Учебный год 2023 г. / Великая реформа (стр. 104-110)

состоянии"*(106).

К делам "меньшей важности" прежде всего относилось производство в мировых судебных установлениях, где не было таких стадий, как предварительное следствие и предание суду. С точки зрения авторов Судебной реформы, мировому суду должны были быть "подсудны все дела, подлежавшие доселе судебнополицейскому разбору", а также дела частного обвинения *(107). Первой стадией при этом было полицейское дознание ( ст. 251)*(108), хотя и не всегда, поскольку мировой судья мог приступить также к производству либо по жалобе потерпевшего, либо ex officio (в случае непосредственного обнаружения им преступного деяния). Получив материалы дознания или начав производство иным способом, мировой судья проводил судебное разбирательство по первой инстанции, являвшееся центральной стадией процесса в мировых судебных установлениях. Так называемые неокончательные *(109) приговоры мировых судей подлежали обжалованию по "отзывам сторон" в съезд мировых судей или "мировой съезд" - орган мировой юстиции второй инстанции. В силу упоминавшегося принципа двух инстанций приговоры мирового съезда "почитались окончательными" и не подлежали "апелляции" (ст. 172). Однако их можно было оспорить в двухнедельный срок по строго ограниченному кругу оснований в Правительствующий сенат, действовавший в качестве исключительной кассационной инстанции. Если же приговор не обжаловался по второй инстанции и становился "окончательным" без рассмотрения дела мировым съездом, то кассационной инстанцией выступал "съезд".

Вернемся, однако, к "важнейшим", по выражению И.Я. Фойницкого, делам с "наиболее торжественной процедурой", которые были подсудны окружным судам*(110) и проходили через всю систему стадий пореформенного уголовного судопроизводства.

"Предварительное исследование", или, чуть осовременивая этот термин И.Я. Фойницкого, предварительное расследование делилось на "две части (по характеру

Возбуждение уголовного дела самостоятельной стадией уголовного процесса не считалось, хотя на уровне понятия, безусловно, существовало. Надо признать, что Устав уголовного судопроизводства весьма аморфно и не совсем четко отделял друг от друга дознание и предварительное следствие как по существу, так и по форме. Это стало перманентной бедой отечественного уголовно-процессуального права и остается ею до сих пор.

С формальной стороны положения о дознании, являвшемся деятельностью сугубо полицейской, были включены законодателем в то "отделение" раздела "О предварительном следствии" Устава уголовного судопроизводства, которое именовалось "Участие полиции в производстве предварительного следствия". Строго говоря, разграничение этих двух частей предварительного производства есть не столько заслуга законодателя, сколько плод доктринальных разработок отечественной уголовно-процессуальной науки. При скрупулезном следовании структуре Устава дознание просто-напросто поглощается предварительным следствием. Если же говорить по существу, то проблема в том, что дознание имело с предварительным следствием "одну и ту же цель в установлении признаков

преступления и по возможности в открытии виновника преступного деяния"*(112). В принципе, основной задачей полиции было немедленное сообщение "о

всяком происшествии, заключающем в себе признаки преступления или проступка", судебному следователю или прокурору ( ст. 250), не считая случаев, когда дело подсудно мировым судам. Но в отсутствие судебного следователя или прокурора либо, что самое важное, "когда признаки преступления или проступка сомнительны или когда о происшествии, имеющем такие признаки, полиция известится по слуху

наделял полицию полномочиями вести дознание по правилам предварительного следствия в некоторых случаях, не терпящих отлагательства, или, по французской терминологии, в условиях очевидности преступления ( ст. 257 и 258)*(113). Право прокурора возбудить уголовное дело (ст. 311) приводило доктрину к выводу, что и он уполномочен на производство дознания, "так как иначе во многих случаях (не дознавшись, не убедившись из негласных расспросов) он не может возбуждать преследование"*(114).

Судебный следователь дознаний не производил, но мог начать предварительное следствие по собственной инициативе и без всякого дознания. В этом и кроется, видимо, тот нюанс, который уже полтора столетия не позволяет в России удовлетворительно разрешить извечную проблему разграничения дознания и предварительного следствия (преодолеть их дуализм). Получается, что полиция в некоторых случаях производит предварительное следствие, действуя "по правилам" оного, а судебный следователь, начиная предварительное следствие без дознания, вынужден одновременно решать цели и дознания, и собственно предварительного следствия.

Вопреки мнению нек оторых членов к омиссии (например, В.Д. Спасовича)*(115), составители Устава уголовного судопроизводства отказались от французской идеи разграничения дознания и предварительного следствия, которая предельно проста: монополией на возбуждение уголовного преследования (дела) обладает прокурор; дознание как стадия процесса имеет место только до возбуждения уголовного преследования; его цель - выяснение оснований для возбуждения прокурором уголовного преследования и сбор доказательств; если по материалам дознания преследование возбуждено, то прокурор квалифицирует деяние и передает дело либо следственному судье, либо в суд; начинать предварительное следствие по собственной инициативе следственный судья не вправе.

Большинству членов комиссии показалось, что идея В.Д. Спасовича и его единомышленников по данному вопросу (судя по всему, опиравшихся на "проверенную" французскую конструкцию) не подходит для России, в первую очередь потому, что постоянные обращения к прокурору для принятия решений о возбуждении уголовного дела замедлят процесс в силу нашей географии и огромных расстояний. В результате, во-первых, полиции было разрешено Уставом

непосредственно "сноситься" с судебными следователями (без участия прокурора)*(116), во-вторых, последние получили право самостоятельно приступать к предварительному следствию и, соответственно, начинать уголовное преследование.

Итак, дознание в пореформенном уголовном судопроизводстве было сугубо факультативной стадией, имевшей место при "неуверенности" полиции в преступном характере деяния или при отсутствии поблизости судебного следователя, а также при том условии, что следователь не открыл производство по делу самостоятельно (без какого-либо участия полиции). Что касается собственно предварительного следствия, то оно было организовано как раз по французскому образцу - как деятельность судебного ведомства и поручено судебным следователям, с учреждения которых в 1860 г. и началась, по большому счету, Судебная реформа. Предварительное следствие было обязательной стадией уголовного процесса в том смысле, что оно имело место по всем делам, подсудным окружным судам, за одним исключением: по делам, рассматриваемым без участия присяжных, прокурор мог по своему усмотрению направить в суд обвинительный акт и без проведения предварительного следствия (ст. 545).

По содержанию предварительное следствие представляло собой хорошо нам знакомую деятельность по собиранию доказательств путем производства следственных действий, применению "мер", связанных с пресечением обвиняемому способов уклоняться от следствия и суда, "представлению обвиняемого к следствию и допросу его", т.е., в сущности, привлечению в качестве обвиняемого. Отметим, что Устав уголовного судопроизводства не предполагал никаких специальных органов предварительного следствия второй инстанции (по типу французских обвинительных или, как они сегодня называются, следственных камер апелляционных судов), однако de facto такую функцию выполняли окружные суды, поскольку именно они рассматривали жалобы со стороны "участвующих в деле лиц" на "всякое следственное действие, нарушающее или стесняющее их права" (ст. 491).

Для своего времени данная норма была весьма примечательна: она сформулирована, пожалуй, даже более широко, нежели ст. 125 действующего УПК РФ, считающаяся едва ли не образцом современного постсоветского "либерализма". Отметим также, что ни прокурор, ни судебный следователь не имели права прекратить начатое предварительное следствие по собственной инициативе, так как "производство следствия может быть прекращено только судом" (ст. 277). Прокурор вправе был лишь ходатайствовать перед окружным судом или судебной палатой о прекращении следствия ( ст. 518), что вполне вписывалось в известную "наполеоновскую" конструкцию. Однако русский законодатель пошел в этом плане дальше французского, запретив прекращать дела и судебному следователю, который, "когда не найдет основания продолжать следствие, то, приостановив производство, испрашивает на прекращение дела разрешение суда, через прокурора" (ст. 277). Как отмечали разработчики Устава, "прекращение производства следствий не может быть предоставлено усмотрению следователя, от которого во многих случаях зависит и самое начатие дел, потому что сосредоточение такой власти в одних руках было бы небезопасно"*(117).

По окончании предварительного следствия судебный следователь предъявлял изъявившему на то желание обвиняемому "следственное производство", т.е. материалы дела, и выяснял у него намерение "представить еще что-либо в свое оправдание" ( ст. 476). Данная процедура, ставшая традиционной в отечественном уголовном судопроизводстве и ни у кого не вызывающая сомнений даже в начале XXI столетия, есть несомненное достижение Устава уголовного судопроизводства, причем в сравнительно-правовом аспекте весьма оригинальное. Проверив те из указанных обвиняемым обстоятельств, которые "могут иметь влияние на решение дела" ( ст. 477), судебный следователь отсылал производство прокурору. На этом предварительное следствие завершалось, поскольку, по замыслу законодателя, действия прокурора относились уже к следующей стадии уголовного процесса - преданию суду.

Порядок предания суду был "заимствован отчасти из французского кодекса уголовного судопроизводства" *(118). Это обстоятельство, которое "всего более приближает наш Устав к французскому", признавали даже исследователи, в целом отрицавшие сколько-нибудь существенное влияние иностранного законодательства на Устав уголовного судопроизводства *(119). Итак, по получении материалов дела от судебного следователя прокурору надлежало оценить, "следует ли обвиняемого п р ед ат ь с уд у и л и ж е д ел о о н е м д ол ж н о б ы т ь п р е к р а щ е н о и л и приостановлено" (ст. 510). В любом случае он обязан был обращаться к судебной власти, не имея полномочий непосредственно решать исход дела, но от его оценки материалов зависела, разумеется, процессуальная форма обращения.

Нас интересует ситуация, когда прокурор приходил к выводу о необходимости предать обвиняемого суду. В таком случае он составлял итоговый документ предварительного производства - обвинительный акт, форму которого устанавливал закон (ст. 520). По делам о преступлениях, не связанных с лишением или ограничением прав состояния, т.е. не подсудных суду присяжных, прокурор направлял материалы с обвинительным актом в окружной суд, который, не постановляя "определений о предании обвиняемых суду", непосредственно приступал к дальнейшему производству, что означало переход дела в следующую стадию уголовного процесса. Что же касается дел, подсудных суду присяжных, то они направлялись прокурором в вышестоящую инстанцию - судебную палату, действовавшую в качестве "обвинительной камеры", как принято было a la frangaise именовать рассмотрение ею вопроса о предании суду *(120). По итогам специального судебного заседания, где, в частности, заслушивалась позиция прокурора, палата либо постановляла "окончательное определение о предании суду", либо прекращала дело, либо обращала его к "доследованию" (ст. 534).

С л ед у ю щ е й с т а д и е й у гол о в н о го с уд о п р о и з в од с т в а с ч и т а л и с ь "приготовительные к суду распоряжения" в окружных судах, в наше время статус стадии потерявшие и слившиеся со стадией предания суду или ее терминологическими "наследниками" (имеется в виду ситуация после 1992 г., в том числе по действующему УПК РФ). Под "приготовительными распоряжениями" понималась тогда главным образом "техническая сторона подготовки дела" *(121), иначе говоря, вызов свидетелей, назначение даты судебного разбирательства, вручение подсудимому копии обвинительного акта, составление служебного списка

присяжных заседателей и т.д. Если дело поступало из судебной палаты с решением о предании суду, то "техническими" вопросами все и ограничивалось. Но по делу, переданному в окружной суд непосредственно прокурором, суд мог принимать решение и о его судьбе, не входя в оценку материалов по существу, т.е. прекращать дело по формальным основаниям, приостанавливать его, направлять по подсудности, разделять или соединять с другими делами*(122).

Окончательное производство, или, говоря более привычным сейчас языком, судебное разбирательство было центральной стадией уголовного судопроизводства по Уставу 1864 г., к чему, собственно, и стремились идеологи Судебной реформы. В общих судебных установлениях суд рассматривал дело в составе "не менее трех судей" (ст. 595). К ним по делам "о преступлениях и проступках, за которые в законе положены наказания, соединенные с лишением или ограничением прав состояния", примыкали и присяжные заседатели ( ст. 201). "Управление ходом дела в судебном заседании" возлагалось на председателя суда, обладавшего в этом плане достаточно широкими полномочиями, за пределами коих он делил свою власть с профессиональным триумвиратом как единой коллегией (ст. 619).

Если говорить об этапах судебного разбирательства, или, что одно и то же, "отдельных периодах окончательного производства" *(123), то первым из них были "действия, сопровождающие открытие судебного заседания", или просто "открытие судебного заседания" *(124). На этой стадии происходили хорошо нам знакомые действия по установлению личности подсудимого, выяснению вопроса, вручена ли ему копия обвинительного акта, проверке явки в суд свидетелей, их удалению из зала суда и т.д. По делам, рассматриваемым с участием присяжных, на этом этапе производились формирование их скамьи из 12 человек, приведение присяжных к присяге, разъяснение им процессуальных прав и обязанностей. Основными методами формирования скамьи присяжных служили отвод "без объяснения причин" и жребий. Обвинение имело право на немотивированный отвод не более 6 кандидатов в присяжные, а защита - от 12 до 6 (в зависимости от того, в какой мере воспользовалось своим правом обвинение).

Судебное следствие - следующий этап окончательного производства - открывалось "чтением вслух" обвинительного акта *(125). По системе своего построения оно вполне "усвоило континентальный порядок" *(126). После "чтения" обвинительного акта председательствующий судья кратко излагал существо обвинения и спрашивал подсудимого, признает ли он себя виновным. При признании вины, не возбуждающем "никакого сомнения", суд был вправе сразу перейти к судебным прениям ( ст. 681). В противном случае происходило исследование доказательств (допросы, оглашение документов, осмотры и т.д.). В целом комментаторы подчеркивали, что судебное следствие по Уставу уголовного судопроизводства представляло собой сочетание "состязательного и розыскного начала". С одной стороны, законодатель стремился установить "гарантии для прав и интересов сторон" в их "судебном состязании", но с другой - резко подчеркивалась "активная роль судебной коллегии". Однако в любом случае нельзя было не отметить "бережности, с которой наше право относится к подсудимому"*(127).

Судебное следствие завершалось "прениями по существу рассмотренных и

поверенных доказательств" ( ст. 735), состоявшими из "обвинительной речи прокурора или частного обвинителя", "объяснений гражданского по делу истца" и "защитительной речи защитника или из объяснений самого подсудимого" (ст. 736). В этом перечне мы не находим "потерпевшего", что опять-таки объясняет отсутствие по советскому уголовно-процессуальному законодательству, volens nolens весьма подчас трепетно относившемуся к "дореволюционному наследию", права у потерпевшего на участие в судебных прениях - пробел, устраненный только усилиями Конституционного Суда РФ в самом конце XX столетия. Заканчивались судебные прения вопросом председательствующего, адресованным подсудимому, "не может ли он представить еще что-либо в свое оправдание?" ( ст. 749). Этот ритуал, получивший в пореформенной доктрине наименование "последнего слова подсудимого"*(128), стал для отечественного уголовного судопроизводства традиционным. Обратим также внимание, что закон обязывал прокурора, находившего "оправдание подсудимого уважительным", именно в ходе судебных прений, "не поддерживая обвинительного акта, отвергнутого судебным следствием, заявить о том суду по совести" ( ст. 740). Впрочем, такой "отказ обвинителя от обвинения", будучи сформулирован уже доктриной на уровне термина, прочно вошедшего в отечественный уголовно-процессуальный законодательный глоссарий, не освобождал суд "от рассмотрения дела и постановления приговора по существу"*(129).

Завершающий этап судебного разбирательства - постановление приговора - по всем делам начинался с "постановления вопросов", подлежащих разрешению судом (ст. 750), включая "главный вопрос: виновен ли подсудимый в том преступном деянии, которое составляет предмет обвинения" ( ст. 755). При обнаружении в ходе судебного следствия деяния, не указанного в обвинительном акте, суд "обращал" дело к предварительному следствию и к составлению обвинительного акта "по всем преступным действиям подсудимого" ( ст. 753). Если дело слушалось без участия присяжных, то суд, "постановив" вопросы, приступал "к их обсуждению в особой комнате" (ст. 765), после чего выносил приговор: либо об оправдании, либо "об освобождении подсудимого от суда", либо о наказании ( ст. 771). Отдельно в приговоре решались дополнительные вопросы (по гражданскому иску, об издержках, о "вещах, добытых преступным деянием"). Если же дело слушалось с участием присяжных, то после составления вопросов председателю суда предстояло еще произнести присяжным "объяснение" существенных обстоятельств дела, относящихся к делу законов, общих оснований "к суждению о силе доказательств" (ст. 801), т.е. произнести им так называемое в доктрине "напутственное заключительное слово" или "резюме" *(130). Далее присяжные выносили свое решение (обвинительное или оправдательное). При обвинительном решении вырабатывалась мера наказания. Итоговым документом становился составляемый судом приговор, объявлением которого и заканчивалось судебное разбирательство.

Оставляя в стороне особые производства (заочное, ускоренное, по делам несовершеннолетних*(131)), приступим теперь к краткому анализу способов пересмотра приговоров по Уставу уголовного судопроизводства. Прежде всего, отметим ключевой принцип, положенный создателями Судебных Уставов в

основание всей системы "пересмотра", - "недопустимость т.н. ревизионного порядка, который существовал в инквизиционном процессе [дореформенном. - Л.Г.]

изаключался в том, что приговоры восходили в высшую инстанцию независимо от жалоб на них участвующих лиц, в силу веления закона" *(132). На общем уровне "ревизионный порядок" был отменен ст. 13 Основных положений уголовного судопроизводства 1862 г. Что до Устава, то всего он знал три способа пересмотра приговоров: апелляцию, кассацию и возобновление дел, причем, по нашему мнению, конструкция "пересмотра приговоров по уголовным делам" испытала не меньшее влияние французского Кодекса уголовного следствия (как в общем, так и в частностях), нежели предание суду.

Необходимо иметь в виду, что все приговоры делились Уставом уголовного судопроизводства, во-первых, на неокончательные и окончательные, во-вторых, - на вступившие и не вступившие в законную силу. Неокончательным считался тот приговор первой инстанции, который допускал еще одно слушание дела по существу фактических обстоятельств, иными словами, апелляционный пересмотр дела. Если же приговор не подлежал апелляционной критике, как, например, приговор, вынесенный с участием присяжных, то он сразу становился окончательным (ст. 854). В общих судебных установлениях на приговоры, постановленные окружным судом без участия присяжных заседателей, в течение двух недель могли приноситься "апелляционные отзывы" (со стороны подсудимого

игражданского истца) и "апелляционные протесты" (прокурором) в судебную палату, выступавшую в качестве апелляционной инстанции. Повторное слушание, состоявшее из доклада по делу одного из членов палаты и прений по докладу, завершалось постановлением нового приговора. Он признавался окончательным (в силу окончательного установления фактических обстоятельств дела, для чего достаточно двух инстанций - первой и апелляционной), но не вступал еще в законную силу.

Окончательные, но не вступившие в законную силу приговоры, к которым относились также приговоры с участием присяжных заседателей, могли быть обжалованы и опротестованы в Правительствующий сенат, являвшийся единственной кассационной инстанцией Российской империи в полном соответствии с французским по происхождению принципом "единства кассационной инстанции". Кассационный срок обжалования совпадал с апелляционным - две недели. Главным отличием кассации от апелляции служило то, что законодатель определял исчерпывающий перечень кассационных оснований, сводившихся к "явному" или "существенному" нарушению соответственно уголовного либо уголовно-процессуального законов, а также к нарушению "пределов ведомства или

власти, законом предоставленной судебному усмотрению" ( ст. 912). Дело слушалось в Сенате, который либо отменял приговор и направлял дело на новое рассмотрение по первой или апелляционной инстанции, либо оставлял приговор в силе. В последнем случае приговор становился не только "окончательным", но и вступившим в законную силу. Таковым являлся, разумеется, и "окончательный" приговор, в установленный срок не обжалованный в кассационном порядке. Кассационные решения Сената печатались "во всеобщее сведение для руководства к единообразному исполнению и применению законов" (ст. 933).

Единственным способом пересмотра окончательных и вступивших в законную силу приговоров служило "возобновление уголовных дел" - аналог французской "ревизии" (revision) и предтеча современного российского "возобновления производства по уголовному делу ввиду новых или вновь открывшихся обстоятельств". "Законными причинами" возобновления дел признавались по Уставу уголовного судопроизводства либо хорошо известные сейчас формальные обстоятельства (открытие "подложности документов", "лживости показаний свидетелей", злоупотреблений судей), либо обстоятельства несколько экзотические, такие как "осуждение за убийство человека, оказавшегося после живым", осуждение за одно и то же деяние нескольких лиц взаимоисключающими приговорами. Последние, по справедливому замечанию Н.Н. Розина, "ненужные казуистические указания", являющиеся "простыми примерами" *(133), приобретают смысл только после ознакомления со ст. 443-447 все того же французского Кодекса уголовного следствия 1808 г., когда становится ясно, что они представляют собой дословный перевод соответствующих оснований revision, т.е. все "претензии" по ним надо адресовать наполеоновскому законодателю первых лет XIX в. Но самой важной "законной причиной" возобновления дел по русскому Уставу уголовного судопроизводства было, пожалуй, "открытие доказательств невинности осужденного или понесение им наказания по судебной ошибке, свыше меры содеянного", запрятанное "в недрах" ст. 935 Устава.

Именно вокруг института возобновления дел разгорелись едва ли не самые жаркие дискуссии на последних этапах разработки Устава уголовного судопроизводства. Суть спора сводилась к вопросу, допускать или не допускать возможность пересмотра вступивших в законную силу оправдательных приговоров (или обвинительных - по мотивам мягкости) ввиду открытия новых доказательств или новых обстоятельств, свидетельствующих об их ошибочности. В комиссии по подготовке проекта Устава за такую возможность выступил один лишь Н.О. Тизенгаузен, оставшийся в абсолютном меньшинстве (при 34 голосах "против")*(134). Соответственно, проект Устава уголовного судопроизводства исходил из невозможности возобновления дел in defavorem.

Однако споры вновь обострились при рассмотрении проекта уже в Государственном совете, особенно после коллективного замечания на проект 23 сенаторов, оценивших такой подход как одну из ненужных "юридических фикций". Сенаторы представили свой вариант редакции ст. 18 проекта, преодолевавший "фикцию" и устанавливавший, что оправдательный приговор и обвинительный приговор за мягкостью наказания могут быть пересмотрены не только в случае признания их результатом "подлога, подкупа или иного преступления", но и тогда, "когда после сего приговора и до истечения срока давности явятся новые доказательства, не бывшие в виду суда и вполне изобличающие виновного в важном преступлении, за которое он был судим"*(135).

В итоге это был единственный уголовно-процессуальный вопрос, вызвавший разногласия в Соединенных департаментах Государственного совета *(136) при обсуждении Судебных Уставов *(137), но в конце концов он разрешился в пользу оправданного. Так, в "Общих положениях" Устава уголовного судопроизводства появились важнейшие нормы: "Оправданный вошедшим в законную силу

приговором надлежащего суда не может быть вторично подвергнут следствию и суду по тому же самому преступлению, если бы даже открылись к его изобличению новые обстоятельства" ( ст. 21); "Присужденный вошедшим в законную силу приговором к наказанию или взысканию не может быть вновь судим по тому же делу, хотя бы впоследствии были обнаружены обстоятельства, увеличивающие его вину" (ст. 22). Исключением из этих правил были только случаи, когда приговор стал следствием "подлога, подкупа или иного преступления" ( ст. 23), но не появление "новых доказательств", на чем настаивала группа из 23 сенаторов. Таким образом, вступивший в законную силу приговор мог быть пересмотрен путем "возобновления уголовных дел" фактически лишь infavorem (в пользу подсудимого). Интересно, что абсолютно аналогичный подход (подразумевавший те же "исключения") неожиданно возродился в нашем праве полтора века спустя - в УПК РФ 2001 г., хотя и п р о с у ще с т во ва л н ед ол го, буд у ч и д ез а ву и р о ва н П о с та н о вл е н и е м Конституционного Суда РФ от 16 мая 2007 г.

Что касается процедуры возобновления дел, то этот вопрос рассматривал Сенат по представлениям прокуроров, просьбам осужденных и т.д. Если он находил возобновление необходимым, то "обращал дело в тот суд, коему оно подсудно" (ст. 936).

Такова предусмотренная Уставом уголовного судопроизводства схем движения дела по стадиям, представленная, разумеется, в самом общем изложении. Теперь перейдем к более углубленному анализу отдельных стадий и институтов уголовного процесса, подвергшихся кардинальному переустройству в ходе Судебной реформы 1864 г., имея в виду в первую очередь организацию предварительного расследования и прокурорского надзора, а также, конечно, новое судебное разбирательство с участием присяжных заседателей. Все это узловые моменты произошедшей тогда реформы уголовного судопроизводства.

Глава 3. Реформа следствия: предпосылки, результаты, значение

История нашего предварительного следствия - это история нареканий на него Б.Л. Бразоль

§ 1. Формы предварительного расследования: в поисках определения их целей и задач

Связывать реформу предварительного расследования *(138) (производства) исключительно с принятием 20 ноября 1864 г. Устава уголовного судопроизводства (далее также Устав) неверно: реформа началась раньше, но и с принятием Устава далеко не завершилась. Можно даже сказать, что на протяжении всего XIX столетия в России шел активный поиск оптимальной модели предварительного расследования, и Судебная реформа стала апофеозом данного поиска. В этой связи структурно настоящая глава будет строиться не столько хронологически (до

реформы, реформа, после реформы и т.п.), сколько функционально - исходя из того, что любое предварительное производство есть, говоря современным языком, функциональная система. Соответственно, предварительное расследование должно подчиняться определяющей цели, иметь ряд взаимосвязанных задач, решение которых обеспечивает достижение поставленной цели, систему органов, решающих эти задачи в ходе выполнения возложенных на них функций посредством предоставленных в их распоряжение средств. Так мы понимаем систему предварительного расследования сегодня. Однако и реформаторы 1860-х годов мыслили на самом деле примерно теми же категориями, пусть их профессиональный язык и отличался от нашего. Тем не менее поиск точного понимания и определения целей и задач каждой из форм предварительного расследования, что только и позволяет их верно разграничить, по сути, был одним из ключевых аспектов реформы предварительного следствия 1860-1864 гг.

Ошибочно было бы полагать, что предварительная часть уголовного процесса, существовавшего до реформы второй половины XIX в., была слабо урегулирована нормами права. Напротив, не только Свод законов уголовных, как часто в то время называли т. XV Свода Законов *(139), содержал указанные нормы, но и иные сводные нормативные акты касались в той или иной мере правил производства следствия (например, т. II Свода учреждений губернских, Устав о казенных селениях и проч.). Однако законодательство того времени представляло собой, по характеристике А.Ф. Кони, "бессвязное собрание самых разнородных и разновременных постановлений, механически сливавших воедино статьи Уложения царя Алексея Михайловича, указы Петра и, как выразился в 1835 году Государственный совет, "виды правительства", обнародованные в 1784 г., 1796, 1809 и 1823 гг." *(140) С таким законодательным багажом подошел отечественный уголовный процесс к Судебной реформе. Теперь же рассмотрим систему предварительного расследования поэлементно, начиная с исследования вопроса о понимании реформаторами целей и задач каждой из форм предварительного расследования.

Любая деятельность, не имеющая конкретной цели, бессмысленна. Если взглянуть на данную проблему с точки зрения самых широких обобщений, то открывающиеся при этом значение и содержание понятия "цель" будут неизменно проявляться и в специальных системах. Известный русский философ Семен Людвигович Франк в свое время писал: "Русский человек страдает от бессмыслицы жизни. Он остро чувствует, что, если он просто "живет как все" - ест, пьет, женится, трудится для пропитания семьи, даже веселится обычными земными радостями, он живет в туманном, бессмысленном водовороте, как щепка уносится течением времени, и перед лицом неизбежного конца жизни не знает, для чего он жил на свете. Он всем существом своим ощущает, что нужно не "просто жить", а жить для чего-то"*(141). Таким образом, человеку, чтобы правильно жить, нужно знать, для чего жить. Можно высказаться еще категоричнее - "независимо от того, желает или нет <...> субъект, но действуя сознательно, он вынужден ставить цели" *(142). Эта аксиома применима и к любому другому процессу, в том числе уголовному: чтобы правильно его осуществлять, необходимо знать, для чего он нужен. Следовательно, и каждая часть его, или, говоря процессуальным языком, каждая стадия уголовного