скловский_избр

² В определенной мере это проявляется и в ошушаемой близости (воз­можно, такое ощущение не лишено известной степени вульгарности, по­скольку под этим качеством понимаются черты доправового сознания) ок­купации и usucapio при всем их радикальном институциональном различии. И хотя юристы всегда решительно противопоставляли приобретение по ок­купации и по давности, обыденное сознание продолжало их объединять так, что в одном из недавно рассмотренных дел суд вынужден был прямо сфор­мулировать: "Право собственности в силу приобретательной давности может возникнуть не только на бесхозяйные вещи" (Вестник Высшего Арбитраж­ного Суда РФ. 1997. № 7. С. 94). Что касается познавательного значения окку­пации, то оно невелико, если учесть, что эта форма приобретения права не

238

Е.М. Штаерман обосновывает usucapio как результат "возделы­вания земли своим трудом" '•

В римском праве такой подход должен связать usucapio и usus, охватывающий главным образом материальную сторону отношения к вещи. Диошди отмечает, что "материал, тщатель­но собранный Бонфанте, доказывает, что римляне всегда по­нимали usucapio как приобретение через usus". При этом usus, как показал М- Казер, имел смысл реальной власти, предвос­хищая более позднее понятие владения, хотя не был столь чет­ко отграничен от собственности. Диошди добавляет, что usus был "равно применим для обозначения владения как собст­венника, так и несобственника"².

Но сведение смысла приобретательной давности только к завладению через труд, обработку вещи или даже, если пре­дельно расширить этот подход, к лишению всех прав прежне­го владельца, бросившего вещь без присмотра и потому утра­тившего связь с нею, хотя такое обоснование всегда так или иначе подразумевалось,³ не может объяснить юридического содержания usucapio, не затрагивает его сути. Например, с позиций трудовой теории, с ее идеологией контроля общины

имела детальной легальной разработки и была вообще слабо укоренена в зако­не (см.: ДождееД.В. Основание зашиты владения в римском праве. С. 195).

Восприятие usucapio исключительно через приему оккупации заметно и в таком выражающем опасение "неконтролируемого захвата" взгляде: "Ин­ститут приобретательной давности, на наш. взгляд, должен применяться к природным объектам в том случае, если он фактически использовался граж­данином добросовестно, открыто и непрерывно в течение 15 лет с письмен­ного согласия государственного органа, правомочного управлять природны­ми ресурсами" (Чубуков Г.В. Земельный рынок России и права собственников земельной недвижимости // Журнал российского права. 1997. № 5. С. 83), По­нятно, что должностные лица никогда не осмелятся подтверждать владение участком как собственным, а "письменное согласие" на любых других усло­виях автоматически делает невозможной узукапию, да и вообще usucapio как результат бюрократической деятельности — идея, сильно отдающая утопич­ностью. В то же время Г.В. Чубуков вовсе не замечает ситуации завладенин объектом в результате сделки, через оборот, а не через захват (оккупацию).

' Штаерман ЕМ. Римская собственность на землю //Древние цивилиза­ции. Древний Рим. Вестник древней истории. М., 1997. С. 340.

¹ .Diasdi G. Ownership in ancient and preclassical Roman law. Budapest, 1970-P. 88-89.

³ М. Бартошек указывает в качестве "идейной основы" usucapio, во-пер­вых, обязанность собственника заботиться о своей веши. пренебрежение которой дает возможность завладения ею, и, во-вторых, фактическое осуще­ствление права, длящееся без помех в течение определенного времени {Бар­тошек Af. Римское право: Понятия, термины, определения. М„ J989. С. 320). Такое обоснование уже смещается от идеологии трудового освоения вещи в сторону поощрения правам общих качеств заботливости и осмотрительно­сти, равно важных вообще в обороте, ведь они же служат и к защите интере­сов добросовестного приобретателя.

239

за "наиболее целесообразным использованием, наилучшей об­работкой принадлежавшей ей территории"' не получает объ­яснения тот факт, что usus auctoritas связывает приобретателя не со всей общиной, а только с прежним обладателем веши, причем эта связь никаким образом не означает возможности какого-либо ухудшения позиции приобретателя, если он не обнаружит желания обрабатывать землю, ухаживать за куп­ленным скотом или эксплуатировать иные манципируемые вещи.

Трудно принять ведущую роль трудового обоснования при­обретения собственности также и потом^учто "в античности труд не считался добродетелью и неотъемлемым атрибутом жизни", а воспринимался скорее как "досада, неприятность". Цезарь обратил внимание на то, что "германцы не особенно усердствовали в земледелии", а Тацит замечал, что, по их представлениям, трудом и потом "добывать то, что может быть приобретено кровью, — леность и малодушие"².

Последовательное оправдание собственности трудом осу­ществлено на почве протестантского мировоззрения только Локком, который, застав уже сложившиеся формы права, вы­нужден был искать им такие объяснения, хотя это, конечно, и сказалось на дальнейшем развитии и юридической идеологии, и практики. Но, говоря о генезисе правовых форм, мы едва ли можем найти убедительные доказательства происхождения usu-capio, опираясь на трудовое обоснование собственности. Опре­деленные оговорки, как уже отмечалось, должны быть сдела­ны для прав на землю, но, во-первых, земля была вовлечена в оборот последней и в наименее четких формах, и потому не может служить универсальной моделью правового развития, а во-вторых, земельные права оказались под наибольшим воз­действием общинных представлений, для которых в отличие от официальной идеологии полиса обработка земли никогда не утрачивала самоценности.

• Более того, с позиций трудового объяснения собственно­сти и права в целом отчуждение вещи утрачивает основания, если только оно не может привести причины, восходящие к

' Штаерман Е.М. Указ. соч. С. 340.

² Гуревич А.Я. Средневековый мир: культура безмолвствующего большин­ства- М., 1990- С. 36—37. Предпочтение насильственного способа присвоения труду, присущее, конечно, не только древним германцам, ослабляет убеди­тельность трудовой теории, не свободной от идеализации, и подтверждает правомерность и авторитетность захвата как источника собственности для архаичного сознания.

240

собственному труду'. Гражданский оборот должен тогда остано­виться, как это обычно и происходит в утопиях и пасторалях.

Вопрос, кажется, уходит в основы права. B.C. Соловьев за­метил, что "труд никаких вещей не производит, а производит только полезности в вещах, но полезности, будучи только от­ношениями, а не реальностями, не могут быть предметом соб­ственности"². Это поразительно глубокое суждение³ при всей его тривиальности, впрочем, как говорил Л. Витгенштейн, вся философия — "обзор трюизмов". Если вспомнить, что, по из­любленному выражению римских юристов, право охватывает все же мир вещей, "реальностей", то мы должны оставаться в этой сфере, чтобы не оказаться за пределами права, а значит, мы не найдем юридической сути usucapio сведением этого по­нятия к трудовому освоению вещи. Наполнение usucapio собст­венно юридическим содержанием следует поэтому увязать уже с нуждами оборота, стремящегося примирить неизбежно обо­стряющееся в ходе экономического развития столкновение позиций приобретателя вещи и ее предыдущих владельцев, причем usucapio как продукт обмена уместно рассматривать в качестве средства разрешения конфликта между групповой, се­мейной принадлежностью вещи и вовлечением ее в оборот, который не мог сразу иметь форм безличных, только имущест­венных связей, приобретенных им поэдиев, когда и первона­чальный смысл usucapio оказался утраченным.

¹ При таком подходе обмен оказывается формой присвоения чужого тру­да, а значит, и чужой личности и содержит в себе неразрешимый антаго­низм. грозящий социальным взрывом всему обществу, не способному уже обойтись без товарного обмена.

² CowuW АС. Оправдание добра//Соч.: В 2 т. Т. t.M., 1988. С. 433. Кажет­ся, на те же представления опиралась утвердившаяся в средние века идея, что Бог — создатель, creator, тогда как дьявол — мастер, искусный изобре­татель. Если это так, то божественная природа собственности оказывается противоположной труду, искусству.

Вытекающую из этих взглядов обескураживающую перспективу неиз­менности вещи юриспруденция устранила, признав юридическую нстожде-ственность веши самсф- свое в результате переработки (спецификации).

Кстати, расхождения между прокульяниами и сабинианцами в вопросе о последствиях спецификации состояли не в разной оценке юридического значения труда, как этого следовало бы ожидать в условиях оправдания соб­ственности трудом, а имели своей основой различия в подходах к поставлен­ной греческой философией проблеме ведущей роли материи или формы.

¹ Этому взгляду Вл. Соловьева близко суждение Н. Алексеева; Бог. являясь абсолютной творческой силой, не может считаться собстиенииком всех пешей (хотя архаике и восточным государствам эта идея не была чужда. — К.С, ), но "мы, конечные существа, считаем вещи своими потому, что мы не творили этих вещей: мы находим материю в пространстве и времени и можем только придавать ей ту или иную необходимую нам форму" (Алексеев Н.Н. Собствен­ность и социализм // Русская философия собственности. С, 350),

241

Например, Гай объяснял его так: "Считается, что это при­нято для того, чтобы права собственности на вещи не пребы­вали слишком долго в неопределенности, так как собственни­ку достаточно для отыскания своей веши интервала в год или два — времени, которое предоставлено владельцу для приоб­ретения давности"'. Диошди обращает внимание на то, что римляне рассматривали usucapio как разновидность отчужде­ния², хотя полного единодушия о месте usucapio в системе права (или системе изложения права) не было³.

В этом отношении usucapio на завершающей стадии разви­тия может приобрести качество способа обратного введения⁴ в гражданский оборот вещей, оказавшихся за его пределами, путем присвоения правовой позиции владельцу. Такое сужде­ние, подчеркивая технические возможности usucapio и явля­ясь, конечно, телеологическим, не может быть пригодно для объяснения происхождения института. Как замечает Диошди, раннее римское право не дает оснований считать, что умо-

' Д-В. Дождев, приводя это суждение, обращает внимание на его некор­ректность: нельзя "говорить о неопределенности отношений собственности, если истинный собственник веши известен" (Дождев Д.В, Римское частное право. С. 372).

Позднейшие обоснования исходят из рассудочных доводов, зашищаю-ших оборот и позицию добросовестного приобретателя: "Каково бы ни было происхождение собственности, каким бы путем она ни была приобретена, если она была в течение известного времени связана с волею лица, если она составляла ненарушимое его владение, то она присваивается ему оконча­тельно, и никакие дальнейшие пререкания не допускаются-

Иначе никто бы не мог быть уверен в законности своего владения и все отношения собственности покоились бы на зыбких основаниях- Давность ус­тановлена именно вследствие того, что прочность собственности составляет первую потребность гражданского оборота" (Чичерин Б.Н. Собственность и государство // Русская философия собственности. XVIII—XX. СПб.. 1993. С. 115). Можно заметить, что возможная несправедливость лишения собст­венности прежнего владельца обоснована не обработкой веши, а, во-пер­вых, вложением в нее воли приобретателя и, во-вторых, требованиями ста­бильности, все обоснования коренятся в логике оборота.

¹ Diosdi G. pp. cit. P. 144.

"Usucapio ведет к окончательной утрате бывшим собственником прав на вещь, то есть является скорее способом отчуждения, нежели приобретения",— отмечает Д. Дождев (Дождев Д.В. Римское частное право- С. 373). Если это так, то сделанное по другому поводу замечание Помпония: "...поскольку считает­ся, что закон Двенадцати таблиц употребляет слово "купля (emptionis)" на все случаи отчуждения..." (Дождев Д.В. Римское частное право, С. 379) •— приобретает здесь значение дополнительного довода в пользу того, что ис­точник usucapio следует искать о архаичной купле-продаже и в целом в обо­роте: именно этой логике мы и пытаемся следовать.

¹ Дождев Д.В. Римское частное право. С. 371.

⁴ При этом обороту мы противопоставляем не пребывание вещи в t'ami-lia — как это было на ранней стадии развития, а удерживание веши только во владении лица, без наличия распорядительных правомочий.

242

зрительно могла быть сформулирована конструкция, в прямом виде превращающая неправовую позицию в правовую: реаль­ный путь развития шел по пути приспособления к ранее воз­никшим правовым средствам, а ведущим мотивом становилось стремление найти в известных формах новые возможности. По­этому мы, скорее, встретим объяснение типа изречения (из-. вестного также у Цицерона, который, впрочем, как истинный римлянин вряд ли стремился и здесь к оригинальности, предпо­читая ей опору на здравый смысл, сила которого в очевидно­сти, конвенниональностн (общепринятом): usucapio constituta est ut aliquis litium finis esset —.приобретательная давность была ус-тановлена, чтобы положить конец тяжбам. В этом смысле естест­венно появление взглядов, согласно которым достаточно дли­тельное для небольшой общины владение выступало сначала как доказательство или, точнее, как основание для освобождения владельца от бремени доказывания права на вещь".

Выяснение юридической природы usucapio требует рассмот­рения предшествующего ей феномена usus auctoritas (букваль­но: пользование и ручательство²), возникшего на почве древ­ней купли-продажи и выражающего форму принадлежности веши приобретателю. Наличие usus auctoritas позволяло приоб­ретателю опираться на помощь продавца в случае предъявле­ния требований к вещи третьими лицами, а также при защите утраченного usus³. Согласно одним взглядам, auctoritas — это только гарантия против эвикции вещи на короткий период времени (соответственно вещь сразу закрепляется у приобрета­теля), по другим — это власть, даже собственность предшест­венника на переданную вещь, ограниченные сроком. Здесь же заявлено очень важное положение: auctoritas против чужезем­цев действует вечно (aetema auctoritas), что заставляет искать общую почву у понятия auetoritas.

' Diosdi G. Op. cit- P. 90. .

² Бортошек М. Римское право: Понятия, термины, определения. С, 320. Такой перевод, впрочем kaK и любой другой, может вызвать возражения, так как он в известной мере предрешает содержание самого понятия, относи­тельно которого ведутся многолетние дискуссии.

Диошди скептически оценивает возможность его точного выражения наличными языковыми средствами и лишь замечает,.что "слова usus auctori­tas вместе наверняка означают, что владелец веши получил неоспоримую юридическую позицию" (Diosdi G, Op.cU. P. 89).

Мы уже обсуждали смысл понятия usus auctoritas в гл. 4 книги.

³ "Очевидно, при утрате приобретателем держания <usus) виндикацион-ный иск также вчинялся при участии auctor, который помогал приобретате­лю доказать лучшее право на всшь в форме legis actio Sacramento in rem"; не исключена и легитимация отчуждатсля на виндикацию (Дождел Д,В. Римское частное право. С. 375, 387).

243

! Д. Дождев, опираясь на текст Цицерона (главный источник по этому вопросу), разграничивает содержание auctoritas до воз­никновения приобретательной давности, когда мы имеем дело с usus auctoritas, и после приобретения по давности, когда, как сформулировал Цицерон, возникает rata auctoritas (переве­дено автором как "подтвержденная власть"). При том» что "обе auctoritas относятся к нематериальному аспекту, принадлежно-.сти (в отличие от usus) и квалифицируют его как право, кото­рое может быть защищено процессуальными средствами", раз­личия между ними состоят в том, что в случае, usus auctoritas самостоятельная защита невозможна, а требуется привлечение предшественника, причем его участие не ограничивается только гарантией на случай эвикции (вопреки господствующему мне­нию), тогда как rata auctoritas — это уже основание для нор­мальной защиты, т.е., по словам Цицерона, "конец споров и опасности судебных разбирательств", хотя и не создает права приобретателя на вещь. Отсюда делается вывод, что auctoritas в составе usus auctoritas "представляет собой конституирующий элемент специфического режима принадлежности, соотноси­мого с классической possessio ad usucapionem"'-

Такое понимание позволяет увязать auctoritas с той истори­ческой стадией обмена^ когда нахождение вещи в составе -fa-milia (где могли пребывать и вещи, исключенные из оборота) юридически противопоставлялось ее выходу в оборот, что тре­бовало придания ей определенной формы обшей принадлеж­ности, личной связи, объединявшей и отчуждателя, и приоб­ретателя, пока вещь не упокаивалась вновь в составе иной famUia. Тогда aetema auctoritas против чужаков объясняется тем, что вещь рассматривается как вырванная из недоступной чужакам в силу ее связи с культом предков fanulia² и тем самым посто­янно пребывающая в обороте³.

Следовательно, auctoritas отражает процесс нахождения баланса в определении форм принадлежности на той ранней стадии, когда оборот начинает затрагивать имущественную це-локупность familia. Этот процесс носил, конечно, фундамен­тальный характер и, безусловно, имел первенствующее значе­ние для иных форм, .которые, имеют свой источник в нуждах оборота. Поскольку наше право сегодня достаточно чувстви­тельно к вопросам приоритетов форм, подчеркнем замечание Д. Дождева: "Несомненно, возможность приобретения от не-

^\ ДождевД.В. Основание зашиты владения в римском праве. С. 128—130.' ¹ См.: Дожде* Д.В. Римское архаическое наследственное право. М., 1993. ³ См.; Дожди Д. В. Основание зашиты владения в римском праве. С. 131—132.

собственника представляет собой лишь следствие самого по­рядка, который наделяет реальным эффектом давностное вла­дение и вторична, как и трактовка usucapio в качестве способа приобретения"'.

Другая известная сторона того же процесса ~ развитие идеи личности, а вслед за ней — и воли лица (поэтому учет добро­совестности на ранней стадии был еще невозможен), с кото­рыми увязывается уже классическая usucapio. Но их тесная связь с оборотом не вызывает сомнений и заставляет в дальнейшем искать решения основных проблем приобретательной давности исходя из логики оборота,

Usucapio, возникшая из usus auctoritas, — продукт доклас-сического развития, откуда часто выводят и смысл термина — приобретение через пользование (usu capere). Трансформация, которую претерпевает usucapio в классическом праве, увязыва­ется с отделением собственности от личных отношений и раз­личением собственности и владения. Одновременно происхо­дит и сужение сферы самой usucapio².

Поскольку первоначально usucapio не требовала добросовест­ности (bona fides) и надлежащего основания (iusta causa), их про­никновение в usucapio можно объяснять как возрастанием инди­видуализации в римском праве, так и взаимодействием usucapio с развивающимися понятиями об основаниях собственности.

Обсуждая значение bona tides, Диошди замечает, что в стро­гом смысле слова вещь, полученная с пренебрежением фор­мальностями, не может считаться находящейся у приобретателя в доброй совести, поскольку каждый знал, что без манципации или in iure cessio собственность не приобретается³.

Но свой смысл bona fides может получить только на почве перетекания юридического значения от ритуальных форм оборо-

' ДождевД.В. Римское частное право. С. 373.

Если согласиться с этим, то действие приобретательной давности в обо­роте представляется как противостоящий собственности механизм с воспол­няющими функциями»-гг для такого представления и на самом деле имеется немало оснований.

^.DioaftG.Op.ciI.P. 145.

4bid.P.14S.

Этот вопрос, однако, имеет и современное звучание. Содержанием ст. 168 ГК охватывается не только незаконная сделка, нарушающая установленный за­коном запрет и потому действительно исключающая добросовестность, но и продажа чужого имущества, которая, будучи незаконной сама по себе, не сопряжена ipso iure с недобросовестностью, поскольку приобретатель дейст­вует, находясь в неведении относительно фактов, а не стремясь нарушить право (не будем рассматривать как имеющую мало почвы в действительности ситуацию, в которой воля покупателя направлена на прямое нарушение за­кона, не позволяющего продавать чужие вещи). См. также гл. 5.

245

та к неформальной традиции, в основе которого лежит разру­шающее ритуалы осознание того, что внешние акты поведе­ния получают силу не из самих себя, а из своего внутреннего, волевого содержания, А такому осознанию нет места, пока ар­хаические ритуалы не подвергаются испытанию рационально­стью. Следовательно, добрая совесть выступает не как некий антипод манципации, а скорее как продукт поиска смысла в ритуале.

Usucapio находилась во взаимодействии с бонитарной соб­ственностью, которая через Actio PubHciana опиралась на при-обретательную давность, а также с владением. Это не только привело к внутренним модификациям самой usucapio, но и сузило область ее применения.

Классическая usucapio имела другое важное ограничение — не подлежала приобретению по давности ворованная вещь (ве­роятно, речь сначала шла только о самих ворах). При широ­ком понимании воровства архаичным правом это ограниче­ние имело серьезные последствия и практически оставило usucapio лишь сферу передачи вещей путем взаимодействия с собственником.

Одним из наиболее важных практических вопросов совре­менной лриобретательной давности является именно сфера ее действия. Поэтому есть смысл сразу акцентировать внимание на ограничении сферы usucapio. Достаточно убедительным пред­ставляется объяснение Диошди. Он исходит из того, что с ут­ратой римским обществом первоначального характера неболь­шой общины и быстрой экспансией Рима старые сроки usucapio — два года для недвижимости и год для движимости — пришли в явное противоречие с реальностями оборота. Эти сроки теперь никак не гарантировали прежнему владельцу воз­можность своевременно отыскать свою вещь и принять меры к ее возврату. Более логичным было бы увеличение сроков (как это было сделано наконец Юстинианом и воспринято совре­менным гражданским правом), но такой путь, означающий ре­визию законов Двенадцати Таблиц, был абсолютно исключен для классического права. Поэтому юриспруденция пошла по пути ужесточения условий usucapio и резкого ограничения ее сферы. Следовательно, само по себе снабжение приобретатель-ной давности ограничительными механизмами, в том числе требованием добросовестности, не может считаться чертой про­гресса этого института. Если взять его в развитии, то классиче­ская usucapio была наиболее жесткой и ограниченной по срав-

246

нению как с архаичной, так и с той, которая закреплена со­временными кодексами'.

О "тенденции затруднять давность" применительно, в ча­стности, к взглядам Павла на требование доброй совести для момента не только традиции, но и купли говорит Дернбург².

Нужно, однако, заметить, что нормативное смягчение при-обретательной давности в современном праве многих стран со­существует с одновременным сужением ее сферы за счет непо­средственного возникновения собственности у добросовестного приобретателя движимости, с одной стороны, и устранения ограничений виндикации недвижимости — с другой.

В русском праве, пишет Г.Ф. Шершеневич, "давность вла­дения остается институтом малоразвитым"³.

Впервые давность владения обнаруживается в Псковской судной грамоте, хотя и до этого ссылки на старину владения были обычным делом- В русских памятниках можно заметить такие условия давности, как срок владения (от трех дет;' Со­гласно трехпольному хозяйству, до 30 для выкупа родоюввчяяу" ществ); непрерывность и спокойствие владения; воэдсйспяге на вещь (если владелец "стражет тою землею"); указание осно­вания владения. Для движимых вещей давности не было: "хо­лопу, робе суд от века".

В крестьянском быту имелось твердое убеждение, что не срок, а обработка земли — основание права, вследствие чего сам по себе выход из владения недвижимостью еще не ведет к утрате права собственности⁴.

Отмеченное М.Ф. Владимирски м-Будановым усложнение отчуждения родовой вотчины, ограниченное правом выкупа, вследствие чего "право собственности окончательно утвержда­лось не только договором купли, а истечением давности"⁵, имеет черты общности н<| столько даже с usucapio, сколько с пред­шествующим ему usus auctoritas.

Возможно, по причине слабой укорененности в отечест­венном праве приобретательная давность столь легко выпала

' Diosdi G. Ор. cit, P. 147-148. ¹ Дерибург Г, Указ. соч. С. 135. ' ^} Шершеневич Г.Ф. Учебник русского гражданского права. М., 1995. С. 187.

⁴ Владимирский-Буданов М.Ф. Обзор истории русского праьа. Ростов н/Д, 1995. С. 503-505. . ⁾ Там же. С. 574.

247

из ГК РСФСР 1922 г. В результате возникли совершенно неиз­бежные пробелы в вещных отношениях.

Ведь после отказа в виндикационном иске либо по основа­ниям добросовестности владения', либо по пропуску срока дав­ности, а также и в случае непредъявления такого требования возникало незаконное владение без каких-либо перспектив перейти к определенному титулу. В такой ситуации, создающей вечное разъединение собственности и владения, вещыориди-чески выбывала из оборота и не могла в него вернуться легаль­ным образом. Кроме того, вследствие одновременного упразд­нения и владельческой защиты такое незаконное владение не было защищено от любых посягательств; следовательно, вещь не только не могла вернуться в оборот, но и ее спокойное владение вне оборота не было никак обеспечено. Эта ситуация. более созвучная сегодняшнему дню, осталась без изменений и, надо ожидать, в скором времени привлечет внимание.

Не случайно цивилисты призывали к восстановлению при-обретательной давности. Уже в 30-е гг. первым на это обратил внимание В.А. Рясенцев. Ко времени разработки гражданских законов начала 60-х годов эта идея приобрела широкое при­знание среди ученых², однако еще не стала достаточно убеди­тельной для законодателя.

В последующие годы такие обстоятельства, как неограни­ченная виндикация государственного имущества³ и снисходи­тельное отношение к восстановлению сроков исковой давно­сти, а главное, слабое развитие оборота, позволяли обметить проблему незащищенного незаконного владения. Эта ситуация нашла свое теоретическое отражение в приравнивании пози­ции добросовестного приобретателя к собственнику: "Извест­но, что согласно правилам ст. 151—157 ГК РСФСР добросове-

' По ст. 183 ГК РСФСР 1922 г. (по образцу § 932 ГГУ) исключение еще делалось для покупателя, получившего имущество, не подлежащее виндика­ции. Такой покупатель становился собственником. Однако в главе о купле-продаже ГК РСФСР 1964 г. и эта норма оказалась утраченной.

^г См., напр.: ГенкииД.М. Право собственности в СССР. М., 1961. С. 215. Интересно, что предлагалось установить одинаковые сроки исковой (по вин­дикации) и приобретательной давности. Ср. с установленным ГГУ макси­мальным сроком исковой давности в 30 лет (§ 195 ГГУ) и сроком в 30 лет (предельным) приобретения по давности земельного участка (§ 927 ГГУ);

' Ее инерционное действие продолжается и сегодня: применительно к государственной собственности начало течения приобретательной давности может исчисляться в любом случае не ранее 1 июля 1991 г., когда истек срок исковой давности после вступления в силу Закона "О собственности в СССР", отменившего неравные условия зашиты прав собственности разных субъек­тов (Вестник Высшего Арбитражного Суда РФ. 1997. № 7. С. 94).

248

стный приобретатель имущества от несобственника становится его собственником", если нет оснований для удовлетворения виндикационного иска".