219

К.В. Сорвин

Очерки из истории классической философии в в е д е н и е

Знакомство человека с основами философии, с историей возникновения и развития ее наиболее известных и фундаментальных парадигм, всегда считалось неотъемлемым элементом его культуры, и не случайно, что во все времена не только высшее, но даже среднее образование с необходимостью включало в себя философскую компоненту. Однако сегодня, к этим традиционным соображениям о значимости философского знания добавляются еще и аргументы, связанные с той совершенно новой ролью, которую суждено играть этой дисциплине в жизни современного научного знания. Фундаментальные процессы, происходившие в мировой науке в последние сто - сто пятьдесят лет заставили самих ученых обратиться к глубоким философским размышлениям относительно природы их собственных исследовательских областей, об их методологическом фундаменте, их границах и даже смысле. Одной из первых этот процесс затронул психологию, которая, после классических работ Фрейда, оказалась просто обреченной на возрождение в собственных рамках фундаментальной философской проблемы «души и тела». Кризис, грянувший практически одновременно в естествознании, потребовал теперь уже от физиков обращения к чисто философским вопросам о природе и сущности материи, о путях и способах возникновения научного знания, а, значит, и о границах физической науки вообще. В итоге, крупнейшие физики того времени - Пуанкаре, Дюгем, Мах, Авенариус и проч. оставили после себя не только классические философские произведения, но оказались даже родоначальниками новых философских направлений и парадигм.

Параллельно шли революционные процессы и в классических гуманитарных областях знания, стремившихся философски осмыслить свое место в общей системе наук, найти или даже создать заново свои собственные методы исследовательской деятельности. На сколько то, что называется знанием в естественных науках, оказывается достижимым в «науках о духе», насколько может быть применим в сфере последних ориентированный на открытие универсальных законов научный метод, наконец, насколько иной должна быть этическая позиция ученого – все эти, равно как и многие другие, казалось бы, чисто философские вопросы, оказались в эпицентре исследовательского поиска гуманитарных наук последних полутора веков. Не миновали эти процессы стороной даже такую, казалось бы, совершенно прагматичную и приземленную дисциплину, как экономическая наука. Крушение классической школы с присущей ей аксиоматикой трудовой стоимости, формирование во второй трети прошлого века основных положений маржинализма, возникновение марксизма в качестве не только самостоятельной экономической парадигмы, но и в виде особой философско-исторической доктрины, наконец, существование во многом альтернативной экономике дисциплины - социологии - все это породило и продолжает порождать фундаментальные методологические и метафизические дискуссии как внутри самой экономической науки, так и в сопредельных с ней областях. В результате всех этих процессов определенные аспекты философского знания вошли в кровь и плоть практически всех фундаментальных научных дисциплин, превратились в их внутренние, имманентные части, что, предопределило совершенно новую роль, которую должна играть фундаментальная философия в современной жизни.

Разговор о любой научной дисциплине всегда начинается с определения более или менее четких границ ее предметной сферы. Однако, если для большинства частных дисциплин такой разговор в большей степени является данью научной традиции, то для философского знания вопрос о характере ее предмета и по сей день является остро дискуссионным, не нашедшим окончательного разрешения. Согласно одной из весьма расхожих концепций, философия возникла в качестве некоей «праматери всех наук» еще в те времена, когда человеческий разум, не открывший для себя строгих познавательных процедур, в своем ненасытном желании истины начинал фантазировать на тему окружающего его мира. Он придумывал величественные модели Вселенной, выдвигал гипотезы существования атомов и происхождения всего и вся из воды или огня, наконец, он доказывал неизбежность бытия Бога, и бессмертие души. Как результат подобных попыток компенсировать недостаток строгих знаний полетами ничем не скованной фантазии и возникали различные философские учения - учения, хотя и делающие честь смелости мысли, однако, столь же далекие от строгого и адекватного описания окружающего мира, как, скажем, любое поэтическое или художественное произведение. Однако шли годы, и одна за другой от «праматери наук» отпочковывались дисциплины, прочно встававшие на собственные ноги, обретавшие свои собственные метод и предмет. Сначала математика и астрономия, чуть позже физика и, наконец, уже совсем недавно - в последние два-три столетия - самостоятельность обрели различные социальные науки. Но, рано или поздно, этот процесс должен будет завершиться, и благодарным потомкам останется лишь отнести философские памятники в музей древностей, где они займут почетное место рядом с каменным топором, ашельским рубилом, да первыми картами Земли и звездного неба.

Однако достаточно давно сформировалась и противоположная точка зрения. В этом длительном, многовековом пути многие мыслители увидели не приговор философскому знанию, а долгий и трудный поиск этой дисциплиной своего собственного места, долгий и трудный процесс обретения присущего ей одной и ни к чему другому не сводимого предмета. Отпочковывавшиеся от философии одна за другой науки, в конечном счете, лишь вышелушивали проблемное ядро, которое, освобождаясь, получало все большую возможность раскрыться в своей адекватной форме и чистоте. Но что же это за предмет, поиск которого потребовал нескольких тысячелетий?

Одна из наиболее известных дефиниций предметной сферы философии принадлежит крупнейшему мыслителю второй половины 18 века И. Канту, согласно которому любое философское учение, вне зависимости от его мировоззренческой ориентации, имеет в своем фокусе решение трех великих метафизических проблем: проблему Бога, свободы в мире и личного бессмертия. Что касается многочисленных «младших сестер» философии - конкретных наук о мире и человеке, то в их задачи входит исследование частных свойств этих реалий - свойств, в конечном итоге и формулируемых в виде основополагающих законов. Однако вопросы о предельных основаниях, о предельных причинах существования самого мира, о самой возможности бытия в нем мысли, в частности, мысли человека, о назначении и смысле его жизни - все эти вопросы выходят за пределы компетенции частных наук и составляют неотъемлемую прерогативу именно философских исследований.

Понимаемая таким образом философия по характеру проблематики оказывается весьма близкой к сфере религии, и не случайно, что на протяжении практически всей истории этой дисциплины шли непрекращающиеся споры об их соотношении и взаимосвязи. Что касается восточной философии (философии Индии и Китая), то, по мнению многих авторов, там так и не произошло полного разделения (в классически европейском понимании) этих интеллектуальных сфер. Более многообразно, а, значит, и более драматично, отношения между философией и религией сложились на европейском континенте. Пожалуй, одну из наиболее глубоких концепций соотношения этих дисциплин выдвинул в начале 19 века Гегель, с точки зрения которого предмет и у философии, и у религии, принципиально тождественен - это Абсолютное, три аспекта которого - Бог, Душа и Мир как раз и были выделены Кантом в качестве основных тем в историческом развитии метафизики. Другое дело, что способы, формы постижения этого Абсолютного в данных сферах духовной жизни человечества оказываются принципиально различными: в религии Абсолютное рассматривается и воспринимается в форме представления, т.е. в форме, наделяющей его чувственно-выразимыми чертами, в конечном счете, и позволяющими развиться на этой почве не только религиозному сознанию, но и религиозному искусству. Напротив, в философии, как в сфере высшей и наиболее элитарной интеллектуальной деятельности, отношение к Абсолютному уже не требует для себя привлечения наглядных образов - здесь их заменяют логические, научные и философские категории, позволяющие постигать эту реальность в наиболее адекватной для нее форме - в «стихии чистой мысли». И именно эта форма, этот способ постижения Абсолютного роднит философское познание с деятельностью науки. Данный подход, по крайней мере, по отношению к классической западноевропейской философии, и по сей день является одним из наиболее глубоких и продуктивных.

В отличие от большинства частных наук, философские курсы всегда содержали и продолжают содержать обширные историко-философские разделы, а, порой, и сводятся к ним всецело. И подобная ситуация отнюдь не случайна. Ведь история философии, по сути своей, является историей мыслительных парадигм, историей тех призм, сквозь которые предшествующие культуры преломляли для себя мир, всякий раз видя в нем совершенно особые, нашему современному мышлению уже не доступные краски и цвета. История философии – это, прежде всего, история теоретического мышления, взятого в точке его наивысшего напряжения, максимальной мобилизации его сил, в точке осмысления им самим своих возможностей и границ. Именно поэтому, всегда считалось, что изучение истории философии является лучшей школой культуры теоретической мысли.

Конечно, любые очерки, по самому стилю данного жанра, никогда не могут претендовать на исчерпывающее описание какого-либо предмета. С другой стороны, они не могут представлять собой и простого нагромождения сведений и рассуждений, некоего бессистемного агрегата из всего и вся. Напротив, форма очерков дает автору лишь больше свободы для выбора тем, для расстановки акцентов, которые, в свою очередь, предполагают наличие четко осознанной сквозной линии, которая, по тем или иным причинам, оказывается для автора предпочтительной. Не является исключением и данная работа. Из всего многообразия проблемных областей, которыми столь богата история западноевропейской философской мысли, были выбраны лишь две, через которые, с точки зрения автора, в конечном счете, и проходил основной нерв развития классической западноевропейской философии. Во-первых, это проблема человека и его свободы, во-вторых, теория познания. Обосновать свой выбор автору вряд ли удастся во введении к книге – скорее, сама книга должна стать своеобразным обоснованием очерченной сферы.

Кроме того, рамки наших «Очерков» имеют и весьма четкую временную и содержательную границу - конец 18 века, точнее говоря, его «верхним пределом» является философское учение И. Канта. Прежде всего, такое ограничение связано с той совершенно особой ролью, которую суждено было сыграть этому учению в истории западноевропейской философии, в итоге, оказавшейся четко поделенной на два этапа: на историю докантовской и послекантовской философии. Кардинальная смена парадигм, происшедшая вследствие уже первых шагов послекантовских учений, заслуживает совершенно отдельного обсуждения, а, соответственно, и отдельной книги.