учебный год 2023 / Жуков. Государство. Право. Власть (текст распознан)

падении ближнего или даже, допустим, при падении общественного врага и, предупреждая приговор суда, предупреждая разбор доказа­ тельств на суде, поднимать невообразимый смрад около имени че­ ловека, не щадя в том числе и частной, семейной его жизни, где уже замешено не служебное лицо, но ни в чем не повинные члены его се­ мьи. И все это делать в такое время, когда он не может опровергать обвинений фактически, так как во время производства следствия до окончания суда он лишен возможности привлекать к ответственно­ сти за клевету»*. «...Суд, - говорит Розанов, - есть бесстрастность, — оплаченные жалованьем чиновники и судьи...»**.

Розанов выступает за то, чтобы суд отстаивал не только интере­ сы государства, но и широких слоев населения (прежде всего кре­ стьян). Призывая оставаться на почве законности, он считает не­ обходимым при вынесении судебных решений руководствоваться также и нормами общественной морали. В идеале справедливость суда может быть обеспечена, по Розанову, при условии совпадения закона с «народной правдой»: «Суд государственный должен быть в то же время судом народным, т. е. сообразованным с воззрениями на­ рода на правду и неправду, на порок и только “слабость”, на большое и трудное в ощущении, и на легкое и переносимое в ощущении. Без этого суд никогда не получит нравственной народной санкции, без этого народ не перестанет считать преступников только “несчастны­ ми”, что уже есть, по существу и в идее, полное отрицание и суда и закона, есть некоторая правовая и даже нравственная анархия»***. Если суд, полагает он, встает исключительно на формальную по­ зицию, то деятельность его скорее негативна, чем полезна: «Стро­ гий судья у нас - страдальческое, трагическое лицо. Строгий судья плодит “несчастных”: и что ужасно и чему он решительно не может помочь, ибо закон зависит не от него, он только применяет закон, так это то, что он действительно часто плодит невинно-несчастных, он отпускает на свободу злодея, злодеяние которого видит, но оно неуловимо для отсутствующего или неправильного закона, и “при­ суждает к взысканию” невинного, который по неопытности или неосторожности попал в паутину законодательства, которое мес­ тами представляется сотканным не мудрецом, а пауком»****. «Отсюда, - считает Розанов, - следующее бытовое, историческое явление: всеобщая нелюбовь у нас начальников-формалистов, т. е. которые неукоснительно и, увы, безжалостно “поступают по зако­ ну”, и любовь и долгая благочестивя память русских к таким редким начальникам, редким администраторам, которые, будучи “самоду­ рами”, т. е. не справлявшимися с законом людьми, в то же время

*Розанов В. В. В нашей смуте. С. 302.

**Там же. С. 166.

***Там же.

****Там же. С. 163.

270

были лично бескорыстны, деятельны, жалостливы и справедливы. Поправки личностью закона - это всем известная у нас, у русских, вещь: между тем ведь очевидно, что должно бы быть наоборот, дол­ жен бы закон исправлять личность!»

3. Вопросы войны и революции

Русско-японская война. В. В. Розанов встретил начало войны с Японией с энтузиазмом, надеясь, что начавшаяся война обновит «сонную» русскую жизнь, даст новый импульс государственным преобразованиям и укреплению государственного организма Рос­ сии: «Напряженное внимание, с каким все смотрят сейчас на Восток, не должно погасить деятельности внутри. Нужно и возможно ути­ лизировать тог чрезвычайный и благородный подъем духа, который разлился по стране и удивляет нас взаимным радостным удивлени­ ем. Никто не может сейчас ссылаться на сонность общества, как и упрекать кого-нибудь в эгоизме сердец. Время трудное есть всегда в то же время творческое или готовое к творчеству. В собственной нашей истории две эпохи, начало XVIII века и начало XIX века, мы знаем как такие, когда непрерывный военный шум и внешняя опасность сопровождались в то же время самою благотворною вну­ треннею деятельностью, творческою, дальнозоркою, продуктив­ ною, величайте благодетельною для всего наступившего столетия. Кутузов и Барклай-де-Толли были современниками Сперанскому и Мордвинову; борьба со шведами видела установление Сената, Синода, коллегий, построение Петербурга и великое вообще мно­ жество “петровых дел” внутри России. И спрыснутые оживлением международным, гражданские посевы России этого времени подня­ лись пышною нивою. Творилось все в эти десятилетия талантливо, спешно, смело. Все получило широкий замысел, широкую кладку фундамента. Борьба с “двадесятью языками” видела образование Государственного Совета и министерств. И, можно сказать, двад­ цать первых лет XVIII века, десять первых XIX и годы 1860-1870 сложили весь остов видимой и осязаемой России»*. Однако под воздействием военных неудач настроение Розанова быстро меняет­ ся в сторону большей критичности и скепсиса: «Ночь на 31 марта заставила содрогнуться всю Россию. Лица, разговоры - все сдела­ лось серьезнее, нет еще вчерашнего спокойствия и уверенности, по крайней мере касательно ближайшего будущего, ближайших дней, хотя в конечной победе русского оружия никто, конечно, не сомне­ вается. У японцев - ряд удач. У русских - ряд неудач. Мы потопи­ ли брандер, и предназначенный (самими хозяевами) к потоплению. У нас потопили боевую единицу, предназначенную к победе или, во всяком случае, к борьбе, к работе, к защите отечества. Это - разни­

* Розанов В. В. Когда начальство ушло... С. 25-26.

271

ца! Мы ломаем щепки; у нас пробивают железо. Всякий думает, чем помочь отечеству. Одушевление России - небывалое. Единство, крепость духа - небывалые же. И вот, хочется сказать два слова о направлении этой великой поднявшейся духовной мощи. Гибель, в две минуты, “Петропавловска” вызвала у многих плач. Каково те­ перь в семьях тех 600 человек, которые пошли ко дну в обломках раскаленного железа, среди грохота и визга машин, дыша паром, глотая соленую воду. Ад, - на пространстве нескольких десятков саженей, настоящий ад! И перед этим страданием, перед этим ис­ пытанием кажутся маленькими наши гражданские жертвы. В одном дому - вяжут кисеты. В другом - моют белье. Режут и “подрубают” платки. - “Какого делать их цвета, красного или белого? Красный на­ поминает кровь, лучше будем делать белые”. Так поднимается и так разрешается вопрос среди миловидных швеек, ныне собирающихся

вкружки и общества, чтобы “вязать кисеты” и “подрубать платки”.

Внекоторых аристократических кружках шьют только рубашки; нижнего солдатского белья не шьют: Это “mauvais sujet”, переда­ ваемый в более демократические ряды швеек. Между тем, события идут так серьезно, что хочется видеть более серьезности, более со­ держательности в самом подъеме нашего духа. В более серьезных частях общества с первого же дня войны заговорили о... недоста­ точной нашей дипломатической осведомленности; и в ближайшие дни - о недостаточной нашей морской подготовленности. Вообще, параллельно с подъемом духа сегодня - шла критика вчерашней нашей сонливости и распущенности*. Розанов категоричен и отча­ сти истеричен: «Экзамен японский отбросил нас за 1812 год назад.

Втечение всего XIX века (сто лет!!) ничего подобного не случалось

сРоссиею: чтобы воевать 11 месяцев - и ни одного выигранного сра­ жения, ни одного успеха, даже маленького - никакого!! Ничего! Нет России: по крайней мере в чем же проявляется, что она есть? В не­ дошедших валенках? в броненосцах на дне порт-артурской гавани?

Вбегущем назад уже после прорыва князе Ухтомском? Нет, серьезно:

вчем выражается, что Россия - естъ?\»**. Основная причина пора­ жений, по Розанову, - отсутствие духовного единства общества, его атомизация: «Боже, до чего мы все разбежались по своим конурам и только и мыслим себя по профессиям, рангам, состояниям, почти по кварталам и домам! Пыль! Осталась пыль отдельных человеческих фигурок, а нация - где она? В чем она? Неизмеримый пояс границ

вРоссии - и в нем распыленные частицы, эти жалкие “обыватели” (что за термин!!), сидящие в мурьях своих, забитые, глупые почти,

свековыми сплетнями, с вековым навозом злобы, недоразумений, недомоганий около каждой мурьи?! Презренное сущест-вование. Служба и картишки, картишки и служба; еще ухаживанье за женой

*Розанов В. В. Когда начальство ушло... С. 26.

**Там же. С. 31.

272

ближнего. Что же еще? “Еще?!!... - Сон после обеда”. “Мало, душно!” “Рюмка водки за обедом... Смирновской, мягкой, как нигде в Евро­ пе не выделывается”. Да, водка у нас лучшая в Европе. И сон такой сладкий, как нигде в Европе. И золотые сны? Позорное существо­ вание. Измельчание литературы. Отсутствие науки. Университеты, высшие учебные заведения? Мальчики критикуют профессоров, а профессора заискивают у мальчиков. Что угодно это, а не универси­ тет. Он “университет” только по вывеске, по штатам и “уставу”, где везде прописано “университет”. А по существу так же мало “универ­ ситет”, как, например, и валенки, которые купили, а они “не дошли по назначению”, или даже вовсе и не купили, а только “в квитанции значится, что купили валенки и послали, а где они - неизвестно”. Так вот и университет: “неизвестно” где он; был основан, вывеску повесили, а его не вышло»*.

В. В. Розанов полагает также, что причина поражения в русскояпонской войне - самоуничижение русского народа, наличие у него своего рода комплекса неполноценности: «Японская война - вся плод векового смеха над собою русских. Смеющийся над со­ бою народ вообще не побеждает, и это было бы даже странно. Та­ кой народ есть не субъект победы, а объект завоевания»**. Выход из создавшегося положения Розанов видит на пути формирования патриотизма и укрепления национального единства: «Россия и русские - вот что слилось бы! Вот чему слиться бы! “Россия для русских”: это пока торговый и промышленный термин: “русские” точно приглашаются “в Россию” открывать лавочки и мастерские, как звал немцев “в гости” Новгород. Но русские хотят (и не впра­ ве ли?) быть не только “торговыми гостями” в России, а стать са­ мою Россиею. “Россия - это я, - должен сказать русский народ; а каждый русский, указав на сердце свое, должен быть вправе ска­ зать: “здесь бьется одна стодвадцатимиллионная часть России”, а не то чтобы: “здесь бьется сердце сапожника Иванова”, “это грудь столоначальника Алексеева”, “грудь журналиста Петрова”»***. «Мы хотим быть каждый одна стодвадцатимиллионная часть России и чтобы на каждом из нас была одна стодвадцатимилли­ онная доля святых преданий Руси, ее воспоминаний, от Олега до XIX века, чтобы вокруг каждого пусть одною ниточкою, но было об­ вито государственное знамя России, которое мы не унизим, как не унизили его Кондратенко, Смирнов и другие вчерашние “обывате­ ли”. Мы не хотим, как немцы в Новгороде, только смотреть из окна, как шумят волны Волхова да собираются бояре и посадник что-то говорит о Новгороде. Мы сами новгородцы; Волхов наш, и Новго­ род тоже наш. И земля наша русская, сокровище наше, сердце наше,

*Розанов В. В. Когда начальство ушло... С. 31.

**Новое время. 1912. 4 сентября.

***Розанов В. В. Когда начальство ушло... С. 31.

273

где зарыты наши покойники, над которой мы плакали, о которой мы плакали - наша эта земля! Вот чувство одной стодвадцатимиллион­ ной части русского отечества. Отечество - это мы в массе; сознание это необходимо уже для того только, чтобы масса чувствовала же что-нибудь священное в груди своей, чтобы она не впала в цинизм, хулиганство, лакейщину... А ведь это возможно, возможна и духов­ ная смерть нации, которая паче материальной»*.

В конечном счете, Розанов расценил действия русской армии, России в целом в войне с Японией как национальное унижение, как «японский позор».

Первая русская революция. В оценке первой русской револю­ ции Розанов демонстрирует типичную для него противоречивую позицию: от симпатии и поддержки революции до ее полного отри­ цания в самых резких выражениях. В феврале-марте 1906 г. он пи­ шет необычно большую статью «Ослабнувший фетиш», в которой пытается теоретически обосновать закономерность разрушения мо­ нархического правосознания в России и оправдать революцию. Ви­ димо, революция, показав свою мощь в октябрьской всероссийской политической стачке, в вооруженном восстании в Москве и других городах, произвела впечатление на Розанова. В психологическом плане это могло означать, что писатель, привыкший подчиняться силе и идти за силой, в какой-то момент увидел в революции новый источник власти, способной подорвать монархическое государство. Розанов говорит о «здоровой» стихийности, естественном харак­ тере революции: «...Революционное состояние есть вообще такое, когда люди более становятся “похожи на себя”, чем в обыкновен­ ное время, возвращаются к себе, в психологическое “домой”, теряя условность, сдержанность и искусственность, теряя ту небольшую долю лжи, с которой живут во всякое нереволюционное время»**. «Я заметил, что одною из могущественных стихий революции яв­ ляется возврат к естественности, почти физической, почти как физическое движение. “Хочется потянуться”. “Хочется вытянуть­ ся”. Сапоги жмут, сюртук теснит. Одною из поэтичнейших сторон революции, напр. первой французской, является то, что люди стали жить на улице почти как дома, проще говорить, откровеннее беседо­ вать, кричать, махать руками...»***.

Факт революции в России означает, по Розанову, кризис ин­ ститута монархии: «Ослаб великий фетиш! Сущность “распростра­ няющихся республиканских идей” или “всех этих бродячих фанта­ зий” заключается в том коренном и все более распространяющемся явлении, что, положим, гимназист, студент, учитель, учительница, профессор, ученый, писатель, “а под конец дней и крестьянин”, при

*Розанов В. В. Когда начальство ушло... С. 32.

**Там же. С. 148.

***Там же. С. 152.

274

словах: “государь”, “монарх”, “царская особа” - просто ничего осо­ бенного не чувствуют!»*.

По своим масштабам совершающаяся революция, по Розанову, - один из центральных узлов русской истории: «Не говоря о револю­ ционных движениях 30-го и 48-го годов, которые буквально были “происшествиями” нескольких улиц, даже и великая французская революция была все-таки произведена Парижем и совершилась в Париже. В теперешнем движении России в революцию введены та­ кие массы и пространства, а состав ее элементов и движущих сил до того сложен, как это и не мерцалось ни одной революции. От Жене­ вы, старого гнезда русских революционеров, до Хабаровска - она в каждом, даже уездном, городке и, наконец, прямо местами по селам

идеревням: везде у нее свои нити, узелки, гнезда; в одном месте она дозревает, в другом назревает, потушена или разгорается: но вообще в том или ином виде - везде есть. Поляки, татары, армяне - со сво­ им прошлым, со своими ожиданиями и воспоминаниями, со своей исключительнейшею историею, которая, казалось, никогда не ка­ салась ничего всемирного, - с той или иной стороны, открыто или затаенно, связались с русскою революциею и положили сюда же, в одно место, в сущности, - в руки русских революционеров, свою “ставку”. Таким образом, замотался впервые в русской истории мо­ ток такой огромности и сложности, такой толщины и разноцветно­ сти, что, конечно, его нет никакой возможности отнести на лопате куда-нибудь в сторону и выбросить в нечистое место. Невозможно

изалить его из пожарного рукава»**.

Революция, согласно Розанову, - иррациональна и глубоко на­ циональна: «Боже, она “национальна”, как лапоть, который всюду носят, или, точнее, как “обувь”, которая всем нужна. Если “все” ее делают, “все” от нее ждут, - то как же она не “национальна”, и что такое “нация”, как не это “все” и “все”?!». «Революция не имела бы полноты в себе и даже ее вовсе не было бы, если бы в ней отсутство­ вали, как могучие двигатели, эти иррациональные элементы». И, на­ конец, о героях революции говорится так: «Собственно, нельзя того скрыть, что революция почти вся делается молодежью, делается и в поэтической, и даже в физической ее части, - и ее можно опре­ делить просто в двух словах: “Молодость пришла”»***. «“Архи­ текторы” революции - совершенно обеспеченные, во всяком слу­ чае, достаточно обеспеченные люди, но с “священным безумием” в себе, - испортившие, безнадежно испортившие свою биографию, сломавшие свой быт, семью, вышедшие из своего сословия “фан­ тасты”, - ну, вот как кн. Кропоткин, переехавший в Париж, как идеалист Кравчинский [...] Эти “выскочившие из своей биографии

*Розанов В. В. Когда начальство ушло... С. 148.

**Там же. С. 144.

***Там же. С. 145, 155.

275

люди” суть в то же время “герои, вошедшие в историю”, - о, в нена­ писанные, темные ее страницы, которые, может быть, и есть самые священные. Где-нибудь схвачен, расстрелян “карательной коман­ дой”. Только имя осталось, голый звук; через день и оно пропада­ ет. А сколько, быть может, было здесь энтузиазма, - этот энтузиазм стольких зажег!»*.

Такие нетипично позитивные для Розанова оценки первой рус­ ской революции он объяснял позднее так: «В сущности все мое революционерство в литературе было пустомельством. Я и тогда революции (1905-1906 гг.) не совсем сочувствовал: неопытность, зрелище кой-чего красивого (Элла и Шарлота) и “айда с гимнази­ стами”. Что делать, молодежь люблю, со стариками противно. Но и тогда (1905-1906 гг.) в сущности ничему глубокому во мне не от­ вечала революция. Что же такое, что “Шингарев” симпатичен? Что из этого следовало? Ничего не следовало. Ведь они все, и Шингарев (и Элла и Шарлота) умирают как скоты и в сущности и живут как скоты. Я полюбил (“прилепился”) в них это простое, элементарное, как дети-египтяне в своих коровах, воображая это “Бог весть что” [...] Господь с ними. И статьи мои в “Рус. сл.” мне просто противны»**.

После непродолжительного увлечения революцией писатель обрушился на нее со всей силой своего таланта, стремясь развенчать во всех отношениях. Если раньше Розанов ставил в заслугу револю­ ции ее естественный и иррациональный характер, то позднее эти ее качества он назвал тяжелой патологией: «В революции нашей сверх политики, конечно, много этой “карамазовщины”, и даже политика, пожалуй, составила только приличный предлог вылиться наружу этой “карамазовщине”, которая до сих пор скучала взаперти и томи­ лась бездействием. Много этой наследственной порчи крови, издер­ ганных нервов и всякой нервопатии. Профессор Герье очень верно указывает, что эксцессы революционеров напоминают собою самые темные изуверные секты, с человеческими жертвоприношениями и со сладострастием собственного самозакалывания; напоминают персидских дервишей и шаманов монгольских пустынь. Хорошо из­ вестно из истории культуры, что все эти изуверства имеют подпо­ чвою себя ту же нервную психопатию, умственные и нравственные извращения. Революция - менее политика и более болезнь. “Про­ граммы” только для нее предлог: а разжигающий уголек в душе ре­ волюционеров, и именно стяжающих наибольшую известность, есть зачастую садистическое наслаждение кровью и страданием, приме­ ры которого наполняют страницы истории медицины»***. Говоря о революционерах, он пишет: «Фанатизм здесь доходит до сомнамбу­ лизма, до полной потере чувства действительности, до потери вся­

*Розанов В. В. Когда начальство ушло... С. 144.

**Розанов В. В. Мимолетное. С. 302.

***Розанов В. В. Русская государственность и общество. С. 154-155.

276

кий связей с реальным миром под действием какой-нибудь грезы, утопии. Господа экспроприаторы и убийцы по всем действиям их - это совершенно невменяемые субъекты, разгуливающие на просто­ ре вместо того, чтобы скромно сидеть на Удельной, и выполняю­ щие намерения свои со всею отчетливостью и безостановочностью сумасшедшего...»*.

Основной смысл революции, по Розанову, - разрушать: «Рус­ ская революция - это вовсе не идея, не мысль, не система. Они назы­ ваются эс-деками и эс-эрами, и не для чего им именоваться социалдемократами, с которыми они не имеют ничего общего. Русская революция есть темперамент и больше ничего. Она вся заключает­ ся в действии. Суть этих действий заключается в противодействии всему упорядоченному, всякой форме, порядку, системе»**.

Если раньше Розанов говорил об огромных масштабах револю­ ции, то затем всячески принижал ее значение: «Повторяем еще раз, что России и правительству русскому совершенно неприлично при­ нимать анархистов-революционеров за политическую партию или политическое мнение и считаться с ними как с политическою си­ лою во всем правительственном составе, in corpore. Этот скверный оттенок ворам и убийцам придают только газетные их прихвостни, но достаточно понять, что собственное-то литературное и умствен­ ное значение этих газеток убого, - чтобы взять все это дело в одни скобки, поставить под ним ярлык: “уголовщина” - и отнести это к ведению только той власти, которая специально “уголовщиной” за­ нимается. Половина дерзости революционной, у нас - хулиганскиреволюционной, объясняется тем, что в собственных глазах они играют роль “политиков”, чего-то “исторического”, многозначитель­ ного, и робкая или неумелая власть помогает этому их самогипнозу. Сведите их с этой высоты, и эти хулиганствующие подонки из ин­ теллигенции бросят заниматься таким “неинтересным делом”»***.

Русская революция 1905 г. для Розанова - это маскарад, где люди играют не свои роли, где господствует «хлестаковщина» с присущей ей бахвальством и враньем: «Что это было бы за Государ­ ство с “историческим призванием”, если бы оно не могло справиться с какою-то революциешкой; куда же бы ему “бороться с тевтонами” etc., если б оно не справлялось с шумом улиц, говором общества и нервами “высших женских курсов”. И оно превратило ее в PolizienRevolution, “в свое явление”: положило в карман и выбросило за за­ бор как сифилитичного неудачного ребенка. Вот и все. Вся “исто­ рия” ее от Герцена до “Московского вооруженного восстания”, где уже было больше полицейских, чем революционеров, и где вообще полицейские рядились в рабочие блузы, как и в свою очередь и со

* Розанов В. В. Русская государственность и общество. С. 231.

**Там же. С. 307.'

***Розанов В. В. Там же. С. 140.

277

своей стороны революционеры рядились в полицейские мундиры (взрыв дачи Столыпина, убийство Сипягина. “Ряженая революция”:

иона кончилась. Только с окончанием революции, чистосердечным

ивсеобщим с нею распрощанием, - можно подумать о прогрессе, о здоровье, о работе “вперед”. Эта “глиста” все истощила, все сожра­ ла в кишках России. Ее и надо было убить. Просто убить. “Верю в Царя Самодержавного”: до этого ни шагу “вперед”*. «Хвастовство - всегда противно. Противнее хвастовства ничего нет. И вот этимто противным пропитана вся революция. Все они влюблены друг в друга - влюблены в себя. Посмотрите «Подпольная Россия» у Кравчинского (Степняка). Прямо пишет эстетические святцы. Кро­ ме “небожителей” и не встречается других». «...Революция умрет разом и вся, как только душа человеческая наконец пресытится зре­ лищем этого монотонного вранья, хвастовства и самовлюбленности. Она умрет эстетически. Ну, а таковые вещи не воскресают. Людям будет вообще гадко глядеть на эту ораву хвастунов, лгунов и поли­ тических хлыщей. Главное - последнее. “Хлыщ” может играть роль ‘/г века. Но века? Но 500 лет. Нет, нет и нет»**.

Если раньше писатель говорил о национальных корнях первой русской революции, то позднее о ее космополитизме и враждебно­ сти русским традициям и устоям: «Все сдерживается, конечно, не полициею, а стойким и спокойным пребыванием массы населения, которая еще не сдвинута в основных своих слоях. Весь пласт город­ ского и сельского люда спокоен. Революция собственно совершает­ ся в единичных личностях и ими одними орудует, их одних имеет в своем распоряжении или у себя на посылках. Речи левых в Думе и печати об организации масс клонятся вовсе не к этой организации, а, напротив, к разрушения исторической и бытовой организованно­ сти масс, к превращению их в человеческую пыль и к тому, чтобы поднять эту пыль революционным ветром. Вот в чем задача левых, которые идут стеною не против старого режима, а против социаль­ ного строя, установленного веками и стоящего в тех же формах у нас, как и за границею. Русская революция есть только филиаль­ ное отделение всемирной революции и местный пароксизм ее; но дело именно во всемирности, а не во временных и местных частно­ стях. Оттого она так космополитична, оттого нимало не смущена “автономиею” или даже и отделением окраин, как не смутится и перед явным и нескрываемым более расчленением России: ей про­ сто до этого дела нет, это вне круга ее интересов. Ибо по существу делают русскую революцию вовсе не русские люди, а русские - поскольку они космополитичны, безнациональны, выхолощены от

всего русского»***.

*Розанов В. В. Листва. С. 219.

**Розанов В. В. Мимолетное. С. 194, 195.

***Розанов В. В. Русская государственность и общество. С. 356.

278

В конечном счете, Розанов поддержал мероприятия, пото­ пившие первую русскую революцию в крови: «...Мы требуем, на­ против, чтобы Россия жила, действовала, - и на войну отвечала войною, раз она ей объявлена хотя бы в партизанской форме. Не настоящею, конечно, войною, - потому что какие же вояки эти ре­ волюционеры стреляющие из подворотни и из-за бабьей спины: но вот именно объявлением на военном положении некоторых рай­ онов. Не хочешь быть “караемым” - не совершай преступления. Не хочешь, чтобы тебя покарали быстро, энергично и без прово­ лочек - не совершай преступления злодейского, беспримерного, наглого, массового, каковы были избиения сонных солдат и дей­ ствительно беспримерные грабежи и анархические действия. Уж если кто, то только одно государство обладает правом оружия и правом даже крови...»*.

Первая мировая война. Первая мировая война всколыхнула в Розанове сильный патриотический подъем, что выразилось, в част­ ности, в написании книги «Война 1914 года и русское возрожде­ ние». Вместе с тем в дневниковых записях 1915-1917 гг. на десят­ ках и сотнях страниц говорится о чем угодно (браке, семье, половом чувстве, церкви, литературе), но только не о войне. Тема войны звучит у него глухо, находится где-то на периферии его внимания. В этом смысле он не производит впечатление человека, всецело по­ глощенного войной и живущего исключительно интересами войны, что выглядит контрастом на фоне позиционирования себя в каче­ стве русского патриота и даже идеолога российского патриотизма. Розанов пытается дать геополитический анализ Первой мировой войны, обнаруживая острый ум и внимательный взгляд политолога: «Цивилизация вообще, Европа вообще уже втянулась в рамки того сухого и цинического существования, когда вообще ничего не дела­ ется ради идеала... В Европе действительно настала и стояла какаято удушливая атмосфера, которая казалось бесконечною... Тут не то что полякам, но и всем людям вообще становилось жутко и тре­ вожно... Посмотрите, как “разделили” Африку? Что началось было в Азии? Во что превратилась, через какие-то неуловимые манипуля­ ции, старая Турция, с Багдадскою дорогой и немецкими инструкто­ рами, с низвержением старого султана и торжеством младо-турок?.. Пять колоссов, и только эти пять, расхватали по кусочкам землю (Россия не участвовала), - не озабочиваясь о других... В сущности в мире оставались, идейно и всячески, три колосса - Россия, Герма­ ния и Англия, или Англо-Саксонский, Германский и Славянский мир... Опять - с противоречием, опять - с антагонизмом. - Не эти державы, но вся цивилизация вступила в какой-то Молохов ужас...

Без надежд, без исцеления»**.

* Розанов В. В. Русская государственность и общество. С. 139. ** Розанов В. В. Последние листья. С. 292.

279