Свободная трибуна

Константин Ильич Скловский

адвокат, профессор-исследователь НИУ «Высшая школа экономики»,

профессор РШЧП, доктор юридических наук

Помещение в здании как объект права

Помещение в здании является одним из наиболее распространенных в обороте предметом договоров и потому формирует наиболее актуальные аспекты практики. Однако понятие помещения как объекта права практически не разработано, и суды поэтому принимают непоследовательные и часто неверные решения. По точному смыслу п. 1 ст. 130 ГК помещение (машино-место) является объектом права, не тождественным зданиям и строениям, т.е. связь помещения с землей (земельным участком) для него не существенна.

В то же время помещения не являются составной частью здания, и это решающе важный вывод. Поскольку вещь — материальный объект, который может быть во владении, помещение как вещь возникает с момента установления над ним самостоятельного владения, хотя и не вполне исключительного, что заставляет согласиться с идеей, что помещение представляет собой вещью фиктивную, имеющую качества вещи лишь в силу указания в законе. Помещение как объект (вещь) может возникнуть и до регистрации права на него.

Эти выводы влекут ряд других. В частности, помещение в здании не разделяет судьбу здания ни в рамках конкурса при банкротстве застройщика, ни в рамках залоговых прав на здание. Судебная практика должна быть приведена в соответствие с этим.

Ключевые слова: помещение, здание, вещь, объект права, залог, несостоятельность (банкротство)

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 4/2020

Konstantin Sklovskiy

Advocate, Research Professor at the Higher School of Economics, Professor at the Russian School of Private Law, Doctor of Laws

Premises in a Building as the Subject of a Right

Premises in buildings are one of the most common objects of contracts and therefore shape the most relevant aspects of practice. However, the concept of premises as the subject of a right has barely been developed, and courts therefore make inconsistent and often wrong decisions. According to the exact meaning of p. 1 of art. 130 of the Civil Code, premises (a parking space) are a subject of a right which is not identical to buildings and structures, i.e. connection of premises with land (a land plot) is not essential for it.

At the same time, premises are not an integral part of the building, and this is a crucial conclusion. Since a thing is a material object which can be in possession, premises as an object arise from the moment of establishment of independent possession of it, albeit not quite exclusive, which makes us agree with the idea that premises are a fictitious thing, having the qualities of a thing only by virtue of indication in the law. Premises as an object (thing) may arise even before the right to it is registered.

These conclusions entail a number of others. In particular, premises in a building do not share the fate of the building, neither in bankruptcy procedures in the event of the bankruptcy of the developer, nor in the framework of mortgage rights to the building. Case law must be brought into line with this.

Keywords: premises, building, thing, subject of a right, mortgage, insolvency (bankruptcy)

Природа помещения в здании как объекта права остается одной из трудных проблем. Помещения были вовлечены в оборот еще на почве советского законодательства в ходе приватизации жилья, которое не имело необходимого нормативного, да и доктринального материала для определения помещения. По мере того, как в оборот, помимо жилых, попадали также и нежилые помещения, обнаружилась нужда в четком понимании этого юридического явления. В ходе дискуссий нами предлагалась концепция помещения как фикции вещи1. Как представляется, то решение, которое было принято в рамках реформы ГК, во всяком случае не исключает именно такого подхода. Отметим, что в ст. 130 ГК, которая конкретизирует такой объект права, как вещь, путем описания недвижимых вещей, здания и сооружения охвачены абз. 1 п. 1 и наделены таким качеством, как прочная связь с землей, тогда как помещения (и машино-места) названы в абз. 3 п. 1. Каких-либо

1Фикция не означает отсутствия материальности. Помещение материально, поскольку расположено в определенном месте и существует в определенное время (пространство и время материальны), имеет три измерения (машино-место имеет два измерения, что впрочем, достаточно для подтверждения его материальности). Трудности в отнесении помещения к числу вещей связаны не с его материальностью, а с тем, что оно не может быть предметом владения как исключительной позиции владельца: владение помещением зависит от владения зданием (подробнее см.: Скловский К.И., Костко В.С. О понятии вещи. Деньги. Недвижимость // Вестник экономического правосудия РФ. 2018. № 7. С. 115–143). Тем не менее ввиду невозможности исключительности владения помещением, поскольку последнее оказывается в обороте в статусе вещи, оно тем самым становится и предметом владения, несовершенство которого, однако, создает трудности, не всегда осознаваемые, что весьма усложняет практические решения.

58

Свободная трибуна

материальных или экономических качеств (каким может полагаться несоразмерный ущерб при перемещении) эти объекты не получили, кроме наличия границ.

Само по себе указание на объекты в разных частях ст. 130 ГК РФ, т.е. в различных нормах2 (оставим пока в стороне вопрос, является ли дефиниция нормой), позволяет сделать вывод, что закон не отождествляет здания, строения и помещения в здании. В связи с этим имеет смысл заметить, что ранее в тексте Федерального закона от 21.07.1997 № 122-ФЗ «О государственной регистрации прав на недвижимое имущество и сделок с ним» имелось такое отождествление, которое в действующей редакции исчезло, хотя, впрочем, и не было заменено каким-либо иным. Понятно, что закон о регистрации не может быть источником понятий частного права, но само по себе такое изложение указывало на определенный подход, который имел заметный авторитет и не утратил его полностью.

Опустим здесь обсуждение того тезиса, что только земельный участок является недвижимой вещью, а здание является лишь его принадлежностью, ввиду широко ведущейся и не прекращающейся дискуссии на эту тему, в которой я, конечно, разделяю традиционный взгляд, согласно которому только земельный участок — недвижимая вещь. До тех пор, пока этот взгляд не будет принят законом, нам приходится исходить из того, что здание и строение — тоже недвижимые вещи. Нас волнует иной вопрос: является ли помещение вещью? Указание частей здания наряду с помещениями ставит вопрос о том, как соотносится здание как вещь и помещение в этом же здании. Понятно, что часть здания в этом случае — часть вещи, и уже поэтому не может быть вещью. Отождествление части здания с помещением позволяет сделать тот же вывод и применительно к помещению: оно также не может быть вещью, коль скоро здание — это вещь.

Однако тот факт реального правопорядка, в силу которого помещения находятся в обороте и по их поводу складываются вещные права, заставил искать непротиворечивое решение. Оно было предложено в п. 8 постановления Пленума ВАС РФ от 23.07.2009 № 64 «О некоторых вопросах практики рассмотрения споров о правах собственников помещений на общее имущество здания» (далее — постановление № 64). Согласно этой позиции «если собственник здания в соответствии со статьей 24 Федерального закона «О государственном кадастре недвижимости» принимает решение о выделении из состава здания одного или нескольких помещений, то при внесении в реестр записей об образовании самостоятельных объектов недвижимости прекращается право собственности на здание в целом ввиду утраты зданием правового режима объекта недвижимости, на который может быть установлено право собственности одного лица, о чем делается соответствующая запись в реестре».

Хотя с точки зрения логики системы вопрос был решен, практика, как, впрочем, и доктрина показывают, что решение не стало универсально применимым средством.

2В учебной литературе на это не всегда обращают внимание, часто углубляясь в дискуссию, на самом деле беспредметную, о том, в чем состоит связь помещения с земельным участком, хотя ст. 130 ГК на этот признак помещения не указывает (см., напр.: Кириченко О.В., Накушнова Е.В. Права и обязанности граждан — собственников жилых помещений в многоквартирных домах: учеб. пособие. М., 2019).

59

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 4/2020

Наряду с ним можно обнаружить представления, которые исходят из того, что помещение — составная часть здания. Иногда ссылки на п. 1 ст. 133 ГК делаются судами при решении конкретных дел. Между тем решение постановления № 64, хотя оно и было сформулировано до новой редакции ст. 133 ГК, исключает квалификацию помещения как части здания. Ведь выделение составной части не может иметь такого юридического следствия, как утрату качеств вещи тем объектом, из которого эта составная часть была выделена. Гораздо более существенно то, что помещение вообще не может быть ни выделено, ни соединено со зданием, ни заменено иным помещением. Оно не является составной частью такой вещи, как здание, в отличие, скажем, от окон, дверных блоков, систем вентиляции, лифтов и др.

Следовательно, регулирование вещных отношений по поводу помещения невозможно осуществлять, исходя из нормы ст. 133 ГК.

Теоретически возможно создание сложной системы прав как составных частей вещи аналогично тому, как это делается в немецком праве, но это требует иного правопорядка, и прежде всего иного уровня юридической техники и иных традиций.

Вместе с тем и подход к помещению как фикции вещи не решает всех возникающих вопросов. Здесь невозможно простое отождествление с вещью и автоматическое применение к помещению всех норм о вещах. Необходимо в каждом случае и в каждом аспекте выстраивать специальное регулирование, что и является предметом настоящей статьи.

Какие трудности стоят на этом пути, показывает дело, которое воплощает хорошо известный конфликт на почве участия в строительстве.

Истец приобрел у ответчика нежилые помещения в здании, не являющемся жилым домом. Договор исполнен обеими сторонами более чем за три года до момента спора, в те же сроки здание введено в эксплуатацию. Право собственности на приобретенное помещение истец не смог зарегистрировать в связи с тем, что ответчик после исполнения договора купли-продажи был признан банкротом и в его отношении велось конкурсное производство.

Истец обратился в суд с иском о признании за ним права собственности на нежилые помещения в здании. Суд первой инстанции иск удовлетворил, суд второй инстанции в иске отказал. Суд кассационной инстанции судебные акты отменил и оставил иск без рассмотрения. Он указал, что требования истца должны быть преобразованы в денежные и их рассмотрение вне рамок дела о банкротстве недопустимо, поскольку в нарушение требований законодательства о банкротстве может привести к удовлетворению требований истца во внеочередном порядке преимущественно перед требованиями иных конкурсных кредиторов должника (продавца), которые вправе претендовать на удовлетворение своих требований за счет всего имущества должника, собственником которого он является3.

60

Свободная трибуна

Доводы кассационной инстанции подкреплены ссылками на судебную практику. Прежде всего имеется в виду разъяснение, что если у продавца отсутствует недвижимое имущество, которое он должен передать в собственность покупателя (например, недвижимое имущество не создано или создано, но передано другому лицу), либо право собственности продавца на это имущество не зарегистрировано в ЕГРП, то покупатель вправе потребовать возврата уплаченной продавцу денежной суммы и уплаты процентов на нее (п. 3 и 4 ст. 487 ГК РФ), а также возмещения причиненных ему убытков, в частности уплаты разницы между ценой недвижимого имущества, указанной в договоре купли-продажи, и его текущей рыночной стоимостью (п. 5 постановления Пленума ВАС РФ от 11.07.2011 № 54 «О некоторых вопросах разрешения споров, возникающих из договоров по поводу недвижимости, которая будет создана или приобретена в будущем»; далее — постановление № 54). Эта позиция остается главным подходом, применяемым в указанной ситуации.

Между тем по своей сути она как раз эту ситуацию не охватывает. Как буквально следует из разъяснения, оно применимо лишь к тем случаям, когда имеется не прекращенный и нарушенный продавцом договор купли-продажи, поскольку только такой договор может быть расторгнут по основаниям ст. 487 ГК РФ. В нормах п. 3 и 4 ст. 487 ГК, которые разъясняются в п. 5 постановления № 54, говорится о том случае, когда продавец не передал покупателю, оплатившему товар, купленный товар. В анализируемом же споре имущество передано и претензий по его поводу у покупателя не имеется.

Отсутствие регистрации перехода права не является обстоятельством, дающим право на расторжение договора по основаниям ст. 487 ГК РФ.

Параграф 7 главы 30 ГК РФ, специально регулирующий договор купли-продажи недвижимости, не содержит норм, позволяющих рассматривать отсутствие регистрации перехода права собственности как основание для расторжения договора.

Даже если такое право и предоставить покупателю, то оно зависит от его желания. Между тем покупатель, получив от продавца помещение, как правило, не имеет интереса в расторжении договора. В случае же банкротства застройщика (продавца) покупатель заведомо не станет расторгать договор, тем более что нормы о ку- пле-продаже такой возможности после исполнения договора сторонами не предоставляют.

Впрочем, такой подход ограничен рамками договорных отношений, и сам по себе, пожалуй, может свидетельствовать о том, что решения вопроса применительно к вещным отношениям сторон Пленум в постановлении № 54 не предложил.

Таким образом, остается решение, ранее сформулированное в п. 8 постановления № 64.

Стало быть, нужно найти решение, охватывающее также и ситуацию, возникающую из договора купли-продажи, а не только из одностороннего решения собственника о выделении помещения.

61

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 4/2020

Впроцессе заключения и исполнения договора купли-продажи помещения собственник здания должен выделить помещение как предмет договора, а тем самым и как объект права собственности, поскольку купля-продажа — это договор о передаче вещи в собственность (ст. 454 ГК). До регистрации помещения оно не возникает как объект права собственности, однако оно уже возникает как объект владения.

Всвязи с этим «решение о выделении помещения», о котором говорится в п. 8 постановления № 64, выступает как последовательная совокупность фактов: 1) само решение, которое имеет, нужно полагать, природу односторонней сделки собственника (владельца) здания; 2) фактическое выделение (в том числе устройство перегородок, запоров и другие действия, направленные на возможность установления владения помещением), которое завершается путем передачи владения иному лицу; 3) регистрация помещения как объекта права. Понятно, что предполагается, что регистрация помещения предшествует его передаче, хотя часто бывает иначе — именно в этих случаях помещение как объект владения возникает раньше, чем как объект права.

Всоответствии с п. 60 постановления Пленума ВС РФ и Пленума ВАС РФ от 29.04.2010 № 10/22 «О некоторых вопросах, возникающих в судебной практике при разрешении споров, связанных с защитой права собственности и других вещных прав» (далее — постановление № 10/22) если имущество, в том числе недвижимое, передано покупателю до регистрации права на него, то у покупателя возникает законное владение этим имуществом. При недействительности сделки владение будет незаконным, но все же владением. Учитывая, что владение является не правом, а фактом, теоретических и практических препятствий признать владение помещением до его регистрации в кадастре не усматривается. Такое владение имеет как практическую ценность, позволяя покупателю пользоваться помещением, так и юридическое значение. Действительно, поскольку это владение законное, оно защищается от всех третьих лиц, включая собственника (ст. 305 ГК). Незаконное владение также имеет достаточно широкую защиту (п. 17 постановления № 10/22).

Полученное покупателем владение означает, что появилась вещь, ведь именно вещь — объект владения. Вопрос, сводится к тому, у кого и каким образом возникает право собственности на нее. Очевидно, что если собственник здания выделил, но еще не передал помещение, то только он может стать собственником этого помещения. Но после передачи он утрачивает возможность отчуждения помещения, так как любые сделки об отчуждении вещи возможны лишь постольку, поскольку продавец (даритель и т.д.) способен фактически и юридически к передаче вещи. В уже цитированном п. 60 постановления № 10/22 говорится, что покупатель, получив владение недвижимым имуществом, не вправе им распоряжаться до регистрации права на него. Но при этом и продавец не может распорядиться вещью, так как не имеет владения (либо может распорядиться на условии возврата ему владения — с этого момента по правилу ст. 157 ГК РФ у него возникнет обязательство по передаче вещи, и не раньше этого момента появляется возможность регистрации перехода права собственности).

Впрочем, эти суждения непосредственно относятся к ситуации, в которой продавец имеет зарегистрированное право собственности на здание, хотя на самом деле они предопределяют и общее решение вопроса.

62

Свободная трибуна

Если застройщик, в том числе продавец по договору долевого участия в строительстве и иным договорам, опосредующим продажу помещений в строящемся здании, не получил право собственности на здание в связи с банкротством, то выясняется, что покупатели вправе тем не менее получить право собственности на полученное по договору помещение в рамках процесса банкротства. Однако такая норма (ст. 201.11 Федерального закона от 26.10.2002 № 127-ФЗ «О несостоятельности (банкротстве)»; далее — Закон о банкротстве) ограничена лишь жилыми помещениями.

Внашем случае речь идет о помещениях нежилых. Само по себе это различие не имеет оснований и нарушает конституционный принцип равенства всех перед законом4.

Внашем случае причиной отказа в иске является исключительно отсутствие регистрации права собственности на здание в связи с банкротством застройщика. Тем самым единственным основанием ограничения права истца могли бы быть только интересы кредиторов (интересы конкурса). Однако эти интересы здесь, как и в иных ситуациях, когда застройщик еще до возникновения неплатежеспособности исполнил договоры купли-продажи помещений в здании, никак не затрагиваются.

Вконкурс не могут попасть помещения, уже находящиеся в законном владении третьих лиц, как привлеченных в процесс банкротства, так и не привлеченных. Если здание продается с конкурса, то без уже ранее проданных помещений. Судебной практики о выселении покупателей, занявших помещения на основании действительных договоров купли-продажи, для целей продажи таких помещений в процессе банкротства не имеется.

Тот факт, что в рамках банкротства застройщиков интересы кредиторов не затрагиваются правами покупателей помещений в здании, подтверждается также и нормой ст. 201.11 Закона о банкротстве. Она позволяет зарегистрировать право собственности на помещение в здании, принадлежащем банкроту, в отсутствие регистрации на здание, если, как, в частности, указывает закон, помещение было получено и оплачено, договор был заключен до признания застройщика банкротом,

4См.: постановления КС РФ от 22.06.2010 № 14-П, от 03.02.2010 № 3-П, от 24.06.2009 № 11-П, от 30.10.2003 № 15-П, от 16.05.2000 № 8-П и др.

Даже если полагать, что есть такая причина ограничения прав, как система регистрации прав на недвижимое имущество, то такое предположение окажется ошибочным, так как в силу ст. 2 Федерального закона от 21.07.1997 № 122-ФЗ «О государственной регистрации прав на недвижимое имущество и сделок с ним» единый государственный реестр недвижимости является сводом достоверных систематизированных сведений об учтенном недвижимом имуществе. Между тем достоверность учета требует отражения действительно возникших прав на недвижимое имущество, а участники оборота, в том числе покупатели имущества на конкурсной основе, имеют право получить точные сведения о правах на то имущество, которое они намерены приобрести.

Впрочем, можно указать на решение, которым суд признал право собственности истца на квартиру, поскольку стороны согласовали в предварительном договоре условия о предмете (квартира), стоимости, предварительном внесении истцом денежных сумм, о сроке исполнения обязательств ответчиком; договор направлен на привлечение денежных средств юридического лица для строительства многоквартирного дома с последующим приобретением им права собственности на квартиру независимо от нарушения ответчиком установленного законом порядка привлечения денежных средств граждан и юридических лиц; отказ в иске юридического лица при условии удовлетворения аналогичных исков физических лиц нарушит принцип равенства перед законом и судом (см.: постановление АС Московского округа от 04.07.2016 по делу № А40-153495/2015).

63

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 4/2020

причем учитываются такие факты, как сдача дома в эксплуатацию и/или наличие в доме значительной части (более трети) помещений, уже признанных судом в собственности приобретателей, и другие обстоятельства.

Можно предположить, что норма ст. 201.11 Закона о банкротстве связана с тем правилом ст. 16 Федерального закона от 30.12.2004 № 214-ФЗ «Об участии в долевом строительстве многоквартирных домов и иных объектов недвижимости и о внесении изменений в некоторые законодательные акты Российской Федерации» (далее — Закон об участии в долевом строительстве), в силу которого участник строительства приобретает право собственности на помещение независимо от того, имеет ли зарегистрированное право собственности на здание застройщик. В этом смысле логично, что если договор исполнен, то отсутствие регистрации права на здание в связи с банкротством не может быть препятствием для регистрации права на помещение за участником долевого строительства. Но если это так, то следует заметить, что участником долевого участия в строительстве могут быть как граждане, так и юридические лица. При этом в соответствии со ст. 201.6 Закона о банкротстве право заявления требований о признании права собственности

врамках процедуры банкротства не ограничивается только договорами участия

вдолевом строительстве.

Не обнаружив никаких причин для лишения юридических лиц притязания о признании права на полученное от застройщика помещение по договору купли-про- дажи, мы можем, однако, найти более широкое обоснование того подхода, в силу которого, коль скоро помещение передано покупателю по действительному договору об отчуждении и этот договор исполнен, отказ покупателю в признании за ним права собственности становится беспочвенным.

Это более широкое основание вытекает из норм о приобретении права собственности и диктуется системой права в целом. Ведь если покупатель стал законным собственником помещения — а для этого не нужно, чтобы продавец сам был собственником, достаточно, чтобы он имел право на отчуждение, а застройщику такое право дано, — то покупатель защищается законом от всех лиц, включая и собственника (ст. 305 ГК РФ), и вправе пользоваться помещением на условиях того договора, по которому он его получил. Если это договор купли-продажи, то, значит, на правах покупателя.

Единственной причиной необоснованного, как теперь можно видеть, ограничения прав покупателей помещений в строящемся здании остается, надо полагать, тот факт, что в конкурс передается «здание в целом», и потому ограничение выступает формой защиты прав кредиторов в отношении этого здания как части конкурсной массы. Именно это и указал суд в обсуждаемом деле. Однако такого объекта права, как «здание в целом», т.е. здание, в котором уже выделены помещения (иначе это просто здание), на самом деле не существует.

Если бы помещения в действительности были составными частями и были бы переданы покупателям до банкротства, то они не могли бы составлять имущество должника и кредиторы могли бы лишь оспаривать эти сделки по общим основаниям (ст. 61 Закона о банкротстве). А если бы составные части были проданы, но не отделены от вещи (здания) и не переданы покупателям, то они бы вошли

64

Свободная трибуна

в конкурсную массу, а покупатели стали бы кредиторами, если бы имели денежные требования. В этом смысл разъяснения п. 5 постановления № 54, которое, как мы теперь видим, сводится к предположению, что помещения являются составными частями здания. Это предположение, однако, вступает в противоречие с логикой п. 8 постановления № 64. Ведь помещения — не составные части здания, и после продажи и передачи покупателям они, оставаясь частями здания фактически, технологически утрачивают юридическую связь со зданием как объектом права (в связи с этим нужно подчеркнуть, что «части здания» не являются вообще объектами права, а упоминание их в законе ограничено исключительно машиноместом: «…предназначенные для размещения транспортных средств части зданий (машино-места)» (абз. 3 п. 1 ст. 130 ГК РФ). Как только помещение возникло, оно существует отдельно от здания и на него не распространяются права, относящиеся к зданию.

Значит, нормы о конкурсной массе (ст. 131 Закона о банкротстве), а также и вообще нормы об имуществе лица позволяют считать помещения принадлежащими собственнику здания только в той мере, в какой они не выделены и не переданы третьим лицам. Стало быть, отказ покупателям, владеющим купленными помещениями, в признании их прав собственности на эти помещения не имеет оснований ни в нормах об объектах права (ст. 130, 133 ГК РФ), ни, следовательно, в нормах о банкротстве, касающихся имущества должника (ст. 131, 139 Закона о банкротстве). Соответственно, дозволение гражданам, в отличие от юридических лиц, получить право собственности на купленные помещения в рамках процедуры банкротства представляет собой не изъятие из закона в целях преимущественной защиты жилищных прав граждан, как до сих пор считается, а скорее проявление непоследовательности законодателя, не вполне ясно понимающего юридические качества помещения как объекта права.

Серьезные осложнения, связанные со статусом помещения, имеются также и в сфере залоговых отношений.

В этом отношении показательно такое дело.

Здание находилось в залоге у банка по обязательствам застройщика. После ввода здания в эксплуатацию помещение в нем было продано застройщиком Н., договор исполнен обеими сторонами.

Н. обратился с иском о признании права собственности на купленное помещение и о регистрации права собственности. До рассмотрения иска Н. судом застройщик зарегистрировал свое право собственности на спорное помещение. Одновременно была внесена и запись об ипотеке этого помещения на основании договора об ипотеке земельного участка, переданного застройщику под строительство дома. Хотя Н. оспорил право залога, суд в этой части ему отказал5.

Очевидно, конечно, что последовательное проведение этого подхода разрушит всю систему строительства в стране, так как покупатели, которым вместе с помещением будет автоматически передаваться и обременение в виде ипотеки, от-

65

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 4/2020

кажутся от таких покупок, что повлечет разорение не только застройщиков, но и кредитующих их банков. Но эти экономические резоны сами по себе еще не дают решения юридического.

Прежде всего заметим, что застройщик, утратив владение помещением, уже не мог совершить его отчуждение, поскольку в силу ст. 454 ГК РФ продавец обязан передать вещь покупателю, а в силу ст. 549 ГК РФ договор купли-продажи недвижимости исключает куплю-продажу иначе как путем передачи недвижимого имущества. Но если лицо не может произвести отчуждение имущества, то оно не может и отдать его в залог, так как в залог может быть передано только то, что может быть продано. Впрочем, право залога суд обосновал не действиями застройщика по распоряжению помещением, которые были совершены после продажи его Н., а ранее возникшим правом залога на здание. Незаконность действий застройщика здесь важно отметить скорее как свидетельство неуверенности должника и кредитора в том, что после продажи и передачи помещения право залога на него имеется. Обсудим этот аспект проблемы подробнее.

Известно классическое правило: если к заложенной вещи прибавляются новые части, то они также состоят в залоге (например, построенное здание)6. Следует этому правилу и изложение вопроса применительно к ГК РФ: «…в случае если собственник земельного участка, заложивший его по договору ипотеки, возвел на нем здания или сооружения, то до регистрации прав на эти объекты они должны рассматриваться как составные части земельного участка (ст. 133 ГК РФ), и измененный участок со всеми вновь созданными на нем улучшениями (в виде составных частей) должен считаться находящимся в залоге у залогодержателя как одна вещь»7.

Но помещение именно не является составной частью здания.

В законодательстве можно проследить известное различие ипотеки здания и помещений. Так, в соответствии с правилом ч. 8 ст. 13 Закона об участии в долевом строительстве с момента передачи объекта долевого строительства как право залога участника строительства, предусмотренное ч. 1 этой статьи, так и право залога банка «не распространяется» на данный объект. Как видим, законодатель разумно уклоняется от иной формулировки — не говорит, что право залога прекращается. Иными словами, наличие у банка права залога на помещения в здании при залоге подлежащего застройке участка прямо из текста закона не вытекает.

Уклончивость формулировок — не лучший способ регулирования. Но все же основным остается вопрос, каково соотношение здания и помещений в нем как объектов права, в том числе права залога. При этом выяснение того, «принадлежит ли должнику на праве собственности здание… в целом или лишь отдельные

6См.: Барон Ю. Система римского гражданского права: в 6 кн. СПб., 2005. С. 480.

7Договорное и обязательственное право (общая часть): постатейный комментарий к статьям 307–453 Гражданского кодекса Российской Федерации / отв. ред. А.Г. Карапетов. М., 2017 (автор комментария к ст. 345 — Р.С. Бевзенко).

66

Свободная трибуна

помещения»8, уже содержит в себе утверждение, что после выделения помещений здание как объект права сохраняется.

В ч. 3 ст. 13 Закона об участии в долевом строительстве предпринята попытка разграничить дом и «входящие в его состав» жилые и нежилые помещения независимо от того, выделялись ли они, т.е., видимо, с момента, когда они стали предметом обязательственных прав.

По тому же принципу построено различение и залоговых прав на здание в целом (которое может быть в залоге у банка и у дольщиков) и помещений в здании. На выделенные и переданные помещения как объекты долевого строительства банк залоговых прав не имеет (ч. 8 ст. 13 Закона об участии в долевом строительстве), а его права залога на земельный участок прекращаются с момента передачи всех объектов долевого строительства (ч. 8.1 той же статьи). Стало быть, право залога на помещения по точному смыслу нормы не прекращается — оно не возникает.

Если должник отчуждает помещения в здании с целью лишить банк его залоговых прав, то обнаруживается несколько трудных вопросов.

В одном из дел банк требовал признания за ним права ипотеки на помещения, отчужденные должником третьему лицу (затем часть отчуждена далее по цепочке доверительному управляющему паевым фондом), ссылаясь на право ипотеки участка, переданного должнику под застройку. Судья ВС РФ посчитал заслуживающими внимания доводы банка, что стороны действовали недобросовестно, и передал дело на рассмотрение Судебной коллегии по экономическим спорам9. Наиболее важным суждением, высказанным в этом деле, представляется то, что «отсутствие регистрации ипотеки на недвижимость не имело решающего значения для правильного рассмотрения спора». Поскольку ипотека участка была зарегистрирована, то речь идет о залоге помещений. Но ипотека помещений в этих случаях не производится, причем, как мы пытались показать выше, она не может вытекать из ипотеки объекта, так как помещения составными частями объекта и не являются. Хотя дело было прекращено в Верховном Суде в связи с отказом от жалобы, на самом деле возможные решения нетрудно предположить. Если сделки были направлены на обход залоговых прав, а не на отчуждение помещений, то их следует признать мнимыми. Залог дома тогда будет восстановлен. Но вот если покупатель на самом деле купил помещения в заложенном здании, зная или не зная об ипотеке здания, то решение суда в пользу банка утрачивает основания в законе, либо ему придется повторить ранее упомянутую позицию Сестрорецкого суда, совершенно неприемлемую с позиций баланса интересов всех участников оборота и экономики в целом.

Не случайно возникла компромиссная практика. Так, обсуждая требования банка к застройщику, суд признал залоговые права банка только в отношении тех, еще не проданных помещений, на которые отсутствуют притязания третьих лиц

8Постановление АС Северо-Западного округа от 05.09.2018 № Ф07-7075/2018 по делу № А66-1418/2016. Аналогичный ход рассуждений так или иначе прослеживается в большинстве судебных актов.

9См.: определение ВС РФ от 20.07.2017 № 306-ЭС17-4994 по делу № А65-31062/2015. Дело было прекращено в связи с отказом от жалобы.

67

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 4/2020

(покупателей)10. Нужно, однако, заметить, что указать нормы закона, в силу которых банк имеет залоговые права на помещения, пока они не проданы, невозможно, так как отчуждение само по себе залоговых прав не прекращает, а добросовестность покупателей, если ее увязывать с неосведомленностью о залоге дома, здесь, очевидно, отсутствует и, во всяком случае, не обсуждается в судебном акте11. Иными словами, если залоговое право на здание означает и права на помещения в нем, то продажа помещений этих прав прекратить не может.

Нужно найти более последовательное решение возникающих коллизий на базе действующего закона.

Наиболее логичным остается подход, в соответствии с которым выделение помещения и передача его третьему лицу прекращает существование здания как объекта права. Соблюдение данного правила, конечно, влечет ряд практических проблем, прежде всего это регистрация прав на вновь возникшие объекты права — оставшиеся помещения в здании. В известных случаях такая регистрация может производиться решением суда по требованию заинтересованных лиц (например, ч. 5 ст. 13 Закона об участии в долевом строительстве). Здесь важно избавиться от все еще бытующих представлений о регистрации как сделке (либо как исполнении обязательства), но понимать, что это — административный акт, совершаемый публичным органом, проверяющим наличие тех фактов, которые указаны в законе.

Уклонение от регистрации, препятствование ей влечет ответственность собственника и создает презумпцию его недобросовестности.

Другой трудный вопрос — залоговые права после прекращения существования здания как объекта права. Если, как мы видим, помещения не охватываются залоговыми (как и иными) правами на здание, то здесь возможно прежде всего регулирование в рамках договора залога (ипотеки), в том числе путем предоставления залогодержателю права требовать передачи ему в залог любого выделенного помещения перед его отчуждением (жесткий вариант) либо согласования всех сделок по отчуждению помещений (вариант более мягкий) и др. Закон может создавать известные презумпции на этот случай, придавая то или иное значение умолчанию банка (кредитора) и устанавливая стандарт добросовестности приобретателей.

Конструкция «здания в целом», которая сама по себе указывает на то, что некоторые помещения в здании уже выделены, не может сразу быть устранена из практики (отчасти она обнаруживается и в законодательстве) и должна пониматься в смысле помещений, находящихся в здании. При отчуждении «здания в целом»,

10См.: постановление АС Волго-Вятского округа от 28.02.2018 № Ф01-6616/2017, Ф01-6615/2017 по делу № А82-11693/2015.

11Решение, предложенное в п. 2 ст. 352 ГК РФ, является крайним упрощением отношений (следуя в этом норме п. 2 ст. 223 ГК), так как на самом деле добросовестный покупатель должен иметь защиту против иска об обращении взыскания на залог (по правилам actio Serviana, аналогичным виндикации), но при этом само залоговое право в силу добросовестности покупателя не может прекратиться. Впрочем, повторим, что в данном случае добросовестность приобретателя, если бы помещения охватывались залогом здания, никак не могла бы возникнуть при наличии регистрации залога здания, которая всегда имеется. Если же залоговое право на здание не затрагивает помещения, как мы и видим, то нет места и для заблуждения, в том числе добросовестного.

68

Свободная трибуна

в том числе с конкурса, на самом деле отчуждаются помещения в здании, не переданные третьим лицам, поэтому релевантные нормы Закона о банкротстве, нарушающие права этих третьих лиц, должны быть изменены. До того следует изменить соответствующую судебную практику.

Надлежит изменить и нормы об ипотеке, более последовательно подчеркивая различие между строящимся объектом, находящимся в ипотеке, и помещениями

внем. Пока такое различение, впрочем, не совсем определенно, проводится лишь

вЗаконе об участии в долевом строительстве, хотя основания этих различий нисколько не вытекают из отношений долевого строительства, а коренятся в нормах об объектах права.

Нужно заметить, что и без этих изменений точный смысл нормы ст. 130 ГК РФ не позволяет распространять права на здание на находящиеся в нем помещения. Поэтому речь идет не о пересмотре закона, а об устранении его внутренних противоречий.

References

Baron Yu. System of Roman Civil Law: in 6 Books [Sistema rimskogo frazhdanskogo prava: v 6 kn.]. Saint Petersburg, Yuridicheskiy tsentr Press, 2005. 1102 p.

Kirichenko O.V., Nakushnova E.V. Rights and Obligations of Citizens — Owners of Residential Premises in Apartment Buildings: A Textbook [Prava i obyazannosti grazhdan — sobstvennikov zhilykh pomescheniy v mnogokvartirnykh domakh: ucheb. posobie]. Moscow, Yustitsinform, 2019. 636 p.

Sklovskiy K.I., Kostko V.S. On the Concept of a Thing. Money. Real Estate [O ponyatii veschi. Dengi. Nedevizhimost’]. The Herald of Economic Justice of the Russian Federation [Vestnik ekonomicheskogo pravosudiya Rossiiskoi Federatsii]. 2018. No. 7. P. 115–143.

Information about the author

Konstantin Sklovskiy — Advocate, Research Professor at the Higher School of Economics, Professor at the Russian School of Private Law, Doctor of Laws (e-mail: ksklovsky@mail.ru).

69

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 4/2020

Виктор Андреевич Сорокин

юрист, аспирант кафедры гражданского процесса юридического факультета СПбГУ

К вопросу о прекращении залога после истечения срока исковой давности по обеспечиваемому обязательству

Автор обосновывает политико-правовую необходимость такого основания прекращения залога, как истечение срока исковой давности по основному обязательству в том случае, когда залогодателем является третье лицо. Залогодержатель может утратить интерес к обращению в суд после задавнивания своего притязания. Проблема артикулируется на примере недвижимости — в ЕГРН запись об обременении сохраняется, препятствуя залогодателю свободно распоряжаться своим имуществом. В таком случае налагаемое на недвижимость ограничение не может сохранять свою обеспечительную функцию и понуждать залогодателя к исполнению обязательства, поскольку актив третьего лица обеспечивает возврат не его долга, а чужого (основного должника). Резюмируется, что право залога, которое не способно к принудительной реализации ввиду истечения срока исковой давности, не должно ограничивать права собственника.

Ключевые слова: залог, ипотека, прекращение залога, исковая давность, недвижимость

70

Свободная трибуна

Viktor Sorokin

Lawyer, Postgraduate Student of the Department of Civil Procedure of the Law Faculty of the Saint Petersburg State University

On Termination of a Pledge after the Expiry of the Statute of Limitations on the Main Obligation

From the point of view of law policy, the author substantiates need for such grounds for termination of a pledge as the expiration of the statute of limitations on the main obligation when the pledgor is a third party. The mortgagee may lose interest in going to court after the expiration of the statute of limitations on his claim. The problem is articulated using the example of real estate — in the unified register of real estate rights, a record of the encumbrance is kept, preventing the mortgagor from freely managing his property. In this case, the encumbrance imposed on real estate cannot maintain its security function and force the pledgor to fulfill the obligation, because the asset of the third party does not ensure repayment of his own debt, but that of someone else (the main debtor). In summary, a right of pledge which is not capable of enforcement due to the expiration of the statute of limitations should not limit the rights of the owner.

Keywords: pledge, mortgage, termination of a pledge, expiry of the statute of limitations, real estate

Залоговое обеспечение является одним из наиболее привлекательных для любого кредитора, позволяя в случае дефолта по основному обязательству обратить взыскание на предмет залога и получить удовлетворение из стоимости заложенно-

го имущества.

По общему правилу реализовать свой залоговый приоритет залогодержатель может путем подачи в суд иска об обращении взыскания на предмет залога. Поскольку основания к совершению таких действий возникают с момента просрочки должником исполнения основного обязательства, то и срок исковой давности по требованию залогодержателя к залогодателю об обращении взыскания на заложенное имущество начинает исчисляться с этого момента1.

Как известно, ст. 352 ГК РФ перечисляет соответствующие основания для прекращения залога, не упоминая в качестве такового истечение срока исковой давности по обеспечиваемому обязательству.

Что же позволяет поставить вопрос о политико-правовой целесообразности выделения такого основания для прекращения обеспечения?

Импульсом для настоящего исследования стало определение ВС РФ от 01.11.2016

№ 84-КГ16-7.

1Пункт 2 ст. 348 ГК РФ не изменяет это правило, поскольку, во-первых, презумпция незначительности совершенного залогодателем нарушения является опровержимой. Во-вторых, применение правил пункта 2 статьи 348 ГК РФ оправданно только в отношении залогодателя по чужим долгам (подробнее см.: Шварц М.З. К вопросу о феномене противопоставимости судебных актов (на примере решений об обращении взыскания на предмет залога) // Арбитражные споры. 2014. № 4. С. 53–62).

71

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 4/2020

Как следует из фабулы дела, истец, являющийся одновременно должником и залогодателем, заявил в суд требование о прекращении ипотеки квартиры. Ответчиком был подан встречный иск о взыскании задолженности и обращении взыскания на предмет ипотеки. В качестве возражений на встречное исковое заявление первоначальный истец заявил об истечении срока исковой давности для уплаты денежных средств. Выдвинутые возражения сочтены судами обоснованными, ответчику было отказано в удовлетворении встречного иска.

По мнению ВС РФ, поскольку спор между сторонами в этой части разрешен, возможность судебного обращения взыскания на предмет залога отсутствует, что, в свою очередь, будет основанием для удовлетворения первоначального искового заявления в силу следующего.

Целью института залога служит обеспечение исполнения основного обязательства, а содержанием права залога является возможность залогодержателя в установленном законом порядке обратить взыскание на заложенное имущество в случае неисполнения основного обязательства должником. При этом право залога следует судьбе обеспеченного залогом обязательства, неразрывно с ним связано и прекращается вместе с ним.

Истечение исковой давности по главному требованию, а следовательно, и по требованию об обращении взыскания на заложенное имущество свидетельствует о невозможности реализации залогодержателем в одностороннем порядке своих прав в отношении предмета залога.

В перечне оснований прекращения залога, приведенном в п. 1 ст. 352 ГК РФ, такое основание для прекращения залога прямо не указано. Вместе с тем по смыслу приведенных выше норм материального права в случае невозможности обращения взыскания на заложенное имущество в счет исполнения обеспеченного залогом обязательства залог утрачивает обеспечительную функцию, а значит, подлежит прекращению.

Примечательно, что в рамках рассматриваемого дела именно поведение ответчика, заявившего встречный иск, позволило истцу заявить об истечении срока исковой давности, что привело в конечном счете к прекращению ипотеки. Решение суда по встречному иску сразу же вошло в состав основания первоначального иска. Хотя с точки зрения динамики гражданского процесса залогодателем и был предъявлен первоначальный иск, но только после заявления встречного требования первоначальный иск созрел для удовлетворения и стал в материальном смысле орудием защиты залогодателя.

Был бы исход дела таким же для истца, не заяви ответчик данные требования? Будет ли иметь залогодатель право на удовлетворение иска о прекращении залога по мотиву истечения срока исковой давности, если требование о взыскании долга / обращении взыскания на имущество к нему не заявляется (усеченное основание иска по сравнению с приведенным примером)? Иными словами, будет ли такому лицу доступен иск не только в качестве способа защиты от притязания залогодержателя, но и как форма нападения? На эти вопросы интуитивно напрашивается положительный ответ. Однако при разрешении одного из конкретных дел, где та-

72

Свободная трибуна

ким истцом выступал залогодатель, предоставивший обеспечение по чужим долгам (следовательно, обозначенная проблематика проявляется еще более наглядно), суды, за исключением первой инстанции, заняли обратную позицию2. Конституционный Суд РФ также заслуживающей его внимания проблематики в том деле не усмотрел3. Попытаемся ответить на поставленные вопросы применительно к фигуре залогодателя, не являющегося должником по основному обязательству.

Как указано в постановлении КС РФ от 15.02.2016 № 3-П, интересы защиты права собственности и стабильности гражданского оборота предопределяют не только установление судебного контроля за обоснованностью имущественных притязаний одних лиц к другим, но и введение в правовое регулирование норм, которые позволяют одной из сторон блокировать судебное разрешение имущественного спора по существу, если другая сторона обратилась за защитой своих прав спустя значительное время после того, как ей стало известно о нарушении ее прав. В гражданском законодательстве это предназначение норм об исковой давности, под которой ГК РФ понимает срок для защиты права по иску лица, чье право нарушено (ст. 195).

Институт исковой давности имеет целью упорядочить гражданский оборот, создать определенность и устойчивость правовых связей, дисциплинировать их участников, способствовать соблюдению договоров, обеспечить своевременную защиту прав и интересов субъектов гражданских правоотношений, поскольку отсутствие разумных временных ограничений для принудительной защиты нарушенных гражданских прав приводило бы к ущемлению охраняемых законом прав и интересов ответчиков и третьих лиц, которые не всегда могли бы заранее учесть необходимость собирания и сохранения значимых для рассмотрения дела сведений и фактов.

Сам по себе вопрос о прекращении принадлежащего лицу субъективного права ввиду утраты возможности его принудительной реализации является дискуссионным, в частности по основанию истечения срока исковой давности4. Сегодня господствующая позиция доктрины состоит в том, что истечение срока исковой давности не влечет прекращение субъективного права — обязательство трансформируется в натуральное, т.е. не снабженное судебной защитой.

Не погружаясь в дебри вечной дискуссии о природе залога как обязательственного или вещного права, отметим, что ее исход не имеет первостепенного значения для ответа на поставленные вопросы. Согласившись с обязательственной природой залога, мы могли бы сказать, что истечение срока исковой давности по тре-

2См.: апелляционное определение Санкт-Петербургского городского суда от 11.12.2017 по делу № 3325008/2017; определение судьи Президиума Санкт-Петербургского городского суда И.А. Семеновой от 03.04.2018 по делу № 4Г-1375/2018; определение судьи ВС РФ А.Н. Марьина от 28.06.2018 № 78- КФ18-1050.

3См.: определение КС РФ от 20.12.2018 № 3170-О «Об отказе в принятии к рассмотрению жалобы гражданки Богомазовой Марии Игоревны на нарушение ее конституционных прав пунктом 2 статьи 199 и пунктом 1 статьи 352 Гражданского кодекса Российской Федерации».

4Подробнее см.: Гражданское право: учеб. в 3 т. Т. 1 / под ред. А.П. Сергеева, Ю.К. Толстого. М., 2003. С. 376.

73

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 4/2020

бованию об обращении взыскания на предмет залога трансформирует залоговое правоотношение в натуральное обязательство, где залогодатель не может быть понужден по суду к реализации предмета залога. Отстаивая вещную природу залога, можно прийти к выводу, что истечение срока исковой давности по требованию об обращении взыскания на предмет залога не прекращает залоговое обременение, подобно тому как не аннулируется и право собственности при задавнивании виндикационного притязания. В обеих концепциях залога субъективное право продолжает существовать, однако утрачивает свое «боевое» состояние, поскольку может быть обессилено возражением оппонента.

Если кредитор обращается в суд по истечении срока исковой давности, о чем заявлено стороной спора, такое заявление с точки зрения материального права должно оцениваться как фактическое признание долга, но ссылка на исковую давность заблокирует принудительную реализацию субъективного права. Если кредитор и вовсе не прибегает к исковой форме защиты своих прав, то для должника такое кредиторское притязание в любом случае является существующим, но обязанное лицо всегда сможет от него защититься, сославшись на задавненность требования5. При этом должник может презюмировать утрату кредитором интереса в получении исполнения6.

Иным образом, по нашему мнению, должны строиться отношения сторон обязательства с посторонними для них третьими лицами. Необращение обладателя субъективного права в суд после истечения срока исковой давности по его требованию должно создавать для третьих лиц обратную презумпцию: если лицо не обращается в суд, то действует презумпция получения до и вне суда надлежащего исполнения обязательства и, как следствие, его прекращения. Такое фактическое предположение основано на том, что, как правило, кредиторы требуют исполнения, а не прощают долги. Поскольку от третьих лиц скрыты реальные отношения кредитора и должника в обязательстве, то по прошествии трех лет (ординарный срок исковой давности) они могут презюмировать обязательства должника перед кредитором прекращенными, что стороны обязательства вправе опровергнуть. Такая логика должна применяться и к правовому положению залогодателя — третьего лица. Не получив от залогодержателя требование об обращении взыскания на предмет залога, залогодатель имеет полное право презюмировать, что долг был возвращен в срок и основное обязательство исполнено. В этом состоит весь смысл института исковой давности: если притязания не заявляются в срок, то для гражданского оборота презюмируется их надлежащее исполнение.

В п. 13 постановления Пленума от 17.02.2011 № 10 «О некоторых вопросах применения законодательства о залоге» разъяснено, что при увеличении срока исполнения обязательства, обеспеченного залогом, следует иметь в виду, что течение исковой давности по требованию об обращении взыскания на заложенное имущество не ставится в зависимость от течения исковой давности по главному требованию, а определяется тем, когда бы истекла исковая давность по основному обязатель-

5В определенных случаях законодатель защищает права должника ex officio, не требуя от последнего заявления о пропуске срока исковой давности (см., напр.: п. 3 ст. 199 ГК РФ).

6Но не прощение долга, поскольку законодатель не связывает подобные действия кредитора с прекращением обязательства.

74

Свободная трибуна

ству, если бы срок его исполнения, указанный в договоре о залоге, не менялся. Иными словами, продление по соглашению кредитора и должника срока исполнения основного обязательства не может изменять (продлевать) срок исковой давности по требованию об обращении взыскания на предмет залога. Для залогодателя трехлетний срок исковой давности по требованию об обращении взыскания на предмет ипотеки начинает течь с момента возникновения оснований для обращения взыскания на заложенное имущество.

Правовое положение залогодателя, не являющегося должником по основному обязательству, крайне близко к правовому положению поручителя, поскольку такие лица обеспечивают возврат не своего долга, а чужого. Это сходство учтено законодателем принятием Федерального закона от 21.12.2013 № 367-ФЗ, вступившего в силу с 01.07.2014, согласно которому п. 1 ст. 335 ГК РФ теперь прямо указывает, что в случае, когда залогодателем является третье лицо, к отношениям между залогодателем, должником и залогодержателем применяются правила о поручительстве (ст. 364–367 ГК РФ).

Таким образом, из существа правового положения залогодателя — третьего лица (а теперь и из содержания ст. 364, 367 ГК РФ) следует, что такой залогодатель отвечает по основному обязательству в его первоначальном состоянии, т.е. вне зависимости от признания долга должником (п. 1 ст. 364) или от продления кредитором и должником срока возврата долга (п. 2 ст. 367).

В свою очередь, п. 6 ст. 367 ГК РФ предусматривает, что поручительство прекращается по истечении указанного в договоре поручительства срока, на который оно дано. Если такой срок не установлен, то оно прекращается при условии, что кредитор в течение года со дня наступления срока исполнения обеспеченного поручительством обязательства не предъявит иск к поручителю. Когда срок исполнения основного обязательства не указан и не может быть определен или когда он определен моментом востребования, поручительство прекращается, если кредитор не предъявит иск к поручителю в течение двух лет со дня заключения договора поручительства.

Недавно ВС РФ при разрешении конкретного кейса подчеркнул, что указанные нормы о пресекательных сроках действия поручительства применимы и к залогу: коль скоро правила о поручительстве распространяются на залог, выданный третьим лицом, следует признать, что истечение срока действия такого залога равным образом является основанием для его прекращения7.

Таким образом, действующие законодательные положения порождают легальные основания для прекращения залога после утраты кредитором возможности принудительного осуществления принадлежащего ему субъективного права. Здесь, правда, нужно сделать два замечания: сущностное и формально-юридическое.

Во-первых, самих по себе норм о прекращении поручительства при наступлении юридических фактов, указанных в гипотезе этой нормы права, может ока-

7См.: определение Судебной коллегии по экономическим спорам ВС РФ от 13.06.2019 № 304-ЭС18- 26241 по делу № А27-17108/2017.

75

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 4/2020

заться недостаточно для погашения залога, подлежащего регистрации и учету (ст. 339.1 ГК РФ), в том числе ипотечного обременения. Например, в силу положений ст. 25 Федерального закона от 16.07.1998 № 102-ФЗ «Об ипотеке (залоге недвижимости)» ипотечная запись может быть погашена только при наличии воли залогодержателя, выраженной в форме подачи соответствующего заявления (одностороннего или совместного с залогодателем), за исключением погашения регистрационной записи об ипотеке по решению суда8. Получается, что регистрационно-учетный механизм отражения залога допускает его снятие только в явно бесспорном порядке, т.е. при наличии согласия кредитора или же судебного акта. Иными словами, отсутствие доброй воли залогодержателя на погашение залога заблокирует реализацию п. 6 ст. 367 ГК РФ без судебного акта, подтверждающего наличие оснований к прекращению залога. Так, залогодатель в любом случае будет вынужден передать на разрешение суда свое исковое прошение о признании залога прекратившимся. Пункт 6 ст. 367 ГК РФ оказывается работающим без суда только в отношении залогодателя, чей залог не снабжен соответствующей записью, и поручителя, поскольку после истечения пресекательного срока своей ответственности они не испытывают на себе ограничения личностного или имущественного свойства. Таким лицам будет достаточно занять пассивное положение и лишь ожидать предъявления требования кредитора, чтобы сослаться на прекращение поручительства или залога по основанию п. 6 ст. 367 ГК РФ.

Во-вторых, в отношении ипотечных обременений, возникших до 01.07.2014, фор- мально-юридически исключается возможность применения в делах таких залогодателей п. 6 ст. 367 ГК РФ. Будет ли в таком случае истечение срока исковой давности давать залогодателю — третьему лицу право на прекращение залога, хотя бы и требование об обращении взыскания не заявлялось?

По общему правилу задавненный характер требования не нарушает прав должника, однако в случае с ипотечным обременением ситуация иная, поскольку:

–эти права подлежат учету в публичном реестре государства (ЕГРН);

–их регистрация является единственным доказательством существования права;

–с обременением, содержащимся в ЕГРН, должны считаться третьи лица.

Как указано в постановлении КС РФ от 10.03.2016 № 7-П, осуществление прав и свобод человека и гражданина имеет в качестве своего объективного предела воспрепятствование реализации прав и свобод других лиц, причинение вреда их конституционно гарантированным интересам. Федеральный законодатель должен исходить из того, что возникающие коллизии законных интересов кредитора и должника во всяком случае не могут преодолеваться путем предоставления

8Аналогичные правила установлены для залога иного имущества, учтенного в реестре уведомлений о залоге движимого имущества (ст. 103.3, 103.6 Основ законодательства Российской Федерации о нотариате, утв. ВС РФ 11.02.1993 № 4462-1), залога прав по договору банковского счета (ст. 358.13 ГК РФ), залога прав участника ООО (п. 3 ст. 22 Федерального закона от 08.02.1998 № 14-ФЗ «Об обществах с ограниченной ответственностью»).

76

Свободная трибуна

защиты одним правам в нарушение других, равноценных по своему конституционному значению, — права и законные интересы этих участников гражданского оборота должны получать соразмерную (пропорциональную) защиту на основе баланса конституционных ценностей. Недопустимо неопределенное по длительности фактическое выведение имущества должника из сферы гражданского оборота и ограничение его права собственности на это имущество.

Всилу п. 2 ст. 346 ГК РФ залогодатель не вправе отчуждать предмет залога без согласия залогодержателя, т.е. не подлежащее судебной защите притязание залогодержателя полностью препятствует обороту имущества, тем самым де-факто выводя его из оборота и нарушая как индивидуальное конституционно гарантированное правомочие собственника по распоряжению имуществом, так и свободный оборот товаров.

Вотношении залогодателя — третьего лица не может быть выдвинуто и оппозиционное позиции ВС РФ политико-правовое возражение, актуальное для ситуации совпадения в одном лице должника и залогодателя: поскольку обеспечительный характер ипотеки состоит не только в праве залогодержателя обратить взыскание на ее предмет, но и в ограничении права залогодателя на распоряжение им без согласия залогодержателя, что является дополнительной мотивацией для залогодателя по исполнению основного обязательства (п. 2 ст. 346 ГК РФ), то наличие зарегистрированной ипотеки по задавненному требованию не нарушает права залогодателя, в то время как ее прекращение без фактического исполнения обязательств по договору нарушило бы права залогодержателя. Наличие обременения не является произвольным нарушением права действительного собственника, поскольку обеспечивает права залогодержателя. Залогодатель не лишен возможности исполнить обязательство перед кредитором и потребовать прекращения ипотеки9.

Разумеется, предложение залогодателю — третьему лицу исполнить основное обязательство выглядело бы нелепым с учетом того, что он должником по нему не является и денежных средств в долг не брал, стало быть, мотивирующую функцию залог здесь не выполняет.

Отсутствие в ст. 352 ГК РФ соответствующего основания прекращения залога делает (при неподаче залогодержателем иска об обращении взыскания на предмет залога) ипотечное обременение вечным, способным переходить по наследству вплоть до гибели заложенного имущества. При обязательственной модели залога такой подход не соответствует и понятию обязательства, которое имеет признак конечности, т.е. любое обязательство направлено на его исполнение и тем самым на прекращение.

Представляется, что правопорядок не может допускать сохранение вечного обременения, не подлежащего юридической защите, если при этом нарушаются интересы других лиц (ч. 3 ст. 17 Конституции РФ), так же как и вечного долга. Это,

9См.: апелляционные определения Санкт-Петербургского городского суда от 11.12.2017 по делу № 3325008/2017; Пермского краевого суда от 20.02.2012 по делу № 33-1466; Алтайского краевого суда от 06.10.2015 по делу № 33-9570/2015.

77

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 4/2020

например, подтверждается действиями федерального законодателя, устанавливающего процедуры банкротства организаций и граждан, сроки исковой и исполнительной давности и т.д.

Как разумно указывает ВС РФ, утрата залогом обеспечительной функции влечет его прекращение. Обеспечительная функция в самом общем виде состоит в предоставлении кредитору возможности получить удовлетворение обеспеченного требования за счет того или иного дополнительного источника10. Принципиально то, что такая возможность должна иметь гарантию принудительного осуществления11. Назначение субъективного права состоит в предоставлении уполномоченному субъекту юридически гарантированной возможности удовлетворять потребности, не нарушая при этом интересов других лиц, общества и государства12.

Е.А. Суханов предлагает создать механизм, позволяющий залогодателю освобождать заложенное имущество от залога (прекращать залог) в случае истечения срока исковой давности по основному и/или дополнительному требованию. Сейчас истечение срока исковой давности по главному требованию влечет истечение срока исковой давности и по дополнительным требованиям (неустойка, залог, поручительство и т.п.), но не влечет прекращения ни самого главного требования, ни дополнительного требования (ст. 207 ГК РФ). При залоге, особенно если залогодержатель имеет право обратить взыскание на заложенное имущество во внесудебном порядке, действующее законодательство, с одной стороны, не предусматривает возможности заявления залогодателем возражений, связанных с пропуском залогодержателем срока исковой давности вне суда, а с другой — не дает права залогодателю заявить требование о прекращении залога. Возможно, следует наделить залогодателя этим правом в случае истечения срока исковой давности, как это сделано в п. 3 ст. 343 ГК РФ в ситуации грубого нарушения залогодержателем обязанностей, создающего угрозу утраты или повреждения заложенного имущества13.

Фактически существующее правоприменение ставит заявителя в положение, при котором он не может обратиться в суд за защитой нарушенного права (в смысле получения благоприятного решения) до тех пор, пока ответчик не заявит в суде требование об обращении взыскания на предмет залога. Такой подход был бы допустим, если бы право залогодателя как собственника нарушалось исключительно возможностью обращения взыскания на предмет залога. Однако, как уже было сказано выше, это право нарушается не угрозой лишения имущества (путем обращения взыскания и его реализации), а сохранением формального обремене-

10См.: Рассказова Н.Ю. О сохранении залога после задавнивания обеспеченного требования. Комментарий к определению Судебной коллегии по экономическим спорам ВС РФ от 01.11.2016 № 84-КГ16-7 // Вестник экономического правосудия РФ. 2017. № 1. С. 9–13.

11Например, именно в силу этой функции вряд ли возможно признать допустимым включение в договоры о предоставлении обеспечения (договор залога, поручительства и т.д.) права должника на односторонний отказ от выданного обеспечения (ст. 310 ГК РФ).

12См.: определение ВС РФ от 03.02.2015 № 32-КГ14-17.

13См.: Суханов Е.А. Вещное право: научно-познавательный очерк. М., 2017.

78

Свободная трибуна

ния, влекущего непропорциональные ограничения права собственника на распоряжение имуществом.

Сохранение записи о залоге при утрате залогом обеспечительной функции позволяет залогодержателю контролировать осуществление прав собственника залогодателем в отсутствие правовых оснований, что не отвечает целям правового регулирования обеспечительных отношений.

Нельзя допустить, чтобы право залогодателя на удовлетворение иска об отсутствии обременения возникало только в случае предъявления к нему иска об обращении взыскания на заложенное имущество. Положения ст. 352 ГК РФ в нарушение ст. 46 Конституции РФ фактически возлагают на суд обязанность отказать в иске залогодателю — третьему лицу, тем самым защитив субъективное право залогодержателя, который не воспользовался им в установленный срок и в результате утратил возможность реализации предмета залога. Отсутствие у залогодержателя (кредитора) возможности и интереса в судебной защите своего права ввиду истечения срока исковой давности не должно блокировать право залогодателя на судебную защиту. Иное бы означало, что возможность защиты залогодателем своих прав ставилась бы в зависимость от действий иного лица — залогодержателя, а это нарушает право залогодателя на судебную защиту нарушенного права (ст. 46 Конституции РФ), принцип равенства перед законом и судом (ст. 19 Конституции РФ), а также положения ч. 3 ст. 17 Конституции РФ.

В качестве контраргумента об избыточности предлагаемого фактически нового основания к прекращению залога может быть выдвинуто то, что диспозитивный метод регулирования частных отношений не ограничивает залогодателя и залогодержателя в возможности установления в договоре залога иного основания прекращения обязательств, в том числе в случае истечения срока исковой давности. Однако согласование сторонами тех или иных условий сделки прямо зависит от их переговорных возможностей, наличия юридического образования или способности нести финансовые издержки на правовую экспертизу документов

ит.д. В связи с этим гражданское законодательство разграничивает те нормы, которые устанавливаются законом и регламентируют отношения сторон, если иное не предусмотрено соглашением между ними (диспозитивные, восполняющие

ит.д.), и те правила поведения, которые субъекты гражданских отношений могут самостоятельно разработать в рамках своего контракта. Основанием для такого разделения служит баланс интересов сторон, который должен быть определен законодателем. Предложенное нами конституционно-правовое понимание залоговых правоотношений должно рассматриваться как императивная норма, действие которой не может быть исключено по соглашению сторон, поскольку недопустимо существование обеспечительных отношений без возможности их принудительной реализации с сохранением ограничений в отношении имущества или личности должника.

Таким образом, при обращении в суд с соответствующим иском залогодатель должен внести в процесс утверждение, заявление об истечении срока исковой давности по погашаемой ипотеке, хотя бы и встречное требование об обращении взыскания на заложенное имущество не заявлялось. Подобный иск залогодателя фактически будет направлен на полное прекращение прав залогодержателя, ко-

79

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 4/2020

торый, будучи привлеченным судом к ответу по иску, приобретает право заявить встречное требование об обращении взыскания на предмет залога.

Согласно буквальному тексту абз. 1 п. 2 ст. 199 ГК РФ исковая давность применяется судом только по заявлению стороны в споре, сделанному до вынесения судом решения. Понятие «сторона в споре» охватывает истца и ответчика. Между тем следующий же абзац этого пункта говорит о том, что истечение срока исковой давности, о применении которой заявлено стороной в споре, является основанием к вынесению судом решения об отказе в иске.

Из этой нормы следует сужение круга лиц, способных заявить об истечении исковой давности: если заявление о пропуске исковой давности влечет исключительно отказ в иске, то подобное право имеет лишь ответчик, но не истец, который не может действовать вопреки собственным интересам, заявляя о пропуске им самим срока исковой давности14. Иными словами, ссылка на истекшую давность рассматривается как механизм защиты от иска, но не нападения: заявление об истечении исковой давности не может стать основанием для удовлетворения иска.

В нашем же случае имеет место принципиально иная ситуация. Ссылка на истекшую давность будет заявляться не в отношении предъявленного истцом требования (лишь об этом говорит ст. 199 ГК РФ), а в отношении «спящего» права залога ответчика — такого материального притязания, которое ответчик сознательно не обращает к судебной защите, сохраняя ипотечное обременение исключительно в целях ущемления права залогодателя на свободное распоряжение имуществом, так как истинная цель залога уже недостижима.

Так, подобное заявление о давности не должно рассматриваться в контексте ст. 199 ГК РФ как способ обессиливания иска оппонента. Истекшая исковая давность войдет в состав основания иска о признании ипотеки отсутствующей и будет являться одним из условий его удовлетворения.

Хотя факт истечения исковой давности, имевший место в объективной реальности, уже сам по себе может иметь определенное правовое значение в рамках связи «залогодатель — залогодержатель», его надлежащая констатация необходима также и третьим лицам, прежде всего кредиторам залогодателя.

Таким образом, с учетом принципов регистрационной системы оборота недвижимости, провозглашающей государственную регистрацию единственным доказательством существования права, необходимо рассматривать утрату залогом обеспечительной функции вследствие задавненности притязания лишь как предпосылку для реализации залогодателем через суд своего секундарного права на прекращение залога (путем погашения реестровой записи).

14Это подтверждается и ч. 6 ст. 152 ГПК РФ: в предварительном судебном заседании может рассматриваться возражение ответчика относительно пропуска истцом без уважительных причин срока исковой давности для защиты права и установленного федеральным законом срока обращения в суд.

80

Свободная трибуна

References

Rasskazova N.Yu. Existence of a Mortgage after Secured Obligation Is Barred. Case Comment on the Judgment of RF SC No. 84-KG16-7, 1 November 2016 [O sokhranenii zaloga posle zadavnivaniya obespechennogo trebovaniya. Kommentariy k opredeleniyu Sudebnoi kollegii po ekonomicheskim sporam VS RF ot 01.11.2016 No. 84-KG16-7]. The Herald of Economic Justice of the Russian Federation [Vestnik ekonomicheskogo pravosudiya Rossiiskoi Federatsii]. 2017. No. 1. P. 9–13.

Sergeev A.P., Tolstoy Yu.K. Civil Law: A Textbook [Grazhdanskoe pravo: uchebnik]. 3 Vols. Vol. 1. Moscow, TK Velbi — Prospekt, 2003. 776 p.

Shvarts M.Z. On the Question of the Phenomenon of the Opposition of Judicial Acts (on the Example of Decisions on Foreclosure of a Pledge) [K voprosu o fenomene protivopostavimosti sudebnykh aktov (na primere resheniy ob obraschenii vzyskaniya na predmet zaloga]. Arbitrazh Disputes [Arbitrazhnye spory]. 2014. No. 4. P. 53–62.

Sukhanov E.A. Property Law: A Scientific and Educational Essay [Veschnoe pravo: nauchno-poznavatelnyi ocherk]. Moscow, Statut, 2017. 561 p.

Information about the author

Viktor Sorokin — Lawyer, Postgraduate Student of the Department of Civil Procedure of the Law Faculty of the Saint Petersburg State University (e-mail: sorokinvictor36@gmail.com).

81

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 4/2020

Айк Сергеевич Керселян

студент 1-го курса магистратуры юридического факультета МГУ им. М.В. Ломоносова, бакалавр права (МГУ им. М.В. Ломоносова)

Регресс и суброгация: неоднозначный выбор законодателя1

В статье анализируются две возможные модели обратного требования: регресс и суброгация. На данный момент обе конструкции закреплены в отечественном праве для разных правовых ситуаций. Автор предпринимает попытку выявить критерий, который лежит в основе выбора доктриной той или иной конструкции в каждом конкретном случае, и показывает, что существующие теории не в состоянии объяснить подобный выбор.

С учетом разобранных практических различий между регрессом и суброгацией (таких как течение исковой давности, переход обеспечительных обязательств, размер и состав требований, правовое положение в процессе банкротства) автор демонстрирует, что нет догматических и поли- тико-правовых доводов в пользу выбора той или иной модели, и на основе сравнительно-правового обзора выдвигает собственное предложение о регулировании обратного требования.

Ключевые слова: регресс, суброгация, солидарные обязательства, исполнение обязательства третьим лицом

1Автор благодарит А.В. Хлопчик, Р.К. Платонову и Н.С. Клепалова за высказанные замечания и ценные советы.

82

Свободная трибуна

Ayk Kerselyan

First-Year Student of Master’s Degree at the Lomonosov MSU Law School, Bachelor of Law (MSU)

Recourse and Subrogation: Ambiguous Choice of Legislator

Two possible models of the recourse claim — assignment rights of the creditor (subrogation) and creation of new claim (recourse in the narrow sense) — are analysed in the article. At present both constructions are used by the Russian civil law for different legal situations. The author tries to identify the criterion which underpins the doctrine’s choice of certain construction in each case. It is demonstrated that the choice cannot be satisfactorily explained by the doctrine.

The article considers then practical differences between regression and subrogation (such as limitation period, transfer of security obligations, size and composition of claims, legal position in the bankruptcy process) and concludes that there are no dogmatic or policy reasons for choosing one of the models. On the basis of a comparative and historical legal review the author proposes how the recourse claim should be regulated.

Keywords: recourse claim, subrogation, joint obligations, performance by a third person

1.Постановка проблемы

Вправе часто встречаются ситуации, когда субъект, исполнивший обязательство, получает возможность возместить понесенные расходы за счет имущественной массы какого-либо третьего лица. Самой очевидной из них является исполнение должником обязательства при пассивном солидаритете. Исполнивший солидарное обязательство должник оказывается в несправедливом положении: уплатив свой долг перед кредитором, он также погасил обязанность других должников в силу особенностей солидарных обязательств, строящихся по принципу «можно взыскать всю сумму с любого должника, но один раз». Получается, что должник уплатил свой долг, но при этом остальные должники остаются в выигрыше, так как не понесли никаких имущественных потерь. В данном случае солидарное обязательство превращается в лотерею, в рамках которой не повезет лицу, покрывшему общий долг2. Такую ситуацию сложно назвать правильной и справедливой.

Встречаются и другие похожие примеры. Так, с подобной проблемой сталкивается лицо, исполнившее за должника его обязательство. Исполнив чужой долг, лицо должно иметь возможность компенсировать свои затраты за счет лица, обязательство которого оно исполнило. Залогодатель, предоставивший свою вещь для обеспечения обязательства, в котором он не является обязанным лицом, и исполнивший обязательство за должника с целью не допустить продажи вещи, также должен иметь возможность взыскать со «спасенного» лица свои расходы.

Общим для всех этих ситуаций является тот факт, что лицо, которое произвело платеж, имеет законный интерес в получении возмещения. Конечно же, если между уплатившим и должником наличествует договоренность о последующем

83

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 4/2020

возмещении расходов, то проблемы не возникает, — лицо, осуществившее платеж, может подать договорной иск к должнику и получает возможность возместить свои потери.

Но такое взаимоотношение сторон часто не складывается. Должники могут не обеспокоиться заключением подобного договора или не сойтись по его определенным условиям. Также необходимо принимать в расчет, что солидарные обязательства могут возникнуть в отсутствие воли на их создание между лицами, у которых вообще нет каких-либо предварительных отношений. Яркими примерами подобных обязательств являются совместное совершение деликта или солидарная ответственность хранителя и вора перед собственником украденной вещи3. Вероятность заключения между такими солидарными кредиторами соглашения о распределении суммы, которую необходимо уплатить кредитору, стремится к нулю.

Для решения названных проблем были созданы правовые конструкции, при помощи которых уплатившее долг лицо в отсутствие договоренности о распределении долга может требовать часть уплаченного от всех остальных должников (обратное требование).

Обратное требование может быть сконструировано двумя способами. Первый вариант заключается в том, что при исполнении обязательства лицо в силу закона получает от кредитора его права требования к должнику и на основании этого может взыскать необходимую сумму. Второй вариант состоит в том, что при платеже у лица в силу прямого указания закона возникает право требования к должнику в сумме, равной уплаченному им самим. То есть, по сути, законный интерес уплатившего можно облечь в две правовые конструкции: передача ему в силу закона прав кредитора к должнику либо предоставление ему нового права требования к должнику, возникшего на основе закона4.

Оба способа обеспечить интересы уплатившего присутствуют в российском праве. Первая конструкция традиционно именуется суброгацией (переход прав в силу закона), вторая — регрессным требованием (регресс, право регресса). Так, суброгация при пассивном солидаритете закреплена в случае поручительства (п. 1 ст. 365 ГК РФ), страхования (ст. 965 ГК РФ)5 и исполнения обязательства третьим лицом (п. 5 ст. 313). Регресс же закреплен в качестве общей нормы о солидарной ответственности (п. 2 ст. 325 ГК РФ), в случае исполнения гарантом обязательства по независимой гарантии (п. 1 ст. 379), при совместном причинении вреда (ст. 1080) и в случае установления деликтной ответственности за вред, причиненный другим лицом (ст. 1081 ГК РФ).

3Автор придерживается расширительного толкования понятия «солидарное обязательство», которое подразумевает, что оно может возникнуть в трех случаях: обязательства с общим основанием, обеспечительные солидарные обязательства и солидарные долги с защитной целью. Обоснование подобного подхода см.: Тололаева Н.В. Пассивные солидарные обязательства: российский подход и континен- тально-европейская традиция: дис. … канд. юрид. наук. М., 2017. С. 16–17, 112–114.

4См.: Meier S. Subrogation // The Max Plank Encyclopedia of European Private law in 2 v. V. 2 / еd. by R. Zimmermann, J. Basedow, K.J. Hopt, A. Stier. Oxford, 2011. P. 1614.

5Автор в соответствии с указанной выше позицией о понятии солидарного обязательства считает страховщика и причинителя вреда солидарными должниками страхователя.

84

Свободная трибуна

Между тем такой разброс способов защиты интереса уплатившего должника, закрепленных правопорядком, вызывает вопросы. Почему при поручительстве по общему правилу избрана суброгация, а при обычной солидарной ответственности применяется регресс, хотя обе ситуации являются разновидностями солидарного обязательства? По какому критерию законодатель сделал выбор в пользу той или иной формы обратного требования?

2. Точки зрения отечественной доктрины

На указанный вопрос отечественная доктрина отвечает неоднозначно. Обычно просто приводятся практические различия, чаще всего сводящиеся к тому, что регресс является новым требованием, а суброгация — разновидностью сингулярного правопреемства6.

Лишь несколько авторов пытаются объяснить выбор законодателя. Наибольшую поддержку у них получила теория, выдвинутая В.А. Мусиным в 1970 г.7 Автор проводит различие между обычной пассивной солидарной ответственностью и ответственностью страхователя и причинителя вреда на основе трех факторов. Так, он указывает, что, во-первых, страховщик и причинитель вреда связаны со страхователем не одним обязательством, а двумя разными обязательственными отношениями. Во-вторых, страховщик8 и причинитель не связаны правоотношением между собой (во всяком случае, до выплаты страховщиком страхового возмещения). Данное положение раскрывается указанием на то, что притязание, предъявляемое в порядке регресса, базируется на обязательстве, связывающем регредиента с регрессатом, причем это обязательство существовало между ними до возникновения регрессного требования и последнее предъявляется в рамках упомянутого обязательства. Основой же суброгации служит обязательство, связывающее страховщика не с причинителем убытков (к которому страховщик предъявляет требование, перешедшее к нему в результате суброгации), а со страхователем, получившим страховое возмещение. До перехода упомянутого права к страховщику правоотношение между ним и причинителем убытков вообще отсутствует. В-третьих, после выплаты страхового возмещения к страховщику согласно закону переходит право страхователя на возмещение ущерба с причинителя убытков, между тем как регредиент располагает вновь возникшим правом по отношению к регрессату.

Л.В. Щербачева подтверждает предположение В.А. Мусина, указывая, что регрессное требование возникает, когда имеется единственное обязательство между пассивными должниками и кредиторами. Исполнение этого обязательства пре-

6См.: Российское гражданское право: учебник в 2 т. Т. II: Обязательственное право / отв. ред. Е.А. Суханов. 2-е изд., стереотип. М., 2011. С. 62–63, 100; Кораев К.Б. Понятие цессии, суброгации и регресса в гражданском праве России // Нотариус. 2008. № 3. С. 21–25; Щербакова А.Ю. Понятие и природа суброгации // Юрист. 2008. № 9. С. 45–51; Журавлева Ю.В. Регресс в гражданском праве России: дис. … канд. юрид. наук. М., 2009. С. 41.

7См.: Мусин В.А. Суброгация в советском праве // Мусин В.А. Избранное. СПб. — М., 2014. С. 15.

8В случае если это не страхование ответственности.

85

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 4/2020

кращает его, делая невозможным переход прав от первоначального должника к уплатившему. Таким образом, существенным для возникновения регресса является наличие лишь одного обязательства — того, которое связывает кредитора с регредиентом, отвечающим за должника. Суброгация же, в отличие от регресса, возможна только при наличии двух обязательств, направленных на одно — удовлетворение интереса кредитора9. А.В. Терехов отмечает, что суброгация отличается наличием отдельного правоотношения, связывающего кредитора с третьим лицом, компенсирующим его убытки10.

На основе теории В.А. Мусина высказывает свое предположение и Р.С. Бевзенко. Объясняя причину выбора в поручительстве модели суброгации, а не регресса, он отталкивается от существующей в цивилистике дискуссии о том, чье обязательство исполняет поручитель: совместное обязательство должника и поручителя или свое? Согласно первому подходу раз поручитель исполняет совместное обязательство, то такое исполнение прекращает его. Поэтому цессия в силу закона в таком прекращенном обязательстве невозможна, а у поручителя как у солидарного содолжника возникает регрессное право. По второму подходу поручитель исполняет свое дополнительное обязательство, а основное обязательство не прекращается, поэтому поручитель может занять в нем место кредитора в порядке суброгации. Р.С. Бевзенко придерживается второго подхода11.

Фактически предложенная В.А. Мусиным и развитая современными исследователями теория разграничения суброгации и регресса строится на количестве связей между субъектами. Если всех троих лиц связывает одно правоотношение, то необходимо регрессное требование, так как это единственное требование погашается исполнением. В ситуациях, когда есть два разных правоотношения, при исполнении одного из них возможна передача второго в рамках суброгации. Из этого следует второе важное правило данной теории. В первом случае субъекты на стороне должника имеют хоть какие-то отношения между собой, в то время как во второй ситуации должники (причинитель вреда и страховщик) не имеют подобных связей друг с другом до момента уплаты. То есть важно не только количество правоотношений, но и наличие правоотношения между должником и уплатившим лицом. Этими двумя фактами и предопределяется выбор регресса в первой ситуации и суброгации­ во второй.

Против указанной теории можно выдвинуть несколько аргументов. Во-первых, она строится на довольно спорной предпосылке о том, что солидарное обязательство представляет собой единое обязательство с множественностью на стороне должника. Последнее исследование в этой сфере говорит, что подобный выбор

9См.: Щербачева Л.В. Соотношение суброгации и регресса в гражданском праве России // Вестник Московского университета МВД. 2011. № 4. С. 164.

10См.: Терехов А.В. Суброгация в современном гражданском праве России: вопросы теории и практики: дис. … канд. юрид. наук. М., 2008. С. 95.

11См.: Бевзенко Р.С. Правовые позиции Высшего Арбитражного Суда Российской Федерации по вопросам поручительства и банковской гарантии: Комментарий к Постановлениям Пленума Высшего Арбитражного Суда Российской Федерации от 12 июля 2012 г. № 42 «О некоторых вопросах разрешения споров, связанных с поручительством» и от 23 марта 2012 г. № 14 «Об отдельных вопросах практики разрешения споров, связанных с оспариванием банковских гарантий». М., 2014.

86

Свободная трибуна

крайне неоднозначен и в целом строится на исторической ошибке, допущенной отечественной цивилистикой12. Модель единственного обязательства хоть и является господствующей теорией в доктрине, при этом вовсе не соотносится с положениями ГК РФ. Так, согласно абз. 2 п. 1 ст. 308 ГК РФ недействительность требований кредитора к одному из лиц, участвующих в обязательстве на стороне должника, равно как истечение срока исковой давности по требованию к такому лицу, сами по себе не затрагивают его требований к остальным этим лицам. Подобное положение вещей трудно увязывается с моделью солидарного обязательства как единого обязательства, поскольку невозможно представить, чтобы одно требование было одновременно недействительным при предъявлении одному из должников и действительным при предъявлении другому. Также крайне сложно объяснить причину, по которой исковая давность по одному и тому же требованию может одновременно истечь и не истечь в зависимости от должника, к которому предъявлено данное требование. На это указывают некоторые современные авторы, приводя аргументы против модели единого обязательства13.

Во-вторых, предложенная теория даже при правильности ее посылки вовсе не объясняет выбор законодателя в пользу модели суброгации или регресса. Теорией о количестве правоотношений можно объяснить только выбор модели возмещения в солидарных обязательствах, поручительстве и страховании. Между тем в других случаях необходимости возмещения потерь уплатившего лица этот критерий не срабатывает. Так, при выплате по независимой гарантии гарант получает обратное требование в виде регресса, а не право кредитора в порядке суброгации. При этом абсолютно очевидно наличие двух правоотношений (между принципалом и бенефициаром и гарантом и бенефициаром), что не мешает законодателю и судебной практике предоставлять гаранту регрессное требование к принципалу. На этот факт обращают внимание и в литературе14.

Необходимо заметить, что сторонники данной теории приводят против последнего аргумента следующее размышление: независимая гарантия неакцессорна от обеспечиваемого ею обязательства15, и ее самой достаточно для возникновения регрессного требования, а это значит, что выполняется требование о том, что при регрессе необходимо одно правоотношение. Так, указывается, что «хотя в рассмотренном случае и имеется два обязательства, однако и здесь для осуществления регресса значение имеет только одно — обязательство гаранта, а именно его исполнение. Обязательство гаранта, будучи независимым от обеспечиваемого обязательства, не может быть поставлено в зависимость от перехода прав бенефициара. В силу этого даже теоретически нельзя предположить применение в данном случае

12См.: Тололаева Н.В. Указ. соч. С. 20, 47.

13См.: Договорное и обязательственное право (общая часть): постатейный комментарий к статьям 307– 453 Гражданского кодекса Российской Федерации / отв. ред. А.Г. Карапетов. М., 2017. С. 164 (автор комментария к ст. 323 — А.А. Павлов); Павлов А.А. К вопросу о сущности солидарных обязательств // Очерки по торговому праву: сб. науч. тр. / под ред. Е.А. Крашенинникова. Ярославль, 2010. Вып. 17. С. 65– 75.

14См.: Ломидзе О.Г. Правонаделение в гражданском праве России. СПб., 2003. С. 374.

15То есть обязательство не связано юридически с тем долгом, в обеспечение которого оно было установлено.

87

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 4/2020

суброгации»16. По сути, высказывается предположение, что в силу независимости гарантии обеспечиваемая ею сделка не имеет значения и поэтому суброгация невозможна.

Аргумент Л.В. Щербачевой не видится довольно убедительным. Говоря, что одного правоотношения достаточно, автор не учитывает второй важный критерий теории количества правоотношения. Как указано выше, имеет значение не только количество правоотношений, но и нахождение уплатившего и должника в этом правоотношении на стороне должника. Правоотношение между гарантом и принципалом здесь является совершенно иным, бенефициар в нем вообще не участвует (договор о выдаче независимой гарантии). Это значит, что теория количества правоотношений не в состоянии объяснить выбор законодателя и доктрины в случае независимой гарантии в пользу регресса.

В-третьих, необходимо заметить, что данная теория во многом строится на предположении, согласно которому при исполнении обязательства в модели единственного правоотношения это обязательство прекращается, что препятствует передаче прав кредитора, так как оно оказывается исполненным, а потому необходимо воспользоваться суброгацией. Между тем сказанное вступает в прямой конфликт с конструкцией исполнения обязательства третьим лицом, при которой к лицу, исполнившему обязательство другого лица, переходят в порядке суброгации права кредитора. Очевидно, что обязательство прекратилось его исполнением и переходить в порядке суброгации нечему. Но отечественный законодатель указывает, что в данном случае наличествует суброгация (п. 5 ст. 313 ГК). Вообще, тут необходимо отметить, что концепция суброгации зародилась во французской доктрине именно на основе фикции о том, что при исполнении обязательство не прекратилось17. Действие суброгации как легальное исключение из правила о прекращении обязательства исполнением указывается и отечественными авторами18. В связи с этим приводить аргумент о том, что исполненное право нельзя передавать по суброгации, поскольку оно прекратилось, неправильно. Следовательно, можно утверждать, что и в этом случае данная теория не в состоянии объяснить выбор законодателя и доктрины.

Пример с исполнением третьим лицом показывает также и другую проблему теории количества правоотношений, а именно проблему отсутствия правоотношений. В.А. Мусин предлагает разграничивать регресс и суброгацию по количеству правоотношений, связывающих трех лиц на момент осуществления исполнения. При этом третье лицо, исполняющее обязательство за другое лицо, вообще может быть не связано ни с должником, ни с кредитором никаким правоотношением или быть связанным обязательством с иным экономическим интересом. В таком случае нет того необходимого правоотношения, связывающего исполнившее третье лицо с должником и кредитором.

16Щербачева Л.В. Указ. соч. С. 165.

17См.: Саватье Р. Теория обязательств. М., 1972. С. 318.

18См.: Комментарий к Гражданскому кодексу Российской Федерации. Часть первая (постатейный): учеб.-практ. комментарий / под ред. А.П. Сергеева. 2-е изд. М., 2019. С. 1073 (автор главы — А.А. Павлов).

88

Свободная трибуна

Немного иной критерий разделения применения регресса и суброгации предлагает В.А. Белов. Так, в одной из работ ученый высказывает предположение, что регресс необходим в тех случаях, когда возникновение обязательства плательщика было вызвано поведением третьего лица. Суброгация же применима тогда, когда обязательство плательщика возникло по его воле, но перед необходимостью его исполнить плательщик был поставлен действиями должника. В таких случаях, по мнению автора, логично не предоставлять ему нового требования, а вручить ранее существовавшее требование, т.е. осуществить суброгацию19.

Предложенный критерий еще в меньшей степени может разрешить проблему применения регресса или суброгации. Как минимум он неоправданно сужает сферу применения регресса, сводя ее практически только к деликтной ответственности за действия другого лица (ст. 1081 ГК РФ). В остальных же случаях налицо волевое возникновение обязанности плательщика. По предложенному критерию во всех случаях, кроме случая ст. 1081 ГК РФ, должна наличествовать суброгация. И хотя вполне возможен положительный эффект подобного решения, вызывает вопросы обоснование столь резкого сужения сферы применения регресса. Подход выбран автором без какой-либо аргументации, только исходя из внутренних ощущений. Представляется, однако, что выбор модели обратного требования должен быть обоснован с догматических и политико-правовых позиций.

Таким образом, ни одна из теорий, представленных на настоящий момент в оте­ чественной доктрине, не способна в полной мере объяснить причину, по которой в одном случае справедливым и правильным является применение модели регресса, а в другом — суброгации. Можно полностью согласиться с мнением, согласно которому отечественная доктрина не может назвать четких политико-правовых или догматических критериев выбора конструкции обратного требования20.

3. Практические различия между регрессом и суброгацией

В связи с этим представляется правильным установить различия в правовом режиме регресса и суброгации. На основе полученных данных можно будет попытаться установить, какая из этих моделей лучше подходит для той или иной ситуации. То есть перед тем как выработать критерий определения модели обратного требования, представляется необходимым попробовать тщательно разобраться с практическими последствиями каждой из них. Затем можно будет выдвинуть критерий разделения суброгации и регресса в каждом случае.

Наиболее полно разница с точки зрения преимуществ и недостатков в различных аспектах между суброгацией и регрессом была изучена и раскрыта Н.Ю. Расска-

19См.: Белов В.А. Суброгация // Очерки по торговому праву: сб. науч. тр. / под ред. Е.А. Крашенинникова. Ярославль, 2000. Вып. 7. С. 88.

20См.: Перунов Д.Ф. Система правоотношений в поручительстве // Опыты цивилистического исследования: сб. ст. / рук. авт. колл. и отв. ред. А.М. Ширвиндт, Н.Б. Щербаков. М., 2016. С. 298.

89

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 4/2020

зовой21. Верным будет отталкиваться от полученных ею выводов, в той или иной мере соглашаясь с ними или противопоставляя им собственные аргументы.

Первой категорией, по которой автор проводит различие между регрессом и суброгацией, является направленность воли платящего должника. Так, указывается, что уплатившее лицо по некоторым категориям желает просто взыскать с лица, за которое оно уплатило, сумму своих расходов. Направленности на приобретение прав требования кредитора у него нет.

Второй категорией, рассматриваемой автором, выступают обеспечения. В силу конструкции суброгации как разновидности сингулярного правопреемства также осуществляется переход обеспечивающих обязательств. При регрессе подобное невозможно, так как перед нами новое право. Обеспечивающие обязательства прекратили свое действие вместе с основным обязательством.

Третьей категорией служит исковая давность. При суброгации обеспечительный должник вступает в существующее правоотношение, поэтому основания для изменения течения срока исковой давности отсутствуют. При регрессе обеспечительный должник получает новое, собственное право требования к должнику. Срок исковой давности по этому требованию течет вновь с момента удовлетворения требования кредитора.

Н.Ю. Рассказова отмечает, что возражения основного должника допускаются и при суброгации, и при регрессе. В суброгации это обосновывается ссылкой на ст. 386 ГК РФ, в которой закреплена норма о том, что должник вправе выдвигать против нового кредитора возражения, которые у него были относительно старого кредитора. В регрессе же возможность возражений подкрепляется ссылкой на производность регрессного обязательства от основного (исполненного обеспечительным должником) и на свойства обеспечительной конструкции, в рамках которой возникает регресс. Единственным исключением из данной категории является независимая гарантия, где в силу неакцессорности обязательства возражения принципала могут касаться только несоблюдения условий гарантии.

Еще одной категорией, которую Н.Ю. Рассказова рассматривала в своей работе, был состав требований. Она приходит к выводу, что справедливое регулирование возможно как в случае суброгации, так и при возникновении у обеспечительного должника регрессного требования, и принципиальной разницы в этом случае между ними нет.

Более значимой и интересной представляется подмеченная Н.Ю. Рассказовой разница между моделями обратного расчета в плане размера предъявляемых требований. Автор рассматривает практическую ситуацию: кредит предоставлен должнику на год под 24% годовых и не возвращен в срок. Через месяц после истечения срока договора долг был полностью погашен поручителем в следующем размере: 100 тыс. руб. — основной долг, 26 тыс. руб. — плата за кредит за 13 месяцев,

21См.: Рассказова Н.Ю. Последствия исполнения обеспечительного обязательства // Вестник гражданского права. 2010. № 6. С. 92–130.

90

Свободная трибуна

1 тыс. руб. — проценты по ст. 395 ГК РФ22 за месяц; итого 127 тыс. руб. Какая сумма причитается поручителю, если должник погасит долг двумя месяцами позже?

При суброгации поручитель как кредитор в обязательстве из кредитного договора может получить: 100 тыс. руб. основного долга, 30 тыс. руб. платы за кредит за 15 месяцев, 3 тыс. руб. процентов по ст. 395 ГК РФ за три месяца; итого 133 тыс. руб. При регрессе же он получит меньше, так как уплатил кредитору 127 тыс. руб. Регрессное требование есть требование об уплате этой суммы. На нее начисляются проценты, размер которых за два месяца составит 2540 руб. Итоговая сумма будет равна 129 540 руб. При этом автор подмечает, что с увеличением просрочки основного должника разрыв будет увеличиваться. Так, через год поручитель сможет получить в порядке суброгации на 19 тыс. руб. больше, чем в порядке регресса. Таким образом, в таком обязательстве суброгация оказывается существенно выгоднее регресса.

Автор указывает, что если изменить условия обязательства, то поменяются и результаты. Так, покупатель не уплатил в срок стоимость покупки (100 тыс. руб.). Через полгода долг был полностью погашен поручителем в следующем размере: 100 тыс. руб. — основной долг, 6 тыс. руб. — проценты по ст. 395 ГК РФ за месяц; итого 106 тыс. руб. В таком случае поручителю полагается при суброгации 100 тыс. руб. основного долга и 12 тыс. руб. процентов по ст. 395 ГК РФ за год; итого 112 тыс. руб. При регрессе же поручитель может взыскать с покупателя 112 360 руб., так как поручитель уплатил кредитору 106 тыс. руб. и на эту сумму начисляются проценты, размер которых за 11 месяцев составит 6360 руб. При этом с увеличением просрочки основного должника разрыв будет увеличиваться в пользу регресса.

Н.Ю. Рассказова пришла к выводу о том, что чем суровее условия основного обязательства, тем выгоднее должнику, предоставившему обеспечение, суброгация, а основному должнику, соответственно, регресс. При льготных условиях основного обязательства и длительном периоде между его нарушением и удовлетворением кредитора обеспечительным должником последнему выгоден регресс, а основному должнику — суброгация. Таким образом, очевидно, что ни суброгация, ни регресс сами по себе не гарантируют обеспечительному должнику больший размер требования. Выгодность той или иной конструкции зависит от обстоятельств дела.

По вопросу частичного исполнения обязательства сделан вывод о том, что суброгация части прав из основного обязательства не дает каких-либо преимуществ по сравнению с регрессом: хотя при суброгации части прав уплативший и становится сокредитором основного кредитора, но все равно не получает право требования такого же объема. Это положение формулируется на основе правила о том, что суброгация не должна приводить к ухудшению прав кредитора, которое в том числе закреплено в отечественном законодательстве (п. 5 ст. 313 ГК РФ).

Дополнительно необходимо разобрать вопрос процессуального правопреемства. При суброгации возможно вступление уплатившего должника в дело в качестве надлежащего истца, при регрессе же этого не происходит. Права обеспечитель-

91

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 4/2020

ного должника могут быть реализованы только путем заявления нового, регрес­ сного, иска. На основании этого Н.Ю. Рассказова приходит к выводу о том, что если процессуальное преемство предоставляет интерес для уплатившего, то ему выгоднее суброгация. Однако этот довод имеет значение только при наличии судебного спора.

Также автор рассматривает случай установления договорного запрета на передачу прав. Указывается, что если норма ст. 388 ГК РФ является универсальной и применяется в отношении любого перехода прав (как по сделке, так и в силу закона), то запрет цессии блокирует и суброгацию. Н.Ю. Рассказова приходит к выводу, что запрет цессии в основном обязательстве не препятствует суброгации, и поэтому в такой ситуации она успешно конкурирует с регрессом.

Последней исследуемой автором категорией является банкротство должника. Н.Ю. Рассказова рассуждает об отнесении того или иного обратного требования к текущим платежам и приходит к выводу, что в силу постановления Пленума ВАС РФ от 23.07.2009 № 63 «О текущих платежах по денежным обязательствам в деле о банкротстве» сравнительные преимущества и недостатки регресса и суброгации могут быть оценены только по обстоятельствам дела.

Таким образом, на основе рассмотренных Н.Ю. Рассказовой категорий можно прийти к следующим выводам. В целом суброгация и регресс по своей сути отличаются только в нескольких аспектах. Самыми значимыми из них являются течение исковой давности, действие обеспечивающих обязательств и размер предъявляемых требований. Менее значимыми признаются процессуальное правопреемство, направленность воли сторон и возражения (так как они недоступны только в случае независимой гарантии).

С полученными выводами необходимо практически полностью согласиться. Автор правильно и обстоятельно исследовала все возможные отличия применения модели суброгации и регресса. Ее мнение о том, что суброгация отличается от регресса по трем основным признакам (течение исковой давности, действие обеспечивающих обязательств и размер предъявляемых требований), является обоснованным. Дополнительными различиями служат процессуальное правопреемство и возражения должника.

При этом важно уточнить некоторые сформулированные Н.Ю. Рассказовой заключения. Во-первых, кажется необоснованным вывод о том, что и при регрессе должник имеет право на возражения, которые он имел к кредитору. По указанию автора, в обеспечивающих обязательствах это вытекает из производного характера регрессного обязательства. Между тем это представляется неправильным, так как в таком случае полностью стирается грань между суброгацией и регрессом. Если какое-то отдельное свойство переходит от основного обязательства к регрессному, то таким образом должны передаваться и другие свойства. Довольно странно, что должник вправе ссылаться на возражения против основного долга в случае предъявления регрессного требования, но вместе с тем исковая давность исчисляется с момента платежа. И почему обеспечивающие обязательства не переходят в порядке регресса, ведь обосновать переход также можно с помощью ссылки на производный характер? Такой селективный подход к тому, какие свойства основного

92

Свободная трибуна

обязательства перейдут к регрессному, никак не объясняется. Переходить должно либо всё, как в суброгации, и тогда различия полностью стираются, либо ничего. В связи с этим возражения должника также надо признать значимым отличием суброгации от регресса.

Во-вторых, представляется, что вопрос о направленности воли плательщика в данном случае малорелевантен. Судить о выборе той или иной конструкции обратного требования на основе гипотетической воли уплатившего лица кажется неправильным. Это связано с тем, что в праве очень часто гипотетическая воля лица расходится с установленными законом последствиями волеизъявления. Субъект права вообще может не желать наступления тех или иных правовых последствий, но в силу объективного права они претворяются в жизнь. Поэтому данный аргумент не будет рассматриваться при обсуждении различий суброгации и регресса.

В-третьих, вопрос договорного запрета на уступку права требования частично утратил свою актуальность после реформы главы 24 ГК РФ в 2015 г.: подобный запрет теперь не влечет недействительность уступки денежного права требования.

В-четвертых, Н.Ю. Рассказовой недостаточно глубоко исследована проблематика отличий модели суброгации и регресса при банкротстве. В этой сфере необходимо поддержать точку зрения, выраженную в упомянутой выше работе Д.Ф. Перунова, который предлагает изучить, как ведут себя требования, полученные плательщиком23 в порядке регресса и суброгации, в банкротстве должника. Так, рассматривается обычный практический казус, в рамках которого лицо взяло кредит в размере 1 млн под 30% годовых на один год. В качестве обеспечения устанавливается поручительство третьего лица. Сторонами было согласовано, что в случае просрочки должник обязан уплачивать кредитору неустойку в размере 30% годовых в дополнение к процентам за пользование займом. Должник просрочил исполнение обязательства на один год. Следовательно, кредитор взыскал с поручителя 1 млн основного долга, 600 тыс. процентов за два года и 300 тыс. за год просрочки в качестве штрафных санкций — всего 1,9 млн24.

После уплаты кредитору поручитель обратился в суд с заявлением о признании должника банкротом и предъявил для включения в реестр задолженность к должнику, «полученную» от кредитора вследствие исполнения. Размер подобного требования будет различаться в зависимости от модели обратного требования. При суброгации штрафные санкции в размере 300 тыс. в соответствии с п. 3 ст. 137 Федерального закона от 26.10.2002 № 127-ФЗ «О несостоятельности (банкротстве)» (далее — Закон о банкротстве) подлежат удовлетворению после погашения основной суммы задолженности и причитающихся процентов, т.е. фактически не будут удовлетворены вообще. В случае регресса поручитель получает принципиально новое денежное требование в объеме уплаченного кредитору. В этом требовании отсутствует раскладка долга на основную сумму, проценты и штрафы. Следовательно, поручитель предъявит для включения в реестр 1,9 млн основного долга.

23Данное исследование Д.Ф. Перунова касается поручительства, и поэтому пример касается этой темы. Между тем для целей настоящей работы представляется возможным экстраполировать полученный им вывод на все случаи, когда лицо имеет право возмещения суммы уплаченного с другого лица.

24См.: Перунов Д.Ф. Указ. соч. С. 304–305.

93

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 4/2020

При таком развитии событий разница в размере включенных в реестр требований составляет 300 тыс.

Также надо учитывать, что при суброгации штрафные санкции в размере 300 тыс. в силу п. 3 ст. 12 Закона о банкротстве не будут учитываться для целей определения количества голосов на собрании кредиторов, что также уменьшает возможности плательщика в банкротном процессе.

Помимо этого, Д.Ф. Перунов подмечает, что в ходе процедур банкротства на основную сумму долга могут начисляться мораторные проценты по ставке рефинансирования. Они начисляются только на основную сумму долга, а не на проценты, и подлежат уплате в третьей очереди до возмещения штрафных санкций (п. 7 постановления Пленума ВАС РФ от 06.12.2013 № 88 «О начислении и уплате процентов по требованиям кредиторов при банкротстве»). В таком случае привлекательность регресса по сравнению с суброгацией еще больше усиливается.

Позиция Д.Ф. Перунова заслуживает поддержки. На представленных примерах очевидно преимущество для плательщика регрессной модели обратного требования в случае банкротства должника относительно суброгации. Оно заключается не только в размере предъявляемых требований, но и в возможностях плательщика определять ход процесса банкротства.

Регрессное требование предоставляет своему субъекту ряд преимуществ: обнуление исковой давности, отсутствие возражений, более удобное положение в банкротном процессе и увеличение размера требований в случае льготных условий основного обязательства и длительного периода между его нарушением и удовлетворением кредитора обеспечительным должником. К минусам регресса необходимо отнести прекращение действия обеспечивающих обязательств, отсутствие процессуального правопреемства в ситуации, если платеж произошел в ходе рассмотрения требования в суде, и меньший размер требований при суровости условий основного обязательства и короткого периода между его нарушением и удовлетворением кредитора обеспечительным должником. При этом очевидно, что в числе плюсов суброгации необходимо назвать минусы регрессного требования, а в числе минусов — плюсы регресса соответственно.

Из вышесказанного можно сделать только один вывод: ни один из рассматриваемых аспектов не способен однозначно склонить в пользу той или иной модели. И регресс, и суброгация обладают своими значимыми плюсами и минусами, которые не позволяют точно сказать, какую из моделей лучше применять. Таким образом, изучение разницы в правовых последствиях двух моделей не помогает выявить четкие политико-правовые или догматические критерии выбора конструкции обратного расчета.

Представляется, что для преодоления этой проблемы полезно обратиться к целям института обратного требования. Как указано в начале настоящего исследования, данный институт зародился с целью не допустить необоснованное сокращение имущественной сферы одного из солидарных должников. То есть его основной задачей является возмещение понесенных трат одним из солидарных должников за счет другого должника (или делигатом за счет делиганта). В таком случае право

94

Свободная трибуна

должно создать наиболее благоприятный режим для взыскания этих возмещений. Разумеется, правопорядок не должен ограничивать и нарушать базовые права и законные интересы должников, например разрешая самоуправный захват имущества должника. Но предоставить все возможные способы защиты должнику правопорядок обязан.

4. Сравнительно-правовой и исторический обзор

В этом свете представляется интересным сравнительно-правовой обзор. Многие иностранные правопорядки содержат достаточно интересное регулирование, которое было бы полезно осветить.

Так, согласно ст. 2305 ФГК поручитель, погасивший долг, получает право регрессного требования. Вместе с тем ст. 2306 ФГК гласит, что к поручителю, погасившему долг, переходят все права, которые кредитор имел в отношении должника. Еще в середине XX в. Л.Ж. де ла Морандьер указывал, что обратное требование в солидарных обязательствах может быть осуществлено посредством либо исков из поручения или ведения чужих дел без поручения, либо исков, полученных через суброгацию25.

Аналогичную картину можно проследить и в немецком праве. Например, Н.В. Тололаева, ссылаясь на авторитетные немецкие источники, пишет, что по немецкой системе регресса исполнившему должнику одновременно предоставляется на выбор два требования: (новое) регрессное требование на основании абз. 1 § 426 ГГУ к содолжникам в долях, размер которых предполагается равным, и требование кредитора, которое на основании абз. 2 § 426 ГГУ переходит к исполнившему должнику для подкрепления его регрессного требования, в частности, сохранившимся обеспечением (происходит так называемая cessio legio)26.

Х. Эманн отмечает, что солидарному должнику, управомоченному на выравнивание, необходимо учитывать три разных основания для притязания: 1) регрессное притязание; 2) притязание кредитора против других солидарных должников, переходящее в силу закона после предоставления управомоченным на выравнивание для усиления его права регресса; 3) регрессное притязание из так называемого внутреннего отношения, которое может возникнуть из договорного отношения солидарных должников. При этом подчеркивается, что тогда наряду с солидарным долгом и вырастающим из него регрессным притязанием возникает конкуренция притязаний27.

25См.: Морандьер Л.Ж. Гражданское право Франции в 3 т. Т. 2 / пер. с фр. Е.А. Флейшиц. М., 1960. С. 642–643.

26См.: Тололаева Н.В. Указ. соч. С. 103.

27См.: Эманн Х. Солидарные долги: отказ от единой категории солидарного долга? / пер. Н.В. Тололаевой // Вестник гражданского права. 2015. № 6. С. 185–229.

95

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 4/2020

Из сказанного видно, что для континентальных правопорядков является нормальным предоставление нескольких способов защиты интересов уплатившего лица. Получается, что в таких случаях субъект получает как регрессное требование, так и требование кредитора в порядке суброгации. В сравнительно-правовой литературе указывается, что суброгация является лишь гарантией регрессного требования плательщика28.

Вывод о непротивопоставлении суброгации и регресса можно сделать и относительно источников «мягкого права». Так, согласно нормам ст. III.-4:107 («Регресс

вотношениях между солидарными должниками») Модельных правил европейского частного права29 солидарный должник, исполнивший обязательство, имеет право получить возмещение излишне исполненного от любого из остальных должников. При этом п. 2 этой статьи установлено, что солидарный должник,

вотношении которого применяется вышеприведенное правило, для взыскания излишне исполненного с других должников вправе также реализовывать права и заявлять иски, принадлежащие кредитору, включая любые обеспечительные права. Аналогичные нормы закреплены относительно зависимого личного обеспечения (аналога поручительства) в ст. IV.G.-2:113, независимого личного обеспечения (аналога независимой гарантии) в ст. IV.G.-3:109 и деликтной ответственности в ст. VI.-6:105 (она устанавливает, что ответственность нескольких лиц за один и тот же юридически значимый вред является солидарной, а значит, действует норма статьи III.- 4:107). Сказанное относится и к остальным источникам наднационального регулирования30.

Можно также отметить, что такой подход имеет свои корни в римском праве. Так, И.А. Покровский указывал, что если поручитель уплатил долг, то он имеет регресс против главного должника и с этой целью может потребовать от кредитора при самом платеже переуступки его иска — так называемое beneficium cedendarum

actionum31.

Таким образом, западная зарубежная традиция не строится на противопоставлении двух моделей обратного требования, а гармонизирует их, предоставляя уплатившему лицу оба вида требований. В свою очередь, такое лицо имеет право выбора, какой именно требование заявлять против должника: суброгационное или регрессное32.

Можно предположить, что схожий подход был свойствен отечественному праву. В работах дореволюционных и ранних советских авторов суброгация при страхо-

28См.: Цвайгерт К., Кётц X. Введение в сравнительное правоведение в сфере частного права: в 2 т. Т. 2 / пер. с нем. М., 1998. С. 308.

29См.: Модельные правила европейского частного права (DCFR) / науч. ред. Н.Ю. Рассказова. М., 2014.

30См.: Майер С. Множественность должников в европейском договорном праве / пер. Н.В. Тололаевой // Вестник гражданского права. 2014. № 3. С. 231–233.

31См.: Покровский И.А. История римского права. М., 2004.

32См.: Meier S. Op. cit.; The Principles of European Contract Law (Part III) and Dutch Law: A Commentary II / ed. by H.N. Schelhaas. The Hague, 2006. P. 29 (author of chapter — D. Busch).

96

Свободная трибуна

вании и в других случаях рассматривалась как подвид регрессного (обратного) требования33. Суброгация не противопоставлялась регрессу, они не различались как разные правовые категории.

5. Выводы

По итогам проведенного исследования представляется правильным иногда высказываемый в отечественной литературе подход к определению модели обратного требования, согласно которому суброгация и регресс не противопоставляются друг другу, а вместе служат удовлетворению интересам уплатившего34. Каждая из моделей обладает своими плюсами и минусами, которые не позволяют точно ответить, какая из них лучше в каждой из ситуаций. Эта проблема усиливается тем, что некоторые аспекты отличий между суброгацией и регрессом будут по-разному проявлять себя в конкретном деле. Так, размер требований, предъявляемых в порядке обратного расчета, будет напрямую зависеть от условий основного обязательства. В такой ситуации будет абсолютно неправильно решать за кредитора, какой моделью защиты своих интересов ему пользоваться, и закреплять такой выбор в качестве абстрактной нормы. Подобный выбор противоречит сути института обратного требования, которая заключается в восстановлении имущественной сферы уплатившего лица всеми доступными правовыми способами защиты, о чем говорилось выше35.

Поэтому неправильным является представление отечественной доктрины последних лет, которая противопоставляет суброгацию регрессу и определяет, что и в какой ситуации необходимо применять. Важно понять, что каждая из моделей несет в себе набор минусов и плюсов, поэтому четко знать, когда какую из них необходимо применять, и закрепить это в качестве абстрактной нормы невозможно. То есть не должен стоять вопрос об определении правильной модели в каждом из случаев. Как выяснено выше, ответить на него нельзя. Абстрактная норма, применимая ко всем случаям, не в состоянии учесть отдельные особенности правоотношений. Нельзя на законодательном уровне выбирать за уплатившего способ защиты его права.

Регресс и суброгация должны сосуществовать, чтобы уплативший мог решать, каким образом удовлетворить свой экономический интерес. В связи с этим нормы отечественного­ законодательства, в которых говорится о регрессном требовании или переходе прав, обязательно необходимо трактовать расширительно, как ука-

33См.: Шершеневич Г.Ф. Учебник русского гражданского права: в 2 т. Т. 2. М., 1915. С. 146–147; Серебровский В.И. Страхование // Серебровский В.И. Избранные труды по наследственному и страховому праву. М., 1997. С. 539–540; Новицкий И.Б., Лунц Л.А. Общее учение об обязательстве. М., 1950. С. 188; Новицкий И.Б. Регрессные обязательства между социалистическими хозяйственными организациями. Опыт обобщения арбитражной и судебной практики. М., 1952. С. 19; Юдельсон К.С. Основание проблемы права регресса в советском гражданском праве // Ученые труды ВИЮН. 1947. Вып. 9. С. 193–195.

34См.: Договорное и обязательственное право (общая часть). С. 168–169 (автор комментария к ст. 325 — А.А. Павлов); Перунов Д.Ф. Указ. соч. С. 309.

35См.: Рассказова Н.Ю. Указ. соч.

97

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 4/2020

зание на то, что уплативший имеет как регрессное требование, так и права кредитора в порядке суброгации. В таком случае можно с уверенностью говорить о том, что правопорядок создал максимально комфортные условия для взыскания уплаченного.

Иной подход, который сейчас закреплен в отечественном правопорядке, не имеет практического обоснования. В доктрине нет четкого критерия разграничения между моделями обратного требования. Поэтому нужно позволить уплатившему выбирать способ взыскания с учетом разницы в размере предъявляемых требований, условий и правовых возможностей для взыскания между регрессом и суброгацией.

References

Bevzenko R.S. Legal Positions of the Supreme Arbitrazh Court of the Russian Federation on Surety and Bank Guarantee Issues: Commentary to Resolutions of the Plenum of the Supreme Arbitrazh Court of the Russian Federation No. 42 «On Certain Issues Related to the Resolution of Disputes Related to the Surety» Dated July 12, 2012 and No. 14 «On Certain Issues of Dispute Resolution Practice Related to the Contestation of Bank Guarantees» Dated March 23, 2012 [Pravovyye pozitsii Vysshego Arbitrazhnogo Suda Rossiyskoy Federatsii po voprosam poruchitel’stva i bankovskoy garantii: Kommentariy k Postanovleniyam Plenuma Vysshego Arbitrazhnogo Suda Rossiyskoy Federatsii ot 12 iyulya 2012 g. No. 42 «O nekotorykh voprosakh razresheniya sporov, svyazannykh s poruchitel’stvom» i ot 23 marta 2012 g. No. 14 «Ob otdel’nykh voprosakh praktiki razresheniya sporov, svyazannykh s osparivaniyem bankovskikh garantiy»]. Moscow, Statut, 2014. 228 p.

Belov V.A. Subrogation [Subrogatsiya], in: Krasheninnikov E.A., ed. Essays on Trade Law [Ocherki po torgovomu pravu]. Yaroslavl, Izdatelstvo Yaroslavskogo gosudarstvennogo universiteta, 2000. Iss. 7. P. 81–90.

Ehmann H. Joint Obligations: Is This a Refusal from Unified Category of Solidarity Obligations? [Solidarnye dolgi: otkaz ot edinoy kategorii solidarnogo dolga?]. Civil Law Review [Vestnik grazhdanskogo prava]. 2015. No. 6. P. 189–229.

Schelhaas H.N., ed. The Principles of European Contract Law (Part III) and Dutch Law: A Commentary II. The Hague, Kluwer Law International B.V., 2006. 292 p.

Karapetov A.G., ed. Law of Contracts and Obligations (General Part): Article-by-Article Commentary to Articles 307–453 of the Civil Code of Russian Federation [Dogovornoe i obyazatel’stvennoe pravo (obschaya chast’): postateinyi kommentarij kstat’yam 307–453 Grazhdanskogo kodeksa Rossiiskoi Federatsii]. Moscow, Statut, 2017. 1120 p.

Koraev K.B. The Concept of Assignment, Subrogation and Recourse Claim in Russian Civil Law [Ponyatiye tsessii, subrogatsii i regressa v grazhdanskom prave Rossii]. Notary Public [Notarius]. 2008. No. 3. P. 21–25.

Lomidze O.G. Creation of Rights in Russian Civil Law [Pravonadeleniye v grazhdanskom prave Rossii]. Saint Petersburg, Yuridicheskiy tsentr Press, 2003. 535 p.

Meier S. Plurality of Debtors in European Contract Law [Mnozhestvennost’ dolzhnikov v evropeyskom dogovornom prave]. Civil Law Review [Vestnik grazhdanskogo prava]. 2014. No. 3. P. 214–279.

Meier S. Subrogation, in: Zimmermann R., Basedow J., Hopt K.J., Stier A., eds. The Max Plank Encyclopedia of European Private Law in 2 vols. Oxford, OUP, 2011. P. 1614–1617.

Morandier L.J. Civil Law of France [Grazhdanskoe pravo Frantsii]. Vol. 2. Мoscow, Inostrannaya literatura, 1960. 728 p.

Musin V.A. Subrogation in Soviet Law [Subrogatsiya v sovetskom prave], in: Musin V.A. Selected Works [Izbrannoe]. Saint Petersburg, Redaktsiya zhurnala «Treteiskiy sud» — Moscow, Statut, 2014. 458 p.

Novitskiy I.B., Lunts L.A. General Theory of Obligations [Obschee uchenie ob obyazatelstve]. Мoscow, Gosyurizdat, 1952. 413 p.

Novitskiy I.B. Recourse Claim between Socialist Economic Organizations. Experience in Generalizing Arbitration and Court Practice [Regressnyye obyazatel’stva mezhdu sotsialisticheskimi khozyaystvennymi organizatsiyami. Opyt obobshcheniya arbitrazhnoy i sudebnoy praktiki]. Moscow. Gosyurizdat, 1952. 184 p.

Pavlov A.A. To the Issue of the Substance of Solidarity Obligations [K voprosu o suschnosti sotsialnykh obyazatelstv], in: Krasheninnikov E.A., ed. Essays on Trade Law [Ocherki po torgovomu pravu]. Yaroslavl, Izdatelstvo Yaroslavskogo gosudarstvennogo universiteta, 2000. Iss. 17. P. 76–89.

Perunov D.F. System of Privity in Surety [Sistema pravootnosheniy v poruchitel’stve], in: Shirvindt A.M., Scherbakov N.B., eds. Civil Law Research Studies: Collection of Essays [Opyty tsivilisticheskogo issledovaniya: sb. st.]. Moscow, Statut, 2016. P. 272–309.

98

Свободная трибуна

Pokrovskiy I.A. History of Roman Law [Istoriya rimskogo prava]. Moscow, Statut, 2004. 540 p.

Rasskazova N.Yu. Effects of the Performance of a Security Obligation [Posledstviya ispolneniya obespechitel’nogo obyazatel’stva]. Civil Law Review [Vestnik grazhdanskogo prava]. 2010. No. 6. P. 92–130.

Savatier R. Theory of Liabilities [Teoriya obyazatelstv]. Мoscow, Progress, 1972. 440 p.

Savigny F.K. Law of Obligations [Obyazatel’stvennoye pravo]. Saint Petersburg, Yuridicheskiy tsentr Press, 2004. 576 p.

Serebrovskiy V.I. Insurance [Strakhovaniye], in: Serebrovskiy V.I. Selected Works on Inheritance and Insurance Law [Izbrannyye trudy po nasledstvennomu i strakhovomu pravu]. Moscow, Statut, 1997. P. 426–527.

Sergeev A.P., ed. Article-by-Article Commentary to Civil Code of Russian Federation. Part 1. Educational and Practical Commentary [Kommentariy k Grazhdanskomu kodeksu Rossiyskoy Federatsii. Chast’ pervaya. Uchebno-prakticheskiy kommentariy]. 2nd ed. Moscow, Prospect, 2019. 1262 p.

Shershenevich G.F. Russian Civil Law: A Textbook [Uchebnik russkogo grazhdanskogo prava]. Vol. 2. Moscow, Izdaniye Br. Bashmakovykh, 1915. 544 p.

Shcherbakova A.Yu. The Concept and Nature of Subrogation [Ponyatiye i priroda subrogatsii]. Lawyer [Yurist]. 2008. No. 9. P. 45–52.

Shcherbacheva L.V. Ratio of Subrogation and Recourse Claim in Russian Civil Law [Sootnosheniye subrogatsii i regressa v grazhdanskom prave Rossii]. Herald of Moscow University of MIA [Vestnik Moskovskogo universiteta MVD]. 2011. No. 4. P. 161–165.

Sukhanov E.A., ed. Russian Civil Law: A Textbook [Rossiiskoe grazhdanskoe pravo: uchebnik]. Vol. 2. Moscow, Statut, 2011. 1208 p.

Terekhov A.V. Subrogation in Modern Russian Civil Law: Theory and Practice: A PhD Thesis in Law [Subrogatsiya v sovremennom grazhdanskom prave Rossii: voprosy teorii i praktiki: dis. … kand. yurid. nauk]. Moscow, 2008. 185 p.

Tololayeva N.V. Passive Solidarity Obligation: The Russian Approach and Continental European Tradition: A PhD Thesis in Law [Passivnye solidarnyye obyazatel’stva: rossiyskiy podkhod i kontinental’no-evropeyskaya traditsiya: dis. … kand. yurid. nauk]. Moscow, 2017. 174 p.

Yudel’son K.S. The Main Problems of the Right of Recourse in Soviet Civil Law [Osnovnyye problemy prava regressa v sovetskom grazhdanskom prave], in: Scientific Works of UILS [Uchenyye trudy VIYUN]. Moscow, Yuridicheskoye izdatel’stvo MJ USSR, 1947. P. 178–238.

Zhuravleva Y.V. Recourse in Russian Civil Law: A PhD Thesis in Law. [Regress v grazhdanskom prave Rossii: dis. … kand. yurid. nauk]. Moscow, 2009. 165 p.

Zweigert K., Koetz H. Introduction to Comparative Jurisprudence in the Field of Private Law [Vvedenie v sravnitel’noe pravovedenie v sfere chastnogo prava]. 2 Vols. Vol. 2. Moscow, Mezhdunarodnye otnosheniya, 1998. 512 p.

Information about the author

Ayk Kerselyan — First-Year Student of Master’s Degree at the Lomonosov MSU Law School, Bachelor of Law (MSU) (e-mail: ayk.kers@gmail.com).

99

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 4/2020

Анна Сергеевна Скорова

студентка магистратуры 2-го курса Института права ФГБОУ ВО «Челябинский государственный университет», юрист Юридической фирмы INTELLECT

Кто ответит за доведение до банкротства должника-гражданина?

Привлечение к субсидиарной ответственности контролирующих лиц при банкротстве должника — один из эффективных механизмов, направленных на удовлетворение наибольшего количества требований конкурсных кредиторов. Однако действующее законодательство и судебная практика не допускают его применение при несостоятельности граждан. Автор полагает, что этот подход необоснован, противоречит самому назначению процедуры банкротства — соразмерному удовлетворению требований кредиторов. Снимая бремя ответственности с лиц, фактически способствовавших наступлению неблагоприятных последствий, законодатель создает необоснованные привилегии для отдельных субъектов права, прощая таким образом их недобросовестность. В статье сделан вывод о необходимости применения положений главы III.2 Закона о банкротстве при банкротстве граждан.

Ключевые слова: субсидиарная ответственность, банкротство граждан, индивидуальный предприниматель, контролирующие лица

100

Свободная трибуна

Anna Skorova

Second-Year Master’s Student of the Institute of Law of Chelyabinsk State University, Associate at

INTELLECT Law Firm

Who is Responsible for Causing Personal Bankruptcy?

The subsidiary liability of controlling persons in the bankruptcy of the debtor is one of the effective mechanisms aimed at replenishing the bankruptcy assets. However, neither legislation nor settled case law allow its application in the case of insolvency of the individual entrepreneurs. The author suggests that this approach is unjustified, and also contradicts to the very purpose of the bankruptcy proceedings, namely: equal satisfaction of the claims of competitive creditors. The legislator creates unjustified privileges for individuals by removing the burden of responsibility from the persons who actually contributed to the bankruptcy of the businesses under their effective control and by forgiving their bad faith. The author arrives at a conclusion that it is necessary to apply the provisions of Chapter III.2 of the Federal Law № 127-ФЗ of October 26, 2002 «On Insolvency (Bankruptcy)» in personal bankruptcy.

Keywords: subsidiary liability, personal bankruptcy, individual entrepreneur, controlling persons

1. Введение

В I квартале 2019 г. было вынесено 13 308 судебных решений о признании граждан банкротами. Это в 4,5 раза больше, чем число решений о признании банкротами юридических лиц за тот же период (2938).

Вместе с тем лица, контролирующие должника, активно привлекались к субсидиарной ответственности только в процедурах банкротства юридических лиц. В частности, совокупная сумма удовлетворенных требований к таким контролирующим лицам выросла в 2,9 раза по сравнению с аналогичным периодом 2018 г. — с 25,6 до 75,4 млрд руб.1

Очевидно, что институт привлечения к субсидиарной ответственности является важным средством защиты интересов кредиторов. Не менее очевидно и то, что, как отмечает Р.Т. Мифтахутдинов, имущественные интересы кредиторов должны защищаться в равной мере независимо от того, кто является должником — юридическое или физическое лицо, поскольку контролирующее лицо может быть как

у должника — юридического лица, так и у должника-гражданина2.

1См.: Число удовлетворенных заявлений о привлечении к ответственности лиц, контролирующих ком- пании-банкроты, в I кв. 2019 выросло в 1,5 раза, интенсивность банкротств снизилась на 7,5% // Фед­ ресурс. 2019. 19 апр. URL: https://fedresurs.ru/news/49c41551-a149-431a-8fb4-6e584b28f9b7.

2См.: Мифтахутдинов Р.Т. Контролирующие должника лица как субъекты субсидиарной ответственности при банкротстве// Законы России: опыт, анализ, практика. 2018. № 7. С. 34.

101

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 4/2020

Однако складывающаяся на данный момент судебная практика отрицает применимость этого института в делах о банкротстве как минимум индивидуальных предпринимателей.

В настоящей статье будет рассмотрено, насколько это правильно с точки зрения буквы и духа закона.

2. Существо и некоторые примеры сложившегося подхода судов

Мотивируя отказ в применении норм о субсидиарной ответственности контролирующих должника лиц в делах о банкротстве граждан, суды, как правило, ссыла­ ются на особый порядок рассмотрения данной категории дел о банкротстве и на отсутствие предписаний законодателя о возможности распространения на них главы III.2 Федерального закона от 26.10.2002 № 127-ФЗ (ред. от 09.06.2019) «О несостоятельности (банкротстве)» (далее — Закон о банкротстве).

Так, в деле № А40-114805/15 имела место следующая ситуация3.

Кредитор, подавший заявление о привлечении контролирующего лица к субсидиарной ответственности по долгам индивидуального предпринимателя, ссылался на то, что указанный им гражданин Бушуев контролировал имущество должника Сергеева в виде доли в обществе с ограниченной ответственностью «М.». При этом Сергеев с 2001 до 2009 г. являлся единственным участником данного общества с подтвержденными затратами на 68 млн руб. Утрата этого актива повлияла на финансовое положение Сергеева. Кроме того, сам Бушуев, со слов заявителя, ранее давал пояснения, что Сергеев был его «номиналом», следовательно, и всё имущество последнего было ему подконтрольно. В результате же заключения ряда сделок Сергеев лишился дорогого имущества, а возбужденное по обращению Бушуева уголовное дело преследовало цель отобрать у него и оставшееся, что свидетельствует о принятии Бушуевым решений, направленных на причинение вреда кредиторам. При этом в уголовном деле Бушуев сам добровольно подтвердил несамостоятельность и подконтрольность ему индивидуального предпринимателя.

Действия Бушуева могли быть квалифицированы на основании ст. 61.11 Закона о банкротстве, поскольку причиной банкротства Сергеева стала совокупность сделок, заключенных по указанию Бушуева. Однако суд первой инстанции отказал в принятии заявления со ссылкой на то, что положения главы III.2 не подлежат применению к банкротству индивидуального предпринимателя. Суды апелляционной и обеих кассационных инстанций согласились с таким подходом.

Аналогичный подход применяется и другими судами. Например, в деле № А5721957/2017 по тому же мотиву было отказано в признании незаконным бездействия

3См.: постановления Девятого ААС от 16.05.2018, АС Московского округа от 24.07.2018 и определение ВС РФ от 23.11.2018 по делу № А40-114805/15.

102

Свободная трибуна

финансового управляющего в виде невыяснения сведений о контролирующих лицах и неподачи заявления об их привлечении к субсидиарной ответственности несмотря на то, что должник, формально имея статус индивидуального предпринимателя, фактически являлся наемным водителем, работавшим на автомобилях, предоставленных иным лицом.

Отказ в удовлетворении требований суд апелляционной инстанции обосновал тем, что, по его мнению, из системного толкования положений ст. 61.10, 213.9, 213.32 Закона о банкротстве следует, что привлечению к субсидиарной ответственности подлежат лица, контролирующие должника — юридическое лицо, а в настоящем случае должником выступает гражданин, который самостоятельно несет всю ответственность за осуществление своей деятельности. Привлечение же к субсидиарной ответственности иных лиц в рамках дела о банкротстве гражданина, с точки зрения суда апелляционной инстанции, Законом о банкротстве не предусмотрено. Суды обеих кассационных инстанций с этим подходом согласились4.

Вделе № А76-4488/20175 финансовый управляющий подал заявление о привлечении к субсидиарной ответственности по обязательствам должницы ее родной дочери, ссылаясь на то, что должница совместно с дочерью вела риелторский бизнес и что займы, полученные ею и ставшие основанием требований кредиторов, были потрачены на имущество, приобретенное на имя дочери. Исследовав материалы дела, арбитражные суды трех инстанций отказали в привлечении к субсидиарной ответственности дочери должницы.

Вэтом деле заслуживает внимания мотивировка суда апелляционной инстанции: «Положения вышеприведенных норм законодательства о банкротстве [п. 4 ст. 10, п. 1 ст. 213.1 Закона о банкротстве] и положения ст. 399 ГК РФ не содержат специального указания на возможность привлечения контролирующего должника лица к субсидиарной ответственности исключительно в случае, если должником является юридическое лицо. Значимыми обстоятельствами для разрешения вопроса о привлечении ответчика к субсидиарной ответственности являются наличие между должником (независимо от того, является ли он гражданином или юридическим лицом) и ответчиком отношений, в которых последний может существенным образом определять поведение должника с помощью формально-правовых или неформальных механизмов социального и межличностного взаимодействия, а также причинно-следственная связь между совершенными под влиянием такого рода отношений действиями (сделками) должника, в том числе в пользу ответчика, и причинением вреда имущественным интересам кредиторов». Однако такие обстоятельства в этом деле отсутствовали.

Суд кассационной инстанции, оставляя судебные акты первых двух инстанций в силе, отметил, что нормы действующего законодательства о банкротстве не подразумевают рассмотрение заявлений о привлечении к субсидиарной ответствен-

4См.: постановления Двенадцатого ААС от 31.07.2018 и АС Поволжского округа от 18.10.2018 № Ф0638270/2018 по делу № А57-21957/2017.

5См.: постановление Восемнадцатого ААС от 19.12.2018 № 18АП-16977/2018 и АС Уральского округа от 13.03.2019 № Ф09-1350/18 по делу № А76-4488/2017.

103

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 4/2020

ности контролирующих лиц в рамках дел о банкротстве физических лиц и индивидуальных предпринимателей.

Список можно продолжать, однако смысл, как представляется, вполне понятен и из приведенных примеров: презюмируется, что само наличие у одного человека возможности контролировать другого человека законом не предусмотрено. Так ли это на самом деле? Для начала проанализируем нормы применимого законодательства более внимательно.

3. Буква закона

Обратимся к установленной законом дефиниции лица, контролирующего должника.

В п. 1 ст. 61.10 Закона о банкротстве законодатель использует термин «должник», не называя категорию такого субъекта. В связи с этим нет оснований узко толковать упомянутую норму, понимая под должником только юридических лиц, но не индивидуальных предпринимателей / граждан.

Далее, в подп. 1 и 3 п. 2 той же статьи указывается, что возможность определять действия должника может возникнуть в силу нахождения в первую очередь с самим должником (и лишь как альтернативный вариант — с его органами управления) в отношениях родства, свойства или должностного положения, что опять же характерно именно для взаимодействия физических лиц.

Наконец, в подп. 2 п. 2 ст. 61.10 Закона о банкротстве говорится, что возможность определять действия должника может возникнуть в силу наличия полномочий совершать сделки от имени должника, основанных на доверенности, нормативном правовом акте либо ином специальном полномочии. Очевидно, что индивидуальный предприниматель / гражданин может выдавать практически все те же самые доверенности, что и юридическое лицо.

Таким образом, само по себе легальное определение контролирующего должника лица не только не исключает, но и прямо предполагает возможность его существования по отношению к должнику — физическому лицу.

Аналогично можно сказать, что перечень оснований для привлечения к ответственности, а также презумпций, согласно которым определяется наличие контроля, закрепленный в главе III.2 Закона о банкротстве, вполне позволяет применять их как минимум к банкротству индивидуальных предпринимателей. Так, «взыскание долгов с третьего лица возможно почти во всех случаях, когда единый, по сути, бизнес разделен на рисковые и безрисковые части»6. Однако действующая редакция ст. 213.1, 214.1 Закона о банкротстве не называет среди положений, ре-

104

Свободная трибуна

гулирующих банкротство граждан / индивидуальных предпринимателей, нормы о субсидиарной ответственности (главу III.2).

При этом цивилистами отмечается, что в главе III.2 Закона о банкротстве используются термины «должник», а не «должник — юридическое лицо», «юридическое лицо» или, например, «хозяйственное общество». Из этого следует, что законодатель хотел наделить суд дискреционным полномочием рассматривать требования о привлечении к субсидиарной ответственности вне зависимости от организаци- онно-правовой формы должника и его статуса7.

В частности, в подп. 1 п. 2 ст. 61.10 Закона о банкротстве закреплено, что контроль может предполагаться «в силу нахождения с должником (руководителем или членами органов управления должника) в отношениях родства или свойства, должностного положения». В связи с этим возникает вопрос: какие родственные связи могут быть у юридического лица? Думается, что в данном случае смысловая нагрузка должна ложиться именно на категорию «должник», а «руководитель или члены органов управления должника» являются лишь возможными примерами.

Кроме того, из буквального толкования ст. 213.1, 214.1 Закона о банкротстве в редакции, действовавшей до внесения изменений Федеральным законом от 29.07.2017 № 266-ФЗ, следовало, что ст. 10, расположенная в главе I Закона о банкротстве, должна была распространяться на отношения, связанные с банкротством граждан / индивидуальных предпринимателей. Поскольку эти положения являются материально-правовыми нормами, они должны применяться к рассмотрению заявлений, поданных и после 30.07.2017, при условии, что действия, явившиеся основанием для привлечения к субсидиарной ответственности, были совершены до указанного срока8.

Таким образом, с точки зрения буквы закона ограничения для применения института субсидиарной ответственности в делах о банкротстве граждан, в том числе индивидуальных предпринимателей, отсутствуют.

Однако суды как раньше, так и в настоящее время придерживаются иного подхода.

4.Смысл и цель закона

Впрактике встречается ряд ситуаций, когда применение института субсидиарной ответственности при банкротстве должников-граждан, и в том числе индивиду-

7См.: Извеков С.С. Субсидиарная ответственность за неуплату обязательных платежей в делах о банкротстве граждан и индивидуальных предпринимателей // Налоги и налогообложение. 2018. № 3. С. 23–32. URL: http://e-notabene.ru/pnn/article_25847.html.

8См.: информационное письмо Президиума ВАС РФ от 27.04.2010 № 137 «О некоторых вопросах, связанных с переходными положениями Федерального закона от 28.04.2009 № 73-ФЗ «О внесении изменений в отдельные законодательные акты Российской Федерации».

105

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 4/2020

альных предпринимателей, оказало бы благоприятное влияние на восстановление прав и законных интересов конкурсных кредиторов.

Так, известно, что в целях извлечения наибольшей выгоды и облегчения налогового бремени коммерсанты используют разнообразные схемы ведения бизнеса, предполагающие создание группы взаимозависимых лиц, действующих в определенной сфере. Например, индивидуальный предприниматель помимо осуществления собственной деятельности может быть участником какого-либо хозяйственного общества. В такой ситуации возможно влияние как предпринимателя на общество, так и общества на предпринимателя (о чем, по сути, пытался говорить заявитель в описанном выше деле № А40-114805/15).

Кроме того, нередко в целях применения специальных налоговых режимов или получения отдельных причитающихся малому бизнесу льгот, а также для переноса рисков потенциальной ответственности предприниматели искусственно делают «индивидуальными предпринимателями» собственных работников, сохраняя за собой фактический контроль за организацией их «предпринимательской» деятельности, выступая, по существу, единоличным контрагентом (о последнем варианте, в частности, заявитель пытался говорить в указанном выше деле № А5721957/2017).

Также остается неясным, почему в случае с юридическим лицом контролирующие и способствовавшие его несостоятельности лица привлекаются к субсидиарной ответственности, а в случае с индивидуальным предпринимателем — нет, хотя в п. 3 ст. 23 ГК РФ ясно сказано, что к предпринимательской деятельности граждан, осуществляемой без образования юридического лица, по умолчанию применяются правила, которые регулируют деятельность юридических лиц, являющихся коммерческими организациями, если иное не вытекает из закона, других правовых актов или существа правоотношения.

Конституционный Суд РФ со своей стороны тоже неоднократно указывал, что «процедуры банкротства носят публично-правовой характер; в силу различных, зачастую диаметрально противоположных интересов лиц, участвующих в деле о банкротстве, законодатель должен гарантировать баланс их прав и законных интересов, что, собственно, и является публично-правовой целью института банкротства»9.

Однако о каком-то балансе прав и законных интересов сложно говорить в ситуации, когда конкурсные кредиторы лишаются одного из ключевых механизмов пополнения конкурсной массы.

Думается, что возможность применения тех или иных механизмов восстановления нарушенных прав кредиторов не должна быть поставлена в зависимость от того, какую форму ведения бизнеса избрал их контрагент, каким статусом он обладает. Нельзя забывать о том, что основной целью института банкротства, а именно

9Определение КС РФ от 27.09.2018 № 2351-О «Об отказе в принятии к рассмотрению жалобы гражданки Дягилевой Виктории Марсельевны на нарушение ее конституционных прав статьями 20, 20.2 и 45 Федерального закона «О несостоятельности (банкротстве)».

106

Свободная трибуна

процедуры конкурсного производства / реализации имущества, является все-таки соразмерное удовлетворение требований кредиторов.

В этом контексте имеет смысл рассмотреть уникальный (на момент написания настоящей статьи) случай, имевший место в деле № А60-24214/2016.

Апелляционный суд, поддержав вышеприведенную логику неприменения норм о субсидиарной ответственности в делах о банкротстве граждан, тем не менее удовлетворил требования управляющего, переквалифицировав их в требования о взыскании убытков. При этом, как следует из описанных в судебных актах обстоятельств дела, убытки у должника возникли в результате перевода им бизнеса на заинтересованное лицо. Суд установил, что должник безвозмездно передал бизнес ранее не занимавшемуся бизнесом заинтересованному лицу (теще) с целью уклонения от исполнения обязательств перед кредиторами с сохранением фактического контроля за проведением хозяйственных операций.

Этот вывод был сделан в результате выявления совокупности следующих фактов:

–финансовым управляющим было установлено, что заинтересованным лицом осуществляется та же самая торговая деятельность в тех же самых торговых павильонах, расположенных по тому же адресу, где ранее она осуществлялась должником. Более того, договоры аренды помещений от имени заинтересованного лица были подписаны по доверенности самим должником;

–бухгалтерское сопровождение деятельности должника и заинтересованного лица осуществлялось одной и той же компанией в лице одного и того же сотрудника;

–должник безвозмездно передал заинтересованному лицу право пользования принадлежавшими ему товарным знаком и доменным именем сайта;

–на работу к заинтересованному лицу перешли все бывшие сотрудники должника.

На основании этого суд апелляционной инстанции заключил, что доходы от предпринимательской деятельности «нового» предпринимателя фактически являются доходами должника, сокрытыми им от кредиторов, в связи с чем они подлежат взысканию с заинтересованного лица в конкурсную массу должника и направлению на погашение требований кредиторов.

Суд кассационной инстанции поддержал все сделанные выводы.

Оценивая эти судебные акты, нельзя не отметить великолепную системную оценку приведенных фактических обстоятельств. Однако с чисто юридической точки зрения представляется, что суды, по сути, вынужденно переиначили и искусственно притянули к ситуации общие положения законодательства об убытках, тогда как она вполне подпадала под разработанные специально для таких случаев положения о субсидиарной ответственности, а именно ст. 61.11 Закона о банкротстве.

107

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 4/2020

5. Выводы

Отрицание судами возможности применения положений главы III.2 «Ответственность руководителя должника и иных лиц в деле о банкротстве» Закона о банкротстве в спорах, связанных с банкротством должников-граждан (в том числе индивидуальных предпринимателей) противоречит как букве закона, так и целям рассматриваемого института.

По мнению автора, сказанное делает возможным создание схем, позволяющих уйти от ответственности, что понижает гарантии прав конкурсных кредиторов, ограничивая возможность удовлетворения их требований.

Очевидно, что правовой статус должника-гражданина (в том числе индивидуального предпринимателя) отличен от правового статуса должника — юридического лица, что не позволяет применить к нему абсолютно все положения указанной главы.

Применительно к действующей редакции Закона о банкротстве на банкротство граждан (в том числе индивидуальных предпринимателей) следует распространить следующие положения:

1)саму дефиницию понятия «лицо, контролирующее должника». Как было показано ранее, в п. 1 ст. 61.10 Закона о банкротстве законодатель использует категорию «должник», не указывая на правовой статус такого субъекта. В связи с этим названную норму необходимо толковать расширительно, понимая под должником как юридических лиц, так и индивидуальных предпринимателей / граждан;

2)положения о том, что возможность определять действия должника может возникнуть в силу нахождения в отношениях родства или свойства, должностного положения. Случаи такого воздействия не являются редкостью, что обусловлено доверительными отношениями между указанными субъектами (как, например, в изложенном выше деле № А60-24214/2016). Также возможна следующая ситуация: гражданин занимается предпринимательской деятельностью, при этом часть денежных средств он переводит на счета своего сына с назначением платежа «возврат ошибочно перечисленных денежных средств», дальнейшее распоряжение денежными средствами происходит по его указанию. Кроме того, по его распоряжению сын заключает ряд кредитных договоров. Возникает кризисная ситуация, предпринимателя признают банкротом. Финансовый управляющий при анализе банковских выписок обнаруживает факт вывода активов. Указанные сделки признаются недействительными на основании ст. 61.2 Закона о банкротстве, вследствие чего у сына предпринимателя возникает обязанность возвратить эти денежные средства в конкурсную массу. После вступления судебных актов в силу финансовый управляющий предпринимателя обращается в арбитражный суд с заявлением о признании сына банкротом. В приведенном примере налицо фактический контроль предпринимателя над своим сыном. В результате исполнения его указаний у сына помимо задолженности перед самим предпринимателем образовалась крупная сумма задолженности перед банками, что в совокупности стало причиной банкротства;

108

Свободная трибуна

3)к банкротству гражданина применимы положения о возможности определять действия должника в силу наличия полномочий совершать сделки от имени должника, основанных на доверенности, нормативном правовом акте либо ином специальном полномочии. Несмотря на то, что индивидуальный предприниматель осуществляет деятельность самостоятельно, он не лишен права выдавать доверенности, следовательно, возможны ситуации, когда лицо, действующее по доверенности, совершило действия, повлекшие в дальнейшем неблагоприятные экономические последствия. То же касается и граждан, не осуществляющих предпринимательскую деятельность. Представим следующую ситуацию: Иванов, являясь учредителем (участником) хозяйственного общества, планирует расширить географические границы рынка сбыта производимого им товара. Для этого он решает открыть магазин в другом городе. В целях минимизации своих рисков он предлагает своему зятю Борисову зарегистрировать статус индивидуального предпринимателя. Последний соглашается, далее Иванов организует регистрацию магазина на Борисова. Все финансовые и управленческие решения, естественно, принимает Иванов, Борисов является лишь «номиналом». Кроме того, Иванов на основании доверенности, выданной на его имя, совершает ряд сделок. Через какое-то время деятельность становится убыточной, кредиторы Борисова обращаются в арбитражный суд с заявлениями о признании его банкротом. В процедуре реализации имущества должника финансовый управляющий осуществляет розыск имущества, за счет которого может быть пополнена конкурсная масса. Однако у Борисова официально нет никакого имущества, кроме указанного магазина и небольшой квартиры на окраине города, чего явно недостаточно для соразмерного и максимального удовлетворения требований кредиторов. Очевидно, что Иванов — контролирующее должника лицо. Именно он фактически осуществлял деятельность, являлся конечным бенефициаром, Борисов лишь числился таковым в документах. Следовательно, в силу существа, а также публичной направленности института банкротства Иванов должен нести субсидиарную ответственность по обязательствам Борисова. В противном случае конкурсные кредиторы не смогут получить удовлетворение своих требований.

Приведенный пример иллюстрирует наличие контроля как в силу родственных связей, так и в силу наличия полномочий действовать по доверенности.

Вместе с тем гражданский оборот развивается достаточно динамично, следовательно, нельзя предусмотреть исчерпывающий перечень случаев, в которых лицо будет признано контролирующим должника-гражданина (в том числе индивидуального предпринимателя). Таким образом, представляется необходимым внести изменения в п. 1 ст. 213.1 Закона о банкротстве, дополнив его положениями о том, что отношения, связанные с банкротством граждан и не урегулированные главой Х, регулируются также главой III.2 этого Закона.

В силу ст. 214.1 Закона о банкротстве эти нормы будут применимы и к банкротству индивидуального предпринимателя.

Кроме того, следует дополнить ст. 61.10 указанного Закона п. 7, изложив его следующим образом: «При банкротстве гражданина положения настоящей главы применяются в части, не противоречащей его правовому статусу и существу гражданского оборота».

109

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 4/2020

Думается, что предложенные поправки окажут положительное влияние на правоприменительную практику, а также смогут должным образом обеспечить баланс интересов сторон в процедуре банкротства.

References

Izvekov S.S. Subsidiary Liability for Non-Payment of Mandatory Payments in Bankruptcy Cases of Citizens and Sole Proprietors [Subsidiarnaya otvetstvennost’ za neuplatu obyazatel’nykh platezhei v delakh o bankrotstve grazhdan i individual’nykh predprinimatelei]. Taxes and Taxation [Nalogi i nalogooblozhenie]. 2018. No. 3. P. 23–32. Available at: http://e- notabene.ru/pnn/article_25847.html (Accessed 4 March 2020).

Miftakhutdinov R.T. Controlling Persons of the Debtor as Subjects of Subsidiary Liability in Bankruptcy [Kontroliruyuschie dolzhnika litsa kak subekty subsidiarnoi otvetstvennosti pri bankrotstve]. Russian Laws: Experience, Analysis, Practice [Zakony Rossii: opyt, analiz, praktika]. 2018. No. 7. P. 33–37.

Pepelyaev S.G. Bring Me Your Assets [Massu v kassu]. Tax Officer [Nalogoved]. 2017. No. 10. Available at: https://e.nalogoved. ru/article.aspx?aid=592764 (Accessed 3 March 2020).

Information about the author

Anna Skorova — Second-Year Master’s Student of the Institute of Law of Chelyabinsk State University, Associate at INTELLECT Law Firm (e-mail: a.skorova@intellectmail.ru).

110