Фрагменты ранних греческих философов. Часть 1 Ксенофан

Ксенофан Колофонский, сын Дексия или, согласно Аполлодору, Ортомена. Его хвалит Тимон, который говорит: "И Ксенофана, почти свободного от бреда, бичевателя гомерообмана". Покинув отечество, он жил в Занкле сицилийской, а также в Катане. Некоторые полагают, что он ни у кого не учился, некоторые — что у Ботона Афинского или, по другим — у Архелая. По словам Сотиона, он был современником Анаксимандра. Писал эпические стихи, элегии и ямбы против Гомера и Гесиода, бичуя сказанное ими о богах. Но и сам в качестве рапсода декламировал собственные стихи. Он полагает, что элементов сущего — четыре, а космосов — бесконечное число, но неразличимо сходных. Облака образуются, когда пар под воздействием солнца поднимается наверх и вздымается в окружающее пространство. Сущность бога шарообразна и ничуть не схожа с человеком: он весь целиком видит и весь целиком слышит, но не дышит, и всецело — сознание, разум и вечен. Он также первым сказал, что все возникающее подлежит гибели и что душа — дыхание.Еще он сказал, что большинство хуже ума и что тиранов надо либо пореже посещать, либо почаще услаждать.

Учение:

1)Если нечто есть, — говорит Ксенофан, имея в виду бога, — то оно не могло возникнуть. В самом деле, необходимо, чтобы возникшее возникло либо из подобного, либо из неподобного, но ни то, ни другое невозможно, так как: (а) быть порождением подобного подобному подобает не больше, чем породить его (у одинаковых вещей все свойства тождественны и они одинаково относятся друг к другу); (б) неподобное не может возникнуть из неподобного.

2) Последнее потому, что если бы из более слабого возникало более сильное, или из меньшего — большее, или из худшего — лучшее, или же, наоборот, из лучшего — худшее, то тогда сущее возникло бы из не-сущего, что невозможно. Стало быть, в силу этого бог вечен.

3) Далее, если бог — самое могущественное из всех существ, то ему подобает быть одним, говорит он. Ибо если бы богов было два или больше, то он уже не был бы самым могущественным и самым лучшим из всех существ. В самом деле, каждый из многих, поскольку он бог, равным образом был бы таким. В том-то и суть бога, и сила бога, чтобы господствовать, а не подчиняться, и быть самым могущественным. Следовательно, поскольку он не обладает превосходством, постольку он не бог.

4) Допустим, что богов много. Если при этом они в одном будут превосходить друг друга, в другом — уступать, то они не будут богами, потому что божество по своей природе не терпит над собой господства.

5) Если же они равны, то не будут обладать природой бога, потому что бог должен обладать превосходством над всеми, а равное не лучше и не хуже равного. Поэтому, коль скоро бог есть, и коль скоро он таков, то он должен быть только один. Кроме того, будь их много, то он не обладал бы силой совершить все, что пожелает. Следовательно, он только один.

6) Но коль скоро он один, то должен быть повсюду подобен: повсюду видящим, повсюду слышащим и повсюду обладающим прочими чувствами. В противном случае части его, притом что они — части бога, находились бы между собой в отношениях господства и подчинения, что невозможно.

7) А коль скоро он повсюду подобен, то должен быть шарообразным, ибо дело обстоит не так, что он здесь таков, а там нет, но так, что он повсюду таков.

8) Коль скоро он вечен, один и шарообразен, он и не бесконечен и не конечен. В самом деле, бесконечно — не сущее, так как именно оно не имеет ни середины, ни начала, ни конца, ни какой-либо другой части, а таково бесконечное. Однако сущее не могло бы быть таким, как не-сущее. С другой стороны, бог и не конечен, ибо граничить друг с другом сущие могли бы только в том случае, если бы их было много, а бог один. Между тем одно не подобно ни несущему, ни многому; поскольку оно одно, ему не с чем граничить.

9) Такое одно, каким он полагает бога, и не движется и не неподвижно. В самом деле, неподвижно — не-сущее, так как ни в него не может переместиться другое, ни оно — в иное. Движется же то, что числом больше одного, так как двигаться должно одно в другое. Следовательно, ничто не может передвинуться в не-сущее,

10) ибо не-сущего нет нигде. А если бы происходил переход одного в другое, то единое числом было бы больше одного. Стало быть, вследствие этого двигаться могут два сущих или больше одного, а покоиться и быть неподвижным — ничто.

11) Но единое и не покоится и не движется, ибо не подобно ни не-сущему, ни многому. Согласно всем этим аргументам, бог, поскольку он вечен, один, однороден и шарообразен, не может быть ни бесконечным, ни конечным, ни покоющимся, ни движущимся.

Итак, учением Ксенофана, каким бы несовершенным не являлось оно, все-таки была раскрыта недостаточность развитого милетцами понятия о первоначале. В смене единичных вещей или за ней должно было искать порождающую их всех, остающуюся, однако, при этом одинаковой, мирооснову. Но как только эту последнюю представляли себе в самом деле вполне неизменяемой и смотрели на нее в то же время, как на единственную, всеобъемлющую действительность, то становилось непонятным, как она могла быть способной к такому безостановочному превраще ию в единичные вещи. Таким образом разъединились те умственные мотивы, которые, оба сразу, лежали в основании понятия первоначала: это — с одной стороны, размышление об основном факте происхождения, изменчивости, бывания, с другой — основное предполоивние пребывающего, неизменяемо определенного в себе, бытия. Чем труднее казалось их соглашение, тем более понятным является, что юная наука, в распоряжении которой еще не находилось обилия посредствующих форм отношения, и которая, с другой стороны, действовала еще с наивной необдуманностью, прежде всего напала на выход — продумать каждый из обоих мотивов в отдельности до конца, не принимая другой во внимание. Эта смелость односторонности, которая не отступала и перед парадоксальными выводами, породила обе большие метафизические системы, противоположность которых определила последующее мышление: учения Гераклита и Парменида.