Часть четвертая Введение

Осознавшая свой предмет и понявшая свои задачи психология никак не может замкнуться на изучении психических функций и процессов; она не может не включить в поле своего изучения поведение, деятельность. Преодоление пассивной созерцательности, господствовавшей до сих пор в психологии сознания, составляет одну из важ­нейших и актуальнейших задач нашей психо­логии. Психика, сознание формируются в дея­тельности, в поведении, и лишь через по­ведение, через деятельность они объективно по­знаются. Таким образом, деятельность, поведе­ние неизбежно включаются в круг психоло­гического изучения. Это, однако, не значит, что поведение, деятельность человека в целом явля­ются предметом психологии. Деятельность чело­века — сложное явление. Различные стороны ее изучаются разными науками: ее общественная сущность является предметом общественных наук, физиологические механизмы — предметом физио­логии; психология изучает психическую сторону деятельности.

Человек — не пассивное созерцательное су­щество, а существо действенное, и изучать его поэтому нужно в свойственной ему актив­ности. Поведенческая психология, выдвинув эту проблему, исказила и скомпрометировала ее тем, что попыталась, с одной стороны, превратить дей­ствие целиком в предмет психологии, с другой — упразднить психику в ее качественном своеоб­разии. Задача же заключается в том, чтобы, не превращая действие и деятельность в психоло-

6

гическое образование, разработать подлинную психологию действия. Только построение такой подлинной психологии поведения будет действительным, положительным преодолением поведенческой пси­хологии.

Разработка психологии поведения является актуальнейшей зада­чей передовой научной мысли в области психологии. Анализ психических механизмов деятельности приводит к функциям и про­цессам, которые уже были предметом нашего изучения. Однако это не значит, что психологический анализ деятельности целиком сводит­ся к изучению функций и процессов и исчерпывается ими. Деятель­ность выражает конкретное отношение человека к действитель­ности, в котором реально выявляются свойства личности, имею­щие более комплексный характер, чем функции и аналитически выде­ленные процессы. Психологическое изучение деятельности, включая в себя изучение функций и процессов как необходимый и сущест­венный психологический компонент, открывает поэтому новый, более синтетический план психологического исследования, отличный от то­го, в котором протекает изучение функций.

Психологический анализ игры, например, приводит к выявлению в ней роли воображения, мышления, воли. Но психология воображения плюс психология мышления, воли и т. д. не дают в сумме, в совокупности ни игры как особого типа реальной деятельности, ни даже психологии игры. Поэтому не только сама игра, но и психология игры не сводится к изучению тех или иных функций или процессов. В игре, как и в каждом виде деятель­ности, находит себе выражение специфическая направленность лич­ности, ее отношение к окружающему, подчиняющее себе все частные психологические проявления и функции. При этом в сложном взаимо­действии психических функций и деятельности определяющим, веду­щим является вид или тип конкретной деятельности, а не абстракт­но взятые психические функции. Конечно, и отношение человека к действительности, выражающееся в его деятельности, зависит от его психических процессов, от его мышления и прочее, но еще суще­ственнее зависимость его мышления, воображения, чувств и т. д. от его деятельности. Конкретное, действенное отношение личности к ок­ружающему существенно обусловливает и направляет работу пси­хических функций и процессов. И в развитии ведущее значение принадлежит не формированию отдельных функций и процессов са­мих по себе, а развитию, перестройке, изменению основного типа дея­тельности (игра, учение, труд), которые влекут за собой перестройку функций или процессов, в свою очередь, конечно, определяясь ими. Таким образом, психологический план более конкретных, проявляющихся в деятельности отношений личности к окружаю­щему, к которому мы в ходе изучения подходим позже, по су­ществу является более глубоким, фундаментальным и в этом смыс­ле первичным.

Специфическая особенность человеческой деятельности заклю-

7

чается в том, что она сознательна и целенаправленна. В ней и через нее человек реализует свои цели, объективирует свои замыслы и идеи в преобразуемой им действительности. Вместе с тем объектив­ное содержание предметов, которыми он оперирует, и обществен­ной жизни, в которую он своей деятельностью включается, входит определяющим началом в психику индивида. Значение деятельности в том, прежде всего, и заключается, что в ней и через нее устанавли­вается действенная связь между человеком и миром, благодаря кото­рой бытие выступает как реальное единство и взаимопроникнове­ние субъекта и объекта.

В процессе воздействия субъекта на объект преодолевается ограниченность данного и раскрывается истинное, существенное и объективное, содержание бытия. Вместе с тем в деятельности и через деятельность индивид реализует и утверждает себя как субъект, как личность: как субъект — в своем отношения к объектам, им порож­денным, как личность — в своем отношении к другим людям, на кото­рых он в своей деятельности воздействует и с которыми он через нее вступает в контакт. В деятельности, осуществляя которую человек совершает свой жизненный путь, все психические свойства личности не только проявляются, но и формируются. Поэтому психологическая проблематика многообразно связана с изучением деятельности.

Специфическая психологическая проблематика самой деятельнос­ти как таковой и действия как «единицы» деятельности связана прежде всего с вопросом о целях и мотивах человеческой деятельнос­ти, о ее внутреннем смысловом содержании и его строении. Предметы, существующие в окружающем человека мире или подлежащие реализации в нем, становятся целями человеческой деятельности через соотношение с ее мотивами; с другой стороны, переживания человека становятся мотивами человеческой деятельности через со­отношение с целями, которые он себе ставит. Соотношение одних и других определяет отправные и конечные точки человеческих действий, а условия, в которых они совершаются в соотношении с целями, определяют способы их осуществления — отдельные опе­рации, которые входят в их состав. Необходимость нахождения отвечающих условиям способов их осуществления превращает дейст­вие в решение задачи. Предметный результат действия определяет его объективное значение. В контексте различных конкретных об­щественных ситуаций одно и то же действие может приобрести объективно различный общественный смысл. В контексте целей и мотивов действующего субъекта оно приобретает для него тот или иной личностный смысл, определяющий внутреннее смысловое содержание действия, которое не всегда совпадает с его объектив­ным значением, хотя и не может быть оторвано от него,

В действиях людей и их деятельности раскрывается при этом двойной план.

Каждое действие и деятельность человека в целом — это прежде

8

всего воздействие, изменение действительности. Она заключает в себе отношение индивида как субъекта к объекту, который эта деятель­ность порождает, объективируясь в продуктах материальной и духов­ной культуры.

Но всякая вещь или объект, порожденные человеком, включаются в общественные отношения. Через посредство вещей человек соотно­сится с человеком и включается в межлюдские отношения. Поэтому действия человека и его деятельность в целом — это не только воз действие, изменение мира и порождение тех или иных объектов, но и общественный акт или отношение в специфическом смысле этого слова. Поэтому деятельность — это не внешнее делание, а позиция — по отношению к людям, к обществу, которую человек всем своим существом, в деятельности проявляющимся и формирующим­ся, утверждает. И особенно важным в мотивации деятельности яв­ляется именно ее общественное содержание, точнее — выражающе­еся в его мотивах отношение человека к идеологии, к нормам права и нравственности. На отношение человека к вещам, таким образом, накладываются и с ним переплетаются отношения человека к другим людям, к обществу. Значение, которое резуль­таты действий человека, направленных на ту или иную предмет­ную цель, приобретают для него в общественно-организованной жизни, построенной на разделении труда, зависит от значения их для общества. Поэтому центр тяжести в мотивации человеческих дейст­вий естественно в той или иной мере переключается из сферы вещной, предметной в план личностно-общественных отношений, осуществляющихся при посредстве первых и от них неотрывных.

В любой деятельности, в каждом действии человека эта сторона в какой-то мере представлена. И это обстоятельство имеет существен­ное значение в мотивации человеческой деятельности. В некоторых случаях эта сторона приобретает в действиях человека основное, ве­дущее значение. Тогда деятельность человека приобретает новый спе­цифический аспект. Она становится поведением в том особом смысле, который это слово имеет, когда по-русски говорят о поведении чело­века. Оно коренным образом отлично от «поведения» как термина бихевиористской психологии, сохраняющегося в этом значении в зоопсихологии. Поведение человека заключает в себе в качестве определяющего момента отношение к моральным нормам. Самым существенным в нем является общественное, идеологическое, мо­ральное содержание. «Единицей» поведения является поступок, как «единицей» деятельности вообще — действие. Поступком в подлин­ном смысле слова является не всякое действие человека, а лишь та­кое, в котором ведущее значение имеет сознательное отношение чело­века к другим людям, к общему, к нормам общественной морали. По­скольку определяющим в поступке является его идеологическое со­держание, поступок до такой степени не сводится лишь к внешнему действованию, что в некоторых случаях воздержание от участия в каком-нибудь действии само может быть поступком со значи-

9

тельным резонансом, если оно выявляет позицию, отношение человека к окружающему.

В поступках, в действиях людей их отношение к окружающему не только выражается, но и формируется: действие выражает отноше­ние, но и обратно — действие формирует отношение. Когда я дей­ственно участвую в каком-нибудь деле, включаясь в его осуществле­ние собственными делами, оно становится моим, его идейное содержа­ние в ходе этой деятельности включается определяющим началом в мое сознание; это изменяет мое отношение к нему и в каком-то от­ношении меня самого. В этом источник огромного воспитательного значения действенного включения человека в дело, имеющее идейное содержание.

Когда советские колхозники включались в сбор средств на обо­рону страны', их организованное включение в это народное дело яви­лось мероприятием не только финансовым, но и идейно-воспитатель­ным: дело обороны страны для всех добровольно включившихся в сборы стало в результате этого включения их собственным делом в значительно большей мере, чем это было до того. Учет формирую­щего, воспитательного воздействия на человека, включения его в об­щественное дело — существенный момент педагогики высокого стиля и государственного масштаба.

В организованном обществе общественная мораль и право обычно нормируют поведение людей, их поступки, исходя из общественного значения их объективного содержания. Общественные нормы фикси­руют поступки в их внешнем объективном проявлении, потому что именно с предметным результатом действия связано обычно его объ­ективное моральное значение. Но внутреннее отношение индивида к так фиксированному поступку может быть различным даже тогда, когда индивид совершает этот поступок, а не уклоняется от него под влиянием каких-либо узколичностных мотивов.

Человек может, во-первых, совершить моральный по своему объективному значению поступок вовсе не по моральным мотивам, а в каких-либо иных целях (так же как, с другой стороны, иногда движимый субъективно моральными мотивами человек может совер­шить и объективно не нравственный поступок), ошибочно придавая субъективно моральный смысл поступку, который лишен морального значения. Во-вторых, совершая объективно моральный поступок, человек может сделать это, подчиняясь тому, что общест­венно признано как должное, но вопреки основным своим личным устремлениям. Он в данном случае склоняется перед моральной нор­мой, но не возвышается до нее. Она выступает по отношению к нему как чужая внешняя сила, которой он покорно подчиняет свои влече­ния, а не как самое глубокое и интимное выражение его собственно­го существа. Здесь в мотивации человека господствует крайнее расщепление: человек выполняет свой долг, но действует вопреки

¹ Имеется в виду сбор средств на оборону страны в годы Великой Отечественной войны.—Примеч. сост.

10

своему влечению. Наконец, осуществление поступка, заключающее в себе определенное моральное содержание, может быть для человека и осознаваемым им долгом, и вместе с тем непосредственно испыты­ваемой потребностью — когда общественно значимое становится для него и личностно значимым.

Собственно, уже тогда, когда человек переживает нечто как свой долг, как должное, даже если он при этом испытывает его как нечто противоречащее тому, что его влечет и чего ему хочется, должное в какой-то мере уже определяет его волю, и он этого уже в какой-то мере хочет, даже если ему и хочется чего-то другого. Должное противостоит воле, не включаясь в нее, лишь поскольку общественно значимое не стало для индивида вместе с тем и личностно значимым и в самой воле первое противостоит второму. Противопоставление общественно и личностно значимого, фактически в тех или иных случаях имеющее место, совсем, однако, не вытекает из их существа и никак не обязательно. Оно имеет место только там, где личностное сведено к одному лишь партикулярно-личностному. Но общественно значимое, отнюдь не растворяясь в партикулярно-личностном, может стать и фактически сплошь и рядом становится вместе с тем личностнозначимым для индивида. Там, где это осуществляется в ре­зультате того, что индивид в своем моральном развитии поднимается над одними лишь партикулярно-личностными интересами и общест­венно значимое становится вместе с тем и личностно значимым для него, тип и содержание мотивации существенно изменяются, изме­няется внутреннее смысловое содержание поступка. Смысл или значе­ние, которое поступок имеет для действующего лица, и объективное общественное значение сходятся или расходятся в зависимости от того, становится ли общественно значимое значимым для личности или противопоставляется личностно значимому для него.

Различное внутреннее отношение индивида к совершаемому им поступку является всегда и различным отношением индивида к нормам, фиксирующим объективное моральное содержание поведе­ния. В одних случаях индивид, совершая моральный поступок, может подчинять свое поведение нормам общественной морали и права как некоей силе, которая как долг противостоит его личному влечению; долг осуществляется вопреки личным влечениям и моти­вам. Для И. Канта именно такое отношение характеризует моральное сознание и моральное поведение как таковое. Между тем выпол­нять должное только потому, что это долг, независимо от того, что это в своем конкретном содержании, — как того требует кантовская мораль,— значит собственно обнаружить полное равнодушие, совершенное безразличие к тому, что морально. Такой моральный формализм встречается иногда в жизни. Но это отнюдь не единствен­ная форма морального сознания. В действительности это лишь один из возможных случаев, и притом такой, который выражает крайнее несовершенство морального сознания личности, склоняющейся перед нравственностью как некоей чуждой ей силой, но не поднимающейся

11

до нее. Общественно значимое противостоит ври этом личностно значимому; личностное — это только личное, лишь партикулярно-личностное. В таком случае моральный поступок — это поступок, из­вне предписанный и лишь принятый к исполнению, не исходящий соб­ственно от личности и не выражающий ее существа, а совершаемый скорее вопреки влечениям ее природы; поступками, выражающими само существо индивида, представляются лишь те, которые исходят из узколичностных мотивов индивида.

Получившее философское оформление в этике Канта, традицион­ное внешнее противопоставление общественно и личностно значимо­го, морального и природного (которое уходит корнями в христианское представление о радикальном зле человеческой природы) получило своеобразное преломление в психологической трактовке мотивации человеческого поведения. Когда, преодолевая созерцательно-интеллектуалистическую трактовку человеческой психики, как совокупнос­ти ощущений, представлений, идей, психология в начале XX в. выдви­нула динамические тенденции как движущие силы, как мотивы по­ведения, она признала таковыми лишь элементарные органические потребности и чувственные влечения. Моральные факторы, превра­щенные в трансцендентные по отношению к индивиду нормы, в ирреальные ценности, противостоящие процессу реально совершаю­щегося, неизбежно должны были выпасть из сферы реальных мотивов индивида. Эти две внешне друг другу противостоящие концепции, теории, усматривающие реальные мотивы человеческого поведения лишь в чувственных влечениях и органических потреб­ностях, являются друг друга дополняющими коррелятами, исходя­щими из одной и той же противоположности общественно и личностно значимого. Между тем в действительности общественно и личностно значимое не остается в такой внешней противопоставленности. Общественно значимое может превратиться и сплошь и ря­дом превращается в личностно значимое для индивида, не переставая от этого быть общественно значимым. Становясь личностно значи­мым для индивида, общественно значимое порождает в нем динами­ческие тенденции более или менее значительной силы, которыми психология не в праве пренебречь. Не учтя их, нельзя адекватно отразить действительную мотивацию человеческого поведения, по­нять его подлинную природу.

Действенная сила этих тенденций долженствования, возникаю­щих у человека, когда общественно значимое становится и личностно значимым для него, проявилась с изумительной мощью в несметных героических делах советских людей на фронтах Великой Отечествен­ной войны. Подвиг Н. Гастелло, который бросил свой загоревшийся самолет на вражеские цистерны, чтобы уничтожить их, и последовав­шие его примеру Шевчук и И. Черных, 28 панфиловцев, 16 гвардейцев во главе с В. Д. Кочетковым, 12 краснофлотцев во главе с Трушкиным, краснофлотец М. А. Паниках, который, превратившись в пылающий факел, сжег в объявшем его пламени

12

немецкий танк, красноармеец Гдадкобородов, собственным телом закрывший амбразуру вражеского дзота, огонь которого не давал двигаться вперед нашей пехоте, и столько других всем памятны. Их подвиги войдут в историю более славные, чем подвиг Винкельрида². Они станут легендарными. Внутренние истоки героического поведения людей раскрываются с потрясающей силой в некоторых из эпизодов, которыми так богата история Великой Отечественной войны. Таков, например, один эпизод Сталинградской эпопеи.

Это было в самые трудные дни обороны Сталинграда. Волга насквозь простре­ливалась немцами. Доставка продовольствия и боеприпасов зажатой тогда в тиски 62-й армии Сталинграда была сопряжена с исключительными трудностями. «Однажды утром в Бекетовку — Кировский район Сталинграда — приплыл плот. Его прибило к берегу, и он спокойно остановился. Жители и красноармейцы бросились к нему и застыли в тяжком молчании: на плоту лежали четыре человека—лейтенант и три бойца. Люди и плот иссечены пулями. Один из четырех был еще жив. Не открывая глаз и не шевелясь, он спросил:

— Который берег?.. Правый?

— Правый, — хором ответили красноармейцы.

— Стало быть, плот на месте, — сказал боец и умер». (Майор В. Величко. Шестьдесят вторая армия//Правда. 1943. 31 янв.)

Вот человек: жизнь уже покидает его, обескровленный мозг затухает; сознание его мутнеет, он не осознает уже самых элементарных вещей — стоял ли он с плотом на месте или двигался, и если двигался, то в каком направлении его несло; но одна мысль, единственная освещенная точка среди все уже заволакивающей тьмы, держится несокрушимо до самого конца: «Разрешил ли я возложенную на меня задачу? Выполнил ли я свой долг?» И на этой мысли — силой исходящего от нее напряжения — держится и с нею кончается жизнь.

Этот случай не единичный. В эпизодах Великой Отечественной войны имеются и другие, аналогичные. Таков, например, случай с капитаном Яницким. Осколком снаряда ему отрывает левую руку, когда он ведет группу наших самолетов на выполнение ответственного боевого задания. Он продолжает вести самолет одной рукой. Лишь выполнив боевое задание и положив машину на обратный курс, он пере­дает управление штурману и, уже лишаясь сознания, говорит: «Сажать буду сам... Слышишь?» Мысль об ответственности за жизнь товарищей не покидает его и в этот момент. Когда самолет стал делать вираж над аэродромом, летчик, которого штурман не хотел тревожить (он был без сознания), очнулся. «Товарищ Кочетов, почему вы не выполнили приказание?» — тихо, но раздельно сказал он и снова взялся за управление. Группа, как всегда, села образцово. Яницкого без сознания вынесли из кабинки». (Б. Полевой. Небо Сталинграда//Правда. 1942. 8 окт.) И тут, как и там, мысль о долге, об ответственности, о задании — самая прочная мысль в сознании, с нею оно пробуждается и гаснет.

Само единство общественно и личностно значимого, в силу которого нормы общественной морали входят определяющим началом в мотивацию поведения, порождая в психике человека реальные динамические тенденции более или менее значительной действенной силы, может принимать различные формы и разную степень взаимопроникновения.

Именно на этом основывается то различие, которое Г. В. Ф. Гегель усматривал между добродетелью греков и римлян, между аретт) и virtus. Для римлянина, являющегося прежде всего гражданином своего великого города, общественные нормы поведения возвышаются над ним, но их содержание все же не противостоит ему, поскольку он сам осознает себя и выступает как пред-

² Арнольд Винкельрид — народный герой Швейцарии. По пре­данию, в битве 1386 г. при Землахе ценою жизни обеспечил победу швейцарского войска над войском австрийского герцога.

13

ставитель римской государственности. Ее идеологическое содержание, служащее мотивом его поведения, осознавалось им как его достояние, но все же не как непосредственное выражение его индивидуальности, а лишь постольку, по­скольку сам он является представителем римской государственности. Добро­детель же грека (аретт)) в героический период греческой истории заключалась в том, что всеобщее моральное и личностное переживалось как непосредственное единство, как целостное и единое выражение его собственной индивидуальности. Усматривая в таком типе мотивации существенную особенность героического характера, Гегель, правильно в принципе отмечая историческую обусловленность внутреннего строя личности общественными отношениями, относил такой героический характер к породившему эпос догражданскому периоду истории. В гражданском обществе, в «благоустроенном правовом государстве», по мнению Гегеля, для него не остается места, поскольку здесь нормы, регулирующие поведение инди­вида, даны индивиду извне. Гегель, правда, вносит в это положение один корректив, замечая, что в эпохи революций, когда рушатся установившиеся устои, снова открывается простор для героической индивидуальности, в которой всеобщее и личностное находятся в непосредственном единстве. Гегель со свойственной ему абсолютизацией государства изменяет здесь своей диалектике. Он недооценивает того, что борьба между передовым, только еще нарождающимся в общественном сознании индивида и по существу уже отжившим и отмирающим, хотя и прочно укоренившимся в позитивном праве и расхожей морали, проходит через всю историю общества, принимая лишь более открытые и острые формы в периоды общественных кризисов — гражданских войн и революций. То обстоятельство, что нормы поведения индивида даны ему как закрепленные во вне положения и силы, с которыми он должен считаться, с одной стороны, ограничивает непосредственность и спон­танность его морального сознания и поведения. Но вместе с тем оно открывает для этой непосредственности и спонтанности нравственного сознания личности новую сферу действия. Поскольку в борьбе с так называемым позитивным правом и расхожей моралью опережающий общество индивид иногда прокладывает дорогу для нового права и новой, передовой нравственности, отжившее уже госу­дарство оказывается чем-то партикулярным, связанным с особенностями отжившего строя, пришедшим в разлад с истинным, передовым, моральным, всеобщим, а индивид, отдельная личность выступает как единство личностного и всеобщего. (Здесь с особенной отчетливостью выявляется неправомерность противопоставления личностного и всеобщего.) Поэтому и в «благоустроенном правовом государстве» оста­ется место — и дело — для «героической индивидуальности», у которой всеобщее моральное содержание является непосредственным источником (мотивом) личного поведения, и мотивы личности имеют всеобщее, а не партикулярно-личностное значение. Поэтому то, что Гегель внешне противопоставлял, относя к различным эпохам истории, выступает в борьбе противоречивых тенденций и в рамках одной и той же эпохи.

Психология обычно проходит мимо всех этих вопросов. Но понять мотивацию человеческого поведения вне этих сложных взаимоотно­шений личности, ее сознания и идеологии невозможно. Поэтому психология при рассмотрении мотивации поведения должна включить их в это рассмотрение.