Шарль луи монтескье

Я счел бы себя счастливейшим из смертных, если бы мог излечить людей от предрассудков. Предрассудками я называю не то, что мешает нам познавать те или иные вещи, а то, что мешает нам познавать самих себя.

Шарль Луи Монтескье

Может показаться странным, что исследование истории социологической мысли я начинаю с Монтескье. Во Франции его обычно считают предвестником социологии, основание же ее ставят в заслугу Огюсту Конту, и, видимо, по праву, если иметь в виду, что он — создатель термина «социология». Но если исходить из того, что предметом своего специального изучения социолог считает научное познание общества как та­кового, то Монтескье, с моей точки зрения, в не меньшей сте­пени социолог, чем Конт. Толкование Монтескье социологиче­ских принципов, содержащееся в труде «О духе законов», представляется в ряде случаев более «современным», чем у Конта. Это вовсе не значит, что Монтескье взял верх над Кон-том; это говорит скорее о том, что Монтескье — не предвест­ник социологии, а один из основоположников социологиче­ской доктршны.

Рассматривая Монтескье как социолога, мы получаем ответ на вопрос, который задавали себе все историки: к какой обла­сти науки отнести Монтескье? К какой школе он принадле­жит?

Такого-рода сомнения особенно заметны во французской системе университетского образования. Монтескье, в частно­сти, может одновременно фигурировать в программах кафедр филологии, философии и в некоторых случаях — истории.

Если брать еще более высокий уровень науки — истори­ков, специализирующихся на изучении идейного наследия Монтескье, то они переменно относят его к литераторам, по­литическим мыслителям, историкам права, идеологам, которые в XVIII в. вели спор об основах французских социально-поли­тических институтов и подготовили революционную обстанов­ку, и даже к экономистам¹. Совершенно очевидно, что Монте­скье является одновременно и писателем, можно сказать ро­манистом, и юристом, и философом-политиком.

2 Зак. № 4 33

Вместе с тем нет сомнения в том, что именно занимает цен­тральное место в его труде «О духе законов», ибо, как мне представляется со всей очевидностью, основу замысла этого труда составляет, как я бы сказал, его социологическое содер­жание.

Монтескье, кстати, не делает из этого никакой тайны. Он задается целью осмыслить историю. Он хочет понять фактиче­ские данные истории. Они представляются ему в форме почти бесконечного многообразия обычаев, нравов, привычек, идей, законов, различных социально-политических институтов. От­правной точкой исследования служит именно это в,нешне бес­порядочное многообразие. Его конечным результатом должно стать превращение беспорядочного многообразия з осмыслен­ный порядок. Монтескье так же, как Вебер, стремится внести в мир разрозненных явлений вполне осмысленный порядок.. Такой подход к фактам свойствен подходу социолога.

Однако два термина, которые я только что использовал, —· «беспорядочное многообразие» и «осмысленный порядок», — конечно же, представляются проблематичными. Каким обра­зом удастся раскрыть осмысленный порядок? Какова природа этого порядка, который требуется внести в гигантское много­образие обычаев и нравов?

Мне кажется, что в трудах Монтескье имеете« два ответа, которые не противоречат один другому, или, точнее, два этапа одного подхода.

Первый заключается в утверждении, что за хгюсом случай­ных явлений кроются глубокие причины, которым подвластна кажущаяся иррациональность событий.

В своем труде «Размышления о причинах величия и паде­ния римлян» Монтескье пишет:

«Миром управляет не фортуна; доказательством этому слу­жат римляне, дела которых все время кончались благополуч­но, пока они управлялись по известному плану, но которые стали непрерывно терпеть поражения, когда начали поступать другим образом. Существуют общие причины как морального, так и физического порядка, которые действуют в каждой мо­нархии, возвышают ее, поддерживают или низвергают; все случайности подчинены этим причинам. Если случайно проиг­ранная битва, т.е. частная причина, погубила государство, то это значит, что была общая причина, приведшая к тому, что данное государство должно было погибнуть вследствие одной проигранной битвы. Одним словом, все частные причины зави­сят от некоторого всеобщего начала» (Œuvres complètes, t. II, р.173).

И уже в другом месте, в работе «О духе законов», читаем: «Не Полтава погубила Карла, он все равно погиб бы, если не в

34

этом, так в другом месте. Случайности фортуны можно легко исправить, но нельзя отразить события, постоянно порождае­мые природой вещей» (ibid., р. 387).

Мысль, вытекающая из этих двух цитат, является, как мне кажется, сугубо социологической мыслью Монтескье. Я сфор­мулировал бы ее так: за цепью событий, кажущихся случайны-ми, следует видеть глубокие причины, которым эти события подвластны.

Рассуждение такого рода не означает, однако, что все про­исшедшее стало необходимостью, обусловленной глубокими причинами. Социология не исходит изначально из постулата, из которого следует, что случайности не оказывают воздейст­вия на ход истории.

Как, например, определить, от чего зависела победа или поражение: от того, что государство деградировало, от техни­ческих или тактических ошибок? Так же как нельзя с очевид­ностью утверждать, что любая военная победа есть признак мощи государства, а любое поражение — признак его разло­жения.

Второй ответ, который дает Монтескье, еще более интере­сен и идет.еще дальше. Он заключается в рассуждении: не в том дело, что случайности объясняются глубокими причинами, а в том, что, несмотря на многообразие обычаев, нравов и мыслей, их можно распределить, объединив в небольшое чис­ло типовых групп. Между бесконечным многообразием обыча­ев и абсолютным единством идеального общества имеется промежуточная стадия.

В Предисловии к работе «О духе законов» четко разъясня­ется эта важнейшая мысль:

«Я начал с изучения людей и увидел, что все бесконечное разнообразие их законов и нравов не вызвано единственно произволом их фантазии».

Этот тезис содержит в себе утверждение, что разнообра­зие законов можно объяснить, поскольку законы, свойствен­ные каждому отдельному обществу, определяются рядом при­чин, действующих иногда независимо от сознания людей.

Далее он продолжает:

«Я установил общие начала и увидел, что частные случаи как бы сами собою подчиняются им, что история каждого на­рода вытекает из них как следствие и всякий частный закон связан с другим законом или зависит от другого, более общего закона» (ibid., р. 229).

Таким образом, наличие рассматриваемого нами многооб­разия обычаев можно толковать двумя способами: во-первых, обращаясь к причинам, обусловливающим частные законы, действующие в том или ином случае; во-вторых, путем выявле-

35

ния тех принципов или типовых групп, которые представляют собой промежуточное звено между хаотическим многообра­зием явлений и общепринятой системой. Ход истории стано­вится объяснимым, когда проясняются глубокие причины, обусловливающие общий ход событий. Разнообразие обычаев становится осмысленным, если их привести в порядок, сведя к небольшому числу типов или понятий.