помолившись, развязал их и долго усовещивал, внушая им доставить себе пропитание законными трудами, а не брать чужого беззаконно. Потом, подарив им овна и отпуская их, ласково сказал: «Пусть же не напрасно бодрствовали вы». Это — одно из чудес Спиридона, а другое было таково. Была у него дочь девица, наследовавшая набожность своего отца, по имени Ирина. Кто-то знакомый отдал ей для хранения драгоценное украшение, но она, признав безопаснейшим хранилищем землю, спрятала взятую вещь в земле и вскоре потом умерла. Чрез несколько времени пришел тот, кто отдал свою вещь и, не нашедши уже девицы, приступил к отцу — частью с обвинением, частью с просьбою. Старец, который утрату дателя почитал собственным несчастьем, пошел на могилу дочери и молил Бога, чтобы Он прежде времени показал обетованное воскресение. Надежда его не обманула: девица тотчас явилась отцу живою и, означив место, где спрятала украшение, опять скрылась. Такие-то мужи сияли в Церквах во времена царя Константина. Это я и сам слышал от многих жителей Кипра, и читал в латинском сочинении одного пресвитера Руфина [54]. Из сего сочинения я заимствовал как это, так и нечто другое, о чем вскоре буду рассказывать.

ГЛАВА 13

О монахе Евтихиане

Слышал я и о боголюбезном муже Евтихиане, который процветал в те же времена и, принадлежа к церкви новацианской, совершал подобные сказанным чудеса. Но кто мне повествовал о нем, скажу определенно, не буду скрывать, хотя и не понравлюсь комунибудь. Был некто глубокий старец, Авксанон, пресвитер новацианской церкви. Он-то, еще в раннем возрасте находившийся на Соборе вместе с Акесием, рассказал мне все, что касалось Акесия. Авксанон от тех времен дожил до царствования Феодосия Младшего [55] и, когда я был еще очень молод, повествовал мне об Евтихиане и много беседовал об обитавшей в нем Божией благодати. Одно достопамятное событие произошло, говорил он, в царствование Константина. Некто из числа телохранителей, которых Константин почитал своими домашними, подвергшись подозрению в тиранстве, убежал. Царь разгневался и приказал умертвить его, где бы он ни был отыскан. Быв найден в Вифинии близ Олимпа, беглец был закован в тяжелые оковы и заключен в темницу. В то время около горы Олимпа находился и Евтихиан, совершая подвиг уединенной жизни и врачуя тела и души многих приходивших к нему людей. При нем был и многолетний старец Авксанон, тогда еще юноша, учившийся монашескому житию. К этому Евтихиану многие приходили и просили его освободить узника чрез свое ходатайство пред царем, потому что до слуха царя дошли совершаемые им чудеса. Евтихиан охотно обещался идти к царю; но так как узник от своих уз терпел нестерпимую боль, то просившие за него говорили, что смерть, угрожаемая самыми узами, предварит и назначенную царем казнь, и ходатайство за него. Евтихиан послал просить стражей об освобождении человека, но когда те отвечали, что, освободив его, они подвергнутся беде, пустынник сам, в сопровождении Авксанона, явился у темницы. Однако стража не соглашалась отворить ее. Тогда обитавшая в Евтихиане благодать обнаружилась яснее: двери темницы отверзлись сами собою несмотря на то, что ключи от нее находились у стражей. Евтихиан, вместе с Авксаноном, вошел, — и, к удивлению многих присутствовавших, узы с узника спали также сами собою. После сего он, в сопровождении Авксанона, отправился в древнюю Византию, названную потом Константинополем, и, принятый во дворце, избавил от смерти человека, ибо царь, из уважения к сему мужу, охотно согласился на его просьбу.

Это случилось уже впоследствии; а тогда бывшие на Соборе епископы, написав и другие постановления, которые обыкновенно называли они правилами, возвращались опять в свои города. Для читателей любознательных, думаю, приятно будет, если я перескажу здесь самые имена собравшихся в Никее епископов, какие можно было узнать, а также если упомяну, из которой епархии, либо города приехал каждый епископ, и означу время, когда они собрались. Осия, епископ кордовский из Испании; Витон и Викентий, римские пресвитеры; Александр египетский; Евстафий, епископ великой Антиохии; Макарий Иерусалимский, Гарпократион, епископ Кинополиса и прочие, имена которых вполне значатся в сборнике александрийского епископа Афанасия. Что же касается до времени Собора, то самая повестка его показывает, что он состоялся в консульство Павлина и Юлиана, в двадцатый день месяца мая; а это был 636-й год от Александра, царя македонского [56]. Так окончился никейский Собор. Надобно знать, что после Собора царь отправился в западные области империи [57].

ГЛАВА 14

О том, что Евсевий никомидийский и Феогнис никейский, отлученные за единомыслие с Арием, впоследствии прислали покаянные прошения и, согласившись с изложенной верой, снова получили свои престолы

Евсевий и Феогнис, прислав к главным епископам покаянную грамоту, по царскому указу, были вызваны из ссылки и, изгнав рукоположенных вместо себя — Евсевий Амфиона, а Феогнис Христа, снова вступили в управление своими Церквами [58]. Список их грамоты есть следующий:

«Осужденные вашим благоговением за известную вину, мы уже должны молчаливо выполнять приговор святого суда вашего. Но так как нелепо было бы молчанием подавать повод к клевете на себя, то доносим, что мы сошлись с вами в вере и, рассмотрев значение единосущия, ни в чем не следуем ереси и совершенно склонились к миру. Для безопасности Церквей, припоминая все, представлявшееся нашему уму, и удовлетворяя тем, которые чрез нас должны убедиться в вере, мы подписали символ, а анафематствования не подписали — не потому, что осуждали веру, но потому, что не верили, будто осужденный действительно таков, ибо частным образом из его к нам посланий и из личных бесед с ним ясно видели, что он не таков. А дабы святой ваш Собор убедился, что мы не противимся вашим приговорам, но соглашаемся с ним, мы восполняем свое согласие и этою грамотою, побуждаясь к этому не тягостью ссылки, а желанием освободиться от подозрения в ереси. Так что если вы удостоите нас ныне свидания с собою, то увидите, что мы во всем согласны с вашими определениями. Когда уже вашему благоснисхождению угодно было удостоить человеколюбия и вызвать из ссылки того, кто был первый осужден в этом, то после человека, казавшегося виноватым, а потом вызванного и оправдавшегося в том, в чем был обвиняем, после этого человека нелепо было бы нам молчать и давать повод к обличению самих себя. Итак, со свойственным вам Христолюбивым благоснисхождением благоволите напомнить об этом самому боголюбезному царю и, представив ему наши прошения, произнесите поскорее благоприличное вам о нас суждение».

Такова покаянная песнь Евсевия и Феогниса! Из ее слов я догадываюсь, что обнародованную веру они подписали, а с определением о низложении Ария согласиться не хотели, и что Арий возвращен был из ссылки прежде их. Впрочем, если это и справедливо, все же однако возбранено было ему вступить в александрийскую Церковь,

О том, как мать царя Елена, прибыв в Иерусалим, искала крест Христов и, нашедши его, создала церковь

Мать царя Елена [63], во имя которой царь прежнее селение Дрепану сделал городом и назвал Еленополисом, получив наставление во сне, отправилась в Иерусалим. Нашедши же его, по пророку, пустым, яко овощное хранилище (Пс. 78, 2), она начала ревностно искать гробницу, где Христос был погребен и воскрес и, хотя с трудом, однако, при помощи Божией, отыскала. А какая была причина затруднения, скажу кратко. Мудрствующие о Христовом чтили эту гробницу со времени страстей; а убегающие от Христа зарыли то место и, построив на нем капище Афродиты, поставили идола, чтобы истребить самую память о месте. В древности все это им удалось. Но матери царя дело стало известно. Сняв идола, откопав и очистив место, она нашла в гробнице три креста: один — преблаженный, на котором висел Христос, а прочие, на которых распяты были и умерли два разбойника. Вместе с ними найдена и дощечка Пилата, на которой распятого Христа провозглашал он в разных письменах царем иудейским. Но так как все еще неизвестен был крест искомый, то мать царя обуяла немалая скорбь. От этой скорби вскоре, однако, избавил ее иерусалимский епископ, по имени Макарий. Он разрешил недоумение верою, то есть просил у Бога знамения и получил его. Это знамение состояло в следующем: в той стране одна жена одержима была долговременной болезнью, и наконец, находилась уже при смерти. Епископ вознамерился поднести к умирающей каждый из тех крестов, веруя, что, коснувшись креста драгоценного, она выздоровеет. Надежда не обманула его. Когда подносили к жене два креста не господних, умирающей нисколько не было лучше, а как скоро поднесен был третий, подлинный — умирающая тотчас укрепилась и возратилась к совершенному здравию. Таким-то образом найдено древо креста. Между тем, мать царя предложила создать на месте гробницы многоценный молитвенный дом и, построив его против того древнего разрушенного Иерусалима, назвала Иерусалимом новым. Что же касается креста, то одну часть его, положив в серебряное хранилище, оставила она там, как памятник для последующих историков, а другую послала к царю. Приняв эту часть и совершенно веря, что город, в котором будут хранить ее, опасается за свою судьбу, царь скрыл ее в своей статуе. А его статуя, утвержденная на высокой порфировой колонне, находилась в Константинополе, среди так называемой Константиновой площади. Это написал я хотя и по слуху, однако о подлинности сего события говорят почти все жители Константинополя. Константин получил также и гвозди, которыми прибиты были ко кресту руки Христовы, ибо мать и их нашла в гробнице и послала сыну. Из них он сделал шишак и забрало, и употреблял это во время войны. Все материалы для постройки церквей царь доставлял сам, и писал епископу Макарию о поспешном созидании их. А мать царя, выстроив новый Иерусалим, предначертала создать не меньшую Церковь и в пещере вифлеемской, где произошло рождение Христа по плоти. И не только здесь, даже на горе вознесения. Она в этом отношении была до того набожна, что и молилась, стоя в ряду жен, и дев, вписанных в канон церквей, приглашала к своему столу и, служа им сама, приносила на стол яства. Много также делала она подарков церквам и бедным людям и, проведши жизнь благочестиво, скончалась в возрасте восьмидесяти лет. Тело ее было перенесено в царственный город, новый Рим, и положено в царских гробницах.

ГЛАВА 18

Как и царь Константин, разрушив капища язычников, в разных местах создал много церквей.

После сего царь, показывая еще более заботливости о делах христиан, совершенно отверг богослужение язычников. С этого времени запретил он единоборство и начал вносить в храмы (богов) собственные изображения. А когда язычники говорили, что Нил поднимает свои воды и орошает Египет, повинуясь Серапису [64], потому что нилометр [65] вносили они в храм Сераписа, то Константин приказал перенести его в церковь александрийскую. И хотя языческая хвастливость утверждала, что, по воле разгневанного Сераписа, Нил не поднимет вод своих, однако же наводнение и в следующем году, и после того было, как и теперь. Таким образом, самое дело показало, что разлив Нила зависит не от языческого обряда, а от воли Промысла. В то самое время сделали набег на Римскую землю варвары, то есть сарматы и готы, но предложения царя касательно церквей не нашли в этом никакого препятствия. Он показал приличную заботливость о том и другом деле. Веруя в трофей христианства, варваров разбил он столь сильно, что отнял у них право на получение и того золота, какое обыкновенно выдавали им прежние государи [66]. Мало того, претерпев неожиданное поражение, они тогда в первый раз приняли спасавшую Константина христианскую веру [67]. А между тем созидал он и другие церкви, и одну у так называемого мамврийского дуба, где, по свидетельству священного Писания, Авраам принял в гости ангелов [68]. Узнав, что у мамврийского дуба поставлены жертвенники и приносятся языческие жертвы, царь укорял в своем послании кесарийского епископа Евсевия и повелел жертвенник ниспровергнуть, а подле дуба создать дом молитвы. Другую церковь приказал он построить в Илиополисе финикийском по следующей причине: жители Илиополиса в древности имели у себя законодателя; какого был он нрава, не знаю, хотя его нрав виден уже из нравственности города. Отечественный закон повелевал быть у них общим женам. Поэтому дети в их стране носили значение неопределенное, ибо между родителями и детьми не было никакого различия. Дев отдавали они для любодеяния приходившим туда иностранцам. И этот обычай шел у них из древности. Все это царь старался уничтожить. Истребляя мерзость постыдных дел законом честности, он привел это племя к самосознанию, построил ему церкви, приказал рукоположить епископа и священный клир, и таким образом умерил злонравие илиополисцев. То же почти сделал он и в Афаке ливанской, то есть, разрушив капище Афродиты, истребил совершавшиеся там невыразимо бесстыдные пороки. А что уже говорить о том, как он изгнал из Киликии пифонского демона [69], приказав разрушить до основания дом, в котором этот демон имел пребывание? Любовь царя к христианству была столь велика, что перед наступлением персидской войны, устроив из пестрой ткани палатку, представлявшую подобие церкви, он приказал носить ее за войском, как некогда делал Моисей в пустыне, чтобы в местах самых пустынных иметь удобоприготовляемую храмину для молитвы. Впрочем, война тогда далеко не пошла; страх, внушаемый царем, скоро угасил ее. А что царь заботился и об основании городов и что городами сделал многие селения, как, например, Дрепану городом, соименным матери, а палестинскую Констанцию, по имени своей сестры Констанции, — о том писать здесь, думаю, неуместно, ибо мы не предполагали перечислять дела царя, не относящиеся к христианству, но намерены были упоминать только о тех, которые касались церквей. Итак, славные подвиги царя в ином роде, как предметы, требующие особенного занятия, я оставляю другим, которые могут описывать их; и мне пришлось бы молчать, если бы в Церкви не возникло разделений и беспокойств. Когда предмет не представляет событий, говорить не нужно. Но так как диалектика и суетное обольщение возмутили и рассеяли апостольскую веру христианства, то, чтобы события в Церквах не пришли в забвение, — я счел долгом передать их в сочинении, ибо сведение о них, вознаграждаясь похвалою от многих других, и самого сведущего делает осмотрительнее; оно научает его не колебаться, когда в рассказ вкладывается какое-либо пустословие.