религиозная философия

Вестник Московского университета. Серия 7. Философия. №2, 2002. С. 47-57.

И.В. Волосков

ИСТОКИ РЕЛИГИОЗНОЙ ФИЛОСОФИИ Н.В. ГОГОЛЯ

Н.В. Гоголь вошел в историю русской культуры как художник слова и остался мало известным как мыслитель. Советское литературоведение воспринимало его исключительно как сатирика. Философское же творчество писателя, тем более религиозное, оказалось за пределами специального изучения. Поэтому Г.А. Гуковский полагает излишним анализировать творчество писателя последних лет жизни [1]. Объясняется эта точка зрения отчасти тем, что творчество писателя 1840-х гт. оставалось непонятым не только русским обществом, но и православной мыслью. Корни такого отношения следует искать в многозначительности духов­ной прозы Гоголя. Н. Бердяев отмечает, что «Гоголь принадлежит к самым загадочным русским писателям. Он скрывал в себе и унес в могилу какую-то тайну» [2]. И только в последнее время появился ряд исследований, пытающихся представить Гоголя как глубокого религиозного мыслителя [3].

Истоки религиозности Гоголя кроются в его детстве. От матери он воспринял глубокую веру в Бога. В юности во всем видел проявление воли Божьей. Однако религиозная вера писателя во многом корректировалась опытом немецкого романтизма, под влиянием которого находился молодой Гоголь. Причем это не было подражанием или литературной манерой: с творческой серьезностью писатель пережил и прочувствовал все демонологические мотивы романтики. Его не покидала мысль, что мир находится во власти темных, дьявольских сил. Глубоко прочувствованная писателем идея, проникая в художественное творчество, порождала специфику как мировосприятия писателя, так и его авторской позиции. Н. Бердяев справедливо отмечал, что «у Гоголя было исключительное по силе чувство зла. Творчество Гоголя есть художественное откровение зла как начала метафизического и внутреннего» [4]. С точки зрения Д.С. Мережковского, «единственный предмет гоголевского творчества — черт, как явление бессмертной пошлости людской, явление вечного и всемирного зла» [5].

Яркое видение зла повлияло на первые творческие опыты писателя. В первом своем произведении «Вечера на хуторе близ Диканьки» Гоголь пытался объединить две традиции: немецкую романтику с ее колдовством и украинскую сказку с ее исконной борьбой человека и дьявола. Повести можно расположить по степени нарастания мрачности. В «Пропавшей грамоте» и «Заколдованном месте» чертовщина уморительная и домашняя. В «Майской ночи» и в «Ночи перед рождеством» борьба добра со злом намного труднее: нужна святая панночка, чтобы победить ведьму, благочестивый кузнец, чтобы одержать победу над чертом. Однако в ранних повестях цикла рассказов в битве со злом побеждает еще человек. В «Вечере накануне Ивана Купалы» и в «Пропавшей грамоте» комическое уступает место ужасному. Происходит вторжение демонического начала в мир людей, и на исход их борьбы Гоголь смотрит уже с безнадежностью.

В цикле повестей «Миргород» и «Арабески» ощущение безнадежности и обреченности человека в борьбе со злом расширяется и углубляется. Гоголь по-прежнему видит мир во власти темных сил и с беспощадной наблюдательностью следит за борьбой человека с дьяволом. Есть ли выход из такой безнадежности? Может ли человек победить дьявола? В ранний период творчества Гоголь решает этот вопрос пессимистически. Даже если отделиться от суеты жизни и поселиться в каком-нибудь «медвежьем углу», то и здесь злой дух настигает человека, разрушая его хрупкий рай. В «Старосветских помещиках», изображая замкнутый круг жизни старичков, Гоголь замечает: «Жизнь их скромных владений так тиха, что на минуту забываешься и думаешь, что страсти, желания и неспокойные порождения злого духа, возмущающие мир, не существуют, и ты их видел только в блестящем, сверкающем сновидении» [6]. Но злой дух в виде тощей одичавшей кошки вторгается в этот мир, и вместе с ним приходят смерть и страдание.

От романтизма идет первое искушение попробовать творческую силу искусства, призванного, по мнению писателя, помочь человеку победить дьявола. Заимствуя эстетическую концепцию немецкого романтизма, увлекаясь Гофманом, Гоголь верит, что искусство способно преобразовать мир, реально противостоять дьявольской силе. И он противопоставляет дьяволу эстетическую концепцию юмора. Все больше чувствуя свою ответственность за зло, Гоголь первым начинает разоблачать его в современном обществе, стремится пробудить души людей ото сна, показать им путь нравственного самосовершенствования, освобождения от злого начала в душе. И здесь эстетическое начало тесно сплетается с этическим. Природа гоголевского смеха тем самым обогащается, становится более полифоничной.

Гоголевский смех выступает активным творческим началом, противостоящим смерти. В юморе индивидуальное сливается с коллективным. С одной стороны, Гоголь испытывает действие смеха прежде всего на себе, искореняя в своем внутреннем мире дурные качества, самосовершенствуясь, с другой — он превращает смех над собой в насущное дело каждого и всех, в дело поколения. Слияние двух функций смеха (Я и коллективное) находим в одном из писем Гоголя: «Зачем нам дан смех? Если он дан... на то, чтобы поражать им все, позорящее красоту человека, зачем же прежде всего не поразить им то, что порочит красоту собственной души каждого из нас? Он дан на то, чтобы уметь посмеяться над собой, и в ком уже нет духа посмеяться над недостатками своими, лучше тому не смеяться» [7]. Именно слияние индивидуальной позиции с общественным делом порождает соборное начало религиозной концепции Гоголя. Писатель универсализирует собственный духовный опыт, превращая его в просветительскую программу, основанную на необходимости самосовершенствования человека и общества.

С таких позиций Гоголь первым начинает разоблачение общественных пороков. Зло хитроумно и каждый раз по-новому маскируется под добро. Потому комическому писателю необходимо поразить смехом низость и подлость. В одном из писем Гоголь замечает: «Грешит нынешний человек... не оттого, что хотел грешить, но оттого, что не видит грехов своих. Еще не ясно и не совсем открылась страшная истина нынешнего века, что теперь все грешат до единого, но грешат не прямо, а косвенно» [8]. Потому философский смысл гоголевской сатиры не в том, чтобы разру­шить существующее общество, как считали советские литературоведы, а в том, чтобы показать общественное зло без прикрас, призывая тем самым к необходимости преображения, реформирования общества. Именно с такой целью задумана комедия «Ревизор». Автор решил собрать в ней все то дурное в России, какое только знал, и разом надо всем посмеяться. Он был идеалистом, разделявшим взгляды немецкого романтизма на преображающую силу искусства, верил, что оно может творить чудеса, что комедия произведет некое незамедлительное и решительное действие. Россия увидит в зеркале комедии саму себя, и все, как один человек, рухнут на колени, зальются покаянными слезами и мгновенно переродятся. Но Гоголя, к сожалению, восприняли только как юмориста и сатирика. Никакого морального сдвига не произошло. Наоборот, комедия вызвала бурю негодования.

С целью разоблачения несовершенства внутреннего мира человека были задуманы «Мертвые души», где каждый из героев в гиперболизированном, гротескном виде воплощает определен­ный душевный порок русского человека: Манилов — бесплодную мечтательность, непрактичность, Ноздрев — вранье, Коробочка — глупость, Плюшкин — излишнюю бережливость. Описанию жизни каждого помещика посвящена отдельная глава, где Гоголь тщательно воспроизводит с помощью литературных приемов образ жизни героев, акцентируя внимание на выделенных в них пороках. Этой задаче служит описание деталей, портрета челове­ка, интерьера.

В главе, посвященной Манилову, Гоголь задает деталям и описаниям характер, подчеркивающий мечтательность, непрактичность помещика. Указанные качества его характера заостряет уже пейзаж: «Дом господский стоял на юру, то есть на возвышении, открытом всем ветрам, каким только вздумается подуть...» [9]. В таком же тоне построено описание интерьера и образа жизни помещика: «В доме вечно чего-нибудь недоставало: в гостиной стояла прекрасная мебель, обтянутая шелковой щегольской материей, которая, верно, стоила весьма недешево; но на два кресла ее недоставало, и кресла стояли обтянуты просто рогожею... В кабинете лежала какая-то книжка, заложенная закладкой на четырнадцатой странице, которую он постоянно читал уже два года» [10]. Не менее важно описание глаз Манилова: «При этом глаза его делались чрезвычайно сладкими и лицо принимало самое довольное выражение; впрочем, все эти прожекты так и оставались только одними словами» [11]. «Сахарность» глаз еще раз подчеркивает мечтательность как своеобразный стержень его характера.

В главе о Собакевиче писатель моделирует совершенно иную задачу — подчеркнуть хозяйственность и грубость помещика. Обе черты характера отражает уже описание господского дома: «Двор был окружен крепкою и непомерно прочною решеткой. Помещик, казалось, много хлопотал о прочности. Было заметно, что при постройке дома его зодчий боролся со вкусом хозяина. Зодчий был педант и хотел симметрии, хозяин удобства (...)» [12]. В описании его внешности обращается внимание на деталь, подчеркивающую грубость помещика, его духовную мертвенность. Здесь автор использует прием изображения человека-зверя: «Чичиков еще раз взглянул на него искоса, когда проходил через столовую: Медведь! Совершенный медведь! Нужно же такое странное сближение: его даже звали Михайло Семеновичем» [13].

В «Мертвых душах» Гоголь использует и такой прием изображения, как образ «человека-вещи». Глупость, ограниченность Коробочки он выделяет с помощью сравнения ее с вещью: «Эк ее, дубинноголовая какая! — сказал про себя Чичиков, уже начиная выходить из терпения. — В пот бросила проклятая старуха» [14]. Здесь гротеск выполняет не только свою моделирующую функцию, но и обобщающую, проецирующую свойство помещицы на других людей: «Впрочем, Чичиков напрасно сердился: иной и почтенный, и государственный даже человек, а на деле выходит совершенная Коробочка. Как зарубит что себе в голову, так уж ничем его не пересилишь; сколько ни представляй ему доводов, ясных как день, все отскакивает от него, как резиновый мяч отскакивает от стены» [15].

С помощью вышеназванных литературных приемов Гоголь изображает внутренний мир человека как бы со стороны, подчеркивая его мертвенность, ограниченность. В результате произведение становится зеркалом, отражающим в гиперболизированном виде все душевные слабости русского человека. Писатель верит, что человек увидит в своей душе недостатки гоголевских персона­жей, ужаснется себе и встанет на путь духовного преображения. Та же мысль содержится в его письме к Жуковскому от 12 ноября 1836 г.: «Огромно и велико мое творение и не скоро конец его. Весь русский человек, со всем многообразием богатства и даров, доставшихся на его долю, и со всем множеством тех недостатков, которые находятся в нем, отразится в моей поэме» [16].

Задачей второго тома поэмы стало изображение не столько прекрасного, сколько путей к нему. Искусство для Гоголя — путь к Богу. Художник должен сначала сам обратиться к Богу, а затем с помощью посланного ему таланта привести других. Именно такой путь и пытается нарисовать писатель. Вероятно, на главную идею второго тома во многом повлиял его собственный религиозный кризис начала 1840-х гг.

Настоящий удар по нестабильному душевному состоянию Гоголя нанесла смерть И.М. Вельегорского. Столкнувшись впе­рвые с лицом смерти не в ореоле народной мифологии, а в страшной действительности, писатель испугался. Почувствовав в своем внутреннем мире предвестие смерти, он пишет духовное завещание. На основе переписки этого времени К. Мочульский замечает: «Болезнь Гоголя не была смертельной, но она была отягощена психическим переживанием умирания. Субъективно в своей внутренней реальности Гоголь умирал. Он знал, что умира­ет, так как видел в себе все те признаки, которые наблюдал в умирающем Вельегорском» [17]. Но писатель не умирает, в нем рождается новая духовная личность, уверовавшая в божественное вмешательство в его жизнь, видящая в этом единственную причину спасения. Тогда и рождается религиозная концепция искусства. В письме к Иванову в 1841 г. Гоголь пишет: «Цель искусства состоит в том, чтобы душа человека из затемненного греховного состояния поднялась к светлой цельности» [18]. Он стал отмеченную истину проводить в жизнь и искусство. Природа гоголевского смеха дополняется еще одним существенным компонентом — религиозностью, воплощая триединство эстетики, этики и религии.

Такое перерождение Гоголя, усиление в нем веры связано с феноменом встречи человека со смертью, которая оказывает заметное влияние на его духовный мир. Н.В. Волохова, исследуя влияние столкновения со смертью на духовный путь Л.Н. Толстого, замечает: «Когда человек встает наедине со смертью, то перед ним встает вопрос: зачем? Он с ужасом убеждается в бессмысленности прожитой жизни. Мысль, что жизнь может оборваться каждую минуту, способна изменить мировоззрение человека, оказать воздействие на его поступки» [19]. Подобное потрясение смертью повлияло на душевный мир Гоголя, усилило стремление к самосовершенствованию и души, и человека. Началась душевная перестройка, которая последовала за покаянием. Перед лицом всего народа, всей России он готов был выслушать обличение своих грехов и покаяться. Выход в свет первого тома «Мертвых душ» в 1841 г. казался ему благоприятным случаем. Гоголь просил друзей, литераторов судить его как можно строже. Для него были равнозначны его недостатки писателя, человеческие пороки и грехи христианина. Он свято уверовал, что основа человеческой сущности — это душа, что можно исправить искаженную, испорченную часть души, изгнать из нее все наносное, не соответствующее ее назначению. Как и ранее, Гоголь начинает со своей души и лишь затем воплощает свою идею в творчество. Писатель пересматривает свои сочинения, перерабатывает, переделывает их.

К 40-м гг. XIX в. относится его статья «Размышления о некоторых героях первого тома "Мертвых душ"». В ней прослеживается процесс превращения живой души в мертвую: постепенно человека, обхватывают «пошлые привычки света, условия, приличия» образуют «плотную скорлупу» вокруг его души. Привычки, пороки, страсти убивают душу человека. В другой статье, «Предуведомление для тех, кто хотел бы как следует сыграть "Ревизор"», разбираются герои комедии с точки зрения пожирающих их страстей: у городничего — страсть к наживе, у судьи — страсть к псовой охоте, у Добчинского и Бобчинского — страсть переносить вести. Все так поглощены своими страстями, что живут во сне, в мире обманов. Омертвение, окаменение жизни символично выражено в немой сцене с ее неподвижностью и автоматизмом.

В статье «Развязка "Ревизора"» Гоголь подходит к аллегорическому толкованию комедии. Первый комический актер утверждает словами писателя, что город, изображенный в комедии, — «это наш внутренний духовный город, а ревизор — наша проснувшаяся совесть, которая заставит нас разом вдруг и взглянуть во все глаза на самих себя. Перед этим ревизором ничто не укроется...» [20] В таком контексте финальная сцена комедии выступает как воплощение Божьего суда. Л.В. Жаравина отмечает христианский подтекст немой сцены: «В гоголевской комедии немая сцена — прообраз Божьего суда, неминуемо влекущего наказание. Все поступки, лежащие на совести персонажей, в отраженном виде, подобно бумерангу возвращаются к ним» [21].

Комедия построена по принципу зеркального отражения. Хлестаков, легко усваивая суждения, внушенные ему окружающими представляет собой проекцию их мыслей. Доводя до логичес­кого конца недосказанное другими, герой становится зеркальным отражением мира в целом. Хлестаковское есть и в крепостном слуге Осипе, и в городничем. Как система зеркальных отражений, комедия стала зеркалом и для зрителей, отмечая их сращенность с героями комедии. При такой развитой системе взаимоотражений уничтожаются границы между сценой, залом и окружающим миром, между своими пороками и чужими. Театр, в котором представляется комедия, становится местом самоосуждения и самоочищения путем осознания греховной единосущности всего русского общества.

Продолжением намеченного образа мыслей и чувствований было утверждение в «Выбранных местах из переписки с друзьями», что мир героев «Ревизора» — это также проекция мира самого писателя, что изображенные в пьесе пороки выявлены в ходе своеобразного анализа, произведенного автором над своим духовным миром. Художественное и нравственное начало, работа Гоголя по совершенствованию своего духовного мира и человека сливаются. Писатель считает себя сопричастным всем порокам и недостаткам и «взвалил» на себя ответственность за все российские несовершенства и неурядицы, услышав «болезненный упрек себе во всем, что ни есть в России» [22]. Он вознадеялся, что все услышат данный упрек и все вместе устремятся к свету.

Многие исследователи художественного и идейного наследия Гоголя не ставят вопроса о духовном пробуждении гоголевских героев. Им отказывается в развитии, вероятно, потому, что они — «мертвые души». Духовный мир гоголевских героев мертв и неподвижен. Однако, как отмечает А.Н. Лазарева, «великое пробуждение души может произойти только из великого падения и должно начинаться из глубины ничтожества» [23]. Гоголь убежден, что богатырь духа явится из мира моральных уродов. Подобный процесс духовного возрождения писатель наблюдает во втором томе «Мертвых душ». Муразов призывает осужденного Чичикова, ожидающего суда: «Павел Иванович, успокойтесь; подумайте, как бы примириться с Богом, а не с людьми; о бедной душе своей помыслите!» [24]. Под влиянием этого разговора Чичиков начинает сознавать, что «не так, не так иду и что далеко отступился от прямого пути...» [25]. Герой приходит к выводу, что стремление к накоплению имущества полностью овладело его душой, извратило ее: «огрубела натура; нет любви к добру, этой прекрасной наклонности к делам благородным...» [26] Переосмысление жизни, ясное осознание своей греховности приводит к возрождению души Чичикова: «Муразов прав, — сказал он, — пора на другую дорогу» [27].

Логика второго тома «Мертвых душ» с духовным возрождением главного героя еще раз подчеркивает веру Гоголя в русского человека, в возможность освобождения его души от пороков. В одном из писем 1844 г. читаем: «Нельзя даже ручаться в том, чтобы развратнейший, презреннейший и порочнейший из нас не сделался лучше и святее всех нас, хотя бы пробуждение случилось с ним за несколько дней до смерти» [28]. Такое возрождение человеческой души возможно с помощью совести, приводящей героев Гоголя к осознанию своей греховности и порочности. Подобный поиск положительного персонажа связан с мыслью Гоголя, что идеальный человек должен появиться из самой действительности. Тем самым писатель хочет пробудить и стиму­лировать устремленность к идеалу. Усилия по созданию положи­тельного образа, как замечает А.Н. Лазарева, «привели к тому, что найден был определенный коррелят, прообраз литературного положительного героя: Христос» [29]. Во многом его воплощает Муразов. Гоголь видит свою задачу в том, чтобы показать не только неправду жизни, но и путь к божественной правде, к ее осуществлению на земле, путь человеку к прекрасному и возвышенному. И для писателя было важно, чтобы хотя бы один из его героев осознал свою греховность, ужаснулся себе и встал на путь духовного преображения. Отмеченный процесс и происходит с Чичиковым во втором томе «Мертвых душ».

Именно способность к раскаянию, возрождению составляет одно из несметных богатств русского духа. Значит, нужно помочь русскому человеку, заставить его поверить в возможность пересо­здания на этой основе всей русской действительности. Поэтому сердцевиной замысла произведения становится изображение заблуждений и прозрения человеческой души, узнавание за «удушающей тиной мелочей» положительных начал русской жизни. «Где же тот, кто бы на родном языке русской души нашей умел бы нам сказать это всемогущее слово: вперед! Кто, зная все силы, и свойства, и всю глубину нашей природы, одним чародейным мгновением смог бы устремить нас на высокую жизнь? Какими слезами, какою любовью заплатил бы ему благодарный русский человек» [30]. Во многом таким пророком и стал в русской культуре Н.В. Гоголь, поставивший проблему необходимости духовного возрождения русского человека и общества. Символом такого движения к возрождению становится образ дороги, пути. Уже в первом томе указанный символ организует все разрозненные главы произведения, формирует в концовке его идею: «Не так ли ты, Русь, что бойкая необгонимая тройка несешься? Дымом дымится под тобой дорога, гремят мосты, все отстает и остается позади. Остановился пораженный чудом Божьим созерцатель: не молния ли это, сброшенная с неба? И что за неведомая сила заключена в сих неведомых свету конях?» [31] В концовке второго тома тоже появляется образ дороги: «Подумайте не о мертвых душах, а о своей живой душе, да и с богом на другую дорогу!» [32]

Во втором томе «Мертвых душ» в связи с религиозной концепцией искусства усиливается этический аспект. Тема нравственного долга занимает важное место в религиозных размышле­ниях позднего Гоголя. Проблема спасения души неразрывно связывается с идеей выполнения земного патриотического долга. Именно забвение людьми своих обязанностей, своего христианского и гражданского долга писатель считает причиной всех бед России и человечества в целом. В этой связи необходимым является призыв к пробуждению долга в человеке, к спасению Отечества: «Дело в том, что пришло нам спасать нашу землю; что гибнет уже наша земля не от нашествия двадцати иноплеменных языков, а от нас самих» [33].

С призывом к пробуждению долга, совести соотносится работа «Выбранные места из переписки с друзьями», в которой философски сконцентрированы все размышления позднего Гоголя. Во многом прав Ю. Барабаш, полагая, что последнее произведение Гоголя — не утопия, а программа реформ, охватывающих все стороны русской жизни. Это не беспредельные мечтания о несуществующем, а переделка сущего, наброски и планы работ, программа к действию, в основе которой не тотальная ломка государственных структур, как предлагали сделать западники, а тотальное их реформирование. Гоголь убежден, что состояние общества напрямую зависит от нравственности. А значит, необходимо в первую очередь духовное возрождение общества, через которое осуществляется и реформа государственных институтов. Потому на первое место выходит идея долга каждого человека на своем государственном посту. По мнению писателя, должность — Богом данная предопределенность человеку быть на том месте, на каком он сейчас стоит. Поэтому последнее произведение Гоголя состоит из писем, адресованных самым разным людям: от министра до губернатора, от поэта до светской женщины. И в каждом из них содержится программа их духовного возрождения, руко­водство к действию. Ориентация на преображение души опреде­ляет первейшую задачу человека, наделенного властью, — проникновение в душу человека, ибо в ней ключ всего. Главная задача губернатора — забота о нравственном здоровье общества, об отношении человека к Богу, к закону, к ближнему своему, к самому себе. Именно моральный кодекс, человеческий фактор являются, по мнению писателя, непременной предпосылкой реформирования общества и человека.

Таким образом, религиозность Гоголя была не абстрактна, а носила практический характер, была направлена на решение актуальных задач современности. Для реализации религиозной программы писателю нужно было начать с исправления своей души, узнать русского человека со всеми его достоинствами и недостатками, обратиться к своим современникам со страстным призывом спасения не только своих душ, но и всей России. Поскольку реформы русского общества Гоголь связывал не с социальными изменениями, а прежде всего с соборным, духовным преображением русского народа, необходимо было усиление этического на­чала в его позднем творчестве, концентрация всего на внутреннем мире человека. В связи с этим и встает проблема «внутреннего города». По-прежнему писатель верит в преобразующую силу искусства, его возможность направить духовное развитие русского общества на иной путь, приблизить русского человека к Богу. Процесс совершенствования внутреннего мира человека он связывал с реформированием русского общества.

Подводя итог, еще раз подчеркнем, что в религиозной философии Гоголя органично сплелись три компонента — религия, этика, эстетика, что и определило такие существенные черты его философской позиции, как соборность, практический характер, ориентация на духовный, ненасильственный путь преображения русского общества. При всей выигрышности предложенного пути Россия, к сожалению, не восприняла Гоголя. На его последнее произведение, как и на «Ревизора» и «Мертвые души», обруши­лась целая волна критики как со стороны врагов, так и со стороны соратников, друзей, религиозных деятелей. Во всей этой критической полемике русское общество не смогло объективно оценить достоинств предложенного Гоголем пути. Победила общая ориентация на насильственное социальное изменение общества путем террора, социальных потрясений и революций. Всю непривлекательность такого исторического пути русский народ вполне ощутил на опыте истории XX в. В настоящее время, когда Россия, как и во времена Гоголя, стоит на перепутье, находится в поиске дороги, по которой пойдет в будущем веке, религиозная программа Гоголя приобретает свою чрезвычайную актуальность, требует более глубокого изучения философами, филологами и другими учеными.

ПРИМЕЧАНИЯ:

1. Гуковский Г.А. Реализм Гоголя. М.; Л., 1939. С. 474.

2. Бердяев Н.А. Гоголь в русской революции // Философия творчест­ва, культуры и искусства. М., 1994. С. 65.

3. См.: Храпченко М.Б. Н. Гоголь. Литературный путь. Величие писателя. М, 1993; Жаравина Л.Н. А. С. Пушкин, М.Ю. Лермонтов, Н.В. Гоголь: философско-религиозные аспекты литературного развития 1830—1840-х годов. Волгоград, 1996; Лазарева А.Н. Духовный опыт Гого­ля. М-, 1993; Воропаев В. Духом схимник просвещенный. М., 1994.

4. Бердяев Н.А. Указ. соч. С. 65.

5. Мережковский Д.С. Гоголь и черт. М., 1906. С. 2.

6. Гоголь Н.В. Собр. соч.: В 7 т. М., 1966. Т. 2. С. 7.

7. Там же. Т. 7. С. 146.

8. Там же. С. 221.

9. Там же. Т. 5. С. 28.

10. Там же. С. 30.

11. Там же.

12. Там же. С. 109.

13. Там же. С. 110.

14. Там же. С. 60.

15. Там же. С. 61.

16. Там же. Т. 7. С. 162.

17. Мочулъский К. Духовный путь Гоголя // Гоголь, Соловьев, Достоевский. М., 1995. С. 25.

18. Гоголь Н.В. Собр. соч. Т. 7. С. 259.

19. Волохова Н.В. Путь смерти Л.Н. Толстого // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 7. Философия. 2000. № 3. С. 89.

20. Гоголь Н.В. Собр. соч. Т. 4. С. 408.

21. Жаравина Л.В. Указ. соч. С. 91.

22. Гоголь Н.В. Собр. соч. Т. 7. С. 291.

23. Лазарева А.Н. Указ. соч. С. 91.

24. Гоголь Н.В. Собр. соч. Т. 5. С. 543.

25. Там же.

26. Там же. С. 544.

27. Там же.

28. Там же. Т. 7. С. 292.

29. Лазарева А.Н. Указ. соч. С. 89.

30. Гоголь Н.В. Собр. соч. Т. 5. С. 448.

31. Там же. С. 288.

32. Там же. С. 554.

33. Там же. С. 557.