Определение содержания термина «добросовестность»

Как утверждал И.Б. Новицкий, «многочисленные случаи, когда гражданско-правовые нормы прямо или косвенно привлекают начало доброй совести, могут быть сведены к двум основным категориям. В одних случаях добрая совесть выступает в объективном значении, как известное внешнее мерило, которое принимается во внимание законом, судом, применяющим закон, и которое рекомендуется членам гражданского оборота в их взаимных сношениях друг с другом... В других случаях принимается во внимание добрая совесть в субъективном смысле, как определенное сознание того или иного лица, как неведение некоторых обстоятельств, с наличностью которого закон считает возможным связать те или иные юридические последствия»*(21). Данный вывод ученый подкреплял тем, что в римском праве в отношении «bona fides» проводилось разделение: «bona fides» в объективном смысле относилось к обязательствам, а в субъективном - к вещным правам.

В настоящее время также отмечается, что принцип добросовестности относится и к субъективным гражданским правам, и к юридическим обязанностям.

Одним из наиболее спорных вопросов в контексте рассматриваемой проблематики является вопрос об определении термина «добросовестность».

Подход в определении добросовестности, нравственное содержание категории. Как справедливо замечал И.Б. Новицкий, «современные кодексы не содержат определений доброй совести - указанного объективного мерила»*(22). Более того, не следует забывать, что в ряде случаев сам термин «добросовестность» или «недобросовестность» в норме права не присутствует, однако ее содержание позволяет заключить, что речь все же идет об этой категории. Раннее советское гражданское право использовало термин «добропорядочность».

Большинство исследователей, например, Вендт, Кромэ, Эннекцерус, Тур, Планиоль, а также многие российские цивилисты не задаются целью дать точное определение «bona fides», так как считают, что в это понятие входит много неопределимого, относящегося скорее к чувственному восприятию, нежели к точным и рациональным категориям.

Однако существует и иная точка зрения. М. Бартошек в своем исследовании древнеримской юридической терминологии так определил понятия «bona fides», «fides»*(23): «собственная честность и доверие к чужой честности, верность данному слову, нравственная обязанность всех людей... выполнять свое обязательство, в чем бы оно ни выражалось»; «Fides как строгую связанность собственным заявлением и взаимное доверие договорных сторон обозначали, как правило (хотя и тавтологически), как bona fides”*(24). Иными словами, по мнению ученого, в Древнем Риме термины «bona fides» и «fides» были равнозначными и имели общий антоним - «mala fides» (т. е. близкий к обману)*(25).

Штаммлер, а вслед за ним и Штейнбах пришли к мнению о том, что норма о доброй совести является выражением некоего социального идеала, следовательно, позволяет в каждом конкретном случае определить, что является правильным.

Но в таком случае идея социального блага, особенно применительно к сфере обязательственных правоотношений (ведь, как указывалось, понятие «bona fides» имеет отношение и к ней), лишается четкого содержания и приводит к смешению права и нравственности, на что указал Шнейдер.

С точки зрения профессора И.Б. Новицкого, «добрая совесть (bona fides, Treu und Glauben, etc.), по этимологическому смыслу, таит в себе такие элементы, как: знание о другом, об его интересах; знание, связанное с известным доброжелательством; элемент доверия, уверенность, что нравственные основы оборота принимаются во внимание, что от них исходит каждый в своем поведении»*(26). Добрая совесть как объективный критерий, «согласованный с социальным идеалом» (а не внутреннее чувство, внутренний голос индивида), служит цели разграничения противоречивых интересов субъектов и становится как бы над субъективными желаниями и требованиями различных лиц. Таким образом, в доброй совести заложен предел индивидуалистического начала субъекта, предел его индивидуалистического притязания. Ученый считал, что «противоречивые субъективные интересы и претензии взвешиваются с точки зрения социального идеала и получают объективное разрешение»*(27).

Дернбург полагал*(28), что «bona fides» - понятие этическое. Эндеман придерживался точки зрения, согласно которой введение добросовестности в право означает связь закона с нравственными основами оборота.

В современном праве, в том числе гражданском, четко прослеживается тенденция к повышению роли и значения нравственных норм и устоев общества, нормы права приобретают морально-этическую окраску. Проблему соотношения существовавшей ранее категории «правила социалистического общежития» и социальных не правовых норм, в частности, норм морали, обстоятельно исследовал Г. Янев. Он указывал, что «моральные принципы... служат в качестве критерия для оценки характера осуществления субъективных прав и юридических обязанностей, для определения, являются ли действия по их осуществлению правомерными, сообразующимися с требованиями соответствующих правовых норм и правом в целом»*(29).

Некоторые ученые считают, что соответствие осуществления гражданских прав основам нравственных устоев общества близко критерию «добрых нравов»*(30). В таком случае «добрые нравы», добросовестность - суть квинтэссенция нравственных норм и правил применительно к гражданскому обороту.

Л.И. Петражицкий, напротив, возражал против этических воззрений на добросовестность, о чем речь пойдет далее.

Шнейдер утверждал, что добрая совесть - вспомогательный масштаб, предоставленный для случаев, когда невозможно однозначно дать правильный ответ на основе положений действующего закона и заключенного между сторонами договора. Данный вспомогательный масштаб добавляет гибкости норме права и заключается в постоянном взвешивании взаимных, часто противоречивых, экономических интересов субъектов правоотношений. В таком виде, по мнению Шнейдера, добрая совесть, с одной стороны, ни в коем случае не изменяет характер соотношения норм права и нравственности, а с другой - восприятие доброй совести должно лежать в плоскости уважения договорного соглашения, соблюдения договорного слова, верности договору.

Эту позицию разделял В.Н. Бабаев: «Добропорядочность - это образ поведения человека, характеризующийся соблюдением тех правил, норм, условий жизни, принципов, которые считаются положительными... В праве добропорядочным может быть признано такое поведение субъекта, которое не противоречит предписаниям правовых норм, признается полезным, нужным... Добросовестность следует понимать как честное, со всей тщательностью и аккуратностью выполнение обязанностей, старательность, исполнительность»*(31). В то же время исследователь справедливо отметил: добропорядочность является не правовым, а этическим по своему происхождению и характеру понятием. Использование же этических понятий в праве, в правовом регулировании является одним из частных случаев взаимодействия права и морали.

За применение понимания добросовестности и справедливости к деятельности законодателя с изложенных нравственно-этических позиций выступила Л.В. Щенникова*(32).

В целом налицо устойчивая взаимосвязь «доброй совести» с категориями нравственности и морали. Яркой иллюстрацией указанной взаимосвязи нравственных и правовых норм служит ст.169 ГК РФ, констатирующая ничтожность сделок, совершенных с целью, противной основам правопорядка и нравственности.

В отношении категории, противоположной по смыслу «доброй совести», - недобросовестности, на наш взгляд, следует отметить, что определить ее содержание в настоящее время можно, если проанализировать даже не нормы ГК РФ, а ст.4 Закона РФ от 22 марта 1991 г. N 948-1 «О конкуренции и ограничении монополистической деятельности на товарных рынках»*(33). Под недобросовестностью в названном акте понимается противоправное действие или бездействие участников правоотношений.

Объективные мерила добросовестности в обороте. Добросовестность может быть рассмотрена и с точки зрения субъекта в обороте. Занимая данную позицию, мы не станем связывать добросовестность (как можно было бы предположить) ни с честным образом мыслей, ни с внутренним нравственным настроем отдельного индивида. При втором подходе добросовестность также соотносится с объективными критериями, в качестве которых в данном случае выступает знание или незнание данным индивидом определенных фактов. Объективность критериев в данном случае подразумевает отсутствие субъективизма - решающей роли мнения и взглядов самого субъекта, свидетельствует о привязке данных критериев к условно объективным явлениям действительности. В то же время эта объективность не свидетельствует о возможности установления с помощью таких критериев объективной истины. Условная объективность указанных критериев («знал - не знал») в практической плоскости правоотношения означает возможность рассмотрения ситуации со следующих позиций: в данных конкретных условиях и обстоятельствах могло или не могло лицо знать о некоторых фактах, не подчеркивало ли лицо какими-то действиями свое знание данных фактов.

Что же подразумевается под указанными фактами, незнание которых охватывается понятием добросовестности? Имеются в виду препятствия, не допускающие приобретения вещи в собственность. Такой взгляд органично вытекает из аргументированной позиции римских юристов*(34), а также подхода законодателя. Например, ст.529 Манифеста императрицы Екатерины II от 28 июня 1787 г. гласила: «Владение признается добросовестным, если тот, кто владеет имуществом, не знает, что сие имущество по закону о наследстве, или на основании законного акта, или же вследствие бывшего прежде беспрерывного в продолжение земской давности владения принадлежит другому».

Статья 60 ГК РСФСР определяла добросовестность через незнание об отсутствии надлежащих правомочий у отчуждателя имущества. Причем добросовестный приобретатель, чтобы считаться именно добросовестным, не обязан был быть уверенным в том, что отчуждатель является собственником: он мог быть и уполномочен собственником на отчуждение (вспомним созданную для таких целей систему комиссионных магазинов).

Л.И. Петражицкий впервые в истории цивилистики, начиная с древнеримского периода, объявил и доказал, что понятие «bona fides» нельзя отождествлять с честностью или какими-либо нравственными заслугами и что выражение «mala fides» не является синонимом слова «безнравственность». По его мнению, «bona fides» - незнание (извинительное заблуждение), а «mala fides» - знание, т.е. обе категории - «этически безразличные, бесцветные». Более того, ученый считал, что добросовестное владение есть не что иное, как объективное правонарушение, и лишь указанное извинительное заблуждение является тем обстоятельством, которое избавляет от наказания*(35).

Г.Н. Амфитеатров также рассматривал добросовестность как извинительное заблуждение, а суть ее видел в определении необходимой степени осмотрительности участника гражданского оборота. Очевидно, что объективно она может быть различной (например, индивидуальные предприниматели и граждане, не осуществляющие предпринимательскую

деятельность, находятся в неодинаковом положении).

Д.Д. Гримм, не опровергая приведенную позицию, в соответствии с которой добросовестность определяется через неведение, незнание определенных фактов, аргументированно изложил иную точку зрения. Ученый выдвинул тезис, согласно которому «римские юристы столь же основательно смешивали mala fides с нечестностью, как это практикуется и теперь», несмотря на то что «простая возможность предвиденья известных обстоятельств как таковая вовсе не содержит в себе ничего нравственно предосудительного»*(36). В конце работы он пришел к следующему выводу: «Хозяйственное значение bona fides вовсе не изменяется от того, смешивали ли или не смешивали римские юристы это понятие с честностью»*(37).

Добросовестность, рассматриваемая с субъективных позиций, может быть охарактеризована не только через отрицание (неведение, незнание фактов), но и через утверждение (внутреннее убеждение субъекта в законности и обоснованности, честности его фактического владения). Так, Дернбург считал, что «bona fides» - это «честное убеждение», означающее убеждение в приобретении владения без обмана, без ущемления прав другого лица.

Как видим, рассматриваемая с таких позиций добросовестность тесно связана с приобретением права собственности на вещь, и в современном гражданском праве нашей страны она находит отражение в презумпции добросовестности приобретателя*(38) и в юридическом составе приобретательной давности*(39) (п.1 ст.234 ГК РФ).

Следует отметить, что не все исследователи считают необходимым включать добросовестность в состав приобретательной давности как один из элементов последней (как одно из требований, по мнению С.И. Вильнянского). Однако большинство ученых (например, Б.Б. Черепахин, Г.Н. Амфитеатров, Ю.К. Толстой) считают обязательным требование добросовестности в рамках приобретательной давности. Так, Б.Б. Черепахин выделял следующие элементы сложного юридического состава: «а) возмездная двусторонняя отчуждательная сделка; б) передача вещи, если она определяется родовыми признаками; в) добросовестность приобретателя (выделено мной. - В.В.); г) определенный порядок выбытия вещи из владения собственника (не похищена, не утеряна); д) не принадлежность вещи к объектам государственной собственности»*(40).

Л.И. Петражицкий, И.Б. Новицкий считали, что добросовестность с субъективной точки зрения имеет значение и для обязательственных правоотношений.

Как отмечалось, очень важную роль в исследовании категории добросовестности в цивилистике сыграла работа Л.И. Петражицкого «Права добросовестного владельца на доходы с точек зрения догмы и политики гражданского права». По мнению ученого, в интересах развития гражданского оборота, для повышения устойчивости, продуктивности народного хозяйства необходимо установить более строгие условия признания наличия доброй совести.

Л.И. Петражицкий различал две функции добросовестности - в области распределения и в области обращения хозяйственных благ: «Следует различать: 1. Значение и роль bonae fides и особого права bonae fidei в области распределения, а именно значение понятия добросовестности для политики обеспечения status quo установившегося фактически (по недоразумению) распределения. Здесь b.f. означает невозможность предвидеть угрожающее перераспределение, она является хозяйственной неподготовленностью к внезапному изменению status quo, а соответствующие нормы права исполняют функции смягчения неожиданного удара и предупреждают такое перераспределение, которое бы производило минус в народном благосостоянии. 2. Значение b.f. для политики обращения хозяйственных благ, для облегчения и ускорения движения полезности и ценности. Здесь особая система норм о b.f. облегчает сбыт и приобретение объектов, устраняя на стороне спроса сомнения относительно юридического успеха сделок»*(41).

В итоге, как представляется, речь может идти о признании за категорией добросовестности статуса правопорождающего факта. Добросовестный приобретатель не имеет возможности основывать свои права на вещь на правопреемстве прав от своего контрагента, так как такие права у неуправомоченного отчуждателя отсутствуют. Именно посредством добросовестности, по мнению законодателя, лицо приобретает право на вещь. По словам Г. Вульфа, «добросовестность имеет здесь большой вес».