности" становится в результате этого объемным? Конечно, психическое как таковое этого чело»' как то, что можно понять и сообщить, есть ео 1ряо < ектйвно, равно как и он сам как конкретный человек для каждого воспринимаем и называем как реальная вещь в мире вещей. Можно договориться о том, что высказывать на основе общего опыта общие пропс) мые положения и т.д. Но как внутрипсихически ституированный образ обретает собственное межо екгное бытие в качестве некоей идеальной предметнаIк которая, уже будучи "геометрической", реальна вовсе не психически, хотя и психически возникла? Подумаем. Изначальная актуальная самоналичность первого про­изведения в его исходной очевидности не дает вообще никакого стойкого достижения, могущего обладать объективным бытием. Живая очевидность, конечно, преходя­ща, так что активность тотчас переходит в пассивность те­кучего, поблекшего сознания только что случившегося [8оеЬеп-Ое\уе8еп&его]. В конце концов эта "ретенция" исчезает, но "исчезнувшее" преходящее и прошедшее не превращается для соответствующего субъекта в ни­что, оно может быть вновь пробуждено к жизни. В пассивность сначала темного пробужденного содержания, становящегося при случае все более ясным, входит и возможная активность повторного воспоминания, в котором прошлое переживание как бы заново и актив­но переживается. Теперь там, где исходно очевидное произведение как чистое осуществление своей интен­ции есть обновленное (вновь-вспомненное), парал­лельно с активным вновь-воспоминанием прошлого с необходимостью вступает активность попутного дейст­вительного производства, и при этом в исходном "покрытии"¹⁹⁷ [Оескип§] возникает очевидность идентич­ности: впервые [оп§ишг] теперь осуществленное есть то же, что и бывшее до этого очевидным. Попутно оказывается учрежденной способность произвольного повто­рения образования в цепи повторений при очевидности его тождества (покрытие тождества). Но и этим мы не перешагнули субъекта и его субъективные способно­сти [по воспроизводству] очевидности [еу1(1еп1е Уегтб§-ИсЬкеиеп], то есть не достигли еще никакой "объектив­ности". Она, однако, возникает – на предвари­тельной ступени – понятным образом, как только мы примем во внимание функцию вчувствования и окружающее человечество как вчувствующееся и язык• сообщество.

Имеется в виду значение обеспечения (как, например, покрытие векселя, чека, потребностей).

В контакте взаимного языкового пот ния первоначальное производство и произведенного субъекта будет активно после-по [пасЬуег81ап(1еп] другими. Как и во вновь-воспоминании, в этом полном после-понимании произведет кем-то другим будет необходимо иметь место собственное актуальное осуществление опредмечивающей активности, но в то же время и очевидное сознание и точности духовного образа в произведениях полу шего сообщение и его отправившего, даже если в последствии эти отношения станут взаимными. Произведения могут, сохраняя тождественность, распространяться от одного лица к его ближним, и в поним.11 . ной цепи этих повторении очевидное переходит к »» Псовое в сознание другого. В единстве сообщающегося сообщества [М1ие11ип§8§ете1п8сЬа(г] многих лиц многократно воспроизведенные образы бзыш—дсознац> I » не как одинаковые, а как дин-ебщий.

Теперь нужно принять во внимание, что эти актуальные передачи того, что первоначально произиг в одном человеке, другим, первоначально воспроп дящим людям еще не полностью обеспечивают кои. -туирование объективности идеального образа. Не дает устойчивого существования "идеальных предметов" также и тогда, когда перикрыватель и его товарищи не вступают в такой кои или вообще уже умерли. Им не хватает беспрерывной гия, даже если его никто с очевидностью и не осуществляет. Важной функцией письменного, фиксируки языкового выражения является то, что оно делает возможным сообщения без непосредственного или опосредованного личного обращения, что оно есть, так сказать, виртуальное сообщение. Тем самым поднимается на новую ступень объединение человечества. (Письменные знаки, если их рассмотреть чисто тслг. могут быть восприняты просто чувственно и ш' .• имеется возможность воспринять их совместно, меж-субъектно. Но, будучи языковыми знаками, они, также, как и звуки языка, вызывают соответствующие знаковые значения. Это вызывание есть пассивность; таким образом, вызванное значение дается пассивно, равно как и любая иная погруженная в тьму активность, будучи вызвана ассоциативно, сначала возникает пассивно, как более или менее ясное воспоминание. Как в нем, так и в пассивности, имеющейся здесь в ви- ^{V^}-у,Ч1ассивио вызванное должно, так сказать, опять превратиться¹⁹⁸ в соответствующую активность: это и есть изначально присущая каждому человеку как говорящему существу способность реактивации. Затем посредст­вом записи осуществляется некоторое превращение исходного модуса бытия смыслового образа, то есть в сфере геометрии, очевидности нашедшего свое выра­жение геометрического образа. Он оседает, так сказать. Но читающий может вновь сделать его очевидным, реактивировать очевидности .

Таким образом отличаются пассивное понимание выражения и делание его очевидным, реактивирующее смысл. Но тогда имеются возможности некоторого спо­соба активности, некоторого мышления в чисто рецеп­тивно воспринятых пассивностях, которое имеет дело исключительно с пассивно понятыми и перенятыми значениями, безо всякой очевидности изначальной ак­тивности. Пассивность вообще есть царство ассоциативных связей и слияний, в которых возникающий смысл является пассивным соединением. При этом часто возникает возможный смысл, кажущийся единым, то есть смысл, который делается очевидным посредством

Это такое превращение, которое осознает себя как вторичную форму [МасЬ§е5(а11].Но это вовсе не необходимо, а фактически и не нормально. Читающий и без того может понять, "безо всяких" перенять понятое через одобрение, без собственной деятельности. В этом случае его поведение будет чисто пассивно-рецептивным.

возможной реактивации, в то время как попытки «я» в действительной реактивации может реактивировать только отдельные связующие звенья, а интенция к унификации в одно целое, вместо того, чтобы осуществиться, терпит крах, то есть разрушает бытийное значение в сознании изначальной ничтожности.

Легко заметить, что уже в человеческой жизни прежде всего в индивидуальной, от детства до зрелости изначально чувственно-созерцательная жизнь, в рг «—г образной активности, создающая на основе чувственного опыта свои изначально очевидные образы, очень быстро и по нарастающей впадает в искушен языком. Она все больше и больше впадает в ргч чтение, управляемые исключительно ассоциациями, вследствие чего последующий опыт довольно часто разочаровывает ее в таким вот образом полученных оценках.

Теперь можно сказать, что в интересующей нас сфере науки мышления, направленного на достижение истины и на избегание заблуждений, нас с самого п.п ^ очень заботит, разумеется, как можно воспрепятствовать свободной ицгедссоциативных образов. Они остаются вечной опасностью при неизбежной седимгпции духовных произведений в форме окамснспи языковых приобретений, которые теперь могут быть переняты кем бы то ни было только пассивно. Эта опасность предотвращается тем, что мы впоследствии не только убеждаем себя в действительной реактируемости, но и заранее дсразу после очевидности перво-учреждения обеспечиваем себя способностью его реактивации и устойчивому сохранению. Это и является уже в заботе об однозначности языкового выражения и о сохранении однозначного выражают результата тщательнейшей выделкой [Рга§ип§] то и слов, предложений, фразовых взаимосвязей и так же поступать не только каждый отдельный новой ктатель, но и каждый ученый как товарищ по научному сообществу при перенятии от другого того, что подле­жит перенятию. Это относится, таким образом, к особенностям научной традиции внутри соответствующего сообщества ученых как некоторого познава­тельного сообщества, живущего в единстве общей ответственности. Сообразно сущности науки ее функцио­нерам пристало постоянное притязание на то или лич­ная уверенность в том, что все, что ими относится к научному высказыванию, сказано раз и навсегда, что это "установлено", что оно может быть всегда и иден­тично воспроизведено, с очевидностью использовано для дальнейших теоретических и практических целей и, несомненно, реактивировано в идентичности своего собственного смысла²⁰⁰.

Между тем тут имеется еще одна, двояко интересная проблема. Во-первых²⁰¹, мы еще не учли того, что только дна основе уже достигнутых результатов научное мыш­ление достигает новых, которые в свою очередь лежат в основе еще более новых результатов и т.д., – в единстве распространения, градирующего смысл.

Как в связи с действительно колоссальным приростом такой науки, как геометрия, – обстоит дело с претензией и способностью к реактивируемости? Если каждый исследователь работает на своем месте в здании науки, как обстоит дело с перерывами в работе и на сон, которые нельзя здесь выпускать из внимания? Должен ли он, если он делает актуальную передовую работу, сначала пробегать всю гигантскую цепь обоснований вплоть до первопредпосылок и все это реактивировать?

Прежде всего, речь идет, конечно, о том, что ученый устанавлива­ет в себе твердое направление воли на надежную способность реакти­вации. Если цель реактивируемости достижима лишь относительно, то и притязание, проистекающее из сознания способности достижения, также имеет тогда свою релятивность, дающую о себе знать и распространяющуюся все далее. Ведь в принципе объективное, абсолютно неколебимое познание истины есть бесконечная идея.

«Во-вторых» не последовало.

Ясно, что такая наука, как наша современная геометрия, была бы в этом случае невозможна. И вес жг . сущности достижений каждой ступени относится, что ее идеальный бытийный смысл является 6<»я" поздним не только фактически, но и, учитывая, I» ^ ^смысзт зиждится на смысл, более ранний смысл ир' •'.ет что-тсцц-значения позднейшему, а известным '^юм^уш) уходит1Гнего; таким образом Т^йГбдно зш и • духовном строении не самостоятельно ни одно не »» жет-овдь^посредственно ре^етивировано.

Это особенно касается тех наук, которые, пол ' •••» геометрии, имеют своей тематической сферой щ ныке произведения, идеальности, из которых снова и < и производятся идеальности высшей ступени. Совсем и»»-обстоит с так называемыми описательными науками теоретический интерес которых остается в классификации и описании чувственной наглядности, зам» щей здесь очевидность. Тут, по крайней мере, к,1« новое положение само по себе в общем разрешим*» очевидностью.

Но как возможна, напротив, такая наука, как геометрия? Как может она как систематическое, беек' I но растущее ступенчатое строение идеальностей \чживать в живой реактивируемости свою изначальна осмысленность, если ее познающее мышление до к». производить новое, не будучи в состоянии I" •• тивировать все предшествующие познавательные ' >' пени вплоть до самых нижних?. Даже если бы это и Оъ ло выполнимо при более примитивном состоянии («ий метрии, то соответствующая способность изнури и » бы в усилиях по деланию очевидным и была бы вып> • дена отказаться от более высокой производительности

Здесь мы должны принять во внимание своеобразную, специфически связанную с языком логическую активность так же, как и специфически возникают и-ней идеальные познавательные образования. К лю^, , в чисто пассивном понимании возникающим комбинациям предложений сущностно относится и своеобраз­ная активность, которую лучше всего обозначает слово «прояснение» [Уег(1еи1ИсЬип§]. Пассивно (или, например, наподобие воспоминания) возникающее или пассивно понятое при слушании предложение будет сперва лишь только воспринято в пассивном участии признано действительным, и в этой форме оно уже будет нашим мнением. Мы отличаем от этого своеобразную -у—¹-^"-и важную деятельность прояснения нашего мнения. Если ^^^-с оно являлось в первой своей форме едино-нерасчлененно принятым, простым значащим [§е11еп1ег] смыс­лом, конкретно говоря, простым значащим высказыванием, то теперь эта нерасчлененная смутность будет фиктивно объяснена. Подумаем, например, о том, что всегда при поверхностном чтений газеты мы понимаем и просто воспринимаем "новости", то это сопровождаться пассивным перенятием бытийного значения, посредством которого прочитанное заранее становится нашим мнением.